Не помню в какой точно день, пришла мне в голову чудная мысль – прокачусь-ка я на пароходике. Вот дела; купить билетик, тёмно-синенький с номерочком и поехать. Купил и точно синий оказался, правда, не тёмный, а вполне блёклый, каковому и положено было оказаться при массовой, экономной печати. Строение мне тоже не понравилось – кому понравится сарай, из которого ещё и ветер дует. Натуральный ветер. Покупал билет в этом сарае, а меня чуть не выбросило за парапет набережной, так из окошка дунуло. Лежу на парапете, а строгая тётка высунула голову в окошко и кричит на меня, чего разлёгся стрючком, а ну марш на пирс. Хотел спросить, где пирс-то ваш, но сообразил – лучше не спрашивать, правильно сделал.
К окошку сунулся при мне один прохожий, а когда я уже отплывал от причала, так ещё видел ноги его торчащие из того самого окошка, вот и покатался бы тогда на пароходике. Проходил когда по трапу на пароход, то как-то мне не очень понравился матрос, билетики проверявший. Всё бы хорошо в нём, да вот повязка на глазу, нож кривой за поясом, платок на голове кровавыми пятнами покрытый, зуб золотой, нога одна деревянная, да ещё пистолеты, - всё понимаю, время тревожное, но напротив-то Кремля зачем пистолеты? в космонавтов и то сейчас не стрельнёшь – не интересны они, не говоря уж об остальных; в тех, которые по делам молодёжи особенно не стрельнешь, ведь сегодня они по делам, а завтра? Вот то-то и оно… воздаётся всегда тем, кто не при делах.
Гуляю по палубе, осматриваюсь, народ куда-то в глубину сгрудился, может ветра не любит, может просторов узких речных, признаться об этом не задумывался, хожу, исполняю свою волю – кататься на пароходике. Пытаюсь прогуливаться и кататься с душой, раскрываю грудную клетку на всю ширь плеч, ртом хватаю, вот непонятно, а что я хватаю? да пожалуй, одну солярку недогоревшую и хватаю, и вижу: плывёт наш пароходик прямо в берег; нет, нисколечко не преувеличиваю - прямо в берег. Делать нечего, команда ни ухом, ни рылом, бреду в отчаянии к капитану. На дверце железной и вполне невзрачной для капитанского ранга вижу надпись на времяночке картонной – не тревожить: «я правлю». Постучал, пальцы отшиб на руках и ногах, никто не ответил, захожу…
В хорошем кожаном кресле сидит волк, уж морской, речной или как у них там у водных бродяг их величают не знаю, но только, по моему разумению, сидит передо мной байкер, самый прожженный байкер, со всеми атрибутами – весь в коже, в заклёпках блестящих, а перед ним лежит толстенная папка с рукописью, забыл сказать ещё – ноги на штурвал заброшены, в зубах карандаш, ну не карандаш, конечно, дело-то в наши дни происходит, потому не карандаш, а маркер, противного жёлто-зелёного цвета. К такого рода делам я привык; вижу, что всего несколько листочков перевёрнуто у волка от начала, спрашиваю: давненько правите-то, может помочь? Головой кивает, дескать располагайся.
Сажусь, откладываю нижнюю половину рукописи, как и положено, когда быстрее прочитать надо; жаль, что нас всего двое, хотел спросить капитана, может этому с ногой деревянной дать, на троих бы разделили, быстрей бы и в печать вся эта ерунда продвинулась, но вовремя вспомнился мне его золотой зуб, с таким зубом не пройдёт никакая правка, это точно вам говорю. Отложил половину и не забыл в титул заглянуть, интересно всё-таки, ведь название это половина романа, уж, что это роман я не сомневался, а название романа «Воспоминания о красной Индиане». Чего только не приходится читать у этих прозаиков, почитаем и мемуары, где наша не зачитывалась.
Вы, знаете с первых же строк, хоть и с середины меня захватило: … клубы дыма вырывались из спаренной выхлопной трубы, дорога летела назад, как взлётная полоса под крылом аэростата… Кэп, вопросик можно? Сам разбирайся, не маленький, когда сидишь; не отвлекай. Делать нечего, читаю дальше. Дирижабль присел на ветку старого дуба и начал играть на трубе. Аккорды разносились по всему лесу. Из леса вышел медведь в образе Леонардо да Винчи и схватил красную Индиану за упругий руль. Дальше совсем не интересно, вкратце скажу, что это было такое, что-то похожее на разогрев, когда герои только-только представляются, я даже проверил, не первую ли я половину взял, но нет, не первую: … она была у него не первой и не последней Индианой, он знал как с ними обращаться.
Его грубый ствол сам находил место, куда ему залезть, а когда забирался туда поглубже, то так искренно радовался, что плакал и стонал от восторга, цилиндры проржавели окончательно, а единственный рабочий клапан свистел, неплотно прикрывая розочку… Индиана плотно сжала педали и крутанула свой акселератор до предела; Лео подскочил в седле и ткнулся в горячую трубу, с трудом отлепляя пригоревшую щеку от кирзового сапога, вот опять испачкался в ваксе; Индиана, передай бутылочку «Невского»… Слякоть его не раздражала, наоборот, он с большим удовольствием погружал в неё свой ботинок с кованым носком и медленно вынимал, ему всегда приятно было видеть, как по носку стекает жёлто-коричневая жижа, носок очищается и начинает блестеть при свете луны; в такие минуты ему хотелось одного, прожевать до маленького катышка на языке молочную ириску и со смаком плюнуть на луну, на получай старушка, знай наших, знай волков дороги, рычи себе, сколько влезет, мы всё равно усядемся верхом на дирижабль и просчитаем все его рёбрышки до полного водородного голодания.
Невольно я задумался, а ведь неплохо пишет, подлец капитан, ведь абсолютно неважно, что писать, о чём писать, ведь главное, заставить людей это читающих немного думать; много-то не заставишь, не получится, ведь для этого и самому надо многое знать, а вот чуточку самую, это можно… в капитанской рубке становилось темно, тихо посвистывали незакреплённые до звука «си» снасти; закат всходил над рубкой, а чёрные лохматые тучи с большим удовольствием его поглощали; по палубе бродила собачка и тихо подвывала ветру, рыжий кот жрал колбасу, скорее всего телячью;
одноногий матрос прищурив единственный глаз заглядывал в плоское стекло с наружной стороны и жевал табак, что было видно по его жёлтой слюне, которая свисала прямо ему на батистовую рубаху, в вороте которой вились курчавые седые завитки волос; в рубке слышался перезвон золотых монет, они не только звенели, но и катались по полу, от двери с приподнятым порогом, до ног капитана, зачитавшегося первой половиной своего романа и бурчащего себе под нос: гений, гений, определённо гений…
На востоке стреляли пушки, в рубке пахло пороховой гарью; матрос с золотым зубом наводил свои два пистолета прямо нам с кэпом в лица; потом мы услышали спаренный хлопок, и каждый из нас увидел напротив своего лица маленькую дырочку, какие бывают в стёклах от случайных попаданий шаровых молний после метеоритного дождя. Кэп, отобрал у меня рукопись и сказал, за то, что вы мне помогли, я отвезу вас домой на красной Индиане; пошли, матрос дал нам знак, что мы прибыли в порт назначения.
Мы спустились по трапу прямо в Серебряный бор, прошли по хвойному лесу; когда лес кончился и мы дошли до знака проезд запрещён, то следовавший позади нас одноногий матрос вручил нам шедшую у него на поводу красную Индиану, мы с капитаном сели на неё, я ухватился за широкие отвороты его кожаной куртки и мы, рассекая милицейские кордоны, понеслись в тугую московскую полночь, впереди у нас была смотровая площадка и долгий ночной разговор…