Писательство есть Рок. Писательство есть fatum. …Кто знает? - меньше всего автор.
В. Розанов. «Опавшие листья», «Уединенное»
Опавшие листья. Листы - книги Бытия, читаемой Розановым впервые. Немногим дан этот странный, неразгаданный дар - волновать Словом чужие души, стать избранником, рабом Его.
«Слияние своей жизни, fatum`а, особенно мыслей и, главное, писаний с Божеским «хочу» - было постоянно во мне, с самой юности, даже с отрочества... какое-то непреодолимое внутреннее убеждение мне говорило, что всё, что я говорю-хочет Бог, чтобы я говорил... Иногда это убеждение, эта вера доходила до какой-то раскалённости. Я точно весь делался густой, душа делалась густою, мысли совсем приобретали особый строй и «язык сам говорил»… я чувствовал, что в «выговариваемом» был такой напор силы (“густого”), что не могли бы стены выдержать, сохраниться учреждения, чужие законы, чужие тоже «убеждения»… в такие минуты я чувствовал, что говорю абсолютную правду, и «под точь-в-точь таким углом наклонения», как это есть в мире, в Боге, в «истине в самой себе».
Писатель - инструмент Слова, Его перо, авторучка, пишущая машинка, которая всегда должна быть в исправности и под рукой, но никак не «производящая» часть. «Писателем можно только “сделаться” - и таких большинство, но это будет мёртвое, выхолощенное слово, «литература». С ней-то Розанов и воевал всю жизнь - с литературой «Гуттенберга»: «- Фу, дьявол! Сгинь!» - кричал он вослед Гоголю, творцу «Мертвых душ», как бы облекшихся в реальность российской действительности, завлекающих живые души в нигилизм, хаос и распад: «Проклятая колдунья, с чёрным пятном в душе, вся мертвая и вся ледяная, вся стеклянная и вся прозрачная... в которой вообще нет н и ч е г о!»
Литература убивает Жизнь - основной пафос розановского «нигилизма». Слово, будучи из другого мира, равнодушно по своей сути к человеку и, во-первых, к самому пишущему. Жесткую критику Розановым христианства можно напрямую сопоставить с его любовью-ненавистью к литературе, если на место Христа вдруг поставить
Дух-Логос: «Христианство (читай: литература) есть религия нисходящей прогрессии, вечно стремящаяся и нигде не достигающая величина: “Христос + О”. В каждый день и в каждый век, во всяком месте, и во всякой душе человеческой получалось: “Христос + еще что-нибудь”, “Христос + богатство”, “Христос + слава”, “Христос + удобства жизни”, но это «что-нибудь», прибавленное ко Христу, в душе нашей всегда только
с н и с х о д и л о с ь и малилось по мере возобладания Христа».
Слово сродни столпу ядерной энергии, проходящему сквозь земную кору и забирающему, поглощающему души земной жизни. Его волны не светлые и не темные, они не судят, они к о н с т а т и р у ю т неизбежно свершающееся - откроем Откровение Иоанна Богослова - строки о Звезде-полынь мы сегодня можем прочесть буквально, а сколько нами еще не прочитано!
Быть может, Логосу приносима человечеством одна из главных его жертв, потому что человеческое сознание зависимо в первую очередь от полуэфемерного слова, которое, на первый взгляд, только печатная краска на тонком полотне бумаги или шевеление губ, вызывающее звук и бесследно исчезающее в пространстве. Сладчайший Логос сродни «Сладчайшему Иисусу», претворяющему мир в горечь.
«Эту вот речь (Логос) сущую вечно люди не понимают…» - рассуждал еще Гераклит над сущностью приходящего слова. Логос - не единственный путь восхождения через иерархии или же соответственного нисхождения, но, несомненно, один из самых привлекательных, на первый взгляд, совсем не требующий аскезы и самоочищения, а напротив, весело зазывающий поглубже окунуться в ту «правду жизни», которая называется материей.
«Молодое поколение,- пишет Мандельштам в статье «Армия поэтов»,- особенно в столицах, необходимостью было отчуждено от нормальной работы и профессиональной науки, между тем как в профессиональном образовании, и только в нём, скрывается настоящее противоядие от болезни стихов, настоящей жестокой болезни, потому как она уродует личность, лишает юношу твердой почвы, делает его предметом насмешек и плохо скрытого презрения... Больше того, больной «болезнью стихов» не интересуется и самой поэзией. Обычно он читает только двух-трёх современных авторов, которым он собирается подражать. Весь вековой путь русской поэзии ему незнаком. Пишущие стихи в большинстве случаев очень плохие и невнимательные читатели. Никому из них не приходит в голову, что читать стихи - величайшее и труднейшее искусство, и звание читателя не менее почтенно, чем звание поэта… это люди, потерявшие вкус и волю к жизни, тщетно пытающиеся быть и н т е р е с н ы м и, в то время как им самим
н и ч е г о н е и н т е р е с н о...»
Розанов был строже к «молодым» литераторам: «Вообще драть за волосы писателей очень подходящая вещь. Они те же дети: только чванливые, и уже за 40 лет. Попы в средние века им много вихров надрали. И поделом». И - отвращение к самому себе, денно и нощно «записывающему»: «Несу литературу как гроб мой, несу литературу как печаль мою, несу литературу как отвращение моё».
Поэт - профессия исключительная, редчайшая, связанная с некими тонкими музыкальными вибрациями, порой переходящими в небесную гармонию, а порой - в разрушительную какофонию. В первом случае ухо мира, ухо поэта, улавливая музыку сфер, претворяет её поэзию, во втором - следуют долгие десятилетия поэтического
вырождения,- поэтов нет как нет, и ни в какой экспериментальной идеологической или эстетической колбе их не вырастить. Для меня начало распада, дисгармонизации Логоса точно датируется - это часы написания блоковских «Двенадцати», когда в страшной революционной метели, в водовороте небрежных звуков смещались Христос, красноармейцы, пес «старого мира»... Смерть Блока и Гумилева - уже фактическое погребение русской поэзии. Оставалась уже далеко не лучшая Ахматова, а во Франции - Георгий Иванов, как бы спрятанный судьбой подальше от российского лихолетья... ОБЕРИУТы, проповедовавшие «реализм», наивны в своих конструктивистских замыслах перестроить небесную музыку по своему замыслу - земля тряслась у них под ногами, самого талантливого, А. Введенского, ожидала скорая смерть, как, впрочем, и Хармса, и Олейникова, а Н. Заболоцкому было суждено долгое преображение и «отход» на «классические» позиции.
А почему мы полагаем, что поэт должен появляться по крайней мере каждое десятилетие? Пора отдать самоотчет, что его рождает Небо, а не земные события, не так называемая судьба, которой так принято было кичиться в среде «советских» поэтов.
«Борьба за Логос» - называлась в начале прошлого века статья философа В. Эрна, впрочем, избежавшая прямого отношения к своему заглавию. И пора признать: ХХ век проиграл эту борьбу. Потому что в лучшем случае это была борьба «с самим собой», в худшем - за писательскую кормушку. Да и с кем нужно вступать в поединок на пути к желанной энергии слова? Наверно, с чертовщиной и бесовщиной, которая роится и плодится вокруг него, образуя плотное кольцо вампиризма.
«Нашим всем литераторам напиши, что больше всего чувствую, что холоден мир становится, и что они должны предупредить этот холод, что это должно быть главной их заботой. Что ничего нет хуже разделения и злобы и чтобы они всё друг другу забыли и перестали бы ссориться. Всё это чепуха. Все литературные ссоры просто чепуха и
наваждение», - обращался Розанов в одной из диктуемых дочери предсмертных записок к собратьям по перу - великий русский мыслитель и человек Василий Васильевич Розанов, раздавленный непомерным русским Логосом, избранником которого он был от рождения, и успевший надиктовать близкому человеку о том, как волны бесконечного Слова навсегда забирают его с собой в другое пространство: «Что такое сейчас Розанов? Странное дело, что эти кости, такими ужасными углами поднимающиеся под тупым углом одна к другой, действительно говорят об образе всякого умирающего...
Ткани тела кажутся опущенными в холодную лютую воду. И нет никакой надежды согреться... Ткань тела, эти мотающиеся тряпки и углы представляются не в целом, а в каких-то безумных подробностях, отвратительных и смешных, размоченными в воде адского холода. Это холод, холод и холод, мертвый холод и больше ничего...
Состояние духа - еgо - никакого. Потому что и духа нет. Ест только материя изможденная, похожая на тряпку, наброшенную на какие-то крючки...
Адская мука - вот она налицо.
В этой мертвой воде, в этой растворенности всех тканей тела в ней. Это черные воды Стикса, воистину узнаю их образ».
Познал ли он образ Слова?
1995г.
«Рог Борея», № XXVI, 2005, C. 111-114