Это как пересадка на новую почву, думал я,
и людям она так же необходима, как и растениям.
ЭРНЕСТ ХЕМИНГУЭЙ.
Толстик. А. О.
ТОТ САМЫЙ СЕВЕР
Путешествия должны с чего-то начинаться - это началось с книги, которую я листал, стоя между стеллажей библиотеки в одно воскресное утро. Та самая книга и зажгла давно сохнувшую во мне тягу к Северу. Конечно время покорителей– первооткрывателей, едущих стирать последние белые пятна и искать новые земли, давно прошло, как прошло и время советских работяг–авантюристов, едущих за длинным рублем. Но меня и не интересовали нефтяные вышки, БАМ и газопроводы – меня всегда привлекал Север Джека Лондона и Федосеева, непокоренный дикий и безлюдный, полный тайн и загадок. Край земли, магнитом притягивающий романтические души.
Одна из тайн – мамонты, по мало понятным причинам исчезнувшие десять тысяч лет назад, вместе с другими представителями своей эпохи. Книга, случайно попавшая мне в руки, рассказывала об этих древних животных и экспедициях по поиску их замерзших останков. Конечно, я слышал о мамонтах и раньше, но путешествия должны с чего-то начинаться – это началось с книги.
Я заболел мамонтами, бивнями и вечной мерзлотой всерьез и на долго, само «это» не проходило, и так как «лекарство» лежало за полярным кругом, присыпанное мерзлой землей и камнями, пришлось собираться в дальнюю дорогу. Так появилась идея - движущая сила, осталось найти единомышленников и средства.
Когда есть настоящая идея деньги найти можно, а вот с единомышленниками к моему удивлению было сложнее, внезапно оказалось, что все мои друзья «вчера» выросли, а я завис где-то на после школьном идеалистическом этапе.
Мою идею они выслушали с изрядной долей скептицизма и решили, что, как обычно, это - пустые разговоры и дальше их дело не пойдет. «Но ведь это не рыбалка», - доказывал я - «и не банальный турпоход - это реальная возможность проявить себя наконец серьезными путешественниками, о чем столько мечтали и говорили, это возможность посмотреть мир своими глазами и - настоящее приключение, в конце концов. В ответ на мои горячие речи я услышал, что все это конечно хорошо, но очень далеко и опасно, а настоящие приключения бывают только в кино. В общем, меня «зацепило» еще больше и захотелось доказать друзьям и себе в первую очередь, что я могу покинуть уютный мир мечтаний и отправиться в путь.
И все же спутник был нужен, очень нужен. Им стал мало знакомый мне тогда парень, о котором я знал лишь то, что как-то раз он сел на поезд и уехал искать Пау-Вау – лагерь индианистов, собирающихся летом в Карелии, чтобы, как он сказал, понять и воплотить в жизнь духовные ценности и культуру североамериканских индейцев. Что ж звучит неплохо. Пау-Вау он, правда, не нашел, но из дому после возвращения его не выпускали долго. Вообще-то, в «миру» его звали Женей, но в ходе подготовки и проведения нашей засекреченной экспедиции у нас были конспиративные псевдонимы: Фокс Малдер - он, Дейл Купер - я. Женя - горячий поклонник сериала «Секретные материалы», и это неплохо его характеризовало, как и то, что после того, как я изложил план экспедиции, он задал только один вопрос – когда выезжаем. Полгода мы устраивали тайные встречи, прорабатывали маршрут, собирали информацию, деньги, снаряжение и ждали, когда в зоне вечной мерзлоты наступит долгожданное лето. За это время никто посторонний ни слова не слышал о мамонтах, бивнях и экспедиции на Север, и только перед выездом мы посвятили друзей в свои планы, и под засветившийся в их глазах блеск показали им карту с указанием маршрута и ценными советами по нашему поиску в случае «чего».
Гулом пароходного гудка, оповещающего о том, что экспедиция началась, послужил писклявый окрик кассирши из окошечка билетных касс: «Эй, Оленегорск, проходите за билетом, вы же уже отстояли очередь» (в первый заход денег не хватило, пришлось срочно бежать в «обменник»). От слова Оленегорск в мой адрес меня сильно дернуло, это вам не дачный поселок под Минском - это город за полярным кругом, первый пункт назначения нашей экспедиции и отправная точка дальше на Север и вглубь Кольского полуострова.
По пути появилось стойкое ощущение, что вместо окна в вагоне вмонтирован экран телевизора с передачей «Клуб путешественников» – тайга, тайга, тайга, бесконечные болота, покрытые белой пушицей, Белое море, огромное озеро Имандра и лодки по его берегу, рядом, руку протяни.
Было совсем еще раннее утро, проводница разбудила нас минут десять назад, и пока поезд медленно подбирался к нашей станции, мы сидели в опустевшем уже вагоне, пили крепкий чай из большой металлической кружки и смотрели в окно. Мимо нас «плыли» голые еще кусты, не растаявший грязный снег под ними, и спутанная серая трава, торчащая сквозь перепачканные мазутом камни железнодорожного откоса. Потом пошли такие же серые и облупленные рабочие вагончики с кучами наваленного возле них железа и старых разбитых шпал, сложенных в длинные штабеля. Было холодно и неуютно и оставшиеся в вагоне пассажиры, из тех, что собирались выходить, проходили с огромными сумками мимо нас к выходу, их сонные лица были хмурыми, и толкотня возле нашего столика усиливала ощущение неуютности и «липкого» волнения.
Ушедший дальше поезд, как разводной мост, оторвал от нас последнюю связь с домом и, честно говоря, чувство было не из приятных. Что делать дальше - мы знали только из «глубокой теории», а здесь была пугающая реальность, потому что это был не тот мир, о котором я читал в книгах, и даже не тот, что плыл мимо окна вчерашним днем… Постояв с минуту на перроне и покрутив головой по сторонам, мы сделали свой первый шаг за полярным кругом. Теперь я отчетливо понимаю, что это был шаг в никуда, и от дальнейших неприятностей нас уберегла только могучая рука ангела хранителя, крепко взявшая нас за шиворот.
Наше недолгое знакомство с Оленегорском ограничилось вокзалами, и если ЖД был еще ничего, типовое кирпичное здание, образца времен расцвета социализма, с отвалившейся местами штукатуркой, то автовокзал меня поразил. К единственному его достоинству я отнес непосредственную близость от железной дороги, что при весе наших рюкзаков, было весьма кстати. Автовокзалом оказался деревянный барак с дощатым полом, покрашенным масляной краской, низким потолком и маленьким зарешеченным окошком, из которого сообщили, что автобус в Ловозеро будет в три после полудня. Других способов добраться в этот отдаленный поселок мы оплатить не могли и было от чего впасть в отчаяние - в пустом квадратном зале автовокзала было однозначно холоднее, чем на улице, и просидеть на фанерных сиденьях, стоявших вдоль стен, окрашенных в цвет запущенной гангрены, с семи утра до трех дня не очень прельщало. На улице было пасмурно, дул холодный ветер, но вместо страшных стен можно было посмотреть на окружающий пейзаж и познакомиться со «здешними нравами», вокзал подходил для этого, как нельзя лучше. Мы купили в ближайшем ларьке восемь пачек питерского «Беломора» (тут вам не «Мальборо» кантри), и, усевшись на рюкзаки, закурили по первой… После третьей к нам в очередной раз подошел таксист и сказал, что везет в Ревду двух пассажиров, Ревда поселок - на пол пути к нашему Ловозеру и денег он возьмет немного, а там, нас обязательно кто-то подберет. От «курева» уже тошнило, «местные нравы» в грязных телогрейках хотели стрясти у нас денег на опохмелку, и поэтому пришлось срочно ретироваться, несмотря на наш скромный бюджет. Услышав, что мы едем на рыбалку, таксист сразу замахал руками и сказал, чтоб и не думали - заплутаете, но потом согласился, что места там самые лучшие, а если и заблудимся - то лапари на «моторе» (лодке) нас вытянут. Лапарями он называл коренное население: оленеводов и рыбаков, о которых из литературных источников я слышал как о саамах. Таксист оказался настоящим краеведом и всю дорогу, не умолкая ни на минуту, рассказывал истории о сбежавших «зэках», топких болотах, заблудившихся грибниках, стаях голодных волков, кровожадных росомахах и несметных полчищах комаров. В общем, подбодрил, как мог. Такой талант пропадает, ему бы сценарии писать - для фильмов ужасов.
В Ревде автовокзала не было вовсе, а вокруг остановки был все тот же облезлый и бесцветный Север, который мы увидели на подъезде к городу. Проторчав на остановке пару часов, мы поняли, что никто нас никуда не подберет, только потому, что никто в Ловозеро не едет, по этой дороге, во всяком случае. Учитывая вес наших рюкзаков, осмотр Ревды мы отложили до следующего раза, но зато, когда из Оленегорска выехал тот самый, «трехчасовой» автобус, мы познакомились с представителями местного аборигенного населения в лице двух пьяных в хлам женщин. Все мои впечатления от окружающей разрухи были ничем, в сравнении с «осадком», оставленным за время, проведенное вместе с ними на одной остановке. Выглядели они впечатляюще: одежда сплошная рвань, даже резиновый сапог, и тот рваный, явно донашивают на двоих костюмчик Гека Фина, волосы из под цветастых платков торчат грязными черными космами, манеры развязные, а запах от них просто ужасный. Я сразу поверил в утверждение таксиста о том, что лапарей комары не кусают: согласен - «Раптор» тут отдыхает. «Соседки» пили водку прямо на скамейке, под навесом остановки, заплетающимися языками общаясь друг с другом на своей родной речи фино–угорской языковой группы, но к нам обращались по-русски – дамам нужны спички… Потом началось «шоу» - дамы уронили на асфальт сумку, в которой оказалось какое-то лекарство в стеклянном пузырьке. Пузырек, естественно, разбился, но вместо того, чтобы выбросить всю эту гадость вместе с сумкой в мусорную урну, женщина сняла платок и стала втирать липкую жидкость себе в волосы, собирая ее прямо с асфальта! Подозреваю, это было драгоценное средство от паразитов, и вначале было смешно, как в анекдоте про чукчу, но потом захотелось плакать … Полное крушение идеалов…
Я отошел немножко в сторону, закурил очередную «беломорину», и, кутаясь в не по климату легкую куртку, впервые подумал - вот она твоя сказочная страна – Лапландия, и потомки Санта Клауса на скамейке. Нет, Санта давно переехал в Диснейленд, а какого черта тебя археолог–любитель сюда занесло непонятно. Можно ведь было поехать на Черное море, там уже купальный сезон начался и первые фрукты... А ведь я мечтал о Севере… Диком и бескрайнем просторе, полном птиц и зверей, и так хотелось познакомиться с коренным северным народом там, в тундре. Мы бы сидели у костра, передавали по кругу зажженную трубку и слушали сказки и легенды из уст старого кочевника, одетого в оленьи шкуры, а его внучка подносила бы нам чай и варила оленину в большом котле, бросая на нас игривые взгляды …
Автобус пришел почти пустой и, усевшись подальше от «запахов», мы поехали смотреть, где живут новые знакомые.
Поселок Ловозеро тоже мало напоминал нарисованный дома образ, и все же, в нем уже была особая притягательная атмосфера, наложенная значительным удалением от индустриально загаженных земель - это был последний форт–пост человека перед «дикой» территорией. Первое, что говорило о настоящем Севере и радовало глаз, это собаки, великое множество их лохматых, линяющих после зимы лаек, на равных правах делило поселок с людьми и их стаи явно сошли со страниц романов Джека Лондона. Во-вторых, кроме рваных резиновых сапог, здесь носили очень красивые унты, расшитые цветным орнаментом и отороченные мехом. А кроме надоевших и дома «бетонных мешков» здесь стояли деревянные дома старинной работы с резными наличниками на окнах и банькой во дворе. На многих из них висели тарелки спутникового ТВ, чего я тут никак не ожидал – что ж, цивилизация добралась и сюда, по крайне мере, метро здесь нет, и то хорошо.
Веря в нашу карту, мы ожидали увидеть озеро у самого поселка, но это было следующее в цепи наших разочарований. После расспроса у местной ребятни выяснилось, что нам нужно идти к «центру», до памятника, где будет речушка Семерка, которая и ведет к озеру. По карте - Семеркой был маленький посёлочек, стоявший у озера, а речушка рядом называлась Вирма. Ну да ладно, неправильная карта - это классика жанра в таких сюжетах. Памятником в «центре» оказался большой камень, с прикрепленной к нему металлической табличкой, на которой значилось, что поселок Ловозеро впервые упоминается в летописях в 1574 году. Дата заслуживает уважения. От Семерки шел знакомый запах тлеющих водорослей, прибрежных кустов и еще чего-то, едва уловимого и тонкого - запаха самой воды. К высоким берегам узенькой речушки, петлявшей среди домов, со всего поселка стекались дорожки, вытоптанные многими поколениями рыбаков и охотников, уплывающими по этой главной артерии в озеро.
Что по-настоящему «кричало» о Севере в наших глазах, так это берега Семерки, по которым вначале жиденько, а затем сплошной стеной, стояли гаражи для лодок и сами лодки - на воде, на берегу и в гаражах. Лодок была тьма тьмущая, как будто на каждого жителя здесь приходилось по две, а то и три. Лодки были всех мастей и размеров, в основном, добротные алюминиевые «казанки» с мотором, не было только резиновых лодок, как наша, и долбленных из целого ствола дерева, как я себе представлял. Индейских пирог Женя тоже не распознал.
В удобном закутке между гаражом и банькой мы закачали воздух в нашу надувную байдарку, собрали двухлопастное алюминиевое весло и, положив вещи в лодку, спустились на воду. Поплыли … Тьфу ты, моряки не плавают - моряки ходят.
И мы пошли! Я, поджав ноги к подбородку на корме, с веслом, - рюкзаки посередине, с поклажей, а Женя на «носу», с невозмутимым лицом, достойным индейского вождя. Пока не было зрителей, экспедиция торжественно и достойно прощалась с испортившей первое впечатление о Севере «цивилизацией». Течение тихонько уносило нас прочь, и я также неспешно помогал ему, стараясь без плеска погружать весло в холодную прозрачную воду. Вскоре в лодках, стоящих у берега, стали встречаться рыбаки и, увидев их реакцию на наше судно, я начал чувствовать себя ковбоем, выехавшим участвовать в родео на ослике. Глядя на насмешливые взгляды в нашу сторону, «индеец» достал из-за пояса большой нож и стал точить его о камень с очень свирепым видом. Заплыв за поворот, мы рассмеялись и стали обсуждать свои впечатления от реки и рыбаков. Нам нравилась речушка, нравились рыбаки и лодки, нравились оленьи шкуры, которые они укладывали с собой, нравились собаки, в нетерпении крутившиеся у тех рыбаков, что собирались в дорогу, нравилось предвкушение самой дороги, когда не знаешь, что тебя ждет за горизонтом, и где ты будешь ночевать.
Дальнейшее знакомство с окружающей нас действительностью натолкнуло нас на небольшой островок, на котором сквозь голые ветки скудной растительности просматривались контуры лапарьского чума – традиционного жилища кочевых народов. Такая удача в самом начале пути! У меня уже потекли слюнки при мысли о котле с олениной, но при ближайшем рассмотрении выяснилось, что чум покрыт пленкой, вместо должных оленьих шкур … Север снова терял очки. Женя уверял, что видел такие «клеенчатые» вигвамы у нас на свалке, но вместо индейцев, там обитали бомжи. Выяснять, кто заселяет это жилище, мы не стали, ведь по близости не было ни внучки, ни котла, но был крупный злой пес, не проявивший к нам признаков симпатии.
Сменяя друг друга «на весле», мы плыли до позднего вечера, стараясь подальше уплыть от мест, где могут повстречаться рыбаки. Хотелось побыть, наконец, в одиночестве и с утра поковыряться в прибрежном песке в поисках бивней без опасений, что кто-то нас увидит и придется объяснять, что мы тут «червяков для рыбалки копаем». О том, что уже поздний вечер, говорила только усталость и часы, упорно доказывающие, что время движется к полуночи! Самый настоящий полярный день, недаром мы забрались за шестьдесят восьмую параллель, и солнце, светившее в такое время, прямое тому подтверждение! Мысль о том, что мы увидим полярный день, медленно, но верно дошла до нашего сознания только по пути, когда, проснувшись ночью оттого, что поезд стоит, мы вышли на платформу вдохнуть свежего ночного воздуха и увидели вместо черного неба серую дымку белых ночей. Не то, чтоб меня это очень огорчило, конечно, интересно увидеть «такое» своими глазами, но стоит ли упоминать о том, что, мечтая дома о ночевке в бескрайних просторах заполярья, я представлял себе черную мглу, нависшую над сопками, темный склон голой тундры и вырванный у нее костром круг света с дребезжащими краями. Было бы немножко страшно, и, казалось бы, что там, в темноте, за кольцом света, бродят волки, и нужно дежурить по очереди всю ночь, подбрасывая в костер дрова …
Мы остановились на одном из бесчисленных островков, достаточно маленьком, чтобы выяснить, что волков здесь нет, и стали обустраивать первую «ночную» стоянку. Палатку мы с собой не брали (и так груза по двадцать килограмм на брата). Коврики и спальники расстелили под поставленной на борт и укрепленной палками лодкой, накрыв все пленкой, в которую заворачивали рюкзаки от брызг с весла. Когда я отошел в сторону, за дровами, и посмотрел на лагерь через кусты, то увидел младшего брата близнеца охаенного нами недавно чума. Издевательство.
Сварив на огне гречку и заправив ее прожаренным салом, мы разделили ее пополам, в крышку от котелка и сам котелок (тарелки лишний вес) и, усевшись на берегу, стали есть кашу по очереди, запивая ее сладким чаем из одной на двоих чашки. Тихонько шуршали волны, пахло дымком костра, и за водной гладью ослепительно блестели на солнце белые вершины сопок. Разговаривать совсем не хотелось, и мы долго сидели молча и, не двигаясь, завороженные тишиной и красотой, а затем, закурив «по последней» перед сном, решили, что очень жаль, что мы проплываем мимо, а сопки остаются.
Погода с утра была отличная, вовсю светило солнце, и за целый день нам не встретилась ни одна лодка. Мы совсем устали, болела спина, затекли скрюченные в лодке ноги, а реки все не было и не было. Когда впереди показался большой остров, с высокой каменной грядой прямо у берега, было решено к нему причалить, взобраться на вершину и обозреть окрестности.
Сверху не было видно никаких признаков того, что скоро должна начаться река, а вот остров обозревался как на ладони. Он растянулся в длину на несколько километров, покрытых мхом и багульником тундр и внутри его было свое, собственное, маленькое озерцо. Крупной растительности почти не было, и только с нашей стороны, по склону холма и в низине, росли редкие невысокие деревья, за которыми совсем недалеко от воды проглядывалась избушка.
Классические зимовья со стенами из толстых бревен, наверное, остались только в русских народных сказках, а здесь стояла избушка в стиле «хай-тэк» - стены и двухскатная крыша из толстого черного брезента, в окнах вместо стекла вездесущая пленка, а над строением— металлическая печная труба. У избушки была брезентовая веранда с покатой плоской крышей и суком от березки, прибитым к двери в качестве ручки. За дверью висели шторы, сделанные из нарезанного длинными лентами покрывала, а за ними на земляном полу горою лежали старые поломанные сани-нарты с отполированными от времени полозьями. Следующая низенькая дверь на петлях из кусков резины впустила нас в маленькую комнату которую ну о-очень давно не убирали. Пол здесь был из прогнивших местами досок, потолком был тот же брезент что был снаружи был крышей, а на балках, поддерживающих стропила, висела кое-какая потрепанная одежда и большая керосиновая лампа без стекла. Прямо напротив входа у дальней стены стоял длинный стол, по обе его стороны которого были широкие нары, сбитые из досок и покрытые оленьими шкурами. Слева от входа стояла железная печка на отсыпанным глиной возвышении, а возле нее лежала разная кухонная утварь, из которой мне особо понравилась длинная такая, деревянная, ложка-лопатка с изогнутой ручкой, которой, наверное, и «орудуют» в котле с олениной. На вбитых в перекладину гвоздях рядом с печкой висели пучки разной сушеной травы, и это здорово напоминало антураж из избушки бабы-яги. Несмотря на весь беспорядок и аскетизм избушки, она была уютной как старый порванный тапочек который никак не выбросишь. Судя по количеству пустых бутылок из-под водки «Менделеев», сваленных грудой у задней стены, и количеству обглоданных оленьих костей разбросанных в радиусе ста метров вокруг избушки здесь жили не один год, или скорее не один сезон, так как избушка— это, вероятно, зимнее стойбище оленеводов. Всезнающий таксист (ему все же за одни консультации стоило заплатить) рассказал нам, что на лето оленеводы со стадами кочуют к морю, оленям нужно попить морской водички и поправить минерально-солевой баланс, нарушенный зимой на пресной диете из ягеля и снега, да и комаров там сильным морским ветром лучше сдувает.
Время было позднее, солнце, от которого за день на воде болели глаза, и лупился нос, все еще ярко светило на небосводе, но пора было отдыхать. Печку мы «кочегарить» не стали, и ужин готовили на костре у избушки, а вот спать решили внутри, на оленьих шкурах, очень уж экзотично выглядят. Экзотика это конечно хорошо, но, вспомнив проблемы соседок по остановке сверху, мы решили расстелить поверх все ту же прозаичную пленку, которая здесь, на Севере, все-таки материал номер один. Над окнами в избушке оказались свернутые в трубочку жалюзи – шторы из того же брезента, что и все остальное, и теперь, наконец, мы могли дать в полумраке отдых своим уставшим глазам. После длинного дня в лодке распрямить уставшие ноги было истинным наслаждением и с мыслью о том, что завтра обязательно будет река и бивни, пришел сон.
Открываю глаза – избушку треплет сильный ветер, крупные капли начинающегося дождя звонко ударяют по натянутому брезенту и слышно как волна на озере с шумом разбивается о берег. Ветки качающегося на ветру дерева противно скребут по задней стене, и от этих звуков становится не по себе. В избушке почти темно, и я не могу понять, какое время суток, и что меня разбудило. Потом, сквозь шум от ударов капель начали доноситься какие-то посторонние звуки, они то исчезали, то нарастали и, наконец, я понял, что это звук колокольчиков. Остатки сна тут же как рукой сняло, и, приподнявшись с нар, я вытянул шею и прислушался, затаив дыхание. Мерно нарастающий ритмичный звон приближался к избушке, и, подкатив вплотную, колокольчики пару раз глухо звякнув, затихли.
Похоже, к нам гости! Бросаю взгляд на спящего Женю, быстро выбираюсь из спальника и выхожу наружу. Рядом с избушкой у нашего вчерашнего костра стояли северные олени, запряженные в легкие деревянные нарты, утопающие широкими полозьями в мягком мху. Возле упряжки, за оленями, стояли два низеньких лапаря и улыбались, смущенно глядя на меня. Они были одеты в куртки из шкур мехом внутрь, на голове капюшоны и унты на ногах. На кожаной упряжи оленей были привязаны лоскутки красной ткани, и на шее каждого висел большой колокольчик, сделанный из обрезка сплющенной с одной стороны металлической трубы. От упряжки шел сильный, ни на что не похожий специфический запах. Взглянув еще раз на замерших как на картинке оленеводов, я подошел к ближайшему из оленей, опустившему голову к земле, и протянув руки к его спине запустил пальцы в длинный влажный мех. Олень от прикосновения вскинул голову и замер, я увидел свое отражение в большом черном глазу и …очнулся.
Избушку треплет сильный ветер, крупные капли начинающегося дождя звонко ударяют по натянутому брезенту, и слышно, как волна на озере с шумом разбивается о берег. Поворачиваю голову к Жене - он спит в той же позе, что я видел минуту назад и ветки так же царапают стену с улицы.
По спине пробежался холодок, и противный ком полез в горло. Я поднимаюсь и с опаской приоткрываю дверь наружу... Никого … Подхожу к давно потухшему костру – вот котелок с недопитым чаем, вот мох, оленей нет. И следов нет …На ладонях чувствуется легкая жирность от меха и зуд от скользивших между пальцами грубых волосков. Крупная дрожь бьет все тело, ветер хлещет сильными порывами, забираясь под растрепанную после сна рубашку, и холодные капли ударяют в лицо. Босые ноги мерзнут в холодном и мокром мху, я стою, поджав пальцы, и не могу прийти в себя. В низине за избушкой ветер гонит по тундре рваные клочья белого тумана, и мне кажется, из них вот-вот покажутся олени. Оленей нет, но они были, были где-то рядом.
Все небо заволокли плотные низкие тучи, и на озере нешуточный шторм с белыми «барашками» на волнах. Часы показывают всего шесть утра, но, чувствуя, что мне не уснуть, я тихонько одеваюсь в избушке, беру дневник и иду к берегу. Тогда я долго не мог думать ни о чем, кроме этого видения, оно было реальнее, чем сама реальность, и даже сейчас, когда прошло много времени с тех пор, как мы вернулись, и что-то уже потускнело и забылось, эта история осталась как фотография на память.
Штормовая погода продержала нас на этом острове трое суток, и за это время мы основательно исходили весь остров в поисках оттаявших обрывов, где можно поискать бивни. Подходящих мест не было, а, ковырнув просто, на удачу, в тундре мы сразу же оценили силу вечной мерзлоты. Подо мхом и тонким слоем торфа начинался ледяной панцирь, блестевший тысячей звезд на черном фоне и с трудом открывающийся под ударами топора и лопаты. Копать было бесполезно, и, если земля этого острова скрывает в своих недрах тайны, они останутся тут навечно. О том, чтобы уплыть в такую погоду, не могло быть и речи, и на третьи сутки становилось очевидным, что все наши планы летят к черту. Даже если погода успокоиться завтра, то времени на то, чтобы доплыть до моря и оттуда вернуться домой в назначенный срок домой, почти нет. А если мы все же проплывем дальше в «Вороньку», и такая погода начнется там, то самим против течения назад уже не выбраться, а до моря ой как далеко, и продуктов мало.
Когда не шел дождь и был только сильный ветер, мы изучали окрестности, собирая по песчаному пляжу красивые, полупрозрачные камешки и любовались огромными волнами. Понимая, что шансов добраться до моря уже нет, мы достали из рюкзака приготовленную дома табличку с надписью «Palm Beach» (хотели сфотографироваться с ней на фоне Баренцева моря) и укрепили ее над дверью нашего «отеля». Когда шел дождь, мы прятались от непогоды за тонкими стенами ветхой лачуги, ставшей за это время родным домом, по очереди читали томик «Секретных материалов», которые Женя привез с собой, и десяток старых потрепанных журналов и газет, пылившихся на полке над столом. Среди прочих бумаг там был помятый листик формата А- 4, и он был самой яркой иллюстрацией того, что мир меняется, и север меняется вместе с ним, хотим мы этого или нет. Даже в таком «медвежьем углу» как этот остров, затерянный среди тундр, древние легенды здешнего народа приходят не из уст шамана - легенда пришла к нам интернетной статьей с Googla, распечатанной на обратной стороне платежного поручения за номером девяносто четыре какой-то московской торговой фирмы…
Погода не улучшалась, и мы начали обдумывать, как по такой волне доплыть до берега и пробраться к поселку «посуху», стоило принять решение сразу, поменялся ветер, ушли тучи, и опять засветило незаходящее солнце. Местные Боги не пустили нас дальше…
Мы снялись с острова, долго плыли по спокойной водной глади, и Женя пел индейские песни из кинофильма «dead men», а весна вокруг нас будила спящие острова. Мы уже никуда не торопились и совсем не думали о бивнях, просто двигались к горам на горизонте, наслаждались свежим дыханием весны, блеску солнца на дальних заснеженных сопках и отражению больших белых облаков, плывших вместе с нами.
Мы плыли к сопкам два дня, они медленно приближались и становились все больше и выше, заполнив собой весь горизонт, накрыли нас своей тенью. Оставив лодку и часть снаряжения под «присмотром» груды камней мы прошли узкую полосу тайги и стали подыматься по склону. Подъем занял пять часов, и, пройдя последний снежный отрезок, мы от усталости едва держались на ногах. Вершина сопки была совсем плоская и без снега, а там, за перевалом, открывался фантастический пейзаж – в огромном кольце гор, как в большом кратере, насколько хватало взгляда, простирались вода, тундра и тайга в равных частях. Это был храм, настоящий храм природы, входя в который появляется первобытное благоговенье, ты замираешь, склонив голову перед фантазией Творца. На дно и стены этого «котла» будто брызнули цветной палитрой, и она застыла как упавшая на землю радуга, покрывшая дно густой зеленью елей; красными и бордовым лежали ковры морошки и брусники, черным поясом шел камень, белым молоком с вершин стекал снег, нежно-зеленым, почти тропическим цветом, были вкрапления пустившей новые иглы лиственницы, и глубочайшей синью были залиты бесчисленные озера. Все это великолепие как в огромном амфитеатре было укрыто кулисами из подсвеченных солнцем облаков, чередующихся с чистым небом, и иногда казалось, будто это зеркальное отражение нижнего мира, и облака— это перевернутые горы, нависшие над землей, а куски неба— синие озера, плещущие между ними. Вот он, мой край света. Уйти отсюда не было сил, и мы остались здесь, в камнях расстелив спальники на плоском уступе. Несмотря на накопившуюся усталость, спать я не мог – смотрел, как солнце съехало к самому горизонту, осветив огромную котловину красноватыми тонами, и дальше правило балом. Картина на небе пришла в движение, облака были уже не горами, а диковинными актерами и теперь плыли совсем близко от нас, а их тень ползла по подсвеченному солнцем пейзажу как огромное животное. Иногда облака накрывали и нас, и, видя, как ко мне ползет, съедая свет, живая тень, я замирал, как маленькая букашка, завернутая в кокон спальника и трепещущая перед огромным миром. Солнце ушло за нашу сопку, теперь все вокруг нас было покрыто серым покрывалом, но в дальней части театра все еще шло представление и блестели снежные вершины. Потом по нашему склону с низа, от воды, поплыл туман. Вначале он родился вдоль берега чуть заметной светлой полоской, похожей на змею, а затем стал расти и, извиваясь, подниматься к нам, обволакивая весь склон. Видя, как клубятся и заворачиваются в кольца потоки белой пелены, и впрямь казалось, что это клубятся гигантские седые змеи. И вот здесь я впервые почувствовал, что Все вокруг живое: и тени, и камни, и туман. Это ощущение рождало чувство мимолетности человеческой жизни в этом вечном огромном мире. Затем все исчезло – занавес - сцена, актеры и солнце ушли в туман, остались только ошеломленные зрители и каменные трибуны. Я лежал, свернувшись клубком, дрожал от холода и чувствовал, как далеко я забрался, в другое измерение, дом, родители и все, что я знал, было как на другой планете, где я не был много лет. На моей планете была бессонница и «Беломор».
Хочется пить, интересно, замерзла ли вода в пластиковой бутылке. Нет плещется … Но зубы стынут… Три часа ночи… Наверное, все же не согреться и не уснуть. Выбираюсь из спальника, натягиваю ботинки и бреду по склону. Туман стал реже и повис мокрыми гроздьями на кустиках брусники, с которой я срываю прошлогодние ягоды. От приятной кислинки сводит небо, и появляются слезы на глазах. Среди камней и мха я поднимаю ветки высохших карликовых деревьев, упорно цепляющихся за жизнь на такой высоте, и складываю их в рюкзак. Деревца встречаются редко, но когда вдруг заметишь стелющееся по мху узловатое, кривое, засохшее деревце, то отполированные временем и ветрами белые сучья кажутся ребрами и костями, торчащими из-под треснувшей шкуры живой земли.
Смолистые сучья вспыхивают от одной спички и горят ярким желтым пламенем почти без дыма. Пока не вскипела вода в котелке, грею вытянутые к огню ладони. Пальцы закоченели от холода и плохо разгибаются, костяшки опухли, и руки выглядят чужими когтистыми лапами. Сознание движется как в замедленной съемке, уставший мозг цепляется за странные детали, на которые раньше никогда не обращал внимания. Костер прогорел, почти не оставив углей— только белый пепел, который тут же сдуло ветерком. Чай приятно согревает изнутри, и, уютно устроившись между больших камней, я достаю очередную «беломорину». Вместе с пачкой папирос из кармана выезжает измятый и сложенный в несколько раз листик формата А-4, и с ним древняя легенда саамов.
Это было в те далекие времена, когда в этом щедром краю царили мир покой и счастье. Реки и озера были полны рыбой, тундра кормила бесчисленные стада оленей, и там, где они шли, вырастал целый лес рогов. Все давала земля детям своим саамам, и были они благодарны ей и любили ее всем сердцем. Узнав о благословенной земле Лапландии и счастье населяющего ее народа, пришло чужое племя, жившее за дальними горами, и собралось во главе со злым великаном Куйвой захватить эти земли. Саами заманили врагов в кольцо гор, у глубокого озера, и там началась битва не на жизнь, а на смерть. Летели копья и стрелы, проливалась кровь и тех и других, но никто не мог одолеть великана Куйву. Упали на колени воины саами и стали просить помощи у своих Богов. Милостивы были Боги к детям своим и, прижав Куйву к скале, метнули в него жаркие молнии-копья. Исчез злой великан, на его месте осталась лишь черная тень, а кровь воинов-саами, пролитая в битве, превратилась в красные камни.
То самое озеро из легенды - Сейдъявр находилось тогда километрах в двадцати от нас по другую сторону Лавозера. Сейд, в переводе с саамского - дух, который вселился в камень, явр - переводится как озеро. Озеро духов - священное место для саамского народа, и сегодня там можно увидеть пятисотметровую светлую скалу, на которой рельефно выступает черная фигура семидесятиметрового великана. Ученые называют ее пектроглифом –наскальным рисунком первобытного человека . А камни, саамская кровь? Так вот, всезнающий таксист утверждал, что есть и они (о легенде, правда, ни одним словом не обмолвился). Вернее, не камни вовсе, а красные кристаллы минерала авдиолита, которые ищут «подпольные» старатели, намывающие за сезон на несколько тысяч долларов. Их заброшенные шурфы с нехитрым самодельным оборудованием для промывки грунта дважды попадались нам в наших скитаниях по горам. Настоящая романтика в духе золотой лихорадки из ковбойских фильмов – мне это по душе. И если я нашел свой край земли и приключения Джека Лондона, то и Женя тут не был обделен. Места, которые мы посетили, по утверждению уфологов (уфология - наука о необъяснимом и непознанном), являются сплошной аномальной зоной. Местные коренные жители издревле иногда впадали в состояние транса и разговаривали на никому не понятном языке, а то и вовсе становились как зомби и уходили в тундру. Учеными здесь были обнаружены культовые сооружения, плиты с таинственными знаками, колонны, остатки астрономической лаборатории и геоглифы – огромные земляные изображения. Все это указывало на следы древней цивилизации Гиперборея, которая находилась на Кольском полуострове более десяти тысяч лет назад. Самого Куйву уфологии расценивают как символ, несущий инопланетянам послание вернутся к погибшей цивилизации. Как после такой информации мой спутник Фокс Малдэр мог спать спокойно! Он тут же загорелся идеей снять здесь на основе реальных событий очередную серию X-files и даже начал писать сценарий для Голливуда еще там, в отеле «Palm Beach», на дальнем острове оленеводов.
Мы бродили по этим горам еще три дня, прежде чем спустились и уплыли к поселку. Можно было бы много писать о том, как звенит в ушах тишина, когда ты накрыт туманом, и как красива речка в бирюзовых берегах, и как пахнет лиственничная хвоя, нагретая солнцем. А можно было бы писать о том, как противно кричат будящие тебя по утрам белые куропатки, как твердо спать на голых камнях и как мы жалели о том, что не коренные лапари, когда внизу у речки в нас заедали комары. Но нельзя только читать об этом всю жизнь, нужно приехать, и самому попробовать вкус Севера, потому что это не Крым и даже не «Мальборо» кантри.
Проснувшись в поезде после долгого сна, я почувствовал, что какая-то твердая «штука» больно давит мне в ребро, перевернувшись на спину, я достал из кармана рубашки кусочек зеленого, в желтых прожилках, кварца. Я вертел его в руках и думал о дочке косматого геолога, которая мне его подарила. Камешек прилетел с ней Поноя самой большой реки в этих местах. Там, в отдаленном поселке Чальмны – Варрэ, куда нет дорог и можно добраться только вертолетом или по реке, она с отцом прожила две недели. Спала в палатке, питалась почти исключительно рыбой (которую сама и ловила), рубила дрова, воевала с комарами - короче, вела тот же образ жизни, что и мы - и ей понравилось! Ей, студентке из Питера, которая уж точно должна отдыхать в Крыму на дискотеке, понравился Север! Она взахлеб рассказывала мне в автобусе, как видела с вертолета медведя, оленей и волков, и как вытащила на спиннинг своего первого сига, и как бродила по горам… Я подарил ей фиолетовый кварц с Ловозера. А когда мы вчетвером стояли на ЖД вокзале, я уговаривал в сторонке Женю купить билеты до Питера и наплевать, что потом не хватит денег на билеты до Минска – доберемся «автостопом». Женя смерил меня критическим взглядом и ответил, что тоже больше недели не видел никого кроме меня, и что тоже одичал, но не так сильно, как я. К тому же она одна, и что еще хуже, с папашей геологом, а они ребята крепкие. В Питер мы так и не поехали. И я лежал на верхней полке и разглядывал кусочек зеленого в желтых прожилках кварца.
Всю обратную дорогу очень хотелось кушать, очень. Подорожавшие почему-то билеты и местные таксисты (из Ловозера опять пришлось брать такси до Ревды) совсем лишили нас денег. Наше продуктовое НЗ на поезд пришлось вскрыть еще раньше, и теперь это звонко отдавалось пустотой в животе. Соседка снизу ломала жареную курочку и нарезала свежие огурцы, а я на верхней полке захлебывался слюной от запахов и отворачивался лицом к стене. Главное, внушал я себе, не думать о копченом сиге и двух налимах, что я выменял на свои часы «электроника» во время стоянки на станции Медвежья Гора – это сувениры домой и они глубоко в рюкзаке. Чтобы отвлечься от мыслей о еде, я взялся писать этот рассказ, но там, в поезде, все воспоминания сводились к котелку с гречневой кашей и виртуальному котлу оленины. Я стал смотреть в окно, но долгий тоскливый взгляд оголодавшего «хищника» то и дело останавливался на пол-литровой банке, в которой соседка везла двух аквариумных рыбок. Ухожу от греха подальше в тамбур и прикуриваю очередную «беломорину».
С.Т. 11.22.06.