Егор Летов постигался мной в ряде лет, так сказать, изнутри, имманентно, а не извне, не трансцедентно, не со сцены. Я никогда не был на его концертах и не стремился туда попасть. Я вообще не ходил ни на чьи концерты. Я пришел к Летову в результате собственных исканий в уже довольно зрелом возрасте. Нужно было созреть, чтобы понять и оценить его творчество, которое со временем обретало все новые и все более значительные черты, приоткрывало новые смыслы. Многие мои сверстники (а я из тех, кто разменял на рубеже веков четвертый десяток) так или иначе, испытали влияние Егора Летова в конце 1980-х годов. Для кого-то это было в какой-то степени данью моды, диктатом тусовки, и со временем они остались верны именно раннему его творчеству, не приняв много из того, что проявилось в полную силу на поздних этапах.
Но я пришел к его творчеству всерьез уже в XXI веке, в довольно зрелом возрасте, испытав потрясение в первую очередь от альбомов и песен, созданных в последнее десятилетие творчества, которые, на мой взгляд, поистине характеризуют Е. Летова не только как великого поэта, музыканта и исполнителя, но и как религиозно-философского мыслителя (далее я разовью этот тезис), подвижника, искавшего и нашедшего «слово духометное», бескомпромиссного человека с ясной гражданской позицией, лишенной всякого пафоса. После этого, уже в ретроспективе, задним числом я осмыслил и его ранние песни, принесшие ему наибольшую известность еще в конце 1980-х годов. Мне было 18-19 лет, когда в конце 80-х годов я наблюдал на стенах гаражей, домов, на заборах лозунги, прославляющие пресловутый «ГрОб». Это было частью нашей жизни, нашей молодости.
Я тогда учился в одном известном московском вузе, на аэрокосмическом факультете, был сильно погружен не столько в учебу, которая казалась скучной и неотвязной, сколько в собственное научное творчество. Скудные условия жизни не обременительны для тех, кто умеет расширять сознание. Для этого не обязательно быть «психонавтом», но непременно нужно стремиться к иным мирам, к новым горизонтам, новому небу и новому солнцу, стремиться пробудить в себе огонь творчества – в науке или художественной области...
Я был далек от студенческих группировок, пива, фанатов рок-музыки. Моим способом расширения сознания и преображения мира, моей психоделией было тогда научное творчество – это целый мир для тех, кто видит в этом возможности познания истины и новые горизонты. Я искал (и нашел впоследствии) новый физический принцип звездоплавания. Мои взгляды в то время можно было бы характеризовать как стихийный советско-русский космизм. Тогда приоткрылся занавес, издали книги, бывшие ранее под запретом. Бердяев, Шопенгауэр, Достоевский, Циолковский сопровождали меня в то время. Панк-рок мог бы тогда отозваться во мне как призыв к раскрепощению духа, к новому взгляду на мир… Но я всегда сторонился рок-тусовок, их беспорядка, фанатизма и раздрая, и мне нужно было впоследствии увидеть в Е. Летове явление русской религиозно-философской мысли, чтобы понять и безоговорочно принять все его творчество. Мне нужно было многое испытать, дойти до отчаянья и преодолеть его, пресуществиться, чтобы оценить послание Егора.
Как коротко сформулировать феномен Летова? Поэт, музыкант, народный философ, гуру, основатель какой-то особенной «секты» бессмертников-атеистов? Это в чем-то правильные слова, но они не дают удовлетворения, когда пытаешься характеризовать дарование столь нестандартное и безмерное. Я применил бы здесь термин, которым определяли Андрея Белого – мировоззритель. Мне кажется, это было главное в Летове: он из первичной гениальной своей интуиции, подгляда за вечными сущностями в обыденности, открывал основные, первичные постулаты бытия человека и мира. Он делал открытия в человеке, - как сказал когда-то Бердяев о Достоевском. Как всякий философ, он учился смерти, постигал «тайны гроба роковые». В отличие от литератора Достоевского, Егор избрал более универсальную и доходчивую песенную, ритмическую форму, имевшую больше шансов дойти до широкой аудитории. Его голос – неистовый, огненный, как будто бы сорванный, но не отчаяньем, как у Высоцкого в «Памятнике», а восторгом познания истины, а потому целительный, западающий в душу, был незаменимым и всегда узнаваемым стилем его посланий.
Он предлагал радикальные, но, если разобраться, очень эффективные средства. Как, к примеру, победить коррупцию, если не понимать, что она внутри каждого человека, а не вне него, и что надо убить в себе самом пораженное коррупцией государство, чтобы победить в принципе эту самую коррупцию, это социальное зло? И даже если мир в принципе лежит во зле, надо с ним бороться. Это, конечно, лишь одна из трактовок посланий Летова.
Страны – внутри человека, государства – внутри человека. Это глубоко усвоенная Егором идея русской религиозно-философской мысли, которую наиболее отчетливо транслировал тот же Бердяев в «Смысле истории». И можно много найти таких перекличек и полемики в русле русской идеи.
При этом Егор творчески развивал идеи предшественников и облекал их в форму почти фольклорную, освобождая от книжной мертвечины. В нем не было соблазнительного для многих теперь философского солипсизма, в плену которого, по всей видимости, был тот же Бердяев. Егор умел преодолеть свое «я» самоотрицанием, философским суицидом: пытался вообразить «мир без меня». И это позиция радикального альтруиста, а вовсе не потенциального самоубийцы, и именно таким было его послание другим – по крайней мере, я так его понял.
Например, тот же Бердяев описывает в «Самопознании» секту бессмертников, полагавших, что смерти нет для уверовавших в Христа. Егор пошел дальше. У Егора Добро выше Бога, т.к. и Бог может изменить человеку, перейдя на службу «злого царя». Избавление от такого «бога» - человеколюбивый, прометеевский акт. Добро же всегда измеряется человеком. Много я мог бы сказать и о взглядах Кирилова из «Бесов» - это тоже прямая перекличка с Егором. Это тема целой диссертации или книги, которую кто-то должен написать, т.к. Егор явление уникальное, соотносимое со всеми ключевыми проблемами так называемой русской идеи. И он по праву должен занять место среди русских религиозных мыслителей.
Он открывал внутренний космос, новое небо, озаренное новым солнцем. Поэт и солдат Николай Гумилев, кажется, не входил в круг поэтов, вызывавших у Е. Летова чувство предпочтения, однако у Гумилева есть удивительное стихотворение «Солнце духа», вызывающее ощущение сродни тому, что и лучшие вещи Егора. Егор переоткрыл гумилевское солнце духа, и озарил нас его сиянием. Он сам стал таким солнцем для своих поклонников.
Егор Летов транслировал через мертвящую, давящую фальшью и подменой понятий эпоху дух человеколюбивого прометеевского богоборчества, образ бойца, дарящего освобождающий пафос бытия, не боящегося смерти, потому что «смерть – это Родина» героев.
В фильме 1960-х годов «Застава Ильича» были сформулированы завещанные нам постулаты, помогающие в борьбе с всевозможными самозванными «хозяевами жизни»: Революция, Интернационал, 37 год, павшие солдаты. Егор как никто способствовал передаче этого знания будущим поколениям в его вечно живом, исконном смысле, воодушевлявшем самых лучших людей на борьбу с тиранией государства (самодержавие) и тиранией природы (гравитация). Центральная фигура здесь, конечно, Николай Кибальчич, бомбист и изобретатель пороховых ракетных двигателей.
Мне кажется, что Егор сумел, как никто до него, передать духовную сущность таких людей в альбоме «Невыносимая легкость бытия» - моем любимом альбоме наряду с «Солнцеворотом» и «Звездопадом». Именно такие люди, которым Егор сопричастен, могли бы сказать: «Нет больше нас, но осталась наша Победа». Гениальная песня Егора «Победа» по-моему, именно об этом, а теперь он и сам сопричастен тем победителям в человеческой памяти, и в этом смысле его смерть - победная, жизнеутверждающая. Мне кажется, он знал, что так и будет.
Е. Летов – пример стихийного и органичного своей стране, своей эпохе русского гения, сыгравшего огромную роль в творческом развитии общественной мысли и духовном просвещении. Егор и Янка как дух и душа всего взыскующего истины и горькое напоминание о той цене, которую надо заплатить, чтобы зажечь благородный огонь, озаряющий светом истины и других людей. Хочу поверить в то, что им так или иначе будет приятно, что они обретают какую-то способность жить и чувствовать, в том числе через меня, одного из поклонников, - через тех, кто их любит и живет их творчеством.
Перефразируя слова Г. Адамовича, посвященные Андрею Белому, хочется сказать: «Поклонимся же памяти Егора Летова за «преображение мира», за отсвет того, из-за чего стоит писать, думать, надеяться, помнить, жить…»
Март, 2008 г.