Я ошиблась. В ту, предпоследнюю встречу тебе было немногим за пятьдесят. Просто выглядел ты моложе. Это у нас семейное.
Через какое-то время ты стал звонить мне в Москву, изредка - писать письма. Я откликалась радостно и взволнованно. То, что ты помнишь меня, что принимаешь своей, казалось мне чудом...И я звонила тебе иногда. Но чувствовала, что не всегда это кстати. Ты скрывал печально-затемненные стороны своей жизни, ты хотел быть «на высоте», ты не хотел, чтобы я заставала тебя врасплох. Это было настолько психологически близко, что принималось без намека на обиду...
К тому времени, когда завязалась наша переписка и редкое телефонное общение, в твоей жизни изменилось все. Ты стал тотально одинок. И начал дорожить единством нашей крови и той нежностью, что я испытывала к тебе всю жизнь...
Твой любимый сын служил-работал на Дальнем востоке врачом ВМС. Ты редко получал весточки от него и всегда волновался. Гораздо больше, чем о младшей дочери, что всегда была на стороне матери ( развод был далеко позади).
Их обеих уже давно не было в Киеве. Они эмигрировали во Францию, где бывшая твоя жена Лариса осела в Марселе, насколько я помню, а дочь уехала оттуда в Израиль. И никаких вестей от них не было...
И ты нашел выход из одиночества. И жизнь твоя приобрела совсем другой смысл, совсем другое звучание. Ты ушел в иудаизм. И недолго был учеником. Очень скоро ты стал Учителем. Мудрым, добрым, по-прежнему ироничным, но уже без досады на жизнь и без обиды на судьбу. Ты был наконец счастлив. Несмотря на болезнь.
А я получала иногда весточки от твоих учеников, приезжавших из Киева -людей совсем разных, но всегда с придыханием говорящих о тебе - как Человеке, как Учителе.
Ты в совершенстве овладел ивритом и, помимо преподавания, занялся другим увлекательным для тебя, захватывающим делом, неразрывно связанным с обретенными тобою верой и изначальным ее языком...
Как удивительны были твои открытия - изыскания, - когда в привычных словах русского и украинского языков, даже таких, как «товарищ», ты обнаруживал их происхождение, находя корни и смысловые параллели в иврите.
Ты присылал мне в бандеролях объемные письма, содержащие твои мысли, размышления, чувства и, отчасти, воспоминания, на иврите с переводом на русский... И свои находки, такие радостные и удивительные для нас обоих...
Так они и чередовались, эти листы, – один на иврите, который стал для тебя родным и органичным, другой на русском, – перевод для меня...
Несколько раз ты собирался приехать в Москву,- не получалось.
Ты скрывал, насколько тяжело и мучительно для тебя любое передвижение. И я не представляла себе этого...
В январе 2001г я приехала в Киев. Не просто повидаться, – для этого не было элементарных бытовых условий. Я собирала необходимые документы, подтверждающих мое происхождение от собственного отца, нужны были метрики, и не только папина, но и твоя, моего брата Виктора.
К этому времени ты уже отказался от этого имени. После многолетних исследований генеалогического нашего древа, ты выяснил, что ветвь наша – Давидова. И взял себе имя Его.
Мой старый друг помог найти мне пристанище в Киеве на пару дней.
Это было что-то среднее между общежитием и гостиницей закрытого типа для каких-то «своих» бывших командировочных.
У Вити остановиться было нельзя. Он жил по другую сторону Днепра в однокомнатной квартире устаревшей новостройки, заваленной бумагами и, видимо, запущенной по холостяцки под завязку. И умолял меня перед приездом, чтобы я нашла хоть что-нибудь приличное, но только не отказывалась от поездки.
Ты хотел видеть меня и очень хотел помочь с документами...
Мы встретились под вечер в день моего приезда на улице у арки, ведущей во двор, где был мой временный приют. Я не узнала тебя. Ты – узнал.
Навстречу приближался согбенный старик с рюкзаком на спине, опираясь на трость; на голове - кипа, длинная седая борода поверх ветхого плаща.
Ехидно-печально усмехнувшись, он констатировал: «Ты меня не узнала.»
И, стоило ему произнести эти слова, как я узнала тебя. И испугалась.
В облике твоем было что-то нарочито юродивое, болезненное, старческое. И мне подумалось, что это – конец.
Всему. Прошлому, настоящему, будущему. Но...
Мы пошли пить чай «ко мне», начиная говорить, увлекаясь общением. Глаза твои засверкали, лицо помолодело, неподражаемая ирония вернула нас на двадцать лет назад. И я снова была влюблена в тебя, и теперь, свободно и открыто могла признаться в этой своей вечной любви с детства, когда ты учил меня подмигивать( ты не помнил этой чепухи, естественно, но какую радость принесла она тебе!)...
У нас был еще один полный день впереди. Мы договорились встретиться, и в тот день ты водил меня по Майдану и прилегающим улицам, досконально зная каждый дом – каким архитектором и когда он был построен...
Ты показал мне место за мясным рынком, где когда-то стоял домик, принадлежащий деду с бабушкой, домик, где родился наш папа.
И когда я спросила, была ли семья богатой, ты расхохотался. И я узнала, каким же образом наш папа оказался в Брюсселе на медицинском факультете...
У папы с детства был единственный верный друг Александр, вместе они учились в гимназии(?). Но когда надо было получать высшее образование, для друга проблем не возникло, но для моего папы-еврея – еще какая!
И тогда отец Александра на свои деньги отправил обоих заграницу. Насколько я поняла, в дальнейшем пути друзей разошлись – папа выбрал медицину, неврологию, Александр – что-то другое.
В папиных рассказах об Александре при мне не упоминалось. Зато много – о кубинском друге, который тоже учился на медицинском факультете.
У него папа мой научился испанскому, и привез «Голубку», которую тихо напевал все мое детство, будучи в хорошем расположении духа...
Мы бродили с братом по улицам Киева, было довольно тепло, морозом и не пахло, иногда мы присаживались на парапет( долго Витя ходить не мог), и тогда он включал диктофон, записывая мои взволнованные свободные воспоминания о папе того периода, который он упустил, а потом рассказывал мне о том, чего я не знала... Так я узнала о подробностях гибели нашей бабушки.
Незадолго до оккупации немцами Киева, папа наш приехал с фронта с четырьмя пропусками на эвакуацию : для 14-летнего сына, его матери -
( тогда еще официально - жены), своей матери и свекрови.
Обе пожилые и больные женщины наотрез отказались трогаться с места. Они всерьез не верили, что от немцев, такой «культурной» нации по сравнению..., можно ждать неприятностей, тем более - старухам. Переубедить их было невозможно, и в эвакуацию отправились Витя с матерью, другом и папиным племянником.
Обе Витины бабушки( одна из них – и моя) были расстреляны немцами, не дойдя до Бабьего Яра...Одна на пороге дома, вторая - в инвалидном кресле.
И рассказал мне Витя еще одну историю, в которой папе удалось сделать то, чего он не смог сделать в Киеве. Он спас Харьковских евреев.
В Харькове не состоялся Бабий Яр, и в нем не было гетто.
А то, что было, массового размаха не приобрело. Был тот же ужас, что в любом городе и местечке, куда входили немцы,- люди гибли. Но многим удалось спастись.
За считанные дни до немецкого наступления на Харьков, папа, все уже зная о киевской трагедии, приехал туда с фронта на несколько часов. Там жил его брат, племянница, их семьи... Эти часы дались ему нелегко. Он не просто убеждал сняться с места, он кричал, он приводил примеры, в которых сомневались, но он добился, чтобы ему наконец поверили...
В течение суток - двух «сарафанное» радио предупредило и подготовило большинство к эвакуации. Последний состав поезда покидал город почти в те часы, в которые с другой стороны в него входили немцы...
Эту историю мне подтвердила и моя двоюродная сестра, всю жизнь – до и после войны прожившая в Харькове. Тот поезд, в котором они уезжали из города, был полностью еврейским.
***
И еще одно. Главное, связующее звено Витиной судьбы, о котором вспомнила только сейчас, а ведь слышала от него дважды – и в предыдущую и в последнюю встречу с ним. Тогда, во время катастрофы, падая в машине с горного серпантина, постоянно теряя сознание, на секунду придя в себя, подумал – спросил безнадежно, – « Неужели - всё?» , и в голове прозвучало, - «НЕТ», и это был ГОЛОС, не мысль.
Он пришел в сознание много часов спустя уже в больнице.
Но ЭТОГО не забыл.
В первый раз он рассказал мне об этом как-то вскользь, будучи скептиком и не слишком веря, что я приму все всерьез. А в последний – спокойно и убежденно, зная уже, для чего была продлена его жизнь или дана вторая. И он выполнил предназначенное.
***
Мы расставались с братом трудно. На этот раз нас связывало настолько большее, чем когда-либо, мы так ощущали родство не только крови, но - духа, что было больно... Он чувствовал, что осталось ему немного. И продолжал звонить два раза в год, по-прежнему сопротивляясь моим звонкам. Голос его был тих, слаб, чувствовалось, какую боль он преодолевает, когда я звонила ему, беспокоясь, что долго не слышу, но за несколько секунд нашего разговора голос его набирал силу, обретал свои оттенки, свою иронию, такую теплую уже, совсем не настороженную. И он продолжал свою работу, обещал прислать...
--------
Виктор(Давид ) Евсеевич Голдовский умер в январе 2005г.
Он не успел переправить мне свои архивы, как собирался. А я с опозданием узнала о его смерти. И не перестаю оплакивать его по сегодняшний день.
(фотография сделана Сергеем Векслером, оригинал находится тут: http://foto.mail.ru/mail/kiev-jerusalem/VEG/2081.html)