ГЛАВА XLVII
БОЖЬЕ ЗНАМЕНИЕ
Вечером, того же дня, когда отца Терри госпитализировали, Мария забирала из другой больницы свою мать. Опасный диагноз не подтвердился, и врачи позволили ей покинуть больницу.
Всю дорогу домой, Октябрина Павловна была в мрачном настроении и почти не разговаривала с дочерью. Впрочем, мрачной и неразговорчивой она была всю эту неделю, что провела в больнице.
- Ну вот, мама, ты и дома, - сказала Мария, закрывая за матерью дверь квартиры.
Мать поджала губы и ничего не ответила. Она лишь бросила мрачный взгляд на зеркало, висевшее в коридоре. То, что она там увидела, ей не понравилось. Из зеркала на нее смотрело злое лицо женщины с тяжелым неприязненным взглядом.
Отвернувшись от зеркала, Октябрина Павловна прошла в свою комнату. Оглядев ее, и убедившись, что в квартире все в порядке, она, наконец, обратилась к Марии.
- Как у тебя-то дела? Ничего не случилось за это время?
- У меня все так же, как и всегда, - вздохнула Мария.
- Да, что у тебя может измениться. А что у тебя с этим, как там его, китайцем тем?
- Мы расстались с ним. Я настояла на этом.
- Не захотела замуж за богатого?
- Нет.
- Ну и что, так одна в девках и просидишь всю жизнь?
- А куда деваться? Видно так Богу угодно.
При упоминании имени Божьего, по лицу Октябрины Павловны скользнула судорога ненависти. Медленно шагнув к Марии, она вдруг произнесла неестественно мягким и спокойным тоном:
- Но, Маша, рассуди здраво, подумай сама. Неужели ты не видишь, что Бог тебе одни только беды приносит.
- Не говори так, мама! – с надрывом произнесла Мария.
Мать с необычайной нежностью взяла ее за руку.
- Не сердись. Вот только выслушай меня спокойно. Давай поговорим без эмоций. Я все-таки твоя мать.
- Я не хочу говорить на эту тему. То, что ты говоришь – это хула.
- Пусть так. Но ты рассуди здраво. Разве ты не замечаешь, что все твои душевные страдания начались с того момента, как ты стала посещать церковь?
- Это не правда! Мои душевные страдания начались гораздо раньше. Они начались со смертью папы.
- Может быть. Но ведь твой отец не одобрил бы того, что ты стала в храм ходить. Подумай о нем, ведь твоего отца сгубил именно Бог, именно он сделал тебя сиротой. Неужели память отца тебе не дорога?
Мария выдернула свою руку из руки матери.
- Мой отец покончил с собой потому, что понял, что он проиграл войну с Богом, и он осознал, что Бога нельзя победить, но не пожелал раскаяться!
- Но подумай о себе, Маша. – Октябрина Павловна вкрадчиво заглянула в глаза дочери. – Подумай о том, на что ты себя обрекаешь. Ты же сама себя терзаешь. Выбрось все это из головы. Неужели ты думаешь, что нужна Богу? Ты думаешь, он наградит тебя за твои страдания? Совсем нет, он только радуется людскому горю. Пойми, если бы Бог хотел добра людям, то он бы давно дал им рай здесь, на земле, а не обещал его потом, не кормил бы людей завтраками. Так зачем тебе служить тому, кто лишь наслаждается твоими страданиями?
Мария схватилась руками за голову.
- О Боже, я не могу больше этого слышать!
Казалось, еще мгновение и Мария зарыдает. Не в силах больше выносить душевные муки, Мария вошла в свою комнату и легла на кровать. Перевернувшись на спину, она, не отрывая рук от головы, устремила взгляд в одну точку на потолке.
Октябрина Павловна тихо вошла следом за дочерью. Некоторое время она молча смотрела на нее, затем медленным движением сняла со стены икону Иисуса Христа и протянула ее дочери.
- Прокляни, - тихо сказала она. – Отрекись от мучителя, и прокляни его! Увидишь, ты сразу же почувствуешь на душе свободу, почувствуешь, как с нее упадут оковы.
Мария медленно повернула голову в сторону матери, и отсутствующим взглядом посмотрела на нее. Мать не торопила, ждала реакции дочери.
- И ты говоришь это после того, что с тобой случилось неделю назад? – медленно произнесла Мария.
- Да, это так, - согласилась мать. – Я обращаюсь к тебе, как к дочери, взываю к твоему чувству почитания родителей. Не разрушай нашу семью, не вноси раскола. Будь со мной и отцом, не разлучайся с нами. Я хочу, чтобы мы и после смерти были вместе, были свободны от тирании жестокого Бога.
Она снова протянула икону дочери.
- Прокляни, и будем вместе навек. Тогда уже не удастся Богу разлучить нас, разрушить нашу семью.
Мария снова отвернулась, и снова уставилась в потолок. Затем заговорила тихим, каким-то чужим голосом, который звучал жутко, так, словно шел откуда-то извне, из другого измерения.
- Теперь я понимаю тебя. Ты принадлежишь к тому типу людей, которые просто не способны быть с Богом, не способны на раскаяние и не способны к человеколюбию. После того, что случилось с тобой, после твоего вызова Богу, и последовавшего за этим наказания, ты не только не остановилась, но и еще больше его возненавидела. Тебе вовсе не нужны доказательства ни бытия Божьего, ни его могущества. Ты все это уже знала, знала всегда, и прекрасно понимала против чего ты идешь. Но это не останавливало тебя. Даже сейчас, после того, как Бог наказал тебя, наказал, а потом помиловал. Он сжалился над тобою, и давал тебе шанс, может быть, даже последний. Но ты не захотела им воспользоваться. Более того, ты пыталась уговорить меня, чтобы и я отреклась от Бога. Чтобы и я стала такой же отверженной и проклятой Богом, как и ты. Ты, как сатана, мама, уже не способна на покаяние, как не способен и он сам, сын погибели. Ты утверждаешь, что Бог сделал людей рабами, но ты глубоко ошибаешься. Все это внушено тебе сатаной. Он обещает тебе свободу, если ты будешь проклинать Бога, но это ложь. Истинная свобода как раз и есть в Боге, свобода от греха, а не свобода на грех. Бог освобождает нашу душу, если мы будем добры и милосердны. Что может быть прекрасней и лучше, чем быть в состоянии вечной гармонии и любви к человечеству, когда душу не терзает злоба, ненависть и зависть, когда на душе спокойно и легко. Это и есть настоящая свобода. Совсем не то обещает тебе сатана. Он обещает свободу от совести и от добра. Ты утверждаешь, что в аду будет истинная свобода. О, как же ты ошибаешься! Ад – это и есть рабство, рабство души, рабство вечное. Ты только представь себе мир, где нет ни доброты, ни любви, ни красоты, а есть только злоба и ненависть, чувства, которые будут непрестанно терзать душу человека, и которым не будет дано удовлетворения. Эти чувства нельзя будет удовлетворить, поскольку человек будет лишен возможности кому-нибудь причинить вред. Наоборот, он будет видеть, как радуются люди в раю, и еще больше распаляться ненавистью. Но самое страшное, это то, что человек будет осознавать всю глубину своего заблуждения, понимать, как сильно он был обманут сатаной, видеть радости тех, кто будет с Господом, видеть, чего он себя лишил, пойдя за сыном погибели, и понимать, что он теперь не в силах что-либо изменить для того, чтобы спасти свою душу.
Вот это будет самое страшное, мама. Сознание своего полного поражения, и полное отчаяние, от которого уже не будет избавления. А ты все время говоришь о радужном небе. Какое радужное небо может быть без Бога? Что ты подразумеваешь под этим понятием? Радуга символизирует мир между Богом и человеком. Не может быть радужного неба там, где нет Бога.
- Ну и пусть, - упрямо твердила мать. – Пусть мы будем в аду, но зато будем все вместе, неразлучны, одной семьей. Или ты думаешь, что Бог заменит тебе родителей? Мы все будем в аду, а ты одна отправишься в рай? Да тебе рай покажется тошным, и будет так ненавистен, что ты станешь сама умолять Бога, чтобы он отправил тебя в ад. Он не заменит тебе нас. Никто и ничто не способно заменить родителей человеку, а тем более Бог, которого ты не знаешь.
Октябрина Павловна в третий раз протянула икону Марии.
- Отрекись, и будешь с нами, дочка. Со мной и отцом. Отрекись и прокляни!
Октябрина Павловна провела большим пальцем по иконе и почувствовала что-то мокрое и липкое. Опустив глаза, она взглянула на икону и увидела, что по ней стекает кровь.
Сперва она не поняла, откуда взялась на иконе кровь, и решила, что это ее собственная. Но, в следующее мгновение Октябрина Павловна увидела, что кровь течет из ран Иисуса Христа, который на иконе был изображен распятым. Через секунду кровь потекла и из глаз Иисуса Христа, словно бы Господь плакал кровавыми слезами.
Октябрина Павловна с ужасом и отвращением отбросила от себя икону, которая упала на кровать, и попятилась к двери. Икона упала так, что изображение оказалось повернутым в сторону Октябрины Павловны, и Иисус Христос, казалось, с глубоким укором смотрел на нее.
Не в силах больше выносить его взгляда, Октябрина Павловна выбежала из комнаты Марии, и ушла в свою. Но на этом страшные чудеса не кончились. В комнате Октябрину Павловну ждало новое чудо. Портрет Ленина, висевший на стене, почернел и, словно бы, весь обуглился, так, что изображение совершенно исчезло.
Несколько мгновений Октябрина Павловна потрясенно смотрела на то, что еще недавно было портретом, затем отступила назад и, обессилено опустилась на диван, не в силах оторвать взгляда от невиданного страшного чуда, объяснения которому она не могла найти.
Октябрина Павловна долго сидела неподвижно на диване, словно бы надеясь на то, что все виденное ею, есть не более чем иллюзия, которая вот-вот исчезнет и изображение на портрете вновь восстановится. Но время шло, а изображение не восстанавливалось, лишь чернота портрета излучала нечто зловещее, словно скрывала за собой нечто такое, что должно быть навеки скрыто от взора людей.
Мария же, по-прежнему лежала на кровати, держась обеими руками за голову, и даже не знала, что икона, лежащая рядом с ней, кровоточит. Душевное состояние Марии, в этот момент, не поддавалось описанию, его невозможно было передать словами, его мог представить себе только человек, сам переживший нечто подобное. Глядя отрешенным взглядом в потолок, Мария испытывала страшную тяжесть, такую подавленность, что ей казалось, что она уже никогда не сможет ни подняться, ни даже повернуться на бок. Единственное желание, которое она испытывала в этот момент, так это желание смерти. Она просила Бога послать ей смерть, дабы избавить ее от этих мучений, и непосильных искушений, которые она была больше не в силах выносить, чувствуя, что еще немного, и она сойдет с ума.
Мария лежала довольно долго и, наконец, ее тело принялось содрогаться в рыданиях, и она почувствовала, как вместе со слезами пришло облегчение, столь долго и уже безнадежно ожидаемое.