Доктор явно стеснялся. Он виновато опускал глаза, поглядывая исподтишка, поверх очков. Как нашкодивший мальчик он ковырял носком туфли землю, и делал совсем неуместные паузы.
- Так, когда можно будет забрать тело? – спрашивала представительница общественности, - нам еще машину за обедом посылать.
- Хотелось бы все-таки в гроб положить, а то сами понимаете, не того. – Мямлил патологоанатом, краснея совсем уж неприлично.
- Положим, не переживайте. Гроб готов будет в час, а пока на кровати полежит, в подсобке.
- Надо бы в закрытом… - конфузясь, поглядывая куда-то совсем уже в сторону, и пряча прорывающийся смешок, выдавливал он из себя.
- Как в закрытом? Он ведь не под трамвай попал, и не из речки выловили. Выпил человек лишнего на работе. Ну и что, кто сейчас не пьет, все пьют. Так что же, всех в закрытом гробу хоронить?
Виталий Спиридонович нервно пошарил в карманах халата. Найдя пачку «Явы», долго ковырялся в ней, пытаясь достать сигарету. Странное дело, было очевидно, что Виталий Спиридонович очень сильно нервничает. По лицу, то и дело, пробегала легкая судорога, но уже через мгновение губы расплывались в улыбке, которая тут же стиралась невероятным усилием.
- В закрытом надо, - выдохнул прозектор, так решительно, как только смог. – В очередной раз, душа прыгающий внутри смешок.
- Вы объясните, по крайней мере, почему в закрытом, он что же, испортился у вас там, что ли? Вчера ведь только привезли его к вам, не мог он так быстро испортиться.
Ситуация плавно подходила к стадии напряжения. По большому счету, завхозу детского комбината №8, Аделаиде Парамоновне Рында, было абсолютно наплевать на то, в каком гробу будут хоронить сторожа Жатько, но странное поведение доктора, вызывало в ней приступы жгучего любопытства. И на правах общественного представителя, она твердо решила выяснить все до конца.
Сторож Жатько – одинокий и сильно-пьющий субъект. Прожил довольно бесполезную, пестрящую нарушениями трудовой дисциплины, жизнь. Природа щедро одарила Жатько: он был низкорослым, хилым и ужасно пакостным. Аделаида Парамоновна лично, немало пострадала от Жатько. С первого дня, как только его приняли на работу, Жатько держал ее в постоянном напряжении. Будучи человеком властным и уважающим порядок во всем, Аделаида Парамоновна каждый раз, сталкиваясь с беспорядком и анархией, превращалась в грозный карательный орган. Все в коллективе детского комбината №8 признавали ее за последнюю инстанцию и Верховного судию. И если в споре звучала фраза: « Аделаида Парамоновна сказала…», то уж более никто не возражал, а принимал на веру, как « Иже еси…»
Единственным, для кого Аделаида Парамоновна не являлась авторитетом, был Жатько. Он вообще не признавал ни чьих авторитетов. В открытые споры с начальством он, конечно, не вступал, но выслушав претензию с открытым ртом и дьяволинкой в глазу, уходил в сторону, с слегка наклоненной вправо головой. И не было понятно, то ли он осознал и взял на заметку, то ли затаил злобу.
А потом начинались чудеса. Ночью на комбинате, вдруг сами собой возгорались хозпостройки, исчезали лопаты и тачки, а что хуже всего, худели вязанки труб, заготовленные для газификации, и ждущие своей очереди уже второй год.
Когда попытались спросить с Жатько за утраты, он резонно заметил, что территория вона какая, а он один, и что забор до сих пор недоделали, и что скольки он не бился, а ружа то все нет.
Возразить на это было нечего. Работать за гроши, которые получал Жатько, никто не хотел, а выбить деньги на постройку ограды или покупку ружа, было так же сложно, как профинансировать экспедицию на Плутон.
После таких выволочек Жатько уходил в обоснованный запой - дескать расстроили ценный кадр, так вот вам… В такие дни объем краж имущества достигал своего апогея, а глаза Жатько наполнялись особой злостью и презрением.
И вот однажды, придя утром на работу, Аделаида Парамоновна обнаружила, что дверь в гараж, где стоял комбинатский УАЗ, открыта, а в кабине, за рулем, сидит Жатько. Голова у него по обыкновению склонена вправо, а глаз замер в том самом дьявольском прищуре, который всегда вызывал у нее суеверный страх. Только вместо обычной красноты, случавшейся в глазах Жатько с похмелья, она увидела пугающую белесость, как будто на глаз легло бельмо. Да и лицо, из вишнево-бурого и припухшего, превратилось в бледную восковую маску, с резко очерченной линией носа и синим пятном, идущем от виска к затылку. Жатько помер.
К вечеру обнаружилось, что кроме Жатько, садик потерял еще: электрическую газонокосилку, два алюминиевых бидона с бензином, и новый, еще не очищенный от целлофана аккумулятор. В кабине УАЗа, рядом с трупом, нашли пять пустых бутылок из под водки и одну ополовиненную.
- Обожрался таки, - злобно прошипел комбинатский шофер, который ждал нового аккумулятора как избавления от мук адовых. – Не влез в него мой аккумуляторчик, поперек горлышка встал, ети его…
Продолжение следует...