В палату районной больницы, где лежал Терентий Пантелеймонович Лихой, привезли нового больного. Санитар и две медсестры осторожно перенесли с каталки на койку, забинтованного с головы по грудь крепкого мужчину, сказав соседу, чтобы присматривал за ним.
- Если что, срочно вызывай медсестру с поста.
Когда все ушли, Терентий попытался заговорить с новеньким. Но тот молчал, лишь тихо постанывая то ли от боли, то ли еще от чего. Терентий не стал больше его беспокоить, взял в руки старый замусоленный журнал «Огонек» и стал листать. Над одним из рассказов некоего Валентина Распутина «Деньги для Марии» он зацепился глазами - привлекло название. Нехотя стал читать. Действия, развернувшиеся в рассказе, постепенно его захватили, да так, что он весь ушел в чтение с головой, и дальше уже читал с упоением.
Больной сосед вскоре вовсе затих, видно, подействовали обезболивающие уколы и снотворное. В палате стало тихо и спокойно. И если бы не реакция Терентия на развернувшиеся в рассказе события, вроде возгласов «Ну, дает!», то их палату можно было бы принять за покойницкую с двумя лежащими телами.
Но вот за окном сгустились сумерки, читать стало невозможно. Терентий встал и пошел включить свет. Когда Терентий проходил около лежащего без движения и стонов мужчины, забинтованного так, что не видно было и лица, ему вдруг показалось, что тот умер. Стремительно выскочив из палаты, он что есть духу помчался к посту медсестры.
- Лиза, Лиза, мой-то никак помер? Затих, не дышит, – взволнованным тихим басом проговорил Терентий молодой, присланной после училища, сестричке.
Та округлила глаза со страху.
- Как помер? Не должен…
- Не должен, а помер… - еще увереннее, чем прежде, ответил Терентий.
- Хорошо, я сейчас врача позову, а вы идите к себе, – неуверенно пролепетала медсестра.
Набрала номер телефона дежурного доктора.
- Нет уж, я вас подожду, – ответил все так же тихо Терентий.
Сестричка долго ждала пока подойдут к телефону. Наконец в трубке, что-то щелкнуло и раздраженный голос произнес:
- Слушаю…
- Сан Саныч, у меня больной с ожогом умер…
В трубке замолчали, видимо, обдумывая, что сказать.
- Сейчас буду.
В трубке снова что-то щелкнуло и послышались гудки.
- Алло? – произнесла перепуганная до смерти медсестра, потом посмотрела на гудящую трубку и положила ее на аппарат.
Для чего-то она стала торопливо перебирать в стеклянном двустворчатом шкафчике ампулы с лекарством, читая на них едва заметные на стекле надписи. Наконец она нашла что искала, для верности прочитала вслух «Кардиомин», достала из пакетика небольшой пластмассовый шприц, вставила иглу, и, надпилив головку ампулы каким-то кусочком шершавого кругляша, отломила ее ватой и стала набирать жидкость из ампулы в шприц.
Терентий стоял поодаль, следя за всем, что делала медсестричка. Он боялся один идти в палату, где лежал покойник.
В это время дверь в отделение грохнула, и на пороге появился дежурный доктор. В больнице все его запросто звали Сан Санычем, и коллеги, и пациенты. Высокий, с шатающейся походкой из-за контузии головы в Афгане, Сан Саныч работал рентгенологом. В больнице хронически не хватало врачей, и главный врач заставлял дежурить всех подряд, не разбирая ни должности, ни опыта работы.
- Учитесь, если чего-то не знаете, а мне дежурство обеспечить надо, - говорил он на пятиминутке, если кто-то из врачей пытался его разжалобить.
- Ну что у тебя, Лиза, случилось? – не снимая пальто с плеч спросил доктор медсестру. Мне по дежурству хирург передал, что мужик обгорел сильно, но не смертельно. «Жить будет», - так и сказал. Мол, надо присмотреть за ним, если что – наркотик назначить. А ты говоришь – умер? Пойдем, посмотрим, - он пропустил медсестру вперед, - веди, где он лежит.
- В седьмой палате, вот с этим больным, Лихим, - она показала на Терентия.
- Каким лихим? – не понял врач.
- Фамилия у меня такая – Лихой. Я в палате с обгоревшим лежу, читаю журнал. Вижу - затих, я его кличу – молчит. Я к сестричке, так, мол, и так, умер…
- Ладно, товарищ Лихой, веди нас. Как фамилия-то у умершего? – спросил доктор медсестру, медленно ковыляя сзади.
- Грошев, – ответила та, подходя к седьмой палате.
- Ну, что встали, проходите - приказал доктор, видя, что медсестра боится зайти в палату.
- Мне страшно, – пролепетала она.
- Да, работнички… - только и ответил Сан Саныч, открыв дверь.
Войдя в палату, он нащупал на стене выключатель и щелкнул им. В палате ярко вспыхнули два подвесных белых плафона. Подойдя к лежащему на боку Грошеву, Сан Саныч приложил пальцы к левой руке и по инерции нащупал пульс. Неожиданно рука дрогнула и «умерший» зашевелился. Доктор нагнулся над ним и громко спросил:
- Грошев, слышите меня?
Лежащий на боку человек медленно открыл глаза, посмотрел на всех стоящих перед ним людей и глухо ответил, сквозь бинты, прикрывавшим даже губы:
- Слышу, конечно…
- Хорошо, – ответил Сан Саныч, щупая снова пульс. - Как себя чувствуете? Что-нибудь болит? – уточнил он у больного.
Тот ничего не ответил.
- Ну вот, Лизавета. Как тебя по батюшке-то?
- Николаевна, – повеселела медсестра.
- Лизавета Николаевна, что у Вас в шприце?
- Кардиамин.
- Отлично, раз набрали, вводите, больному не помешает…
Еще раз осмотрев больного Сан Саныч тихо, чтобы не слышал Грошев спросил Лихого:
- Вы зря панику-то не поднимайте. Человек после ожога, как пьяный. Много спит. Вы подойдите поближе и посмотрите - если дышит, то жив, все в порядке. Зеркальце-то для бритья, смотрю, у вас на тумбочке есть. Поднесите к носу, вот сюда, - он показал, на две дырочки, торчащие из под бинтов, – если затуманится зеркало, значит дышит. Поняли?
- Ага, – кивнул Терентий. - Теперь понял.
- Ну вот и отлично. Мы пойдем с Лизой, а вы следите за соседом. И не паникуйте. Договорились?
Терентий мотнул головой.
- Да чего там, присмотрю.
Доктор с медсестрой ушел, а Терентий еще долго лежал на своей кровати, прислушиваясь к дыханию Грошева.
Так прошло несколько дней. Грошева дважды возили в перевязочную, где его ожоги осматривал и делал перевязку опытный районный хирург Виктор Викторович Бондаренко. Огромный, с волосатыми руками хирург, украинец по национальности, весело приговаривал:
- Ничего, хлопец, до свадьбы заживет…
Все больные мужского пола у Виктора Викторовича были «хлопцами», а женщин он называл «дивчинами». Только пожилых он звал не иначе как «мамо». Больные любили своего веселого не унывающего доктора, и при случае всегда его благодарили, кто чем. Кто принесет коробку шоколада, кто что-нибудь покрепче. Виктор Викторович ни от чего не отказывался. Кивал на стол в углу кабинета.
- Поставь, может сгодится…
После перевязок Грошев какое-то время стонал и просил пить. Терентий доставал поилку, наливал свежей прокипяченной воды и поил больного. Никто из родственников его так ни разу и не навестил. «Видно, чужой, не местный. Может строитель какой, или дачник. Их теперь развелось в районе столько, что в летние месяцы становилось больше, чем коренных жителей», - думал про себя Терентий.
Постепенно дела у больного пошли на поправку, и Грошев понемногу, хотя и с помощью Терентия, стал садиться прямо на кровати. Еще через пару дней стал потихоньку вставать, и опять с помощью Терентия делал первые шаги по палате.
Так шли дни за днями. Грошеву сняли часть бинтов с лица, и хотя черный струп от ожога еще держался на лице, но больной мог свободно дышать через рот и разговаривать. Но на вопрос Терентия, что с ним случилось, как можно было так обгореть, Грошев отвечать не захотел.
- По дурости, вот и все, что он сказал, и больше к этой теме они не возвращались.
На десятый день состояние Грошева резко ухудшилось: появился сильнейший озноб. Его так трясло, что буквально подбрасывало под одеялом. Прибежала опытная медсестра, Людмила Сергеевна, сделала два укола от температуры и от боли. Градусник показывал больше сорока. Вызвали хирурга.
Виктор Викторович осмотрел больного попросил измерить давление.
- Сто на шестьдесят, - ответила Людмила Сергеевна после того, как измерила давление.
- Токсический шок – замедленная реакция на последствия ожога. В кровь выбрасывается много белка, и на него вырабатываются антитела. Но белок для организма стал чужим. Отсюда такая реакция, - пояснил больному Виктор Викторович, и пошутил как всегда. – Терпи, казак, атаманом будешь, - и дал указание Людмиле Сергеевне поставить капельницу.
К вечеру Грошеву стало немного лучше, ночью после уколов и капельниц, он даже уснул, но утром все повторилось: снова озноб, высокая температура, падение давления. Когда к обеду суета вокруг Грошева стихла, и сам больной почувствовал немного лучше, он попросил Терентия сходить вниз и узнать, когда в больницу приходит священник. Во многих больницах новой России завели за правило приглашать к себе на богослужение или для очищения души к больным священников. Кое-где открылись даже молельные комнаты. Священники охотно шли на такие контакты. Как никак больной человек требует к себе внимания. Да и потом, лучшего прихожанина, чем бывший больной, и не сыскать.
- Ты это, Терентий, попроси ко мне его зайти, хочу исповедаться, а то не ровен час, умру. Сам видишь, что со мной твориться, - и он замолчал.
Терентий сходил, нашел расписание и прочитал, что сегодня к шести вечера священник будет в больнице молитву за здоровье сотворять, прямо в конференц-зале. Все желающие приглашались посетить мероприятие.
Старая и опытная гардеробщица спросила Терентия:
- Сходить на молитву желаете?
- Нет, у меня в палате тяжелый больной просил, чтобы батюшка к нему зашел.
- Как фамилия-то больного? - переспросила гардеробщица.
- Грошев, – ответил Терентий.
- Грошев? Тот, что с ожогом? Несчастный человек, вот ведь все сгорело: дом, постройки, жена… Только сам уцелел. Не приведи господь никому такого, - запричитала она и перекрестилась. - Ты иди, я батюшке передам твою просьбу. Отец Михаил зайдет к вам, я уж постараюсь, - она что-то для верности записала в тетрадочку.
- Какая у вас палата, милок?
- Седьмая, на хирургии.
- Хорошо, хорошо, придет отец Михаил, ждите.
Терентий передал Грошеву разговор с гардеробщицей и на этом они прекратили контактировать. Грошев отвернулся к стене, то ли уснул, то ли думал о чем-то своем. Терентий тоже лег на койку, стал читать, так понравившиеся ему рассказы. Он специально сходил в больничную библиотеку и попросил книгу этого писателя.
Через некоторое время Терентий задремал и заснул, но вскоре раздался стук в дверь. Терентий хотел встать, чтобы посмотреть, кто стучится. Но внутренний голос подсказал ему: «Не спеши». Он приоткрыл один глаз и стал ждать, кто войдет
В дверь вошла молоденькая медсестра Лиза, за ней поп, с окладистой бородой, в черной шапочке, черной рясе и с большущим серебряным крестом на животе. «Отец Михаил», - понял Терентий, делая вид, что спит.
- Вот это и есть больной Грошев, - показал медсестра на лежащего больного.
Тот медленно повернулся, услышав голос отца Михаила.
- Спасибо, что пришли.
Батюшка сел рядом на стул, внимательно посмотрел в глаза больному.
- Вы исповедоваться хотели? Говори, что наболело, сын мой, облегчи свою душу страждущую, и легче будет.
Грошев кивнул головой. Медсестра вышла. Батюшка посмотрел, что сосед Грошева неподвижно лежит на кровати, подумал, что тот в забытье или спит, решил его не трогать: «Пусть себе лежит, больной все же».
Грошев собрался с мыслями.
- Грешен я, святой отец, сильно грешен.
Отец Михаил закивал головой:
- Да кто не грешен-то, сын мой? Грехи наши тяжкие у многих, но кто покается, того Бог простит. Расскажи и очисти душу-то.
- Я убил человека, - тихо, но ясно проговорил Грошев.
Отец Михаил молчал, слушая, что скажет больной дальше.
- Убил ни за что, сдуру…
- Как - сдуру? – переспросил отец Михаил.
- А так. Шел на почту подвыпивший. А я, как подвыпивший, дурак дураком. Иду за свежей газетой «Из рук в руки», машину хотел купить подержанную, за грибами, за ягодами ездить. Дом у меня новый, только отстроился, банька, двор, живность. В общем, в хозяйстве только машины и не хватало. Захожу на почту, а там паренек лет двадцати с девчонкой-почтальонкой шашни разводит. Мозги, значит, ей штампует. Я говорю ему: «Ты, парень, пойди куда-нибудь в другое место, не мешай работать». Девица вся пятнами пошла, а парень возьми и скажи мне: «Не хамите, я такой же посетитель, как и вы. Я тоже по делу». И к девчонке: «Дайте мне пару открыток». Та с удивлением подала ему две открытки. Так он наглец: «Не эти, а вон те». И так раза три или четыре. Потом минут десять деньги считал, все никак не мог найти, по карманам шарил. В общем, дразнил меня. Ну злость меня взяла такая, что не стал я покупать газету, выскочил вслед за парнем и там же, у почты, отвертку ему в бок и саданул. Он ойкнул и осел на землю, побледнел, но ни одной кровинки на белой рубашке. Я вытащил отвертку и давай драпать. Меня потом милиция дважды арестовывала, но ничего доказать не смогли, нет свидетелей, а девица не в счет – заинтересованное лицо. Помурыжили меня с месяц и отпустили. Вот теперь каюсь, прощения у него и у Бога прошу. Я ведь не жилец на этом свете, а на том к чертям не хочу на сковороду, и так весь обгорел. А все из-за гордыни моей и злости. Все несчастья мои из-за этого. Знаю, что это грех большой, но ничего поделать с собой не мог. Жена сколько раз говорила мне: «Сходи, Геннадий, в церковь, попроси прощения у Бога и людей». Так нет, словно черт меня толкал: «Не ходи, не проси, не верь…» Дом сгорел, опять же, по моей дурости. Решил сэкономить на электричестве, сделал в баньке «левое» подключение. А оно возьми да и загорись ночью в два часа. Сперва банька загорелась, а потом дом. Я успел выскочить, и нет, чтобы жену спасать, побежал свое левое подключение обрубать. Дом-то у меня застрахован был, а тут «левака» найдут ни копейки не дадут. Обгорел весь, руки вот лицо и часть туловища. Пожарные водой отлили, а то бы сгорел, а жену не спасли, в дыму задохнулась… Зачем мне теперь жить, святой отец? Не хочу. Отпусти мне грехи, и я помру спокойно. Не хочу я больше жить… Незачем…
- Желать своей смерти тоже большой грех, - неспешно ответил ошеломленный батюшка. - Я все твои грехи, раб Божий Геннадий, отпускаю, а простит ли тебя Господь - ему судить о твоих поступках и раскаянии. Если оно искреннее и честное, думаю, простит… Выздоравливай, сын мой, и не думай о смерти. Она сама знает свой час, не надо просить ее прихода.
Отец Михаил видя, что больному стало плохо, быстро перекрестил его и дал поцеловать крест.
- Молиться за тебя буду. Буду Бога просить о твоем прощении.
Отец Михаил встал, перекрестил «спящего» Терентия, еще раз Грошева, и со словами «Оставайтесь с миром» ушел.
Ночью больной Грошев тихо умер, так и не позвав никого к себе на помощь.
- А, может, звал, да я не слышал, - расстроился утром Терентий, стоя у остывшего тела Грошева. - А может это Божья кара? Не захотел простить его Господь, не за что.
Терентий Пантелеймонович выздоровел и вскоре выписался из больницы. Первым делом он зашел в церковь, нашел отца Михаила и обо всем ему рассказал: и что Грошев умер, и что он, Терентий, разговор подслушал. Отец Михаил улыбнулся в ответ, и сказал, тихо так:
- Прощаю. А я знал, что ты ко мне приедешь. Душу лечить в церкви надо, это ты верно, сын мой, решил. Кара Божья не шутка, - он перекрестил Терентия и пошел по своим поповским делам.