Мы его дразнили Пафнутием.
Хотя, знали, конечно, что зовут его Пашкой.
Какой-то он был странный. Работал где попало - вот, учителю физкультуры нашему помогал, например, расстояния мерить на прыжках.
А в школе и должности такой не было - "помощник учителя физкультуры".
А он бежал, если кто с каната сваливался слишком быстро. Или если спотыкался кто.
Однажды он даже ногу себе сломал, когда так бежал.
Может, даже два раза сломал, уже не помню.
И на костылях потом приходил смотреть, как прыгаем и бегаем.
Странный какой-то.
Мы его даже боялись немного.
Кто-нибудь кричал:
- Пафнутий, шухер! - и все поочередно начинали спотыкаться и падать.
И тут сразу Пафнутий скакал к упавшему. Плакал, гладил, "убиенную ножку" в руках держал.
Это он так называл - "убиенная ножка".
Его так тоже называли.
И еще много как.
"Придурок", например.
"Шиза".
"Рупь дваццать", - конечно же. Это когда ногу очередной раз ломал.
Техничка говорила:
- Молодой, а дурак.
А у него и впрямь ни одного седого волоска, ни семьи, ни детей.
Рано было, что ли.
А еще он совсем с ума сходил по песне "Стоит над горою Алёша".
Пацаны иногда её специально включали в радиорубке, чтобы на стадионе было слышно, где мы ГТО сдавали.
Тогда Пафнутий переставал сантиметры считать, садился на землю и слушал.
Ну и плакал, конечно.
Под такое можно было даже рекорд школы записать в ведомость - никто не контролировал.
И записывали, бывало.
А потом у соседей дядь Жора умер, участковый наш.
И все поехали хоронить, ну и нас, пацанов, заставили, хоть мы и не любили этого дела.
А на могилках родительский день, куличи вокруг, да стопки.
Хорошо, что мы не пили.
Ну, не все, конечно.
И скраешку, видим, стоит Пафнутий и крестится чего-то.
Он же почти учитель - и крестится!
Ужас!
Ушёл - а там четыре могилки.
Три - как будто младенческие и одна - обычная.
Мы так и подумали, что младенцы: маленькие могилки, аккуратные и водки на них нет.
Только печеньки. Красивые печеньки, фигурные, с малиновыми краями.
Сразу видно, что домашние.
Потом все убежали, кому далеко было до дома, а мы с Генкой остались. И увидели, что на могилки пришёл дядька в рясе и крестится - не на могилки, а на небо почему-то.
Генка постеснялся, а я и спросил - чьи могилки - фамилий-то на них нет или стёрты.
А это оказались могилки сыновей Пафнутия.
Ну, вернее, не Пафнутия, конечно, а Павла Ефимыча.
Я сказал, что у меня прадед - Ефим. Этот, в рясе который, спросил какой именно дед, я ему рассказал - тут он и остальное нам открыл.
Оказывается, Пафнутий-то, который Пашка и Павел Ефимыч - он вовсе не молодой, у него сынам уже лет пятьдесят, даже больше.
Ну, в смысле, - было бы.
И все в первый день воевать ушли. Сами.
Поругались с отцом даже, говорят.
А помириться не успели. Все в Болгарии остались. И все - "без вести".
Ну и "Алёша" потому.
Хотя среди них и Алёши-то не было. Колян, кажется, Васька и еще кто-то.
А могилки ему позволили сделать самому.
Потому что герои. Ну и вообще.
А мама их поехала в Болгарию искать мальчишек через двадцать лет и у неё плохо там с сердцем стало.
Может и нашла. Неизвестно. Тут теперь лежит.
А больше я о них так ничего и не узнал.
И Пафнутий потом куда-то уехал.
Может, в Болгарию.