LENTO
Письма я получаю редко. Настолько редко, что ежели это происходит, то я начинаю испытывать какой-то благоговейный трепет пред этим листом бумаги. Заточенный в свою нехитрую темницу, покрытую маркой, почтовым штемпелем, обратным адресом и моими координатами. И примешивается ко всему этому неприятное, скребущее чувство тревоги. Впору переживать зуд любопытства: кто? почему? причем тут я? А выходит совсем наоборот и некоторое время мучаюсь я необоснованной обеспокоенностью: кто? почему? причем тут я? Разница колоссальная. И распечатывая конверт ощущаю себя не первооткрывателем гробницы с сокровищами, но сапером – неудачником.
Да и рекордсменом по отправке писем меня также назвать нельзя. Теперь вы понимаете в какой растерянности я находился держа в руке этот самодельный конверт, на котором естественно не было ни марки ни штемпеля ни обратного адреса. Лишь мое имя начертанное черной шариковой ручкой.
Когда тянешь время, все твое существо отдается во власть несуразным действиям. Несуразным, поскольку все, чем ты себя занимаешь отодвигая нечто нежелательное, все равно подчинено заполнению вакуума ожидания непонятно чего. Просто пойти и сделать – чего проще казалось бы?
Я намочил тряпочку и вытер пыль с телевизора. Затем подумал и включил его. Какой - то сериал. Сел, посмотрел пару минут, хотя никогда этого не делаю. Вынес практически пустое мусорное ведро. Полил цветы. Но всеми мыслями я был у того письма и движения мои казались просто нелепыми для меня самого.
Избегать факта наличия страннейшего послания было уже невмоготу. Сел за стол, распечатал ( предварительно заварив чай ) и…
То, что оказалось внутри, и письмом-то назвать можно было с огромной натяжкой. Передо мной лежал кусочек фотографии неровно оторванный от чего-то имеющего смысл в изначальном полном объеме. Но сейчас это было изображение крыла, как я мог судить. Часть верхних кончиков оперения нежно-голубого оттенка, обрывающихся белеющей каймой бумаги. Также было не ясно, кому крыло принадлежало. Синее небо, краешек облака и плотно прилегающие друг к другу перья – вот что было на фотографии. И лаконичная записка на таком же клочке бумаги.
«Тебе это знакомо?».
Я перечитывал и перечитывал эту фразу написанную все той же черной ручкой. Округлые, правильной формы буквы. Я вглядывался и вглядывался в изображение.
И первейшим моим желанием было, выбросить все это с глаз долой. Баловство. Но странное какое-то. Шутка, но – с подтекстом. Это было не банальное ВАСЯ ДУРАК. Кто-то, непонятно зачем бросал мне вызов.
Изначальное чувство тревоги улеглось и на его чадящих обломках восторжествовало облегчение. Это как, сомневаясь, целиться из рогатки в окно и промазать. Стыдливо обмануть и обнаружить, что прощен.
Глупо я чувствовал себя еще и оттого, что столь всерьез принял маловразумительную забаву, корил себя за то, что с самого начала не распознал нечто пустяковое. Игра, правил которой никто не объявлял, а я уж включился, озаботился и умственно подсобрался, лицом изображая внутренний монолог. Смех да и только. Оставалось поразмыслить на тему – кто бы это мог быть, тот, кто не поленился подобрать фото, разорвать его в припадке веселого интеллектуализма, соорудить конверт, да и отнести его к моему почтовому ящику. Кто тут смешней выглядит, он или я? Кто тут не знает, на что потратить несколько минут жизни, он или я? У кого здравомыслия больше в том, чтобы не дать шутке затянуться, у него или у меня?
Ну и кто бы это мог быть все же?
Мысли мои приняли более качественное направление и перед глазами у меня замелькали, ведомые генератором случайного выбора, лица друзей, знакомых и приятелей. Один образ сменял другой, кто-то отсеивался сразу, кто-то был под подозрением по несколько раз. Рамки «естественного отбора» все сужались и отвердевали корочкой моей убежденности. В итоге система остановила свой выбор аж на двух кандидатах, что могли услышать мой вопрос относительно факта, в своей телефонной трубке в самое ближайшее время.
Саша и Саша. Друг детства и подруга детства. Он и она, а вместе - они, а вместе со мной – гордое, дворовое МЫ. И смех, и слезы, и дурацкие выходки, и первые серьезные чувства – все это делилось на троих, без остатка и по справедливости. Двое мальчишек и девчонка, породы «пацанка», презиравшая юбки, косметику и пилочки для ногтей, а также и другие женские причиндалы для сотрясания воздуха и сердец… Всюду их видели в исключительном, тройственном одиночестве и самодостаточности. Этап подросткового взросления проходил для них более спокойно, в сравнении с ураганами влечений других детей. Когда наступило время смотреть на противоположный пол чуть под иным, более волнительным углом, они по-прежнему оставались исключительно друзьями и счастливо избежали ударных волн гормонального взрыва. Возможно ли, чтобы в кампании равных, один пытался завоевать внимание другого, в ущерб товарища? У них того не было.
Когда у нашей Саши появился ухажер, мы с Шуриком придирчиво осмотрели все его моральные качества едва ли не под микроскопом и… не одобрили. И наше мнение было принято с благодарностью. И с такой же признательностью мы выслушивали ее мнения о наших пассиях. У нас и в мыслях не было претендовать на какое-то особое расположение нашей Сашки. Наверное я сейчас скажу что-то странное, но… мы не видели в ней женщину, девушку, объект. Это прошло мимо нас и мы остались обыкновенными, закадычными друзьями, на которых, хоть сто ведер воды вылей, а они лишь вытрутся общим полотенцем и продолжат кутить далее.
Но с прошествием времени произошел тот самый обыденный развод мостов личностей. Как-то совершенно естественным образом, после окончания школы, наши пути стали потихоньку расходиться и мы сами не заметили, как каждый из нас устремился по своей колее, в совершенно ином от кампании, направлении, увлекаемый своими личными событиями. В три разные стороны разошлись мы. Поначалу встречались все реже, затем перезванивались все меньше, а после и вовсе стали друг для друга лишь поздравительными адресатами. Печально, но как-то так вышло…
Я не стану подробно расписывать эти два телефонных звонка, что я сделал своим до сих пор горячо любимым, но далеким друзьям. Ничего особо информативного я не почерпнул, хотя было несколько волнительных моментов. Дело в том, что к тому времени мы не общались уже добрых лет восемь наверное.
Сашка была за мужем второй раз, воспитывала троих детей, причем второй ребенок был безотцовщиной. Вот так вот порой бывает, да… Всех троих детенышей радостно и благородно усыновил и удочерил некий благородный муж из политических кругов. И совершенно искренне и проникновенно приговаривал порой, что от Сашки «все примет за счастье и благо, потому как, она судьбой подарена». Ну и ладушки, главное, что она любит его, а он их всех. В чистосердечности ее слов я не сомневался ни секунды.
Шурик же наоборот, к печали моей, пребывал в туманном алкогольном забытьи. И сквозь порой неразборчивое, нетрезвое бормотание я уяснил, что жизнь поступила с ним в «высшей мере по-скотски», сведя с сомнительными людьми, в обществе коих он заработал себе начальную степень цирроза печени, легкую форму туберкулеза и нависшую черной, грозовой тучей отсидку в виде четырех лет. Однако жена, на шестом месяце таинства внутриутробного материнства готова ехать за ним, хоть на край света, свято убежденная в его невиновности и простительной безалаберности. И готова ждать его у врат темницы, носить передачки, снабжать живительными поцелуями во время свиданок, и в итоге подарить сына. Необъясним парадокс отношений человеческих существ! Если отвлечься от реальности, то с женой ему сказочно повезло. И Сашке с мужем посчастливилось и Шурику с женой подфартило.
Ну а мне оставалось лишь скупо вещать о своей свободе, независимости и суверенности. Вот ведь как бывает: в бараний рог скрутит человека судьба, измордует нещадно, покалечит, а подарит ему маленькую лазейку, словно намек, куда двигаться. Я же, ни в чем не нуждающийся, свободный, мотыльковообразный в своем житье-бытье, но одинокий, слегка по белому завидовал этим людям. У них в жизни что-то происходило. Я же, напротив кичился порой своей стабильностью, не поминая о том, чего это стоит. Хорошая защита, ничего не скажешь, но до тех пор, пока не остаешься наедине с самим собой…
Так что же в итоге? Опрос мой потерпел откровенный провал. В конце каждой беседы, я напрямик вопрошал о письме и получал столь же конкретный ответ. Нет.
- Слушай, Шур, я сегодня письмо получил, ну в высшей степени странное. Забавно, но твоя шутка мне понравилась.
- Письмо… Да ты не забудь про меня там…
- Не понял, где?
- Черт! За решеткой! Пиши, можешь сухарей мешок насушить…
- Шур, да я не о том.
- … или там передачек всяческих. Катька вон, чуть ли не со мной в камеру намеревается сесть.
- Шур, какие передачки, какие сухари! Ты письмо мне не писал на днях?
- Заточили соколика в темницу сырую…
- Сань, да обойдется. Проскочишь…
- В жопу все…проскочишь! Я настроился.
- Дурак, ты вообще слышишь меня?
- М-м-м… Прием нормальный… Приборы девять…
- Ну ладно, давай серьезней. Я получил письмо.
- Так.
- Самодельное, из тетрадного листа.
- Ну…
- Внутри записка и фотография крыла.
- Угу.
- Твоя работа, а?
- Нет.
Твердое такое, совершенно трезвое «нет». Вязко поговорив еще некоторое время, мы повесили телефонные трубки, каждый оставшись при своих размышлениях и печалях. Трезвая кручина отличается от пьяной качеством фантазий. При ясной голове отдаешься переживаниям, векторы коих стремятся в направлении разрешения ситуации. Скорбь скорбью, но рациональный вариант выхода приковывает все твое внимание и вскоре находится некая точка утешения. Пьяная тоска же наоборот затягивает сладостным саможалением. Ни выхода, ни просвета, лишь пещера полная уютного, мохнатого мрака, теплого в своей безысходности, где можно жалеть себя вечно, лаская мокрую от слез душу.
- Сань, мне тут письмо пришло, не от тебя ли?
- Нет. А что там?
- Вот ведь женская натура! Какая тогда уж разница? Не твоих ведь рук дело!
- И не ума, да? Ну ладно, расскажи.
- Но не ты писала?
- Ну я же говорю, что нет. Давай, колись.
- Ох, ну ты… Анонимный вообщем конверт такой.
- Та-а-ак… Кто она?
- С чего ты взяла, что это женщина?
- Интуиция! Так что там пишут?
- О, тактичность! Ну конверт самодельный, внутри обрывок фотографии, на нем крыло изображено. И записка еще. Та-а-ак… Тебе знакомо это? Вот, это и написано.
- И все?
- Ну да.
- Женщина, точно тебе говорю.
- Да почему женщина?
- А ты можешь себе представить, что это все мужчина сотворил? Можешь себе вообразить, как он выглядит?
- Ну если честно, то нет.
- Вот!
- Сань, ты просто не оставляешь мне вариантов.
- О каких вариантах ты долдонишь? Тебе написали, тобой заинтересовались. Цени! Интересно, ситуативно, интригующе, весело, таинственно. Что тебе еще нужно, чтобы оторваться от телевизора?
- Я не смотрю телевизор, Сань.
- Ну, хорошо, но ты понимаешь, что в жизни редко происходит что-то, что в хорошем смысле будоражит мысль?
- Это смотря какую жизнь вести.
- Ну ты и дубович, извини меня! Закостенелый тип ты. Ты чего боишься в этом?
- Ничего.
- Ну и все.
- Хм. Еще немного и попрошу у тебя совета, что мне делать в этой ситуации.
- Проси!
- Не буду!
- Ты все такой же…
- А ты еще лучше…
Такие вот отрывистые и маловразумительные диалоги, не давшие мне ничего, кроме осознания, что все дальше и дальше расходимся мы в своих моралях и философиях. Пока мы были детьми, еще не сформированными, податливыми личностями, мы были единое целое. Организм со всеми полагающимися ему органами. И тело он мог иметь самое причудливое. Хоть осьминожье, хоть тапирообразное.
Но лишь только появлялись в нас характерные черточки мышления, присущие, индивидуальные, как теряли мы внутреннюю связь на некоторых стыках дружбы. Не ссорились, но не могли понять, отчего возникают мелкие конфликты, когда приходится идти на компромисс, еще и не зная этого слова.
Что оставалось мне сделать? Скомкать письмо и выбросить в мусорное ведро. А потом еще и насыпать сверху всевозможного хлама и выбросить в мусоропровод. А потом дворник дядя Миша сгрузил бы контейнер в оранжевый автомобиль, что тревожит своим появлением утренний сон жильцов нижних этажей и оказалось бы это письмо на загородной свалке, где и разлагалось бы себе тихо – мирно под мерные вскрики воронья, никого впредь не обеспокаивая своим содержанием.
Можно было бы свернуть из него оригамически причудливый кораблик, да и пустить в плавание в ближайший ливень. Тоже достойно и почетно…
Но вместо этого, я, действуя механически, сложил его пополам и сунул в карман рубашки. Зачем? А и сам не ведаю того. Интуиция штука такая, опережающая осмысленные действия и время.