Ася

рассказ
       
       Даже в этот холодный, мокрый, промозглый осенний день минеральной воды на прилавках военторговского магазина не было. Понятно - нет летом, когда удушающая жара заставляет потреблять воду в огромном количестве, но теперь... Зато водки как всегда - завались. Вздохнув, Митрохин выругался про себя матом, вышел из магазина и направился к небольшому рынку, разрешенному гарнизонным начальством из-за постоянной нехватки в военторговском магазине каких-либо отдельных продуктов. Все говорят о том, что эту самую нехватку продуктов организуют снабженцы и извлекают из нее выгоду, продавая местным торговцам нужный товар по завышенной цене, а уж те продают его по сумасшедшим ценам потребителям - военнослужащим гарнизона. Все говорят, но никто не принимает мер. Митрохин никогда не пользуется услугами этого рынка, но у него закончилась вода, а потребление ее из крана может обойтись гораздо дороже, чем покупка воды по завышенной цене: самые страшные болезни на войне - дизентерия и желтуха - происходят от нечистой воды.
       Подойдя к наспех и неряшливо сооруженным торговым рядам - сваренные между собой куски арматуры и листового железа, обрезки досок и фанеры - Митрохин посмотрел на яркий желтый ценник, приклеенный к боку пластиковой бутылки с синей этикеткой, и непроизвольно охнул.
       - Что случилось, земляк? - участливо осклабился стоявший рядом с прилавком рыжий чеченец лет двадцати пяти, глядя на Митрохина по-детски голубыми глазами.
       - У вас вода дороже водки в магазине, - скривил губы Митрохин, испытывая сначала чувство досады от оплошно выраженного изумления, затем - злобу на этого чеченца, который, судя по всему, не боялся не только Митрохина, но и многих других, которых бояться был должен.
       - Как мне продают, так и я продаю, - спокойно отозвался чеченец, не вынимая рук из карманов своей камуфлированной куртки с меховым воротником. - Только свое беру.
       - Хорошо берешь, - еще больше разозлился Митрохин. - Грабишь военных, у которых жизнь и так несладкая.
       - Послушай, прапор, - лицо чеченца стало неожиданно жестким, а голубые глаза - холодными и колючими. - Я к тебе домой с оружием не приходил.
       Митрохин уже не рад был, что затеял этот разговор, но его понесло:
       - Зато ваши бандиты по всей России разгуливают, торгуют наркотиками, разбойничают!
       - Вот и воевал бы с этими бандитами, - усмехнулся чеченец. - Зачем сюда пришел?
       Митрохин сжал зубы, сказал себе: "Хватит" и, успокоившись, поглядел сначала на благополучного, хорошо одетого, пышущего здоровьем чеченца, затем - на продавщицу за прилавком, молодую чеченскую девушку. Черный платок покрывал ее лоб до самых бровей, на длинное черное платье - почти до самых щиколоток - была надета старая мужская кожаная куртка, истертая на рукавах, плечах и по швам, из-под подола платья выглядывали ступни в шерстяных носках и резиновых калошах.
       Митрохин усмехнулся и кивнул на прилавок:
       - Твой товар?
       - Мой, - ответил чеченец, не вынимая рук из карманов. Другие торговцы настороженно прислушивались к их разговору, девушка за прилавком не поднимала глаз.
       - Что же ты не поможешь своей сестре-чеченке? - кивнул Митрохин на продавщицу, которая от холода переступала с ноги на ногу. - Она разута и раздета, работает на тебя. А если заболеет? Или твоя правильность кончается там, где начинается денежный интерес?
       Чеченец разозлился, но сдержал себя:
       - Это не твое дело. Она сирота, у нее никого нет, и я кормлю ее. А сиротой она стала из-за вас: вы начали войну на нашей земле.
       Мужчин на рынке было мало, один из них подошел к спорящим и встал в трех шагах от них. На вид ему было за сорок, недельная щетина покрывала его исхудавшие щеки, изборожденные морщинами. Митрохин некстати подумал о том, как трудно выбривать такие морщины, и обернулся к мужчине: тот не был стариком, слово которого - закон для чеченца, но был гораздо старше молодого коммерсанта, с которым заспорил Митрохин. Мужчина поднял руки ладонями вверх на уровне груди, как делают мусульмане, когда молятся Аллаху, и сказал по-русски, с акцентом:
       - Зачем спорите, уважаемые? Никто из вас не изменит того, что послал нам всем Аллах. Зачем спорить? Спор - это война. Никто не хочет войны, все устали.
       Мужчина сказал еще несколько слов по-чеченски молодому коммерсанту, а тот выслушал его, чуть опустив голову. Когда мужчина отошел, кивнув на прощание Митрохину - "Здоровья тебе, земляк" - молодой чеченец вынул правую руку из кармана и махнул в сторону прилавка:
       - Бери воду. Дешевле отдам.
       - Мне не нужно твоей подачки, - уперся Митрохин. - Я лучше у другого возьму за ту же цену.
       - Ты не хочешь помочь бедной девушке? - хитро улыбнулся чеченец. - Ее заработок зависит от того, сколько она продаст товара.
       Митрохин чуть не задохнулся от такой наглости, но сдержался. Круто развернувшись, он подошел к другому прилавку и, не торгуясь, купил три полуторалитровые бутылки минеральной и одну пятилитровую - простой негазированной воды. Сложив покупки в черный полиэтиленовый пакет, он направился в сторону четырехэтажного домика, где занимал однокомнатную квартиру, но у последних рядов рынка, не занятых продавцами, его остановил тот самый чеченец. В руках его была пачка сигарет и зажигалка.
       - Подожди, земляк! Поговорить надо.
       Митрохин остановился, поставил пакет на стылый асфальт, в ответ на протянутую пачку американских "LM" молча достал свои сигареты - московские "LD" - но прикурил от зажигалки чеченца. Прикуривая, он подумал о том, что чеченец примерно того же возраста, что и он, Митрохин, они могли бы учиться в одном классе, служить в армии в одном взводе. Могли бы...
       - Говори, - предложил Митрохин, выдохнув сигаретный дым вместе с густым паром.
       - Не обижайся, земляк, - улыбнулся чеченец и спросил: - Ты хочешь помочь этой девушке? Возьми ее себе и делай что хочешь.
       - Как это - возьми себе? - удивился Митрохин. Он слышал о том, что некоторые
       офицеры и прапорщики "покупают" чеченских женщин для собственных нужд, но все это где-то там, подальше от начальства, а здесь, в гарнизоне... - Куда я ее дену?
       - Не бойся, - голос чеченца стал тихим, вкрадчивым. - У нее документы есть:
       свидетельство о рождении, справка по форме девять. Она зарегистрирована в нашем районе, временная регистрация еще полгода действительна будет. Ты ведь здесь без жены?
       - Я не женат, - неожиданно для себя признался Митрохин. У него появилось странное чувство, что все это происходит не с ним, а он лишь смотрит со стороны.
       - Совсем хорошо, - чеченец приподнял брови и заговорщицки улыбнулся. - Будет готовить еду тебе, убирать в квартире... и все остальное. Ты ведь один живешь?
       Теперь у Митрохина появилось нехорошее чувство: как будто он играет в карты на деньги, нужно делать ставку, а он не решается. В такой момент понимаешь, что,
       выиграв, ты лишь на секунду ощутишь удовлетворение, а потом все испортится от мысли, что победа досталась тебе ценой проигрыша соперника; но еще хуже - проиграть, тогда будешь злиться на себя и на удачливого победителя, поэтому Митрохин и не садится за карты, чтобы не жалеть о свершившемся, потому что жалеть придется в любом случае. Он и сейчас принял единственно правильное решение:
       - Мне это не нужно.
       Окурок затоптан подошвой тяжелого армейского ботинка, пакет с водой уже в руках, Митрохин, не попрощавшись, развернулся и направился в сторону дома, где его ждала пустая однокомнатная квартира.
       - Пока, земляк! - попрощался чеченец со спиной Митрохина. - Предложение остается в силе!
       До вечера Митрохин читал иронический детектив какой-то известной московской писательницы, фамилию которой никак не мог запомнить, хотя она была очень простая. Дрянь, конечно, но читать все равно больше нечего: берешь у знакомых то, что есть, а свои книги - Гоголь, Хемингуэй, Набоков - давно прочитаны и не раз. Погружаясь в хитросплетения сюжета о жизни московских снобов, Митрохин раздражался оттого, насколько вся эта галиматья далека от реальной жизни, особенно здесь, среди грязи и войны, но упорно читал до конца. Закончив очередную главу, где самодовольная героиня, от лица которой и был написан роман, посмеиваясь над собой и окружающими (над собой - снисходительнее, над другими - злее), упорно приближалась к разгадке серии убийств, которые в ее романе выглядели совсем не так, как в реальной жизни - страшными и бессмысленными - а лакированными, абстрактными, лубочными, Митрохин отбросил книгу и стал молча глядеть в потолок, лежа на спине. Мысль о девушке за прилавком на рынке не оставляла его. Он представил себе, как приходит в квартиру, все убранство которой составляют стол, два стула, старый платяной шкаф и древняя кровать с металлическими трубчатыми спинками, как его встречает молодая девушка (или женщина?), которую он не принуждает к сожительству, но предоставляет ей кров, пищу, одежду (Митрохин вскользь подумал о трех тысячах, оставшихся у него до следующего жалованья), как эта девушка (или женщина?) с благодарностью смотрит ему в глаза... и ему стало противно. Тоже мне, благодетель. Получить человека в собственность, распоряжаться им, заботиться о нем и получать за это плату в виде благодарности. А если человек не хочет жить так, как ты ему предложишь, но вынужден, потому что некуда деться? Чего стоит твоя благодарность? И чего стоишь ты, ожидая эту благодарность и упиваясь ею?
       Митрохин поднялся с кровати, прикурил сигарету, подошел к телевизору, включил его, вернулся и опять улегся спиной на не расправленную постель. Фильм был красивым, мастерски, грандиозно поставленным маститым режиссером, но он вызывал раздражение у Митрохина. Раздражение у Митрохина вызывали и люди, которым нравился этот фильм, он сразу же терял интерес к человеку, как только тот признавался, что ему нравится это красочное кинематографическое полотно о "русской" жизни, сотканное несомненно талантливым режиссером на потребу зарубежного зрителя. Докурив сигарету, Митрохин затушил окурок в пепельнице, вновь поднялся, выключил телевизор и сказал вслух, имея в виду режиссера:
       - Лакировщик хренов!
       До начала дежурства еще оставалось сорок пять минут, идти до диспетчерской - всего минут пять, но Митрохин оделся и закрыл за собой дверь, оставив пустой так и не обжитую по-настоящему квартиру. Пройдя по длинному коридору с окрашенными в зеленый цвет стенами и заплеванным полом, он спустился по лестнице и вышел на холодный воздух. Рынок в уголке плаца, по которому никто никогда не маршировал, опустел, остались до следующего утра лишь голые ребра каркасов прилавков, использованные картонные коробки, да битые кирпичи, которыми торговцы что-то прижимали от гуляющего по плацу ветра. По пути к диспетчерской Митрохин опять думал об этой чеченской девушке, которая день-деньской стоит в калошах на ноябрьском холоде, и ему очень захотелось что-нибудь сделать для нее.
       Дежурство закончилось в девять утра, под конец дежурства Митрохин принял одну большую "вертушку" или "корову", как ее все называли, сдал пост и собрался домой - отсыпаться. На выходе ему встретился непосредственный начальник - капитан Смолин.
       - Послушай, Стас, - обратился к нему Митрохин, прикуривая сигарету. - Квартира останется за мной до тех пор, пока не закончится контракт?
       - А ты что, не собираешься продлевать контракт? - вопросом на вопрос ответил Смолин. - Квартира останется за тобой до тех пор, пока ты будешь здесь.
       - Надоело мне, - проговорил Митрохин, глядя в сторону. - Домой поеду.
       - Работу нашел? - вежливо поинтересовался капитан.
       - Найду, - неопределенно ответил Митрохин и решился: - Что будет, если я в квартиру женщину приведу, и она будет жить у меня до моего отъезда?
       - Проблем нет, - пожал плечами Смолин. - Я сам позвоню в Моздок, и ее привезут на первой же "вертушке".
       Митрохин замялся:
       - Ее не надо привозить...
       Стас нахмурился:
       - Из местных, что ли?
       - Ты понимаешь, - Митрохин старательно подыскивал слова. - У нее документы в порядке... Потом мы вместе уедем.
       - Что-то я не замечал за тобой такого... - Стас повертел пальцами, но тут же добавил, останавливая Митрохина, который попытался что-то объяснить: - Ладно, зарегистрируй ее в КЭЧ - я распоряжусь - и живи на здоровье. До января я найду человека на твое место: охотников хоть отбавляй, есть из кого выбрать.
       Поблагодарив командира, Митрохин отправился к себе, а Смолин еще долго стоял у дверей здания, где располагалась диспетчерская, глядя вслед ему.
       Было холоднее, чем вчера, но рынок уже работал вовсю. Вернее, работали торговцы, расставляя товары и приплясывая на холоде, а покупателей пока видно не было. Митрохин обошел ряды, отводя глаза от вопросительных взоров продавцов, и остановился напротив той самой девушки. Она узнала его, растерялась и опустила глаза. Митрохин оглядел прилавок, выбрал плитку хорошего шоколада, заплатил за него и протянул шоколад девушке:
       - Это тебе.
       Говоря, он ткнул пальцем в сторону девушки, так как не знал, хорошо ли она понимала по-русски.
       Девушка, не поднимая лица, взяла шоколад, неуверенно подержала его в красной от холода руке и опустила в наружный боковой карман.
       - Спасибо.
       Она поблагодарила его без какого-либо акцента, и он подумал: "Ну конечно же, кто бы поставил ее торговать здесь, если бы она не знала русского языка?".
       Митрохин потоптался молча, затем спросил:
       - А когда придет твой... - он хотел сказать "хозяин", но вовремя поправился, подумав, что она может истолковать это слово по-другому: - ...твой начальник?
       - Он скоро будет, - отозвалась девушка, подняв глаза, и Митрохин подумал, что красивой ее не назовешь, но что ему до ее красоты.
       - Скажи ему, что я хочу поговорить с ним, - сказал Митрохин и добавил: - Я живу вон в том доме, в триста пятой квартире. Это на третьем этаже.
       Девушка кивнула в знак согласия, и Митрохин зашагал к дому, почувствовав облегчение оттого, что не надо стоять рядом с ней и смотреть ей в глаза.
       Придя в свою комнату и сняв верхнюю одежду, он подошел к окну и стал глядеть на рынок, к которому уже подходили первые покупатели. Митрохин удивлялся своей решимости, пугался ее, но решил идти до конца. Даже если из этого ничего хорошего не выйдет, он все же сделает то, что задумал. В конце концов, вся его жизнь идет наперекосяк оттого, что он никак не может решиться на какой-либо ответственный шаг. Прожив четверть века, он не завел семьи, потому что женщины и девушки, с которыми его сталкивала жизнь, казались ему глупыми, ему было с ними неинтересно, да и им с ним - тоже. Его не интересовало то, что интересует их, а они не понимали его, и с каждым днем пропасть между ним и всеми женщинами (и не только женщинами) становилась все шире, угрожая расшириться настолько, что ее нельзя будет преодолеть. Он и на войну-то ушел только потому, что не знал, что делать дальше; втайне думал, что вот там-то все и решится, а ничего не решалось. Решать надо самому. Он уже задумал вернуться в свой городишко, где от родителей остался дом с небольшим приусадебным участком, жениться на какой-нибудь (все равно какой) девушке или женщине без гонора и амбиций, и вот - как подарок судьбы - случай: девушка без гонора и амбиций, которая вполне может стать хорошей женой и матерью. Надо только решиться. И плевать на то, что она в безвыходном положении, ей некуда деться: он не будет ее заставлять, как она захочет, так и будет.
       Митрохин отошел от окна, закурил и прилег на кровать, не снимая ботинок. Наверное, это - лучший выход: у нее не будет в городе родственников, знакомых, некому будет вмешиваться в их жизнь. Он подумал о том, что это плохо - радоваться тому, что у человека никого нет, но тут же отогнал от себя эту мысль и предался мечтам, погасив окурок в пепельнице и закинув руки за голову. Он будет говорить с ней, как с младшей сестрой. У них, у чеченцев, женщина всегда слушает мужчину с почтением и повинуется ему, но он, Митрохин, найдет ту золотую середину, когда женщина, воспитанная в чеченском обществе, поднимется до уровня европейской культуры, но не настолько, чтобы презирать своего мужа и стремиться взять верх в семье. Митрохин не домостроевец, он за равные отношения в семье, но все женщины, воспитанные в современных русских семьях на примере своих родителей, непременно хотят играть главную роль и остаются глубоко несчастными, если эта роль им не достается. А девушка, никогда не помышлявшая об этом, сможет оценить мужчину, предложившего ей полное равноправие.
       Незаметно для себя Митрохин уснул, и осторожный стук в дверь подбросил его с кровати. Из памяти ускользал сон, увиденный только что, Митрохин попытался зацепиться за последний эпизод, чтобы вытащить весь сон из подсознания наружу, чтобы загадочное видение не кануло в небытие, но новый стук - уже погромче - прервал его усилия, он поднялся и двинулся к двери. Вчерашний чеченец стоял вплотную к дверному проему, в руке его был полиэтиленовый пакет.
       - Проходи, - Митрохин зевнул и пригладил всклокоченные волосы на голове.
       Чеченец прошел в квартиру, поставил пакет на стол и уселся на один из двух
       стульев, не сняв верхней одежды и головного убора. Митрохин посмотрел на пакет:
       - Что это?
       - Мы ведь говорить будем? - чеченец, приподнявшись со стула, достал из пакета бутылку водки и стал раскладывать на столе закуску - палку колбасы, кусок сыра в полиэтиленовой упаковке, хлеб, соленые огурцы в пол-литровой банке. - А какой разговор без бутылки?
       Митрохин прошел на кухню и принес оттуда две тарелки, две вилки, два стакана и нож. Пока Митрохин нарезал хлеб, колбасу и сыр - прямо на столе, подстелив лишь кусок бумаги - чеченец молча наблюдал за ним. Когда Митрохин закончил, чеченец взял нож, ловким движением вскрыл банку с огурцами, затем распечатал бутылку и разлил водку по стаканам.
       - За то, что ты сейчас скажешь мне, - провозгласил тост чеченец, стукнул своим
       стаканом по стакану Митрохина, выпил водку и закусил огурцом. - Я слушаю тебя.
       - Я хочу поговорить об этой девушке... - начал Митрохин, но чеченец тут же прервал его:
       - О чем говорить? Плати пять тысяч, и она твоя.
       - Пять тысяч? - поперхнулся Митрохин.
       - А что? - округлил глаза чеченец. - Ты ведь не козу покупаешь. Да и коза теперь не меньше стоит.
       Митрохин покраснел и от этого рассердился на себя и на этого наглого чеченца:
       - Дело в том... Дело в том, что у меня, во-первых, нет таких денег. Во вторых, я ее... я за нее плачу деньги не для того, чтобы... В общем, я просто хочу помочь ей.
       - Правильно, - обрадовался чеченец, разливая водку по стаканам. - Я тоже помогаю ей, только у меня сейчас трудности, вот я и предложил тебе... помочь ей. Только я заплатил за нее деньги, и мне хочется вернуть их. Ты понимаешь меня?
       Митрохин кивнул и выпил водку вслед за чеченцем.
       - Все равно у меня нет таких денег, - сказал он, поставив стакан на стол, и положил на хлеб кусок сыра, а сверху - колбасы.
       - А сколько денег у тебя есть? - поинтересовался чеченец, не переставая жевать.
       - Три тысячи.
       Митрохин тут же пожалел, что сказал это, а еще пожалел, что вообще затеял этот разговор. Собственная затея ему уже не казалась разумной. Чеченец задумался, затем спросил:
       - А ты где служишь? У тебя есть что-нибудь на продажу?
       Заметив застывший взгляд Митрохина, он тут же уточнил:
       - Патроны и взрывчатка мне не нужны. Я этим не занимаюсь. Если есть что-нибудь из военного снаряжения...
       Митрохин отрицательно покачал головой, а чеченец тут же стал разливать водку. В голове у Митрохина все поплыло: ночь не спал, и чеченец с водкой погоняет, как в последний раз - закусить не успеваешь. Бутылку опустошили с третьего захода, Митрохин старательно закусывал, но ослабленный бессонницей организм уже расползался.
       - Ладно, - чеченец хлопнул ладонью по столу, и Митрохин вздрогнул. - Я отдам ее тебе за три тысячи. Холодно уже, зима скоро, а то я нашел бы другого покупателя. Времени нет, а время - деньги.
       Митрохин забеспокоился:
       - А как мы это оформим?
       - Очень просто, - чеченец достал из кармана две бумажки и положил их на стол. - Я тебе - документы, ты мне - деньги.
       - Я что, документы покупаю? - возразил Митрохин. Ему вдруг захотелось, чтобы эта дурацкая покупка не состоялась.
       - Хорошо, - чеченец засунул документы обратно в карман. - Я сейчас оставлю товар на кого-нибудь и приду с ней. Готовь деньги.
       Митрохин посмотрел на захлопнувшуюся дверь, подошел к столу, сделал еще один бутерброд с колбасой и сыром и отправил его в рот. Пока жевал, смотрел в окно, как чеченец разговаривает на рынке с мужчинами в дальнем конце рынка, потом улегся на кровать и стал ждать. "Хорошо, что не дал ему денег, - подумал он. - Обманул бы". Чеченец вернулся, когда Митрохин уже стал дремать, путая сон с явью. Вошел он без стука, как к себе домой, вслед за ним в комнату вошла та самая девушка.
       - Давай деньги, - потребовал чеченец и достал документы из кармана.
       Митрохин встал с кровати, сунул руки в карманы брюк и сказал, отведя взгляд в сторону:
       - Я передумал. Мне ничего не надо.
       - Ты мужчина или нет? - взорвался чеченец. - Мы с тобой договорились!
       - Мне ничего не надо, - повторил Митрохин, не глядя в глаза чеченцу.
       Чеченец покраснел от злости и проговорил в лицо Митрохину:
       - Если не возьмешь, я отвезу ее в горы и там продам. Ей будет очень плохо.
       Митрохин посмотрел на испуганное лицо девушки, достал деньги из кармана и передал их чеченцу. Тот бросил документы на кровать, взял деньги, не считая, и ушел, хлопнув дверью. Митрохин переступил с ноги на ногу.
       - Надо было обратиться в комендатуру, - сказал он то ли себе, то ли девушке и кивнул на стол с недоеденной закуской: - Поешь пока.
       Девушка, не раздеваясь, села за стол и стала осторожно есть, поглядывая на Митрохина. Документы ее лежали на кровати, Митрохин взял их и положил на стол рядом с девушкой. Она перестала жевать, посмотрела на бумаги, потом на Митрохина и продолжила есть.
       - Там, на кухне, - чай, - Митрохин лег на кровать и стал смотреть на девушку. - Тебя как зовут?
       - Асия.
       - Азия, - вздохнул Митрохин, а девушка промолчала. Голос у нее был красивый, грудной, и Митрохину опять захотелось услышать его:
       - Ты не возражаешь, если я тебя буду звать Асей?
       - Меня все так зовут.
       - Чай - на кухне, - еще раз напомнил Митрохин. - С газовой плитой умеешь обращаться?
       Ася кивнула, и Митрохин, лежа одетым поверх серого солдатского одеяла, стал наблюдать за ней, чуть прикрыв веки. Ничем не примечательное лицо, каких немало на Кавказе. В среднерусской полосе она выделялась бы из толпы, а вот в родном городе Митрохина, в Ставропольском крае, где намешано всякой твари по паре, она будет обычной женщиной. И говорит по-русски без акцента.
       Митрохин не заметил, как уснул. Ему приснился родной город, школа, в которой он учился, но почему-то школа вдруг оказалась в военном гарнизоне, где он заканчивал свою службу по контракту, и учились в родной школе не его знакомые одноклассники, а незнакомые чеченские дети, и среди них - Ася, взрослая девушка в старой мужской кожаной куртке не по росту, старом бесформенном платье, из-под которого выглядывали толстые шерстяные носки в резиновых калошах, такая несуразная и замерзшая. Митрохин подумал, что в калошах зимой очень холодно, и проснулся. Открыв глаза, он увидел, что Ася сидит на стуле, положив руки на стол. Пустая бутылка из-под водки была убрана со стола, недоеденная закуска аккуратно собрана на газете и сдвинута на край стола.
       - Где у вас туалет? - она продолжала сидеть на стуле, сгорбившись, и только обернула голову к Митрохину.
       - По коридору в ту сторону, в самом конце, - ответил Митрохин и указал рукой, не поднимаясь с постели.
       Ася вышла за дверь, а Митрохин поднялся с кровати, подошел к столу и посмотрел на асины документы, так и оставшиеся лежать нетронутыми на столе: старое, истрепанное по углам и на сгибах свидетельство о рождении и новенькая справка по форме девять, где с приклеенной в углу фотографии на Митрохина смотрели испуганные глаза девушки. Хмель еще не прошел, но, выспавшись, он чувствовал себя вполне нормально, если не считать сожаления об этой глупой сделке. Когда Ася вернулась, Митрохин сидел на стуле, оперевшись локтем о столешницу. Заметив, что девушка встала у двери, не зная, что делать дальше, он прокашлялся и сказал, указав на второй стул с другой стороны стола:
       - Проходи, присаживайся.
       Она молча села, а он взял в руки бумаги, лежащие на столе, и протянул ей:
       - На, забери.
       Девушка удивленно посмотрела на Митрохина, взяла документы, аккуратно сложила их и положила во внутренний карман куртки. Она молчала, и Митрохин заговорил снова:
       - У тебя есть куда уехать: дом, родные?
       Она отрицательно покачала головой.
       - Совсем никого?
       - Есть дядя - мамин брат, но они живут в другом селе, и я с его семьей никогда не встречалась. Мой отец никогда не ездил к маминым родственникам, мама - тоже.
       - А родители где? - решился, наконец, спросить Митрохин.
       - В Грозный уехали и не вернулись. Пять лет уже прошло.
       - И ты все это время одна жила?
       - Мы с бабушкой жили, а потом младших братьев дядя забрал: мужчины всегда нужны, а девочки - нет. Потом, через полгода, бабушка умерла, и я осталась одна. Сначала жила у соседей, но у них потом совсем голодно стало, и меня забрали какие-то люди из соседнего села, я у них за скотиной ухаживала, а потом, когда мне четырнадцать лет исполнилось, меня продали.
       Митрохин смотрел на эту совсем молодую девушку с тусклыми, уставшими глазами, и думал о том, что Россия такая большая и такая разная: где-то золотая молодежь разъезжает на престижных иномарках, купленных за папины деньги, прожигает жизнь в кабаках и дискотеках, где-то молодые люди без царя в голове и гроша в кармане с головой окунаются в жизнь, не зная, что выпадет им в этой рулетке - схватить жар-птицу за хвост или прожить всю жизнь в погоне за жар-птицей, а где-то маленькую девочку-сироту продают за деньги как домашнюю скотину. Не увидел бы ее своими глазами, ни за что не поверил бы, что такое может случиться.
       Ася замолкла и выжидающе смотрела на Митрохина, а он вздохнул и спросил:
       - Адрес дядин знаешь?
       - Знаю.
       - Напиши ему письмо, - начал Митрохин, но, увидев, как безнадежно опустила руки Ася, тут же добавил: - На всякий случай. А пока у меня располагайся, я сегодня вторую кровать поставлю - у моего соседа их две, а сам он один живет. Ты спать хочешь?
       Ася кивнула и поежилась.
       - Укладывайся на кровати, а я схожу в КЭЧ - это у нас так ЖЭК называется - зарегистрирую тебя, чтобы жила ты здесь на законном основании, а то сама понимаешь: закон, порядок.
       Ася сняла с себя куртку, и Митрохин увидел, что под курткой у нее - такой же старый жилет из овчины мехом наружу. Руки у нее были грязноваты, под ногтями - черные каёмки.
       - Документы свои отдай, - попросил он и тут же, чтобы она ничего не подумала, добавил: - Это чтобы зарегистрировать тебя.
       Забрав у нее бумаги, он прошел к двери и сказал, уже взявшись за ручку:
       - Умывальник там же, где и туалет, мыло - на полке над столом. Пока просто умойся, а потом я покажу тебе, где у нас душ. Ключи - на столе, будешь выходить - запирай дверь.
       Он посмотрел на нее: стоит посреди комнаты, в руках - снятая с плеч куртка, страшная, какую не всякий шофёр надел бы.
       - Вешалка - у входа, - кивнул он головой и вышел.
       Идя по коридору, он подумал, что если Асю приодеть, то она совсем даже неплохо будет выглядеть. Он подумал о том, сколько на это денег понадобится, тут же вспомнил, что сегодня лишился последних трех тысяч, выругался про себя, сразу же разозлился оттого, что такие мысли приходят в голову, когда нужно думать о другом - как человеку помочь, но потом усмехнулся: "Не дергайся, Митрохин! Денег ты займешь, протянешь до следующей выдачи жалованья, а с девушкой тоже будет все нормально. Все образуется".
       - Ася, - повторил он вслух имя девушки, выходя из подъезда, и направился в сторону здания, в котором находилась квартирно-эксплуатационная часть.
       Кровать у соседа Митрохин забрал без проблем, необходимую постель - матрас, подушку, одеяло и две простыни с наволочкой - прапор Николай передал Митрохину с усмешкой: "Подругу завел?". Расстелив постель, Митрохин сказал, не глядя Асе в глаза:
       - Душевая там же, где и туалет.
       Она ушла в душевую, а Митрохин подумал, что ей нужно купить новое белье. Жаль только, что денег на это уже нет. Зато ей не нужно стоять теперь на холоде в резиновых калошах. Понравившись себе, Митрохин задремал и выплыл из небытия со скрипом открывшейся двери.
       - С легким паром, - по привычке пробормотал Митрохин, и Ася ответила ему обычным "спасибо". "Совсем без акцента", - подумал Митрохин и отвернулся, чтобы не видеть, как она раздевается. Когда Ася улеглась, Митрохин развернулся в ее сторону и спросил:
       - Ты не устала?
       - Нет, - ответила она, и Митрохин сразу, чтобы она ничего такого не подумала, добавил:
       - Мне просто поболтать хочется.
       - Я не устала, - повторила она, и Митрохин вдруг попросил:
       - Расскажи о себе.
       Ася затихла, и Митрохин уточнил:
       - Расскажи то, что хочешь рассказать.
       Подумав, он добавил:
       - Мне нравится слушать твой голос.
       - Мне нечего рассказывать, - голос ее действительно был каким-то волшебным, его хотелось слушать и слушать. - Когда началась война, закончилась моя учеба в школе. И детство тоже. Потом ничего не было.
       - Совсем ничего?
       - Было то, о чем вспоминать не хочется.
       Митрохин молчал, а Ася продолжила рассказ:
       - Все это время я жила как бродячий ослик.
       - Бродячий ослик?
       - Когда началась война, у людей возникло много проблем, в том числе и с кормами для скотины. Зимой осликов выгоняли со двора, и они всю зиму питались чем придется, а весной хозяева забирали их обратно. Тех, кто выжил. Они очень выносливые, эти ослики. Иногда - это было очень редко - я подкармливала их хлебом. Мне было очень жаль этих осликов, и я тогда думала, что я - такой же бродячий ослик, никому не нужный холодной зимой.
       Митрохин заплакал. Он не плакал, когда вытаскивал обгоревшие трупы солдат из вертолета, сбитого почти над взлетной полосой, но теперь, вдруг, неизвестно отчего заплакал, вцепившись зубами в несвежую наволочку, заплакал глухо и с надрывом, подвывая. Ася встала со своей кровати и подошла к нему, она молча гладила его по коротко стриженным волосам на голове и что-то говорила. Что - он не слышал, он только слушал ее голос, плакал, не сумев вовремя остановиться, а она гладила его по голове и продолжала говорить что-то, что говорят все женщины в таких случаях.
       Домик, доставшийся Митрохину в наследство от родителей, доживал свой век в старом районе города Святого Креста - Карабагле. Детство Митрохина прошло здесь же, и сюда же он привез свою Асю - жену-нежену, подругу-неподругу, любовницу-нелюбовницу. В русском языке и слова такого нет, чтобы обозначить женщину или девушку, живущую с мужчиной без официального брака. Есть слово "сожительница", но оно, это слово, так режет слух и несет в себе такой отрицательный эмоциональный заряд, что Митрохин никогда даже и не думал назвать этим словом Асю. Он называл ее просто: "моя Ася", так представлял ее своим друзьям, которых не считал своими друзьями, назвал ее квартиранткой, когда выправлял ей паспорт и регистрировал на своей жилплощади, и никак не мог определить для самого себя, как назвать ее, эту женщину или девушку, которую он - он даже не мог определить, купил он ее или произошло что-то другое - избрал своей спутницей. Он просто говорил: "моя Ася", и думал, что все обойдется, что жизнь сама расставит все на свои места.
       Всё было очень плохо для Митрохина. Все жили своей жизнью, и никого не интересовала его судьба. Он не работал, а подрабатывал, укладывал кафель на редких шабашках, строил сараи и свинарники, жил одним днем и ждал, что когда-нибудь всё изменится, что наконец-таки он сделает то, ради чего родился и живет, но ничего не менялось, и он продолжал жить, тоскливо озираясь. А рядом с ним жила Ася, и у нее была своя жизнь, она уже не была бродячим осликом, но всё равно ей было плохо, и только то, что в ней теплилась новая жизнь, рожденная от любви с Митрохиным, давало ей силы просыпаться каждое утро с надеждой, что наконец-таки всё изменится.
       Митрохина доставали соседи, они ничего не говорили прямо, но их взгляды - осуждающие и понимающие одновременно - били навылет, разрывая душу. Ася - чеченка, к этой братии в городе Святого Креста никогда не относились с доверием, а после июня 1995 года слово "чеченец" в городе стало ругательным. Никто претензий Митрохину не предъявлял, но он чувствовал, как все напрягаются, когда им приходится общаться с Асей.
       Время шло, и ничего не менялось. Митрохин приходил домой, Ася - живот ее уже был заметен даже под бесформенным халатом - накрывала на стол, и Митрохин ужинал молча. Он уже не вспоминал рассказа о бродячем ослике, о том, как плакал тогда, он только думал о том, что всё это должно когда-нибудь кончиться, и начнется новая жизнь. Какая - он не знал.
       - Пива хочешь? Я взяла.
       Ася сложила руки на округлом животе и застыла в ожидании.
       - А деньги откуда? Я тебе не оставлял.
       - Я зелень продала. Весна дождливая, петрушка, укроп и киндза растут как на дрожжах, срезать не успеваю.
       - Стояла на рынке? - Митрохин напрягся, не донесенная до рта ложка задрожала в его руке.
       - Нет. Отдала перекупщикам. Ты ведь знаешь, армяне не дадут продать на рынке зелень дешево.
       - Давай своё пиво, - Митрохин отправил ложку в рот и стал смотреть, как Ася, неловко изогнувшись, достала пиво из холодильника.
       Пиво он любил. Глотнув из стакана - верхушку, с пеной - Митрохин спросил:
       - Только ради пива на рынок пошла?
       - Не только. - усмехнулась Ася и погладила свой живот. - Я еще пеленки мальчику взяла.
       - Мальчику? - Митрохин глотнул из стакана янтарной жидкости и крякнул от удовольствия. - Откуда ты знаешь? Ты ведь не была на УЗИ.
       - Знаю, - Ася улыбнулась и прищурила глаза. - У нас будет мальчик. Каждый мужчина мечтает о мальчике, и женщина, которая рожает мальчика - лучшая женщина. Как мы его назовём?
       Митрохин задумался. Он был Николаичем, и по всем писаным и неписаным законам должен был назвать первенца Николаем, но у него было другое желание, и он высказал его:
       - Если будет мальчик, назовем его Кириллом. Кир - так звали персидского царя, и так мы будем звать нашего сына.
       "Нашего", - подумал он, и всё началось опять: бессмысленная жизнь, поганая судьба, жена, которая не жена, сын, которого нет, но который уже готов родиться незаконнорожденным. Митрохин глотнул пива и поставил стакан на стол:
       - А водки у нас нет?
       Ася молча пошла к холодильнику.
       Командировка затянулась на неделю. Построили сарай у ногайцев, хозяевам понравилось, и клиентов сразу прибавилось - не терять же живые деньги. Домой Митрохин приехал затемно, стекла окон - чернее не бывает. Он сразу же понял всё, но не поверил. Кинулся к соседке - вдова-невдова, разведёнка, одним словом - пытает:
       - Где Ася?
       - Уехала Ася, - отвечает соседка, и у Митрохина перехватывает горло.
       - Куда уехала? Зачем?
       - Почем мне знать? - соседка еще хороша, время её еще не вышло, но Митрохин как слепой, не видит ничего.
       - Сама уехала? У нее ведь родственников нет.
       - Все они, чеченцы, родственники, - отвечает соседка и смотрит на Митрохина насмешливо: - Приехал на дорогой машине, сестру, говорит, заберу. У нее, говорит, сын родится, а нам, говорит, дети сейчас нужны. Водки мне налил и еще пять бутылок оставил. Пей, говорит.
       - А она? - Митрохин поперхнулся, пощупал зачем-то карман, в котором лежали деньги. - А она тебе что-то сказала?
       - Сказала, - соседка вдруг стала другой, не насмешливой, а какой-то жалостливой, близкой. - Сказала, чтобы я передала тебе: сына она назовет Киром, даже если ему другое имя дадут.
       - И больше ничего?
       - Больше ничего.
       Соседка поправила халат, прищурилась:
       - Водки хочешь?
       - Подавись ты своей водкой, - ни с того ни с сего выругался Митрохин, плюнул прямо на соседскую аллею, выложенную красным кирпичом, и ушел, ссутулив плечи.
       Сначала он купил большой настенный календарь с какой-то полуголой девкой и пытался на нем вычислить, когда родится его сын. Потом он бросил это бессмысленное занятие и стал пить, благо работа и деньги у него, наконец, появились, но пить бесконечно нельзя, и он захандрил. Ему не раз предлагали жениться, приводили невест, но он, только заслышав их голос, морщился, отчего девушки обижались. Он остался один, и, засыпая на холодной постели, каждый раз ждал, что вот-вот раздастся тот самый долгожданный голос, и в ожидании его говорил шепотом, уткнувшись носом в подушку:
       - Здравствуй, бродячий ослик.
       
       г. Буденновск, 8-9 мая 2005 г.