Кто хочет быть оригинальным?

Обращаясь к пишущей аудитории, правильнее было бы спросить «кто не хочет быть оригинальным»? Что за вопрос? Оригинальными хотят быть все. Зачем вообще писать, если написанное не принесет читателю ничего нового? «Зачем люди пишут?» — это, конечно, вопрос другой. Но, начиная писать, в самом ли деле автор намерен сказать своим текстом нечто новое? Сказал один искусствовед, что история искусства (Литература есть искусство? Тогда почему всегда разделяют эти два понятия? Тоже интересный вопрос.) это история п л а г и а т а. Писатели с удовольствием и воодушевлением пересказывают нам уже неоднократно рассказанные сюжеты. Шекспир «своровал» сюжет «Ромео и Джульетты» у другого автора. А тот, другой, имени которого уже никто и не помнит, своровал его у кого-то еще. Если докопаться до оригинала, то окажется, что это была «история, основанная на реальных событиях», как часто писали средневековые писатели, Кретьен де Труа и иже с ними для того, чтобы снять с себя всякое подозрение в оригинальности. А сказки? У них вообще нет автора. Что это, если не многократный пересказ однажды услышанного? И о какой оригинальности может идти речь, когда у произведения нет автора? А кто из нас не любил слушать в детстве сказки? Кто из нас не умолял взрослого — маму, папу, старшую сестру или маминого любовника — рассказать нам на ночь сказку. «Как? Опять ту же самую сказку?» — спрашивал нас этот самый взрослый так, будто он сам никогда не был маленьким. Да. Опять. Ту же самую сказку. Теми же самыми словами... Может быть, вопрос следовало поставить иначе? Хотим ли мы, как читатели, оригинального чтения? Однажды один мой хороший преподаватель к дискуссии на тему «почему американские фильмы так похожи друг на друга» показал отрывок из фильма китайского режиссера Жу Сан «Breaking the Silence» (к сожалению, не знаю русского названия этого фильма). Мать глухого ребенка самоотверженно борется за то, чтобы ее сын ходил в школу для нормальных детей. Ребенок стесняется слухового аппарата в ухе, потому что ни у кого из детей такого аппарата в ухе нет. Тогда мать ему объясняет, что он другой, он — н е т а к о й, к а к в с е. Ребенок задумывается на некоторое время (наверное, впервые) над тем, что это значит «не такой, как все», а потом говорит матери: «Мне страшно». А вы? Действительно ли вы хотите быть не такими, как все? Как сказал Альбер Камю, «Solidaire ou Solitaire» — Солидарность или Одиночество. Выбирайте. Если вы не готовы сопереживать, то вы поедете в отдельных санях. Парадокс заключается в том, что, даже сознательно выбрав второе, вам не удастся быть оригинальными. Если вы не перескажете услышанную в детстве сказку, или поразивший вас в свое время фильм, или потрясшую вас в юности книгу, то, разумно предположить, что это будет смесь всего перечисленного в определенной пропорции. Жан-Люк Годар как-то обратил внимание на то, что в песнях Beatles присутствуют мельчайшие осколки симфоний Моцарта. То, что вы напишете, даже с претензией на оригинальность (скорее всего, как раз при наличии этой претензии) — будет перемешанными осколками того, что вы уже прочитали, набор references, ссылок на то, что вы до сих пор прожили самостоятельно в искусстве. Потому что с о п е р е ж и в а т ь записано в самом общем знаменателе нашего с вами генетического кода. А теперь еще раз попробуйте сделать выбор между Solidaire ou Solitaire. Троллейбус или персональные сани? Кстати, и во всем здесь сказанном тоже не было ничего оригинального — всего лишь пересказ некогда прочитанного и услышанного. Плагиат, одним словом.