***

- Зиночка, как мило, что вы меня узнали. Зиночка, я надеюсь, вы помните о нашем уговоре? Да, сегодня в восемь, у меня, да, Твердый переулок шестнадцать, квартира восемь. Я жду вас Зиночка, с нетерпением жду.

Мышь знал. Сегодня будет вкусно. Природное чутье, легкое подсасывание под ложечкой и задорные нотки в голосе Степана Никифоровича никогда не подводили его. В обычной их холостяцкой жизни было все в второпях. Второпях Степан Никифорович поднимался утром, второпях варил половину пачки пельменей. Второпях ел и бежал бриться. Так же второпях Мышь, вылезал из под плинтуса и второпях обследовал, что осталось от завтрака Степана Никифоровича. Если везло, лакомился мясом, завернутым в тесто, если нет второпях куском черного хлеба.
А сегодня, сегодня будет все по-другому. Не спеша, размеренно, вкусно. Наглаженная мужской рукой сорочка, поход в магазин и как следствие, две авоськи разносолов. Новая скатерть, новое лезвие в бритву, новая пара носок. Будут цветы, перевязанный шпагатом торт. Будет пять часов, потом шесть, потом, Мышь, уставший от суеты приготовлений заберется поглубже к себе, ляжет и будет слушать.
И будут ему слышаться звуки. Звук восьми вечера, звук звонка входной двери, смех Степана Никифоровича и баритон незнакомки. «Ах, Степан Никифорович, вы душка! Вы такой душка». Потом звук селедки на зубах, скрежет вилки по тарелке. После десяти, звук старой грампластинки, топтание двух пар ног в такт музыке, звук выключателя на стене, какую-то возню и сопение. Звук старой перегруженной кровати, гортанные стоны. А когда станет совсем темно, Мышь услышит храп. Мужской, грубый, раскатистый как пушечный выстрел, и женский, потише, свистящий как регулировщик. Мышь поймет, пора. Пока еще спят. Мышь подойдет к столу, в свете луны и блестящих ягодиц посмотрит на свое отражение в полированной поверхности ножки, поправит платок у себя на груди. Пора.