Мне три или четыре года. Осень, и уже прохладно. Отец и я печем картошку в больших кучах листьев на дороге, протянувшейся вдоль корпусов Политехнического института. Дым режет глаза, но я все равно рвусь к костру: в нем уже чувствуется сладкий запах. Изрядно испачкавшись золой, но счастливые, мы возвращаемся домой. А дом совсем рядом, недалеко от главного корпуса, и номер его очень просто запомнить: дом 1 (на тот случай, если я потеряюсь).
Наш дом расположен на самом краю Института, это последний дом на нашей улице, после него тянутся поля, огороды… (О чем сейчас только напоминает название улицы Полевой). Рядом с домом -- лес. В нем есть дикие, непроходимые места, много птиц и белок, а, возможно, и более крупные звери. Это парк КПИ, но мне он кажется дремучим, сказочным лесом.
Второй эпизод, который врезался в память: морской бой в ванной. Отец делает бумажные кораблики -- много и разной величины, затем кладет в них немного бумажного пороху. Кораблики спускаются на воду и разбиваются на две эскадры. Один из корабликов поджигается и направляется навстречу вражеской эскадре. Тут начинается настоящее сражение: пальба, взрывы, дым! Мой восторг нельзя описать! Но мама опять недовольна – ванная комната черная от дыма, а мы опять оба вымазаны сажей…
Или вот: лежу с ангиной, большая температура. Перед тем, как заснуть, прошу отца: «Расскажи, как Одиссей убежал от циклопа». И отец начинает рассказывать о приключениях Одиссея, о подвигах Геракла, а я лежу и все представляю себя -- то Одиссеем, то Гераклом. У меня всегда был готовый пример перед глазами: я считал, что Геракл должен быть чем-то очень похожим на отца – таким же красивым и сильным.
Помню свой первый поход на кафедру, в лабораторию электрических машин. Долго идем с отцом по длинным коридорам, наконец, приходим. Огромная дверь, за ней совершенно непонятный мир -- всюду развешены огромные железные круги, провода, машины. Встречает нас какая-то старушка – она пытается мне что-то показать и рассказать, но я ничего не понимаю. Чем занимается отец для меня надолго останется загадкой.
Скоро к нам присоединяется моя двоюродная сестра Галя – родители у нее погибли на войне, и отец ее удочеряет. Теперь нас пятеро. Галя старше меня на десять лет, и она начинает ходить в школу, недалеко от института. Я ей завидую, т.к. у нее много красивых цветных оберток от конфет, подточенные карандаши, и вообще, она мне кажется чересчур аккуратной. Кроме того, она часто убегает от меня, чтобы поиграть с подругами в парке КПИ.
Дом на Никольско-Ботанической
Главные детские воспоминания, однако, связаны с квартирой в доме № 14 по ул. Никольско-Ботанической угол Паньковской, куда мы переехали летом 1954 г.
Я хорошо помню, как мы вселялись. Дом сразу понравился: огромный, обнесенный оградой из маленьких колонн, он напоминал неприступную крепость. Кроме того, в нем был лифт, и это было в новинку. Квартира огромная -- наши четыре больших комнаты, длинный коридор и еще три комнаты соседей. Я с бабушкой и сестрой занимаем одну комнату, мама и папа живут в дальней комнате. У отца самая большая и красивая комната – кабинет, с большим эркером и прекрасным видом на город. Виден Ботанический сад, вокзал. Помню, как много света было в этой комнате, какой прекрасный запах был у новой мастики! В общем, эта квартира совсем не похожа на темные и узкие коридоры в доме КПИ.
В кабинете у отца стоит диван, старинный стол и большой стеллаж с книгами – единственная мебель, которую он привез из Ленинграда, -- остальные книги сложены стопками прямо на полу. Отец часто стоит на коленях на полу, облокотившись на диван, и пишет. Он любил работать в таком положении. Как только в продаже появились первые книжные шкафы («цейсовские»), мама сразу же купила четыре шкафа и разложила в них отцовские книги.
О книгах надо сказать особо. Книг у отца было много. На разных языках и по разным областям знаний. Но больше всего книг было по электротехнике, физике, математике, истории и поэзии. Он считал их своим самым главным богатством. Некоторые редкие книги, чудом уцелели во время ленинградской блокады.
Кабинет стал моей любимой комнатой – во-первых, там было просторно и светло; во-вторых, отец позволял играть на полу. Любимой нашей игрой с ним были деревянные кегли. Особых игрушек тогда у меня не было. Их просто не производили. Были всего одна или две машины, которые отец привез из Москвы, да один конструктор -- я их запомнил на всю жизнь – и мне их вполне хватало.
К отцу часто приходили гости -- сотрудники из КПИ, других институтов, друзья. В новой квартире родители любили устраивать вечера. Это были широкие и веселые застолья, собиралось много людей, отец всегда был в центре внимания. Он часто декламировал стихи, причем делал это мастерски; память у него была феноменальная и он рассказывал много интересных историй из своей жизни. Он читал стихи, которые любил с юности, и даже которые учил в начальной школе! По его рассказам, в 20-е годы в Ленинграде ему довелось посещать поэтические собрания в Политехническом институте, на которых выступали знаменитые в ту пору поэты (в том числе Маяковский) и чтецы-декламаторы. Любовь к поэзии он пронес через всю жизнь; она много раз спасала его от отчаяния и безысходности, ей он посветил свои последние книги.
В дом на Никольско-Ботанической переехали и знакомые отца по Ташкенту – Васильевы -- Юрий Константинович, его жена Катя, и две дочки, Таня и Ира. Я помню, как мы (человек десять-пятнадцать детей) бегали стайкой вокруг дома, играя в разные игры. Летом катались на велосипедах вокруг дома или играли в лапту; зимой садились на санки и ехали от самого Ботанического сада вниз до ул. Саксаганского. Это было счастливое время, потому как можно было не бояться машин – их попросту не было. Много лет спустя, проходя по родной улице, я был поражен ее безжизненностью; около нашего бывшего парадного стояла будка с охранником, по палисаднику бегала сторожевая овчарка.