Рождество я решил провести в своей любимой Праге.
Живу в Америке, занимаюсь журналистикой, потому и объехал полсвета, а теперь, являясь владельцем небольшой газеты и приличного капитала, могу располагать своим временем и временем своей любимой, не завися от редакторов, начальства и прочего.
Рождество в Праге... Давняя мечта. И встретить его здесь я решил со своими друзьями из Парижа, и моей подругой, которая сначала решила заехать к ним, а потом уже все вместе мы соберемся здесь. Но они приедут попозже. А я, наоборот, решил выехать пораньше, побродить по Праге, Карлову мосту, навестить своего пражского друга- художника. Замечательные планы!
Они практически уже начались сбываться, как вдруг, направляясь в гости к своему другу, я ухитрился сломать ногу прямо во дворе его дома.... Ну, и, как водится, дальнейший сценарий известен - скорая, операционная. И вот я, упакованный в гипс, лежу в одной из лучших больниц. Почти на Карловой площади, на улице Неможница (или Немоцница) в больнице Карлова университета.
У них в Праге, куда не посмотри - сплошной Карл. Карлов мост - замечательный. Карлова площадь - тоже вполне приличная, Карлов университет - старейший. И больница этого самого университета - тоже старейшая, но напичканная суперсовременной техникой, и врачами-профессионалами. Что-то я пою всем похвальные рождественские гимны - наверно, потому что нога разболелась. Лежу я один, но в палате на двоих. И каждый день меня навещают художник с подругой. А вот парижские приятели вместе с моей подругой приедут только через недельку-другую. Мы так и договаривались, собственно говоря, а вот о покалеченной ноге я им сообщать не стал. Успеют еще узнать.
Итак, я лежал себе в больнице, нога болела, как ей и полагалось, домой меня не отпускали. Не то, чтобы домой, но в гостиницу, где я остановился. Правда, мой друг, во дворе у которого я и сломал ногу, старался меня всячески развлекать рассказами, книжками и прочими мелкими дозволенными радостями.
Но вот мое одиночество и кончилось - в палату поместили второго больного. Со сломанной рукой. У него начались осложнения после операции, и его доставили из дома снова в больницу. Сначала я загрустил - чешский все же выучить не смог, хотя в Праге бывал не раз. Однако оказалось, что судьба у моего соседа потрясающая. Англичанин по рождению, да еще и с солидным капиталом, доставшемся от родственников, он стал летчиком.
Приехав как-то лет в тридцать в Прагу, он влюбился в очаровательную Милену, и резко переменил свою жизнь. Развелся со своей английской женой, оставив двух детей, переехал в Прагу, женился на Милене, устроился летчиком, хотя вполне мог бы жить на проценты от своего капитала. Чем-то он мне напоминал Сент-Экзюпери. И внешне, и внутренне. Мы с ним много разговаривали - слава богу, английский у него и у меня родной язык. Милена приходила каждый день, и украшала нашу жизнь в прямом и переносном смысле слова. Она была очаровательна - нежное тонкое лицо с приподнятыми бровями, белокурые локоны, при этом замечательное чувство юмора, неправильный с акцентом английский, но в ее устах это выглядело трогательно. Она была художницей, прекрасно знала историю Праги.
А в нашей палате устроила нечто уютное и вполне рождественское, хотя, что можно устроить в больничной палате. Каждый день она приносила альбомы по искусству - для меня. И замечательную домашнюю еду для нас со Стивом. Хотя здесь он звался Стефаном. Тоже не очень понятно - мне казалось, что это польское имя.
Через пару дней она пришла не одна - с ней был высокий грузный человек, сразу схвативший Стива в охапку, так что тот закричал: постой, черт, ты же мне опять руку сломаешь! Здорово, что прилетел.
Это был Джордж - давний приятель Стива. Они дружили в молодости в Англии. Вместе основали какую-то компанию, и дружба продолжалась годами. Джордж приехал с документами, которые Стив должен был подписать.
-- Мог бы отправить по почте, по факсу....Нет, Джордж лично хотел повидать Стива, страшно огорчился, что тот сломал руку, собирался праздновать с ним Рождество. Но дела отзывали его в Англию.
-- Стив сказал, что просмотрит документы позже - особой срочности он в них не видит. Да и подписать пока ничего не может. В крайнем случае, потом оформит доверенность на Милену. А, в общем, к черту дела - главное, что они свиделись, и жаль, что Джордж уезжает - мог бы вполне весело провести Рождество в больнице с ним. Миленой и со мной. Мы все проговорили до вечера.
-- На следующий день Милена появилась в больнице с новыми салфетками и очаровательными керамическими баночками с соленьем и вареньем. Странное сочетание, но Стив любил всяческие маринады, а варенье просто обожал.
-- - Что за баночки-горшочки, - спросили мы дружно. - Это было нечто, расписанное глазурью, с крышечками.
-- - Это Джордж оставил тебе в подарок, - сказала Милена., - чтобы вы тут веселились в палате время от времени.
-- Мы и веселились, но недолго. К сожалению, состояние Стива начало ухудшаться.
-- И дело даже было не в переломе - что-то разладилось у него в организме.
-- Врачи затревожились, предприняли грандиозное обследование, каждый день приглашали все новых специалистов. На всякий случай проверили даже еду, которую приносила Милена....
-- - Это уж совсем смешно, - сказал Стивен. И был прав. Все оказалось в порядке.
-- Мы с ним рассказывали всякую чепуху, детские и взрослые истории, говорили о своей работе (он о своей, я о своей). Оба успели много повидать в жизни. Я сказал, что наши с ним жизни сплошной сюжет для романа. Или детектива. А как, кстати, он относится к детективам? Он оказался любителем Агаты Кристи, Милена детективов вообще не любит, дети в Англии в детстве увлекались, но скорее приключениями, а вот его друг Джордж в юности мечтал написать детектив о безупречном и нераскрытом убийстве.
-- - И что? - спросил я.
-- - Ничего, - ответил Стив. - Мы с ним попробовали придумать массу вариантов. Но оказалось, что все это уже использовали авторы детективов - та же Агата Кристи.
-- Разговоры разговорами, но Стиву становилось все хуже. Он уже не вставал с кровати, большую часть времени лежал под капельницами. Как-то, попытавшись улыбнуться, он мне сказал: Пожалуй, пора писать завещание...
Что на это ответишь. Мысль о завещании - мысль о смерти. Мне не хотелось, чтобы он думал о смерти. Я решил свести дело к шутке.
-- - Мне казалось, - сказал я, - что вы – англичане - такие педантичные, что пишете завещание, чуть ли не в день своего рождения.
-- - Увы, - сказал он, - вероятно, я легкомысленный тип. И все же... на всякий случай...
-- Напиши - я тебе продиктую, и позовем врача - он и ты заверите мою подпись, а так же, что я нахожусь в здравом уме и твердой памяти.
Писать особенно было и нечего. Все свое состояние он оставлял Милене и детям. Сделал неловкую попытку отписать что-то мне, но я объяснил, что и своих денег хватает, а, кроме того, я не смогу тогда быть свидетелем. Он не унимался: " Тогда я подарю тебе свой дневник - представляешь, всю жизнь его вел. Но... по-английски, так что Милене он ни к чему. Разрешаю использовать материалы для твоей книги - ты же у нас пишешь - вдруг для какой-то вставки пригодится. Он у меня в тумбочке. Только условие - Милене о завещании ни слова. И адвокату звонить не будем".
-- Завещание было подписано, упрятано куда-то в тумбочку, и я надеялся, что все это не пригодится в обозримое время.
-- Увы, все произошло довольно быстро.
Как раз, когда Милена была в палате, вокруг суетились врачи, он пришел в сознание, сказал ей: Я люблю тебя. Отдай Рику дневник и картину... тут он стал задыхаться, врачи вызвали реанимацию. Но оказалось уже поздно...
На следующий день Милена явилась в больницу, собрала вещи Стива, отправилась к врачам. О чем-то с ними поговорила. Пришла ко мне и решительно сказала, что забирает меня к себе. Нечего мне одному оставаться в больнице. Да и ей сейчас тяжело оставаться в квартире одной. Единственный с кем она сейчас может быть - это я. И ей важно доверие, которое питал ко мне Стив.
Спорить я и не собирался. Приехал мой друг художник. И они вместе перевезли меня в квартиру Стива и Милены. Теплый, уютный дом, с картинами на стенах, с мансардой, цветами, книгами. Просторно, с уютными уголками и закоулками. Здесь явно проявились ее таланты дизайнера, А угловые диванчики в каждой комнате оказались просто созданными для моей загипсованной ноги.
Но сама Милена держалась так, что становилось страшно. Выглядела приветливой, дружелюбной. Улыбалась, как будто не было этой неожиданной смерти и завтрашних похорон. И только ночью я услышал из соседней комнаты сдавленные жуткие рыдания.
На похоронах, как я понял, было огромное количество народа, но в дом после этого, вопреки всем обычаям, она не пустила никого. Только моего друга-художника Карела.
Мы выпили вместе, потом она поставила на стол чашки с чаем и вазочку с вареньем. Не так. Сначала она машинально положила варенье в те керамические кружечки с глазурью, в которых приносила варенье в больницу. Потом опомнилась, переменилась в лице. Переложила варенье в хрустальную вазочку, взяла в руки керамические кружки, и мне показалось, что сейчас она швырнет их об пол. Но она справилась с собой и протянула их мне.
Пусть у вас они останутся в память о нем, - сказала она. - Я все равно не смогу их больше видеть. Да, его дневник. Он просил его отдать вам, Рик. Он же сказал мне это перед...
Она остановилась, выбежала из комнаты. И вернулась с плотной тетрадью в коричневой обложке.
Невеселый был вечер. Перед уходом Карел сказал мне: Ты бы позвонил в Париж своей Лане. Они ведь завтра приезжают сюда. Надо бы их встретить. Ладно, я сам встречу. Их везти в гостиницу, или сразу сюда?
-- О. Боже, я же ничего не говорил им про сломанную ногу, и все прочее... Они - то думают, что я тут развлекаюсь, болтаясь по Праге. Наверно, пора перебираться в гостиницу! - сообразил я.
-- - Нет, - сказала Милена. - я очень прошу побыть со мной еще хоть пару дней. Может, они смогут приехать сюда. Места много.
-- - Абсурд, - подумал я. - Им, радостным и настроенным на веселье, делать здесь
-- совершенно нечего. Через два дня Рождество. Ладно. Посмотрим. Ее сейчас тоже нельзя
-- оставлять.
-- Короче. Мы договорились, что Карел встретит их, отвезет в гостиницу, подготовит морально и привезет сюда.
-- На том мы и расстались.
Рождество мы провели все вместе. Одарили друг друга подарками. Карел принес Милене свою картину, моя подруга изумительно связанную шаль. Подруга - у меня умеет все, и время от времени я обнаруживаю в ней все новые таланты. Люк с Мартиной бутылочку отличного французского вина, и свою новую книгу.
. Елка, свечи, за окном праздничная Прага. Но наш праздник был невеселым. На стене висел портрет Стивена. И все же мы пытались развеселить Милену. Как могли. В доме нашлась гитара и Мартина пела французские песни.
Часть вторая
После Нового Года все разъехались - Люк с Мартиной в Париж. Моя Лана в наш дом в Америке - у нее были срочные дела, а я решил пока остаться. Мне почему-то казалось, что что-то еще может произойти, и Милене понадобится моя помощь.
И в самом деле, через несколько дней, и неожиданно Милену вызвали к юристу.
Я и Карел пошли с ней, как группа сопровождения и поддержки. Хороша поддержка - я на костылях.
Оказалось, что дело касается завещания.
- Какое завещание? - удивилась Милена.
Тут я выступил вперед, рассказал, что мы со Стивом составили в больнице завещание и вместе с врачом подписали его...
-- Не знаю - не знаю, - сказал адвокат. - О завещании, про которое вы говорите, я слышу первый раз. Мы считали, что вообще никакого завещания нет, а ко мне поступили два завещания из Англии. И что удивительно, они составлены с разницей в несколько дней - два года назад
- Верно, - сказала Милена. - Он был в Англии как раз два года назад, навещал детей, но о завещании не говорил ни слова. Странно.
- Мне тоже эти завещания показались странными, - продолжил адвокат. - В одном Стив оставляет большую часть состояния детям и первой жене, а небольшую часть вам. Во втором он передает свои акции Джорджу, оставляет ему же некий капитал для детей, и назначает его опекуном.
- Посмотрите, - обратился адвокат к Милене - это подпись вашего мужа?
- Да, конечно, но он в жизни никогда даже и не думал о завещании.
- А мог бы, - заметил адвокат, - если учесть его профессию. А здесь - он протянул ей бумагу - здесь тоже его подпись?
- По-моему, да, - совсем растерялась Милена. Потом расплакалась
- Да, Бог с ним, с завещанием - сказала она, - Для меня все это уже не имеет никакого значения.
- Мне это все сразу не понравилось, - сказал адвокат. - Если нет другого завещания, следует обратиться в полицию. Но вы ведь что-то сказали о последнем завещании, - посмотрел он на меня. - Где оно?
-- Я не знал. Знал только, что подписали его мы с врачом, и мог рассказать суть.
- Это мы все проверим, - сказал адвокат. - Думаю, что придется привлечь полицию. И нужно будет вызвать врача, который подписывал завещание вместе с вами.
Милена вообще отказалась иметь со всем этим дело - ее горе было глубоко и неподдельно.
--
Мы встретились с адвокатом и врачом. Врач подтвердил, что все было именно так, как я рассказал, но само завещание исчезло. Два новых завещания отдали на экспертизу. И тут выяснилось, что подпись Стивена была подделана. Чего впрочем, я и ожидал. Что-то мне не понравился этот Джордж, который даже на похороны не приехал, а завещание аккуратно выслал.
Ну, вот и все. Пора уезжать. Собирая свои вещи у Милены, я наткнулся на дневник Стивена. Спросил у Милены, не хочет ли она его оставить себе, но она заявила, что последняя воля Стивена, который хотел, чтобы дневник был у меня. Его воля для нее важнее всего. Ночью я взялся за дневник. Начав его читать, я не мог уже оторваться. Сначала детские записи, первая любовь. Книги, которые он читал, подвиги, к которым стремился. Первые слова детей, полеты, встреча с Миленой, дружба с Джорджем - пылкая в юности, почти формальная в конце... Мечта о фильме, который он хотел бы снять. Преклонение перед Сент-Экзюпери...
Я неловко перелистнул страницу, и дневник упал на пол. Из него выпала бумага. Я поднял ее. Да. Конечно. Это и было оно - завещание.
Часть третья.
Прошло время. Мы с Миленой - перезванивались, звали ее к нам в гости в Америку, но так получилось, что первыми к нам приехали те самые парижские друзья. Я рассказывал уже о них.. Мой друг Люк - бывший сыщик, сделавшийся писателем, и его жена Мартина
Они приехали ко мне, как раз через год после этой всей истории, свидетелями которой они в некотором роде являлись, и как-то мы с ними разговорились о тех печальных событиях. Я рассказал им, что дневник меня настолько заинтересовал, что я уже начал писать книгу о Стивене. Дневник, и керамические стаканчики - вот все, что у меня осталось от ...
- А кстати, - заинтересовался друг, - что же оказалось с теми завещаниями?
- Все понятно, исходя из человеческой природы, - сказал я. - Джордж, узнав о смерти Стивена, решил, что это неплохой способ прибрать к рукам контрольный пакет акций Стивена, а заодно и кусочек состояния.
- А дети? - спросил друг, - они не замешаны в истории со вторым завещанием.
- Нет, конечно, они же еще несовершеннолетние. Это их мать. Она тоже захотела какой-то компенсации, и попыталась получше обеспечить детей и себя, любимую. Беда в том, что эта идея пришла им в голову почти одновременно, каждый из них был твердо уверен, что Стивену и в голову не пришло бы писать завещание, вот они и подсуетились, как только узнали о его смерти. Кстати, по поводу подлога там были уже после какие-то судебные выяснения, плохо кончившиеся для Джорджа, и, более или менее, сошедшие с рук бывшей жене. В конце концов, дети и так получили свою долю. А с ней, практически, разбираться не стали. Тем более что последнее завещание вошло в силу.
- И все же здесь что-то не то, - задумчиво сказал мой приятель. Вероятно, в нем взыграло его прошлое детектива.
-Расскажи-ка мне еще немного про этого Джорджа.
Я рассказал, что вспомнил. Что писал о нем Стивен в дневнике, и как он приезжал в больницу, а Стивен не подписал какие-то бумаги - может, тогда Джордж и решил воспользоваться его смертью, чтобы получить всю компанию.
- А что-то ты рассказывал, что они спорили об идеальном убийстве.
- Да, школьная чепуха. Решили переплюнуть Агату Кристи. Но... не вышло.
- Ты уверен? - спросил приятель. - Ведь по сути дела был только один человек, который мог выиграть от смерти Стива - это Джордж.
- Но он же не знал, что Стив заболеет. Не он же ломал ему руку.
- Но ведь и ты говорил, что Стив умер не от сломанной руки, а от каких-то осложнений.
- Нет, тогда Джордж вел себя благородно. Прилетел. Навестил. Привез подарки.
- А ухудшение у Стива наступило до или после приезда Джорджа?
Я задумался. Действительно, Стив ведь был еще совершенно бодр, когда был Джордж. Он ходил по палате, еще и мне помогал, чем мог.
- Нет, - решительно сказал я. - Это глупости. Он и был-то всего пару дней, и яду Стиву явно не подсыпал.
- А какие подарки он привез?
- Да, ерунду, глиняные горшочки с глазурью - Милена потом Стиву приносила в них в больницу варенье. И что-то еще. А после смерти Стива отдала их мне - ты же их только что видел - на полке.
- Покажи-ка...
Они и впрямь были очаровательны - никак не могу придумать, как их назвать - горшочки, или стаканчики, или баночки, но с крышечкой, и покрытые замечательной глазурью.
- Варенье, - задумчиво произнес он. - А что еще в них можно было приносить?
- Не помню уже. Кажется, какие-то маринады, или соленья... Стив их обожал. Но ты это брось - врачи проверили все, чем питался Стивен.
- И варенье?
- А что проверять варенье? Варенье - варенье и есть.
- Смерть от маринадов? - засмеялся приятель, - слушай, а нет ли у тебя медицинской энциклопедии - что-нибудь ведь там найдется о пищевых отравлениях, давай посмотрим...
Ерунда какая-то. Но энциклопедия в доме нашлась, и приятель углубился в нее.
Он долго листал ее. Потом остановился. Потом закричал: иди сюда! Я подошел. Вот оно.
Отрывки из медицинской энциклопедии:
"Хлориды, сульфаты и окись цинка могут возникнуть при хранении пищевых продуктов в цинковой и оцинкованной посуде. При цинковом отравлении наступает фиброзное перерождение поджелудочной железы....
Нельзя пользоваться цинковой посудой и эмалированной с отбитой эмалью, столовой и чайной посудой с отбитыми краями....
...варки сахарного сиропа в сильно
ОТРАВЛЕНИЕ СВИНЦОМ
...Возможны бытовые отравления свинцом при употреблении варенья или маринадов, хранящихся в глиняной посуде, покрытой свинцовой глазурью"
Он захлопнул книгу, и мы с ним установились на горшочки, ярко сверкавшие глазурью.
- Я думаю, что это не все, - задумчиво сказал Люк.- Что-то он туда еще, конечно, подбавил, но это проясняет дело.
- О, Господи! Знаешь, - сказал я, - не нужно Милене знать об этом. Она ведь приезжает сюда на Рождество. А мысль о том, что она сама в этих горшочках... я не стал договаривать.... - И потом, это абсолютно недоказуемо.
- Насчет Милены, ты, конечно, прав, - согласился Люк. - Она об этом знать не должна. Но я за это возьмусь.
эпилог
Прошел почти год.
Мне позвонил Люк из Парижа.
-- - Я добил все-таки это дело!
-- - О чем ты!
-- - Ах, да. Я же тебе ничего не рассказывал. Но меня так тогда потрясла история смерти твоего друга, и эти дурацкие горшочки, что я продолжил расследование. Связался и с Лондоном и с Прагой. Провели настоящее расследование. Конечно, дело было не в горшочках. Мы вышли на....тут он сделал паузу, давая мне время проявить сообразительность.
-- - на Джорджа! - предположил я.
-- - Это само собой. Но мы вышли и на врача, который лечил Стива. Вскоре после смерти Стива (а я полагаю, что до), он получил наследство. Уволился с работы и уехал. Короче, он был подкуплен Джорджем, потихонечку травил Стива, а в момент, когда тому стало плохо, и вызвали реанимацию, до их прихода он успел сделать укол. Стива погубил пузырек воздуха, и это не было обнаружено при вскрытии. То ли реаниматоры много своих средств употребили, то ли патологоанатом тоже был в этом замешан. Врача уже разыскали. И связь его с Джорджем доказана. Следствие идет, скоро закончится – как раз к Рождеству.
---
- А ты знаешь, - спросил я Люка, что к Рождеству к нам, как и в прошлом году, приезжает Милена?
- Знаю, я и сам хотел к вам напроситься.. Я звонил Милене. Мне, конечно, никогда не сравняться с погибшим Стивеном, но…
- Жду, - коротко ответил я
Приближалось Новое Рождество.
--