… 27 декабря 2007 года. 17:30. 11 и 52 (53). 5,5. Эти цифры я запомню навсегда…
Как ты злился, когда я рассказывала про других котов… Как ты бесился, когда я вела сравнение не в твою пользу…
Как ты ненавидел скандалы, и отчаянно кусал меня во время них…
Как ты любил цветы… Нюхать, рвать, кусать и даже отчасти есть. И оставлять мои фиалки без цветков.
Кто же теперь будет сопровождать меня во время очередной трапезы?.. Лезть на стол и выпрашивать мою еду?.. Это только ты догадался использовать местоположение стола у окна, чтобы заходить ко мне в тарелку с подоконника. Сидеть у окна и глядеть на меня жалобными глазами. И хотя я знала, что это наглое притворство, но не могла тебе отказать. И ты корыстно пользовался этим. И поглощал с завидным аппетитом еду, к которой не стал бы притрагиваться, окажись она у тебя в миске. В ход, казалось, шло абсолютно всё: курица, рыба, мясо, картошка, вермишель, сосиски, сыр, колбаса, сдобные булочки, халва, щербет, вафли, торт, конфеты… Словом, кто как не ты, лучше всего знал поговорку: «Ворованное вкуснее». А в твоём случае, выпрошенное, хозяйское… Кто теперь будет пить чай из моей чашки, когда я отлучись на минутку?.. Я не могу больше есть кукурузу и чипсы одна, а твой сухарик до сих пор тебя ждёт.
Кто же теперь уронит новогоднюю ёлку?.. Оборвёт игрушечный дождь и иголки?.. Ты верил, что искусственная ёлка настоящая, а дождь - чешуйчатая рыба…
А как ты любил осваивать новые места для сна!.. Диваны, кровать, стулья, ковры, шкафы, холодильник, подоконники, пространство под столами и у батареи… И всё непременно в твоём пуху.
Весь дом был в нём. Особенно страдала мебель: она была словно покрыта дополнительным меховым чехлом. От твоего пуха невозможно было избавиться. И хоть я старательно каждый день чистила свою одежду, твой пух преследовал меня за пределами дома, порой доставляя жуткие неудобства. Я хотела даже тебя постричь на лысо, а из меха что-нибудь связать. А сейчас я изредка нахожу клочки твоего последнего меха…
А ванна была твоей страстью. Что за удовольствие бродить по ванне, лизать мыло, ронять щётки, нюхать порошки, залезать под ванну?.. Я не успела тебя спросить, что ты делал на унитазе. Пару раз я тебя помыла, потому что ты был уж очень грязный. Каюсь: частенько, я над тобой издевалась, заставляя принимать душ. Но ты, дружок, сам виноват: не надо меня доводить.
А доводил ты меня порядочно: у тебя был далеко не ангельский характер. Если тебя обидеть сверх какой-то неопределённой меры, ты затаишься, а потом отомстишь. И обидчику мало не покажется. Но мы с тобой как-то уживались. То ли ты относился ко мне с уважением как к хозяйке, то ли поэтому же проявлял снисходительность.
Любил ли ты меня?.. В этом я оставляю тебе полную свободу выбора. Ты был эгоистом, а я не старалась это изменить. Ты не любил, когда тебя отвлекали понапрасну, зато был требователен и не считался с тем, что мог кого-то обидеть сам. И это воспринималось мной как должное.
Зато как сладки были те редкие минуты твоей кошачьей нежности. Ты мурчал совсем негромко, зато интенсивно перебирал лапками. Ты любил, когда я чесала тебе подбородок. Ты мог часами сидеть рядом и, не отрываясь, смотреть, чем я занимаюсь. А ещё ты приходил будить меня, и я иногда притворялась специально, чтобы ты подольше походил по мне, делая своеобразный массаж. А когда ты находил моё лицо, то долго обнюхивал нос, щекоча усами. А в детстве ты лизал меня в губы. Целовал что ли?.. Ты не спал со мной. Я несколько раз пыталась тебя приручить, но безрезультатно. Ты считал, что таким образом ущемляется твоё самолюбие.
Ты со мной разговаривал. Ну, как разговаривал: мяукал, мурчал, когда я тебе задавала вопрос. Иногда ты сам был инициатором разговора. Мне кажется, что ты меня понимал, по крайней мере, я всегда правильно расшифровывала твою речь. А привилегией вести с тобой беседу обладала только я. Ты мог пару раз мяукнуть другому, но разговаривать с кем-то ещё ты не соизволял.
Я могла тебя усыплять. Посмотрю на тебя, а ты, сам того не желая, закрывал глаза. И улыбался, мол, зачем ты меня клонишь в сон. А ещё ты любил слушать, когда я читала. И тоже нередко засыпал. Я и читала вслух только для тебя. Особенно ты любил историю, причём России. И любил мне подмигивать, прищуриваться по-своему, котиному.
А ещё я с тобой играла. Наверно глупо, я играла с тобой даже, когда ты вырос. Да и глупо вообще, что я с тобой играла. Правда играла всё же не часто. В основном, мы играли с тобой в прятки. Я пряталась за дверью, а ты меня искал. Когда ты меня находил, я бежала за тобой, и искала тебя… Ещё одна игра родилась, опять же, благодаря удачному расположению холодильника к двери кухни. Я мимолётом показывалась в щёлке двери, а ты пытался достать меня: либо сверху, с холодильника, либо снизу, доставая меня за тапочки. В любом случае ты просовывал лапу под дверь либо в щёлку, и открывал её.
О!.. Ты был мастером открывать двери!.. Ты открывал любую дверь, и таким образом долбил мой велосипед, пылившийся в прихожей. Ты не выносил, когда кто-то от тебя закрывался: и здесь ты чуял ущемление своих прав.
Я тебя часто дурачила. Помню, ты в детстве, закрутился с собственным хвостом, а я смеялась над тобой. Ты долго не мог понять в чём дело, а когда понял, то жутко обиделся, и свою ошибку больше не повторял. Ещё тебя я долго обманывала с зеркалами, но ты, в конце концов, всё же понял в чём дело и лишь изредка, чтобы никто не видел, поглядывал в отражение в полированном шкафу. Заставку в компьютере ты пытался поймать ещё меньше. Но ты искал, что же спрятано за зеркалом и компьютером, и к своему сожалению ничего не находил. Но одну же тайну ты всё же так и не разгадал. Ты верил в дзудзыков – существ, изображаемых кистями рук. Моими кистями рук, потому как другие не воспринимались тобой всерьёз. Ты ненавидел и одновременно любил дзудзыков. Ты не раз на них нападал, а когда тебе получалось куснуть, обхватив моё запястье мёртвой схваткой, это, наверное, было высшим счастьем для тебя. А кусался ты порядочно, нередко прокусывая на сквозь.
Ещё я с тобой гуляла. Ты был домашним котом, а выпусти тебя одного, ты непременно терялся или ещё что-нибудь натворил. Я ужасно не любила это занятие, потому что выглядела очень глупо. Поэтому я редко с тобой гуляла, в чём каюсь. Но зимние прогулки я больше всего любила, потому что они были самые короткие. Выпусти тебя на улицу в мороз, эдак в минус 30, да ещё и покидай снежком – ты вмиг бежишь домой.
Ты смотрел телевизор. В детстве ты смотрел всё подряд и пытался поймать на голубом экране хоть что-нибудь. Повзрослев, ты стал разборчивее. Ты смотрел телевизор лишь изредка и то, когда шли мультфильмы. Но и в мультиках ты был разборчив: тебе нравились какие-то исключительные мультфильмы. Один из них я помню. Это русский «Винни Пух». Ты вновь приручил меня к мультикам и навязал свои вкусы. Наверно, очень глупо выглядит, как я с котом смотрю мультфильмы.
Мне не нравилось, что ты был рыжим. Потому что я хотела серого кота. И поэтому я часто шутила, что хотела тебя перекрасить. Но не только в серый, но и в голубой цвет. А когда кто-нибудь шутил, что ты потеряешься, я говорила, что непременно заведу серенького. И ты, конечно, обижался. Сейчас я поняла, что не заведу больше ни кого…
Ты заболел так не понятно, так нелепо… Ночью ты не в первый раз опрокинул мусорное ведро. Может, решил опять съесть какую-нибудь гадость и подавился. С этого момента ты ничего не ел и не ходил в туалет. Лишь по началу пил. Ветеринар не правильно поставил тебе диагноз. Но я не хочу сейчас говорить про этого гадкого человека. Я себя только виню в том, что даже во второй раз повела тебя к нему же.
Мне почему-то было не страшно, когда тебе делали операцию. Я здраво смотрела, как тебе качают через шприц мочу (как говорил этот ветеринар), хотя она была цвета жуткой крови. Обычно от таких вещей меня выворачивает из себя, даже когда действо происходит издалека. Я тут я непосредственно присутствовала при этом: я должна была тебя держать. А ты жутко орал: наркоз на тебя подействовал только дома. А как смешно ходил на согнутых лапах!.. Ты опять обижался, и я понимала, что за дело…
Как я пыталась тебя чем-то накормить, напоить лекарством!.. Всё было бесполезно. Ты лишь пытался где-нибудь спрятаться, чтобы тебя никто не трогал. Но теперь это было не самолюбие, а чувство приближения смерти, и я это понимала…
Я сидела за компьютером, когда с тобой случился последний приступ. Ты закашлял, поперхнувшись, и я опять подумала, что у тебя всё-таки в горле кость. Но я ошибалась, и скоро увидела свою ошибку: у тебя заваливался язык. Я хотела тебя перевернуть на живот, и твоя голова, еле весовая, ударилась об пол. Вот теперь я испугалась, я не знала, что делать…
Я тебя вытащила из-под стола и повернула на бок. Ты вновь закашлял, подёргивая лапами. Я глянула на часы на том же компьютере: было пять часов вечера. Я с грустью отметила, что сейчас ветеринарные лечебницы закрылись.
Ты больше уже не сдвинулся с того места, периодически покашливая. Когда после очередного всплеска кашля ты замирал, то казалось, что ты умер, но через минуту кашель вновь оживлял тебя. Агония закончилась где-то через полчаса. А я ещё долго смотрела на твоё ещё теплое, но уже мёртвое тело…
А дальше я помню вечер, темноту, мороз… Коробку из-под обуви, в которой мы тебя похоронили за стенами соседнего дома. Как место мы выбрали не очень удачное, замёрзшая зёмля не поддавалась, а под ней вообще оказались какие-то кирпичи. Поэтому вырыть могилу удалось не глубоко. Сугроб, выросший посредине равнины, и разветвлённая веточка от дерева, воткнутая в этот сугроб…
Шаг влево и одиннадцать шагов от тонкого дерева. 52, а точнее, наверно, будет 53 шага от косяка дома. Приблизительно 17:30. 27 декабря…
Тебе было всего 5,5 лет. Я даже до сих пор помню дату твоего рождения, которую мне сказали твои первоначальные хозяева, - 31 марта. А через день после него наступал мой день ангела. 31 марта тебе бы исполнилось 6 лет…
Наверно всего труднее расставаться с тобой мне именно в таком возрасте, когда с тобой было проведено 5,5 сознательных лет моей, пока ещё не очень длинной, жизни. Ключевое слово здесь наверно – сознательной. Когда ты уже не ребёнок, воспринимающий котёнка, как игрушку, и ещё не бабушка, которой просто нужно себя кем-то занять. И когда у тебя ещё нет детей… И твой первый ребёнок вот так умирает… Глупо, нелепо, непонятно… И ты ничего не смог сделать…