Что-то второе отличное от первого. Наползает и скручивается в жгут. Растягивается и звенит. Острой шпилькой внедряется в лохмы электрических перекатов и узлов, из которых всё слеплено. Всё непонятно, скрыто, и только простые цели и задачи объяснимы. Когда добираешься до вопросов «зачем» или «как», всё сразу останавливается, словно эти вопросы ловит ползучая мёртвая точка. Добрался до них – вот она тебя ждёт. Мёртвая. Мертвее не бывает.
Опускаешься в эту кристаллическую тишину, где не пролетит ни один электрон, не затрепещет узел кристаллической решётки, и не возникнет ничего даже похожего на что-то. Поступаешь всегда очень просто – прекращаешь думать. Перестаёшь опускаться в глубины, пробуешь ходить по мелкоте, едва взбрызгивая голыми пятками. Это помогает. Не надолго, но помогает. Лекарство надёжно, проверено и действует у всех одинаково, побочных эффектов не имеет.
Машина резко затормозила. Так резко он не останавливался со времён первых дней обучения. Ремень не зря придумали, не для него, он ему никогда не казался нужным, но вот сейчас пригодился. Лоб не жалко, уже не жалко, а вот менять лобовое стекло не хотелось бы. Он часто видел такие разбитые лобовые стёкла. Они точно повторяли вид лесной паутины. Иногда это была одна паутина, а иногда и две сразу. Пассажирская паутина обычно была намного больше, часто зияла дырой в середине, а бывало и тёмное страшное своей говорящей прямотой пятно растекалось и запекалось на триплексе. Теперь всё уже не так, а суть одна. Металл борется с человеком, режет его и рвёт, а человек борется со своими опозданиями. Никто до сих пор не понял, что опоздать никуда нельзя. Нет такой встречи, нет такого события, которое бы не произошло только оттого, что на него кто-то опоздал.
Она не позвонила. Он не написал. Встречи не было. Так ли это? Зачем было звонить, писать, встречаться. Встреча уже была. Только так можно всё объяснить. Не говорите ни слова об объектах и субъектах, о системах и точках отсчёта. Если вы чуть больше подумаете над этим, чем от вас требует простое желание возразить, тем больше вы будете соглашаться. Почему? Думать можно различно, а выводы всегда те же: не может произойти то, что никогда не происходит, нельзя остановить то, что происходит всегда. Всё это только проявления несоответствия жалкой плоти человеческой и возможностей его духа. Противоречие? Не такое большое, если оно вообще имеет место быть. Бесплотность порождает свободу, телесность рабство. Со всей силой тут встаёт вопрос, зачем боремся, за их воссоединение, придумываем отвлекающие пословицы или пользуемся вездесущей латынью, зачем всё это? Заведомо бесполезное занятие, зачем?
Так бы и было всё хорошо. Договорились ничего не делать, и не делаем. Не бывает такого, кто-то сделал вид, что договорился, а сам со всей скоростью, на какую способен начинает сгребать свои интересы отовсюду, откуда ему не лень, а таким людям обычно не лень, им не бывает лень собирать свои интересы, они коллекционеры интересов, не вообще, а собственных. Осталось только определиться с собственными интересами. Что лучше ходить на яхте по Средиземному морю или работать… где? завод это слишком, упрекнут в излишней резкости, в подтасовке фактов, под известные выводы, возьмём тогда контору, вполне приличную контору, с хорошим кондиционером, питанием ровно в час и тому подобными прелестями. Вы видите, что по сравнению с яхтой, разрезающей зеркальную поверхность моря, всё уже проигрывает безнадёжно; всё-всё абсолютно проигрывает, не будем теперь уточнять – шахта, завод, контора, учреждение… да, а почему не сравнить с тюрьмой, кто скажет, кто посмеет сказать, что тюрьма это лучше, чем яхта, бегущая по морю.
Придётся сказать. Тюрьма лучше, если тюрьма везде, то тюрьма лучше в тюрьме. Здесь нет разрыва между реальностью и мечтами. Мечты тут уже главное, а реальность такова, что любая мечта превзойдёт мечту о яхте с белыми парусами, которая разрезает зеркальную поверхность залива. Почему залива? Ведь было открытое море. Нет, это слишком. Мы выбирали контору, для честности, теперь выберем залив. Наш залив это наше тело, мы навечно в нём замурованы, как бы ни рвались, мы всего лишь маленький залив, маленькое сверкающее облачко внутри огромного грозового; мы для себя последний белый кусочек, который скоро, очень скоро потемнеет, растворится в тёмной массе и никогда, никогда больше не сверкнёт, ни одним боком, ни одной строчкой, ни словом, ни звуком.
Он опаздывает. Всё уже приготовлено, а он опаздывает. Вот тут стоят родственники, здесь стоит горстка друзей, вот бывшая жена, вот бывшая любовница, вот нынешняя, а где… Она не пришла. Он не позвонил, он не написал, и она не пришла. Проходите, надо спешить, нам назначено на час. Не помните бумажные цветы, их уложат поверх вас. Снимите крестик и возьмите в руку, а можно просто рядом положить. Вот эту бумажку, срочно наденьте на голову, нет, это уже не ваша бумажка, это для тех, кто пока остался здесь, это ваше свидетельство для них, оно им ещё пригодится, когда они будут получать ваш прах, вашу урну. Включайте же музыку, отойдите, прощайтесь… Всё хорошо, он не опоздал. Он на своём месте.