І. Ловушка для мух
Мама звала его Сережа, но для всех остальных он был Лиса. Не дурно, если считать, что после окончания средней школы он мог остаться на всю жизнь Склизом. Склиз - именно такой кличкой наградили его во время столкновений на школьных переменах, где ему удавалось ускользать от агрессивно настроенных одноклассников, которые обычно были на голову выше. В детях есть эта садистская жилка: поиздеваться над тем, кто выделяется из основной толпы. Сереже доставалось больше всего, так как он был самый низкорослый среди всех параллельных классов. Но был он и самый изворотливый. Иногда подтверждением его победы становился бессильный плевок вдогонку, когда он буквально просачивался сквозь недружелюбные объятия очередного запыхавшегося и злого охотника из среды одноклассников, бессильного в своих воинственных побуждениях. Так он и оставался Склизом до самого выпуска, хотя к тому времени уже практически догнал всех своих бывших обидчиков в росте и его давно никто не трогал. Склиз трансформировался в Лису, начав работать водителем на грузовых машинах. Ему, как ни кому другому, всегда удавалось подхалтурить безнаказанно и начальство никогда ничего не знало о его “левых” рейсах. Да, в этих ситуациях ему не приходилось особо мудрить, он просто просчитывал все до мелочей и заметал за собой следы. И так изо дня в день - Лиса жил по законам циничного и рационального мира животных.
Вот и сегодня никто, кроме одного из немногочисленных жителей Лесных полян, некоего господина Папинаки, которому он помог перевезти мебель из городского магазина, даже не догадывался, что он в это утреннее время едет по старой Гужевой дороге, через лес, отделяющий Лесные поляны от города. Он неплохо заработал, так как Лесные поляны хоть и принадлежали Пустошенскому району, лежали за чертой города, в двадцати минутах езды по новой трассе. В заднем кармане его джинсов, рядом с большим складным ножом и зажигалкой, лежала сложенная пополам пятидесятидолларовая купюра и визитная карточка, оказавшегося достаточно щедрым лицом, господина Папинаки, заверившего Лису, что перевозить мебель из города в Лесные ему приходится часто...
Лесные поляны являли собой комплекс построенных на лечебных водах оздоровительных лагерей, вокруг которых ютились частные домики и несколько жилых многоэтажных построек. Все это находилось непосредственно среди леса, несколько прореженного в этих местах, но все же сохранившего практически полностью свою дикость и девственность. Я в то время еще ездил к своей будущей жене в эту глушь, и мне не раз приходилось сталкиваться со всем спектром проблем ожидающих человека, который направляется в Лесные поляны, или собирается их покинуть. Единственным общественным транспортом, обслуживающим этот маршрут, был трамвай. Зачастую он ломался среди леса, и все его пассажиры продолжали путь в город пешком по шпалам. Однако с некоторых пор даже это путешествие по лесу потеряло всю свою привлекательность. Причиной тому стала серия жестоких убийств в районе заброшенного Дальнего кладбища, расположенного в центре леса, возле трамвайного пути. Последняя жертва была найдена во втором вагоне трамвая, пришедшего из Лесных. Убийца в этот раз был не по-человечески жесток. У бедняги были переломаны все кости, словно им играли в баскетбол. Его голова, отрезанная выдвигающейся стеклянной форточкой, лежала у трамвайной насыпи возле Пожарной каланчи. Когда она была обнаружена, осы и муравьи уже во всю хозяйничали в ее раскрытом рту. Тело же, оставшееся в вагоне, было прибито к креслу тремя металлическими колышками, вытащенными из могильной ограды, и сплошь покрыто глубокими рваными ранами, сильно напоминающими следы когтей большого животного. Сам салон, исполосованный струями брызгавшей крови, походил на маленькую выездную бойню, а форточка, которой отрезали голову застряла в пазу, защемив свернувшиеся шнурки артерий и осколки раздробленных костей позвоночника.
После этих событий, я старался возвращаться домой засветло, а вагонная толкотня действовала на меня ободряюще. Я перестал гулять со своей будущей женой по лесу и уж конечно ни за что бы не отправился собирать грибы - как мы это делали не раз - в окрестностях старой Гужевой дороги, хотя там их всегда было больше всего. Говаривали, что эта дорога живая и что она уже не однократно меняла свое направление. Год за годом она становилась все длиннее и ухабистее, хотя по ней давно никто не ездил, а те ее двести-триста метров, которые некогда выходили из леса со стороны городской черты, исчезли совсем, как будто дорога развернулась и стала медленно уползать в глубину леса, в направлении Дальнего кладбища. И что самое странное - эта неезженая дорога совсем не думала зарастать, хотя по обыкновению заброшенные лесные дороги очень скоро осваивает крапива и другие сорняки.
Лиса не знал ничего этого, а если бы и знал, то ему было бы глубоко наплевать на дурную славу здешних мест. Дорога была указана, как самая короткая и удобная в его положении. Через минут пятнадцать небыстрой езды он рассчитывал оказаться в городской черте и плотно позавтракать в первом же кафе. Утреннего кофе было не достаточно, и голод уже давал о себе знать.
Резиновый Микки Маус болтался из стороны в сторону, прикрепленный к зеркальцу над лобовым стеклом. Надавливая на педаль сцепления, Лиса, перед тем как ухватить рычаг передач, дал смешному мышонку щелчок и громко засмеялся. Он был в отличном настроении, и не придал значения тому, как потемнел и сгустился лес, отталкивающий солнечные лучи кронами деревьев. Собравшись в очередной раз щелкнуть Микки, Лиса почувствовал зудящий укол в щеку.
“Так, комары начали завтрак! Интересно, а что они едят в этой глуши, когда я здесь не езжу - иными словами, что они жрут всегда? Наверняка привыкли потреблять всякое дерьмо!”
Новый укол.
“О, да вас тут не мало! Сколько же вы воздерживались?”
Лиса стал поднимать стекло и краем глаза посмотрел в зеркало на свою щеку. Вот тут-то и случилось это: громкий хлопок. От неожиданности он нажал на газ. Руль буквально вырвало из руки и вывернуло вправо. “Прокол!” - мелькнуло в голове. Заднее колесо подскочило, подминая что-то под себя. Он выжал сцепление, одновременно надавливая на тормоз и включая нейтралку. Машина развернулась практически поперек дороги и остановилась покачиваясь. Он сидел ошарашенный, судорожно сжимая руль.
“Ты прокололся!
Потому что, когда ты поставишь запаску, тебя уже хватятся на работе!
И когда ты приедешь...
Приедешь в том случае, если это только переднее колесо!
Ведь ты же почувствовал, что твое заднее колесо тоже вляпалось!
А запаска-то у тебя одна... И в данной ситуации слово “один” тебе также желанно, как и страшно - так что молись своему Микки, чтобы это было только переднее колесо!”
Он подпрыгнул на сидении. Машина качнулась вправо и вперед. Он почувствовал струйку пота, скользнувшую из-под подмышки.
“Пока что не слишком радуйся, но кажется, все обойдется одним колесом. Перед тем как явиться пред светлы очи своего шефа, ты еще успеешь перекусить.”
Он открыл дверцу и выпрыгнул на дорогу. На одну секунду, всего лишь на одну секунду, ему показалось, что дорога скользнула под него, услужливо ловя его ноги, как бы опасаясь, что он может с нее сойти.
“А даже если и так, то все равно ты бы с нее не сошел - машина стоит поперек этой чертовой Гужевой дороги!”
Он стукнул пару раз ногой по неровной утрамбованной почве.
“Твердая - домкрат хорошо станет!”
Отгоняя комаров, Лиса повернулся к кабине и вытащил из-под сидения домкрат.
“Вот, опять что-то произошло, стоило тебе повернуться к лесу спиной...”
Действительно, он почти почувствовал, как зашевелилось за ним пространство. Он резко развернулся: дорога стала шире.
“Или нет?.. Но ведь только что заднее левое колесо твоей машины стояло на покрытой толстым слоем опавшей хвои почве, а теперь оно на дороге...
А что, разве дорога не почва?..
Земля, та же самая земля, что и кругом, в том же самом лесу, но... но она какая-то чертовски опрятная, будто ее кто-то подметал еще сегодня утром! Ни одного палого листа, ни одной обломавшейся ветки... Да она идеально чистая, не смотря на то, что полна рытвин и канав!”
Лиса осторожно заглянул под переднее левое колесо: никаких следов его аварийного торможения не было и в помине! Правое колесо впилось в дорогу, подмяв под себя пожеванный блин резины, но и возле него Лиса не увидел ничего особенного, свидетельствующего о том, что еще пару минут назад его машина, словно раненое животное крутилось на месте.
Лиса отмахнулся от все больше наглеющих комаров.
“Ты потеешь, ты их приглашаешь...
Есть от чего вспотеть: ты проехал по этой чертовой дороге ни оставив ни единого следа, буд-то тебя тут и не было! Буд-то ты Иисус Христос! Может, стоит попробовать походить по воде или хлопнуть в ладоши и сказать: машина, твое колесо цело!
...Но ты же не летел по воздуху и доказательством тому служит пробитое долбаное колесо! А может ты здесь вовсе не причем, может любой след на этой Гужевой дороге затягивается, как рана...
... на теле оборотня?
Да, легче представить, что ты все же Иисус и все же летел по воздуху!
Но колесо... Тогда где же следы! Где чертовы, следы ТВОИХ колес!!! Может, ты ехал не по дороге, а по обочине?..”
Лиса с надеждой впился взглядом в обочину, которая была метафизична и имела место только в его воображении. На самом же деле между дорогой и лесом существовала абсолютно конкретная граница “дорога-лес”, без всяких постепенных переходов.
“Как будто лес боится ступить на дорогу...
Давай-давай, понавыдумывай всякое дерьмо, у тебя полно времени, чтобы думать на отвлеченные темы! Да разве тебе не до задницы, где твои следы: на дороге полно других рытвин и пока что удовлетворись этим! Может здесь грунт особый, может, когда ты поменяешь колесо и продолжишь свой путь в заветный город, тебе придется посильнее жать своим тощим задом на сидение, дабы остались хоть какие-то следы”.
Пронзительное жужжание залетевшего в ухо комара отвлекло мысли Лисы от дороги. Он, было замахнулся правой рукой, но вовремя вспомнил, что держит в ней домкрат. Быстро замотав головой, он обошел спереди машину, мимоходом плюнув в решетку радиатора - на машину он тоже начинал злиться.
Правое переднее колесо напомнило Лисе искромсанную вилкой яичницу-глазунью, и его желудок сразу отреагировал на это непроизвольное сравнение утробным урчанием.
Лиса уже вставлял уступ домкрата в паз, когда его внимание привлекло необычное положение правого заднего колеса: оно чуть-чуть приподнялось над дорогой, и под ним был просвет и еще что-то, разрезающее просвет на две горизонтальные полоски. Он резко поднялся с колена, уже понимая, что одним колесом ему не отделаться, но все еще надеясь, что виной всему его чрезмерная мнительность. Он забыл про комаров и дорогу и все, что чувствовал, делая три шага в сторону заднего колеса, это была ярость. На его рубашке под руками и на спине, в считанные секунды появились темные пятна, а пятидесятидолларовая купюра в заднем кармане его джинсов начала терять свою форму, слипаясь с визитной карточкой господина Попинаки.
Под колесом что-то было и, судя по всему, это что-то было и в колесе. Оно проткнуло покрышку и теперь, выполняя роль пробки, по прихоти природы, а может и кого-то еще не давало злополучным атмосферам вырваться наружу. Плотно прижатый весом машины к земле предмет цилиндрической формы, бог весть откуда взявшийся на идеально чистой Гужевой дороге, поставил жирный крест на всех надеждах Лисы. Следующие за этим пару минут Лиса в бешенстве бил кулаком в борт своей машины, визжа во всю глотку самые извращенные ругательства и не замечая, что кровь с его разбитых пальцев размазывается по брезентовому тенту. Когда он остановился, тяжело дыша и сплевывая пену, темные круги на его рубашке практически полностью слились в одно большое безобразное пятно. Он безразлично отмахнулся от комаров, все еще продолжая смотреть на злополучное колесо.
“Все, приплыли! Закрывай машину и иди в...
Иди туда, куда ближе.
А куда ближе? Ты хоть представляешь, сколько ты уже проехал?
Лучше всего вернуться обратно. В том направлении ты уверен на сто процентов. Пешком - минут тридцать, не больше.
А что потом? Потом ты находишь господина Папинаку и бьешь ему морду...
Нет дружище, ты не бьешь ему морду, а очень вежливо просишь его помочь тебе в этой неординарной ситуации. Ну а если он откажет, то тогда уж точно...
Ничего подобного, ты снова его просишь, еще раз, еще раз, ЕЩЕ РАЗ!..”
Лиса резко и зло ударил потерявшую всю свою ценность машину. Колющая боль в руке заставила его вскрикнуть, и практически рассеяла, начинающий было опять накапливаться импульс бешенства. Его правая рука довольно серьезно кровоточила в тех местах, где с костяшек пальцев была содрана кожа. Лиса медленно опустился на дорогу возле колеса и сел, скрестив ноги. Он устало посмотрел на комаров, которые, как только он замер, стали опускаться на его руки.
“На твоих руках довольно много крови, но эти маленькие сволочи не хотят ее, им обязательно нужно проткнуть твою плоть. Это входит в ритуал их застолья! Они протыкают тебя также, как это дерьмо проткнуло колесо твоей машины!”
Лиса посмотрел на “нечто”, торчащее из колеса.
“У тебя еще много времени до ночи. Вставай и иди в Лесные поляны. Там ты, по крайней мере, хоть сможешь позавтракать.
...И тебе совсем не интересно, что это за «физическое тело» торчит из твоей дерьмовой покрышки!?
Ты можешь отложить свой поход в Лесные поляны на десять минут и выяснить, ЧТО ЭТО?
Безусловно!
Но зачем, зачем сейчас? Рано или поздно, ты все равно увидишь, что это. А вдруг, как только ты подымешь колесо, покрышка лопнет, и этот маленький говеный предмет переместится в ТВОЕ тело?..
Нет, ты сделаешь все очень аккуратно, достанешь это дерьмо из покрышки, определишь, не принадлежит ли оно господину Попинаке, после чего дашь ему в...
А вдруг ты сможешь ехать на этой покрышке, вдруг все намного проще, чем ты себе представляешь!”
Лиса резко поднялся, не помогая себе руками. Что, если он действительно слишком усложняет ситуацию? Он знал случаи, когда машины месяцами ездили с двенадцатимиллиметровыми гвоздями в покрышке. Чтобы разрешить эту дилемму, достаточно поставить домкрат и поднять заднее колесо. Он посмотрел на домкрат, стоящий у переднего колеса и тут увидел следы.
Свои следы.
Если то, что от них осталось, можно было назвать следами - крошечные полоски вдавленного грунта, похожие скорее на почти зарубцевавшиеся шрамы. И еще он заметил некое движение: буквально на глазах эти полоски рассасывались и исчезали. Как если бы он ходил не по плотно утрамбованному грунту, а по тонкому слою болотной жижи! Еще несколько секунд и вот он уже “никогда не шел к заднему колесу”. Он развернулся назад: маленький, быстро исчезающий кратер - все, что осталось на том месте, где он сидел. Лиса закрыл глаза и потряс головой, разбрызгивая крупные капли пота. Комары тут же взлетели, оставляя после себя на его лице красные зудящие точки. Лиса, чувствуя как сосет под ложечкой, медленно открыл глаза - никаких следов! Ни единого! Как и должно быть на этой долбанной дороге. Он топнул ногой, ожидая, что почва под ней расступиться, как масло, но почувствовал под пяткой жесткий грунт.
“Ты сильно перенервничал и поэтому тебе лучше забыть про следы и не смотреть себе под ноги. Не смотреть, потому что ты можешь увидеть, как они увеличиваются, а это намного хуже уменьшения!
Но ведь они не уменьшались, они затягивались! Затягивались, как раны...
Как раны? Нет, слово “раны” здесь не совсем подходит... Они медленно закрывались, как рот большой хищной рыбы, начинающей засыпать.
Или просыпаться”.
Лиса вдруг понял, что еще ни разу не смотрел вверх, туда, откуда проникал чахлый утренний свет. Мощные стволы сосен, попадавшие в поле его зрения, производили впечатление исполинских античных колон, поддерживающих недосягаемый для простого человеческого существа, испещренный мелкими отверстиями свод храма. Лиса поймал себя на мысли, что эти сосны могут быть полупрозрачными стенами какого-нибудь, созданного природой, ужасного временного лабиринта, выход из которого один - по старой Гужевой дороге.
Чтобы поднять голову вверх, человеку нужно секунду времени, не более. За эту секунду Лиса успел открыть для себя две вещи: как только его взгляд ушел из плоскости дороги, пространство опять зашевелилось. Отвратительно и тошнотворно. И он почувствовал это на себе! Ему показалось, что он стал шире, его голова надулась, подобно воздушному шару, а желудок взбесился и подпрыгнул, как лягушка. Вторым открытием было то, что ветки растущих у дороги сосен, те ветки, которые должны бы были нависать над дорогой, торчат обугленными обрубками и лишь на недосягаемой высоте начинают проявлять признаки жизни. Все это пронеслось по его телу и мозгу во вторую секунду, когда он уже опускал голову вниз. Но то, что он увидел, сразило его наповал: его ноги были неестественно широко раздвинуты, намного шире плеч, а от правого переднего колеса до края дороги стало дальше шагов на пять, так что дорога вполне могла быть двухполосной.
“И если такая же метаморфоза произошла и с другой стороны машины, то эта дрянная дорога может соперничать с шестиполосным стратегическим шоссе!..
Это происходит!
Теперь, когда вместе с гадкой дорогой раздвинулись твои ноги, ты не можешь отрицать, что этого не было!
Но этого никак не могло быть!!!”
Громкий скрежет из-под кабины вывел Лису из состояния легкого транса. Он упал на колени и посмотрел под капот. Деформация переднего моста была бы видна даже дилетанту. Он растянулся и удлинился, будто материал стал нежным, как пластилин. И в то же время в металле чувствовалось чудовищное напряжение, как в чрезмерно растянутой пружине. При этом колеса почему-то не отрывались, хотя было ясно, что нагрузка приложена именно к ним.
“Этого не может быть!
То, что ты видишь, на самом деле не происходит!
Ты заработал пятьдесят баксов и тебе самое время в город!
Ты хочешь есть!
Все что ты видишь, на самом деле не происходит!”
Лиса вскочил, выхватил из паза под кабиной еще не задействованный домкрат и метнулся к заднему колесу, стараясь все время держать свой взгляд в плоскости дороги. Когда он лихорадочно работал ручкой домкрата, приподнимая заднее колесо, его мысли были сосредоточены на одном - машина не отечественного производства, так на сколько же хватит капиталистического потенциала, если дороге, которая на самом деле не раздвигается, захочется опять раздвинуться...
Когда колесо поднялось достаточно высоко, Лиса все еще сжимая правой рукой ручку домкрата, опустился на колено и посмотрел на металлический предмет, торчащий из покрышки. Если бы на его месте был следователь, прибывший в свое время осматривать злополучный трамвай и блевавший после всего увиденного прямо в салоне, он бы наверняка определил этот предмет, как четвертый колышек из могильной ограды на Дальнем кладбище. Из той самой могилы под двумя взрослыми туями, которая находиться в его старой части.
Но Лиса ничего этого не знал. Не знал он даже того, что в настоящий момент старая Гужевая дорога проходит всего в каких-нибудь ста метрах от Дальнего кладбища, совсем не далеко от трамвайной линии. Но мог ли он предположить это, если не слышал шума проходящих трамваев, если с тех пор, как ступил на странную почву дороги, не слышал вообще никаких звуков со стороны.
Левой рукой Лиса непроизвольно потянулся к покрытому ржавчиной предмету и с замиранием сердца дотронулся пальцем до совсем еще свежего излома на его конце. Создавалось впечатление, что его не сломали, а разорвали. Кинжаловидный вытянутый конец предмета тускло поблескивал. Лиса еще раз потрогал его пальцем. Судя по всему, металлический цилиндр сидел в покрышке довольно туго. Лиса мотнул головой, стараясь отогнать комаров, и аккуратно сжал вокруг цилиндра пальцы. Он уже собрался легко потянуть его вниз, когда его правый кулак, сжимающий ручку домкрата, ударился об землю.
КРРРРАК!!!
Он даже не успел вскрикнуть.
Треск дробящихся костей его левой пронзенной и раздавленной руки послужил звуковой дорожкой к той картине, которую воспринял его вспыхнувший безумной разноцветной болью мозг: земля раскрывается ровно на столько, чтобы приподнятая машина, потеряв опору, опустилась на заднее колесо, а потом как диафрагма затягивается, успев остановить правую руку.
Дорога опять застывает.
Бездна, в которую угодила нижняя часть домкрата, исчезает.
Исчезает вместе с сознанием Лисы, в дожде белого конфетти и надувных шаров, которые подлетая по очереди к его ушам, очень громко взрываются... очень громко... громко... бах!.. Бах!.. Ба-бах!.. БА-БАХ!
Так стучит сердце.
Так стучит сердце, которое не в груди.
А в голове.
В каждом виске по сердцу. По огромному бычьему сердцу, бьющему синхронно со вторым, входящему в резонанс...
БАХ! БАХ! БАХ!
Лиса открыл глаза. Движение веками сразу же отозвалось в голове острой болью, которая подобно резиновому мячу запрыгала внутри черепной коробки, многократно отражаясь от стенок, пока постепенно не застыла. И все то время, пока клубок боли бешено метался в его голове, Лиса еще не понимал, что с ним произошло. Но когда ЭТА боль утихла, так же постепенно пришло и восприятие другой, менее острой, но всеобъемлющей и ужасной. В сумерках он увидел, что произошло с его левой рукой: пробитая цилиндрическим куском ржавого металла она была придавлена сверху колесом, на покрышке которого засохли брызги крови. Нет, не на дороге - только на колесе, дорога же нисколько не изменилась в этом месте, будто кровь брызнула только вверх и ни в коем случае - в стороны. Всю левую часть тела Лиса представил себе скомканным полиэтиленовым кульком, который нехотя и хаотично разжимался. Шея у ключицы натянулась, как струна, левое плечо стало огромной чугунной болванкой, а предплечья он не чувствовал совсем. Он мог его только видеть. Но видеть не достаточно хорошо: что-то большое и серое, ползающее по его лицу, стало закрывать ему глаза спустя некоторое время после того, как он их открыл. У него не было сил поднять или даже повернуть голову, но правая рука была почти возле лица. Когда он, сосредоточившись, коснулся его ладонью, то сперва раздался треск и множество крошечных раздавленных комариных тел, лопнувших от одного его прикосновения, выплеснули из себя ворованную кровь, а затем еще больше их взлетело, напуганных внезапным движением Лисы. Он ощутил неестественно раздутое отекшее лицо.
“Ты искалечен! Как теперь ты поведешь машину...
Что ты скажешь маме!?
Как теперь ты будешь жить с такой рукой, тебя ведь будут бояться девушки! Ты не сможешь их обнимать... гладить!!!
А что с твоим лицом?!! Тебя почти съели комары! Все время, пока ты тут валялся, они тебя жрали!!!
Ты изуродован!!!
Ты не сможешь жениться на красивой девушке, потому что ты - калека...
...потому что какому-то засранцу надо было отвезти мебель в Лесные поляны!!!”
Лиса почувствовал тошноту, пришедшую вместе с дрожью, вместе с испепеляющим жаром, поднимающимся от предплечья.
“Ты умираешь за сраных пятьдесят баксов!
Ты умираешь от потери крови, оттого, что твой организм не выдержит эту боль!
Ты умрешь потому, что сам выбрал эту заброшенную дорогу! Тебя здесь никто не станет искать!”
Лису вырвало на дорогу, прямо перед лицом и он раскручиваясь стал проваливаться во мрак. Когда реальность лопнула, как растянутая пружина, последнее, что он уловил в реальном мире, это была его левая рука, раздувшаяся, как дохлая рыба, под рубашкой у запястья и...
...и быстро исчезающая лужа рвоты.
Дорога, конечно же, опять стала абсолютно чиста!
Сколько раз Лиса срывался в бездонную пылающую яму экзогенного шока, его сознание зафиксировать не смогло, но когда оно вернулось к нему окончательно, уже наступал рассвет. Он очнулся от прилива неумолимо нарастающей боли, оттого, что стал чувствовать свою раздробленную и пробитую руку. Там, под колесом, его оголенные нервные окончания, слепленные в сочащуюся гноем тестообразную массу вместе с протухающим мясом и осколками раздробленных костей, посылали в воспаленный мозг всеохватывающие импульсы боли. Эта боль прокатывалась по всему телу и оставалась пульсировать в каждой клетке организма, испепеляя плоть и задавая сердцу бешеный ритм. Левая рука пылала в невидимом огне и все, что Лисе оставалось, это раскрыть посеревшие растрескавшиеся губы и закричать. Но когда он сделал это, вместо крика раздалось чуть слышное грудное клокотание. Его распухший язык, казалось приплавился к небу, а гортань сузилась до размеров десятикопеечной монеты. Единственными существами, отреагировавшими на его действие, были комары. Они нехотя поднялись над Лисой и тут же стали опускаться на облюбованные места. Они были неестественно большими и какими-то красновато-прозрачными. Лиса хрипел до тех пор, пока у него в глазах не появились непоседливые мельтешащие черточки, потом силы оставили его и он закрыл глаза.
Но мрака не было...
Была текущая раскаленная лава, которая, подхватив его тело, понеслась с сумасшедшей скоростью куда-то вниз, к центру Земли. И все это время в его теле находились сотни иголок, выкачивающих силы и жизнь...
И тошнота, которая поселилась в тяжелой раскалывающейся голове. Которая выворачивала пустой желудок отвратительными резкими спазмами.
Глаза Лисы открылись сами собой, когда он заплакал. Но по его лицу не сползла не одна слеза. Он рыдал, продолжая отчетливо видеть свое гротескно раздувшееся левое предплечье, уходящее под колесо. Рубашка глубоко врезалась в посиневшую кожу в том месте, где начинался рукав. Его правая рука, облепленная комарами, была какая-то карикатурно съежившаяся, усыпанная множеством крошечных язвочек и с отчетливо проступающими костями. Она мелко дрожала и ...
... и была слегка утоплена в дорожный грунт...
Чуть-чуть, самую малость, но все же вдавлена в чертову твердую дорогу.
Не переставая рыдать, хрипя и хватая ртом воздух, Лиса потянул правую руку к себе.
Тщетно - она как будто приклеилась к земле. Эта его попытка даже не спугнула комаров. Он подождал пару секунд и дернул сильнее. Что-то тихо затрещало и его рука, словно пробка, вылетевшая из бутылки, взметнулась над дорогой. Вслед за этим молниеносный удар боли буквально ослепил его. Голова лежащая до сих пор левой щекой на грунте непроизвольно дернулась под аккомпанимент нового треска. Новая боль, идущая из двух точек, пронзила его мозг и он, как раздавленный червяк закрутился на одном месте, оставляя под своим телом влипшие в дорогу куски разорванной ткани брюк и рубашки. Он корчился и дергал ногами до тех пор, пока ужасающий удар боли не послал его в нокдаун.
...Раз, два, три...
Едва бешено колотящееся сердце успело досчитать до трех, Лиса уже открывал глаза. Рассвирепевшая боль рисовала в них ослепительные фонтаны взрывающейся лавы. У боли было три источника: основным являлась левая рука, двумя другими стали левая щека и правая ладонь. Но все же левая рука перекрывала собой все. Лису не однократно било током, и теперь его сознание рисовало колесо в виде гигантской розетки, в которую он по неосмотрительности вставил руку. Едва осознавая, что происходит, Лиса увидел, как в оставленном на дороге отпечатке правой ладони исчезают какие-то окровавленные лоскутики телесного цвета. Они быстро растворялись, словно впитывались в грунт. А когда больше ничего не осталось, сам отпечаток торопливо затянулся, будто его и не было. Лиса перевернул дрожащую правую ладонь и когда понял, что произошло, ставшая его доброй старой приятельницей боль отодвинулась на второй план: кожный покров на ладони практически отсутствовал, вместо него оголенное мясо было покрыто чем-то блестящим и слизистым, очень похожим на слюну. Лиса снова открыл рот, и теперь у него получилось - его крик был пронзительным и высоким и в нем смешались ужас, боль и обречение. И пока он кричал, он увидел еще кое-что: дорога стала такой широкой, что если бы на нее садился самолет, то его крылья едва ли доставали бы до обочин. Его же машина, косолапо уткнувшаяся в разорванные мосты, теперь стояла не поперек, а параллельно направлению дороги, ровно на ее середине.
“БОЛЬ, БОЛЬ, как загасить эту проклятую БОЛЬ!!!
Они не хотят тебя оставить в покое: боль и эта дорога, которая скорее всего собирается тебя...
ДА!!! ОНА СОБИРАЕТСЯ ТЕБЯ СОЖРАТЬ!!!
ОНА ПОЙМАЛА ТЕБЯ И ТЕПЕРЬ НАЧИНАЕТ ПОТРЕБЛЯТЬ!!!
НЕСПЕША! МЕДЛЕННО! СО ВКУСОМ!
ОНА ТЕБЯ ЖРЕТ ЗАЖИВО!!!”
Крик сбил его дыхание и он, обливаясь холодным потом, попытался подняться на колени, только бы быть подальше от земли. Еще один удар боли, берущий начало под колесом заставил закипеть его мозг. Он завалился вперед, уткнувшись лицом в грунт, но тут же в ужасе поднял голову и перенес вес тела на левый бок. Боль плясала и пульсировала в нем, не давая собраться с мыслями. Лиса предпринял еще одну попытку подняться, опираясь на правую руку, но лишенную кожи ладонь обожгло огнем, едва он коснулся дороги. Ее тыльная часть с разбитыми костяшками пальцев, которые начали гноиться, тоже являлась не лучшей опорой. Лиса, закусив губу, полусжал пальцы так, что бы не касаться ними ладони и оперся на ее ребро. Как оказалось, он настолько обессилел, что был не в состоянии удержать даже верхнюю часть тела. Он не обратил внимания, что прокусил нижнюю губу, и тоненькая струйка крови ползет к подбородку. Боль, берущая начало под колесом неустанно торпедировала его тело и мозг. Лиса, оставив неудачные попытки подняться, лег на землю, положив голову на правое плечо. Капля крови упала с его подбородка на землю и исчезла. Он этого не заметил. Он подумал о воде.
Когда Лиса попытался упорядочить хаотически скачущие мысли, у него возник образ маленького мальчика бегающего за цыплятами, постоянно спотыкающегося и падающего. Падающего в большие чистые лужи.
“Сосредоточься! Приди в себя и сосредоточься! Тебе никто не поможет!
Только ты. ТЫ САМ!
Боже, но как же остановить эту ненормальную боль!
А никак, у тебя гангрена! Мокрая, или как говорил твой отец - газовая.
Ему ампутировали ступню, а потом ногу по колено. Но его это не спасло. Не спасло, ни смотря на то, что этим занимались квалифицированные врачи. ЧТО спасет тебя, если ты все же выберешься отсюда? Как только ты освободишь руку, токсины, образующиеся в сдавленных тканях, проникнут в кровоток и вызовут интоксикацию...
А как ты собираешься выбираться - ты же не в силах поднять голову. Каждую секунду ты рискуешь потерять сознание и тогда говенная дорога и комары сожрут тебя. Даже сейчас они понемножку делают свое дело...”
Лиса подняв выше воспаленные веки, посмотрел, не поворачивая головы сначала на правую руку, потом на остаток левой. Правая рука на открытом участке была усеяна маленькими язвочками, которые слегка зудели. Под рукавом тоже чувствовался зуд, который из-за интенсивной боли был, пока что, слабо ощутим. Лиса пошевелил пальцами лежащей на ребре ладони. Комары лениво поднялись в воздух. До этого они, как откормленные вши, ползали по руке, выбирая место для завтрака. Торчащая из-под колеса часть левого предплечья была так раздута и бесформенна, что казалось не постижимым, как на нем держалась рубашка, до сих пор не лопнув. У Лисы закружилась голова, и он чуть прикрыл глаза. Ему хотелось пить.
“Тебе надо что-то делать с рукой! Причем немедленно, если ты хочешь спастись или умереть быстро, с минимальными мучениями.
Что-то делать?.. Ты-то знаешь, что выход один, но не хочешь даже допускать такую мысль! Но... но тебе уже не спасти левую руку, подумай об остальном!
Подумай, о той боли, которую ты терпишь и которую еще будешь терпеть...
Совсем скоро в игру включаться язвочки, оставленные комариными укусами...
Комары... тебя уже посещала эта мысль, почему дорога не трогает комаров. Понаблюдай за ними”.
Лиса вновь приоткрыл глаза. Опять закружилась голова, желудок сжался, готовясь к холостому рвотному спазму. Нет, он не мог сконцентрироваться на комарах - слишком много боли.
“БОЛЬ, БОЛЬ, БОЛЬ...
А что будет, если ты долгое время пролежишь на одном месте!?
Ты должен постоянно менять положение своего тела, пока не придумаешь, как...
Да, черт возьми, пока не придумаешь, как ампутировать себе руку
Ведь ты собрался ее ампутировать! Тебе уже не будет больнее, чем сейчас! Пусть все дерьмо остается под колесом на съедение этой шизофренической Гужевой дороге!!! Пусть она подавится теми токсинами, что достанутся ей в подарок! Даже комары не садятся на твою левую руку! Еще немного и им вообще не на что будет садиться!!!
Смелее, Лиса, в заднем кармане твоих джинсов есть складной нож. Доставай его и режь к черту никому не нужную левую руку!”
Лиса попробовал лечь на бок, отталкиваясь ногами, но как только зашевелился, понял, что безболезненно это перемещение не пройдет.
“Ты должен привыкнуть к боли, постараться не концентрироваться на ней, на сколько это возможно...
Это не возможно, потому что боль стала для тебя свидетельством того, что ты еще жив...
...и того, что скоро умрешь!”
Лиса полез в задний карман джинсов, инстинктивно прикусив нижнюю губу и жуя ее, как конь удила. Он ощущал холодный пот тут же выступивший на лице только потому, что язвы от комариных укусов начинали зудеть сильнее обычного. В тот момент, когда он пытался достать своими изуродованными пальцами содержимое кармана, его глазам открылась следующая картина: комары прилетали к нему не со стороны леса, они выползали из грунта дороги тут же, перед ним. Они менялись подобно почетному караулу с теми насекомыми, которые уже насосались крови. Это было почти, как у пчел, только медом выступала кровь Лисы.
“ЭТО ДОРОГА!!! ЭТО ОПЯТЬ ОНА!!! Ты даже не представляешь, сколько твоей крови она уже выпила! ОНА позаботилась обо всем!.. ОНА ПЬЕТ ТВОЮ КРОВЬ!!!
ОНА сильнее тебя!
Ты голоден, ты изувечен, ты почти мертв... ты проиграл! И проиграл чему - какой-то сраной Гужевой дороге, которая увидела настоящую машину только благодаря тебе.
Не позволяй ей делать ЭТО с тобой! Разбей ей морду!!!”
Лиса нащупал нож и рванул его из кармана. Одноразовая зажигалка откатилась от него на расстояние вытянутой руки и все медленней раскручиваясь, замерла на месте. Возле его бедра выпал гибрид из слипшихся пятидесяти баксов и визитной карточки. Лиса, не обращая внимания на боль в ладони, сжал нож и поднес его ко рту. Вытаскивая зубами лезвие, он одновременно примерялся, где будет резать руку.
“Не думай ни о чем, делай это прямо сейчас!”
Когда лезвие было почти открыто, зубы соскочили с неглубокого паза и он, дернув по инерции рукой, разрезал себе подбородок. Картина того, как крупные, как пятаки, капли крови бесследно исчезают в земле, вселила в Лису неописуемый ужас. Он полностью открыл нож об дорогу и дрожащей рукой стал разрезать рубашку. Кровь из подбородка текла ему за ворот, и рубашка спереди стала покрываться кровавыми кляксами. Рука до середины предплечья раздулась настолько, что сделав первый надрез он вместе с материей полоснул по гниющей плоти. В нос ему шибануло ни с чем не сравнимое зловоние, после чего он ощутил, что теряет ориентацию и более не сможет удерживать голову в поднятом состоянии.
“Только не сейчас, не сейчас! Ты не должен позволять себе терять сознание...
Ты голоден. Ты должен что-то съесть, чтобы довести дело до конца! Или хотя бы что-нибудь выпить!”
Серия рвотных спазм скомкала его пустой желудок. В глазах появились разноцветные круги. Лиса уткнулся лицом в дорогу, из которой то тут, то там появлялись комары.
“Делай же что-то! Сейчас ты закроешь глаза навсегда!”
Его разрезанный подбородок заболел сильнее.
“А зачем что-то делать? Просто успокойся и жди. И, скорее всего, смерть не будит хуже того, что сейчас происходит.
Нет! Если бы ты просто умер, то это было бы пол беды, но своим бездействием ты отдаешь себя на съедение!!!”
Лиса чисто инстинктивно вывернул шею так, что подбородок оказался в самом верху. Он, продолжая лежать с закрытыми глазами, приоткрыл рот и поймал первые капли своей же крови. На его зубах заскрипел песок, но кровь уже увлажняла его спекшийся рот, наполняя его металлическим привкусом. Это был первый раз, когда то, что принадлежало ему у него же и оставалось. Он пил свою кровь, представляя, что лежа под березой, пьет березовый сок и даже комариные укусы в открывшееся горло не могли ему помешать. И только тогда, когда кровь стала густеть, он открыл глаза и провел рукой по горлу, убивая комаров.
“Не трогай гангрену, эта вонь сведет тебя с ума! Режь руку в локте”.
Лиса зацепил острием рубашку и, потянув ее на себя, разрезал. Рука под рубашкой была похожа на гнилую картошку, которую он часто находил весной, перекапывая с отцом небольшой огород. Только цвет у руки был не серый, а бледно-синий, с красноватыми и совсем темными венами. Эпидермис местами был отслоен, а там, где он задел его ножом - отсутствовал, открывая эррозированную сильно мокнущую поверхность.
Лиса занес нож над локтевым сгибом левой руки и замер. Он почувствовал, как все явственнее на фоне общей боли проявляется зуд в искусанном лице. Лиса прикоснулся к лицу тыльной стороной правой руки и нетерпеливо провел пару раз.
“Ты собрался ампутировать себе руку!!! А ты уверен, что у тебя хватит сил... Ты ни разу в жизни не отрезал никому руку, а себе это сделать в тысячу раз труднее, чем кому-либо! У тебя будет много проблем!
Как-то раз, на школьной дискотеке, твоя девочка собиралась проколоть тебе ухо, но как только она стала это делать, тебе показалось, что в твою маленькую мочку пытаются вставить огромное бревно... ты испугался боли, которую можно было предотвратить! Теперь задача усложнилась, и ты не сможешь...”
- Я смогу!!! - закричал Лиса, чувствуя, что от его прикосновений правая рука и лицо начинают зудеть все сильнее. - Смогу, смогу, смогу...
Целясь в локтевой сгиб, он ударил себя ножом со всей силой, на которую был способен. Кровь, смешанная со зловонными черно-бурыми массами хлынула из раны. Он не смог сделать больше ничего: боль его парализовала.
Отрезать свою руку чертовски трудно!
Лиса кричал. Его мутные глаза рубинового оттенка на заострившемся посеревшем лице стали, как два голубиных яйца. Из расчесанных язвочек сочилась сукровица, смешиваясь с холодным потом, ссохшиеся прокушенные губы треснули, разрезанный подбородок раскрылся, словно расколотый арбуз.
Нож не попал в сустав. Он торчал в предплечии, в сантиметрах пяти от намеченной цели. Лиса слепо размахивал правой рукой, пытаясь ухватить нож, но пальцы отказывались его слушать. Фонтанирующая из локтевой артерии кровь захватывала с собой много примесей и быстро впитывалась в дорогу. Лиса понимал, что кричит, но слышал свой крик, как неясный звуковой фон. В его голове внезапно прояснилось, и боль перестала быть тотальной. Она перемещалась в раздавленную руку.
“Все... Вот и все! Ты сейчас истечешь кровью и на этом конец. Ты не позаботился ни о чем... Ты убил себя с первой попытки! А что, ты ожидал другого результата!!!
Надо остановить кровь!
А надо ли?..
Оторви рукав и пережми руку... пока ты еще можешь двигаться!”
Лиса ухватился зубами за рукав и потянул его на себя. В этот момент его взгляд привлекла зажигалка.
“Зажигалка!
Зажигалка?.. а ты чертовски сильный мужик!
Хоть и боишься боли...
Другой бы на твоем месте уже лежал пластом, а ты еще дергаешься... и где это в тебе берутся силы... “
В нем не осталось сил.
С каждым плевком артериальной крови, которая поразительно быстро вытолкнула основную массу гнилостной распадающейся микрофлоры, Лиса чувствовал наползание некой мрачной легкости и заторможенности. Кровь брызгала так, что он мог ловить ее ртом, не касаясь раны, из которой в плоскости лезвия ножа продолжали появляться гнилостные дурно пахнущие выделения. В какой-то момент Лиса понял, что не может фокусировать свое зрение, а потом рука стала превращаться в бесформенное красное пятно и меркнуть.
“Наверное, так и надо! Не стоит сопротивляться!”
Лиса уронил голову на руку, туда, куда он целился ножом.
Кровь брызнула ему в лицо.
Он не ожидал от себя этого, но он припал к ране и, касаясь губами лезвия, стал жадно втягивать кровь. Только что, когда он ловил капли крови, текущие из подбородка, его немного угнетал металлический привкус, сейчас же он был поражен ее сладковатым вкусом. Он уже не мог думать про токсины, а отвоевывал жизнь минута за минутой...
Не далеко от края дороги, за толстым стволом дуба, стояло сгорбленное существо в истлевших остатках измазанного коричневой землей платья и жадно наблюдало за Лисой черными дырами глаз. Рассвет угнетал его, но истерзанная человеческая плоть была желаннее. Оно не могло ступить на дорогу, хотя остро нуждалось в еде... Его желтые загнувшиеся ногти рвали древесную кору, а беззубые гниющие десны бились одна в другую. Оно не могло рычать, потому что не знало, что такое дыхание. От него исходила тяжелая вонь разложения.
Лиса, почувствовав, что желудок начинает неадекватно реагировать на кровь, оторвался от раны и, перемещаясь вокруг раздавленной руки, как циркуль, достал зажигалку и толкнул ее к себе. Ног своих он почти не чувствовал. Его пульс ускорился, в перерывах между глотками он часто и глубоко дышал, рискуя поперхнуться.
“Ты прижжешь свою рану, а смысл?..
...ты не умрешь от потери крови!
Но ты же собирался ампутировать руку! Ты же сказал, что сможешь!..
Ты сможешь это сделать, но не сразу, а постепенно...
Да, постепенно, отрезая от себя как от праздничной свиньи куски, и прижигая места надрезов!..
Сможеш?
...но по другому никак нельзя!”
Лиса, ощутив, что его тело постепенно обретает чувствительность, заставил себя немного сбавить ритм дыхания. А потом, когда пальцы на правой руке пришли в подчинение, он одним рывком вытащил нож и, поставив напор пламени на максимум, поднес зажигалку к ране. Запах паленого мяса не произвел на него никакого впечатления. Он просто открыл рот и закричал. Закричал, скорее всего, для того, чтобы отвлечься от чудовищной несправедливости своего положения, от того что любое его действие было обречено на боль.
Когда кожа вокруг надреза покрылась волдырями, а кровь на ее поверхности превратилась в нечто похожее на затвердевшую лаву, Лиса почему-то изменил свое решение отрезать руку.
“Боль, боль, одна только боль! Почему купаясь в боли, ты должен ее еще более усугублять?! У тебя есть машина, есть это говеное колесо, которое сожрало правую кисть, у тебя есть нож...
... но надуться ли у тебя силы?
Попробуй, хуже не станет!
В конце концов, ты - ха, ха - сможешь сделать еще один надрез, чуть поменьше предыдущего и выпить своей крови... она тебя любит, она-то поможет тебе!
Попробуй пробить колесо - нож достаточно острый!
Но у тебя почти наверняка не хватит сил!
Но ты только попробуй!!! В конце концов, у тебя еще есть один козырь в рукаве.
Да!!! Как ты до этого не додумался раньше - подкоп! Подкопать колесо! Дорога достаточно плотная, чтобы выдержать это! Но ведь она... она может воспротивиться этому... а может, тебе все это показалось, ведь у тебя жар, ты почти сутки ничего не ел, ты гниешь заживо, ты весь изранен!
...ну, попробуй, что тебе стоит!”
Лиса сжал нож в пылающей огнем ладони.
“Терпи, со временем на твоей ладони будет новая кожа! Если, конечно, сейчас ты чуть-чуть потерпишь”
Он, аккуратно отталкиваясь левой ногой от дороги, переместился к колесу так, чтобы до него можно было бы доставать без усилий. Когда он перемещался, его джинсы оторвались от дороги, как от липкой ленты. Он посмотрел на свои колени, туда, где уже были дыры с ровными краями.
“Тебе ничего не показалось. Дорога не спит! Ты же обещал себе, что не будешь подолгу лежать в одном положении!
Ты забыл об этом? Нет, всему виной боль, она отвлекает тебя! Но ты должен собраться! Последний рывок - ты подкопаешь или порежешь это колесо и жаль, что после этого тебе нечем будет нагадить на старую добрую Гужевую дорогу. Было бы интересно посмотреть, как она сожрет твое дерьмо”.
Лиса легонько ткнул ножом в колесо - оказалось, что это все, на что он был способен. Нож в его поднятой руке, которая не совсем справлялась со своим весом, казался тяжелее пудовой гири. Зато его голова была на удивление ясной и мысли в ней прыгали, словно горячий поп корн.
“Стоп, а даже если у тебя хватит сил проткнуть покрышку... тогда в дело вступит обод колеса... из огня да ... Нет, нужно подкопаться... ”
Он воткнул лезвие ножа в грунт у самой покрышки и провернул его. Грунт оказался на удивление податливым. Он почти не приложил никаких сил для этой операции, но его ладонь полыхнула острой колющей болью - той слизи, что была так похожа на слюну, почти не осталось и между пальцами, на тыльной стороне руки, появились рыжеватые струйки сукровицы. Лиса замычал, как если бы он был немой, но нож не выпустил из руки, продолжая буравить лезвием землю.
Выемка постепенно росла.
Воткнув лезвие еще пару раз, Лиса в восторге понял, что избрал правильный путь: он задел металл - окончание цилиндрического бруска. В этом месте земля была перемешана с мелкими камешками - не больше изюминок.
- Ну что, сука, жаль расставаться! - Лиса, кривясь от боли, заглянул в вырытую ямку. Из-под покрышки показался участок деформированной, разорванной осколками костей плоти, в которой практически не возможно было узнать левую кисть.
- Не такая уж ты и хитрая! Надо было на камушки мою руку давить, стерва! А пузо твое расковырять мне никакого труда не представляет...
Эти слова еще висели в воздухе, когда камешки в вырытой ямке начали медленно перекатываться по спирали. Они задели лезвие ножа с неприятным скрежетом. Лиса подсознательно почувствовал, что поторопился с выводами и, поверхностно воткнув нож еще пару, раз разрыхлил дно. Безусловно, открывшийся грунт был не совсем обычным, скорее всего его-то и грунтом нельзя было назвать. Гладкая розоватая масса с вкраплениями слизи, той самой слизи, что была на его правой ладони.
- О! - Лиса надавил на нож и ощутил легкую вибрацию. Камешки внезапно скатились вниз и сконцентрировались вокруг лезвия.
“Она схватила его... зубами! ЗУБАМИ!”
Лицо и рука моментально зачесались. Зачесались так сильно, что Лиса тут же оставил нож торчащим в яме и стал яростно растирать тыльной стороной руки лоб и щеки, убивая уже не многочисленных комаров. Его язвочки тут же раскрылись, оставляя на уцелевших подушечках пальцев комочки отставшей плоти и капельки гнойных выделений. Лиса не смог остановиться даже тогда, когда на его глазах лезвие ножа изогнулось под натиском камешков и сломалось, а сама земля стала быстро обволакивать нож и затягивать его в глубь.
- Ах ты, сука - захрипел Лиса, не прекращая растирать лоб. - Ах ты, гужевая сука, сука, сука!
“Все!!! Сука схапала твой нож! Что теперь!? Что!..”
- Что теперь!!! - Лиса стукнул кулаком по тому месту, где еще секунду назад был его подкоп. Рука чесалась, как одержимая, и автоматически тянулась к зудящему лицу. Лиса ударил лбом дорогу.
- Я хочу раздолбать эту голову! Я хочу умереть, и тогда можешь меня жрать! Слышишь ты, говно! Только оставь меня сейчас в покое, дай спокойно умереть! - Лиса терся щеками о землю, пытаясь как-то успокоить жуткий зуд. Его свободная рука стала чесаться выше локтя, почти у самой ключицы. Он оторвал голову от земли и впился в плечо зубами, как собака, выискивающая блох. Лишенная пуговиц, порванная рубаха скомкалась и набилась в рот, пока Лиса яростно себя кусал.
“Ты стал животным! Она унизила тебя! Она не убьет тебя пока ты не почувствуешь себя полным дерьмом!
Но ты же ЧЕЛОВЕК!
А это только дорога!
Нет, сейчас ты - попавшее в капкан животное! Ты кусаешь свое плечо, чтобы сделать то же, что люди делают руками. Ты опускаешься до уровня инстинктов...
Слушайся своих инстинктов, не противься им. Ведь ты так поступал и раньше! Ты всегда был победителем. Твой капкан невозможно открыть доступным человеку путем. Но спасти себя сможешь только ты сам! То, что охотится на тебя уже рядом, а в твоем распоряжении есть зубы и...
...нет, когтей у тебя нет - только зубы! Твое положение даже хуже чем у попавшей в капкан лисы...
...Почему ты подумал про лису, не потому ли, что некоторые так зовут тебя?
Зверь - капкан - лиса, такова логическая линия.
Ты вспомнил то, что рассказывал тебе приятель о своей службе в средней Азии? Когда он “сидел на точке”, он развлекался тем, что ставил капканы на лис и почти всегда через пару дней находил в капкане измученное животное, которое доже в своем безвыходном положении отчаянно сопротивлялось. Но иногда, иногда он находил в капкане...”
Лиса оторвался от своего плеча и выплюнул попавшие в рот нитки:
- Я что, должен...
“...он находил в капкане изуродованную...”
- ...я должен перегрызть...
“...перегрызенную лисью лапу”.
-...перегрызть свою руку!!!
- Я не людоед!
“Причем здесь это, ты ведь не будешь себя есть, ты только отгрызешь свою ненужную руку, коль скоро не умеешь пользоваться ножом, болван! И кстати, даже если ты и съешь один маленький кусочек, ни кто об этом не узнает, в противном же случае дорога не оставит от тебя ничего!!!”
- Я не могу. - Сказал Лиса в пустоту, продолжая кусать плечо.
“Ты должен... Это достаточно просто, хотя и не безболезненно, но у тебя же есть зажигалка. Если ты устанешь, ты всегда сможешь остановить кровь. То, что ты делаешь сейчас - почти половина того, что ты должен сделать. Поменяй руку и тебе останется только сжимать зубы, а потом выплевывать мясо”.
- Хорошо! - Лиса опять оторвался от правого плеча и пристально посмотрел на левый локоть. Волдыри, ожоги и гангрена - приправа к блюду из собственного мяса. То, что в нормальных условиях вызвало бы у него шок, сейчас показалось ему просто не большой помехой. - Хорошо, я попробую перегрызть свою руку, но дорога не получит ни грамма моей плоти! Ни единого грамма.
Лиса, не медля более не секунды, перевалился на живот и впился зубами в левую руку. В первое мгновение ему показалось, что он никогда в жизни не сможет укусить себя до крови, но когда это произошло, когда зубы порвали дряблую, как туалетная бумага, кожу и вонзились в мясо, а хлынувшая кровь наполнила рот, он с удивлением закатил глаза, чтобы рассмотреть того, кто его так больно укусил. Он не сразу понял, что воет от боли, не раскрывая рта. Горячая кровь залила его ноздри, когда он с силой втянул в себя воздух. А когда его зубы полностью сомкнулись, локализовав то, чем был набит его рот, желудок взорвался, и его несуществующее содержимое помчалось наверх. Его голова закружилась, глаза затуманились, челюсти раскрылись, и пульсирующий кусок человеческого тела упал на дорогу. Лиса отрыгнул не успевшую попасть в желудок кровь, но тут же подхватил дрожащей рукой мясо, запихнул его обратно в рот и стал жевать, с остервенением, почти с садизмом. Он вспомнил про руку только тогда, когда струя крови ударила ему в лицо. Лиса накрыл ее ртом, ища на ощупь вокруг себя зажигалку. Пока он пережевывал свое тело, у него было ощущение, что он ест собственный не откушенный язык.
“А вдруг с зажигалкой случилось тоже, что и с ножом?
Тогда ты доведешь дело до конца за один заход!”
Его пальцы нащупали зажигалку. Она была там, где он ее и бросил.
“Наверное, у дороги не хватило мозгов позаботиться о зажигалке... если они, конечно, у нее есть! У тебя-то они пока на месте...”
Левая рука абсолютно не чувствовалось. Будто ее и не было.
“Будто пришел огромный мясник и отхватил ее своим острым тесаком. Тебе-то что, ты со своей рукой уже распрощался. Нет боли - ну и ладно. Может, под это дело, съешь все сразу!? Разгрызешь сустав - он там, в глубине - и адьёс дорога! Пользуйся моментом, боль отлучилась не надолго... ”
Рот Лисы продолжал наполняться кровью. Он выставил язык и почувствовал под ним что-то твердое, местами облепленное трепещущей массой и покрытое какими-то тугими, как натянутые струны, веревками.
“Там, за этими веревками и есть твой сустав. Перекуси их и не думай много!”
Лиса открыл рот шире и, разливая попавшую в него кровь, прокусил мышцу. Зубы скользнули по мясу и, пропуская жилы, ударились в кость.
И рука ожила.
Электрический разряд боли чудовищной силы, словно острый кол, проникающий в тело жертвы через задний проход и выходящий через рот, пронзил Лису. Его затрусило, как подключенную к проводам лягушечью лапу. Два его передних зуба с треском выломались и вылетели из конвульсивно открывшегося рта в потоке желудочного сока, перемешанного с кровью и еще не переваренным человечьим мясом.
“Боже, как больно опять! Как больно, как больно, как больно!..
Что происходит с желудком?..
Ты выломал свои передние зубы!..
Ты задел что-то очень важное и теперь ты не сможешь разделаться со своей рукой!”
Лиса перевалился на спину и, глотая часть рвоты, поднес дрожащей рукой зажигалку к открытой ране, стараясь наклонять ее так, чтобы кровь не затушила огонь. Его трусило, и когда раздалось шипение, и запахло горелым мясом, он изблевал жалкие остатки желудочного сока и стал проваливаться в темноту. Его глаза закатились.
- Когда проснешься, ты будешь есть не сырое, а жареное мясо: сервис! - Услышал он чей-то голос издалека.
- Эй, куда это ты? Завтрак еще не окончен: мы все должны славно поесть! - вторил ему другой голос.
- Ха, да он не может справиться с простым окороком! Или как это у него называется... - Откликнулся кто-то третий. - Ну-ка вставай, а то пожару наделаешь!
Тьма отступила также неотвратимо, как и накатилась. Лиса увидел далекие кроны сосен, сквозь которые проглядывали островки утреннего неба. Его правая рука судорожно сжимала горящую зажигалку. Рана превратилась в обугленный ужасающий кратер. Боли опять не было. Вообще!
- Мне не больно! - прошептал Лиса и попробовал улыбнуться. У него это не получилось.
- Ха-ха! - прошептал он и этим удовлетворился.
- Ха-ха! - Повторил за ним кто-то писклявым насмешливым голоском. - Скоро ты втянишся! Кусок за куском...
Лиса не понял, откуда доноситься голос, но говоривший был где-то рядом.
- Кто это?!
- А кто это может быть, угадай с трех раз!.. Да уж, наверное, не твоя жопа! Хотя если бы она заговорила, ты бы понял, что она намного умнее тебя!
Лиса без удивления посмотрел на колесо: голос раздавался именно оттуда. Чего же еще можно было ожидать при его общем тяжелом состоянии - только разговора с колесом.
- Ну, ты и дубина! - Прозвучало в ответ. - И как ты это себе представляешь, разговор с колесом? С этим говеным колесом! Ты посмотри, что оно сделало со мной! Теперь ты не сможешь почесать себя под правой подмышкой, даже если очень захочешь!.. Вообще-то мне тебя жаль. Ты-то не очень меня напрягал в бытность, хотя помниться, как-то раз ковырялся мной в заднице. Наверное, все же надо тебе помочь. Хоть ты и кретин.
Лисе показалось, что гангренозное вздутие прогрессирующее там, где раньше было его запястье, шевелиться.
- Ты почти угадал! Я тут, под колесом. В моем настоящем положении неприлично называться рукой, но вообще-то я твоя рука.
- Ха! А я думал - тебя рашдавило. - прошепелявил Лиса: язык больно кололся об обломки зубов.
- Меня действительно раздавило и пробило насквозь! К этому ко всему мудацкая дорога пытается меня есть, да так, что вы с ней можете соревноваться в количестве поглощенных токсинов! Так что, мой любезный, тебе придется поспешить! Либо ты, либо она! Ладно, к делу. Не думай, что мне так уж хорошо!
- А перед этим... перед этим, кто шо мной говорил? - Лиса почти не раскрывал рта.
- Ха! Ну, ты и кретин! Откуда же мне знать! Это ведь ты там главный наблюдатель, а мне отсюда ни черта не видать! Хорошо меня придавило, даже голос поменялся, ха-ха! Но шутки в стороны! Попробуем спасти то, что осталось! Во-первых, ты должен наложить на плечо жгут... Да-да, знаю, жгута нет! Зато есть хорошие спортивные трусы. Как раз под джинсами. Доставай из них резинку - такой отличный жгут еще надо поискать! Перетягивай руку под бицепсом. Делай это, как хочешь, мне наплевать, что ты выломал передние зубы! Надо ведь было сначала советоваться! Трусы прожжешь, но осторожно, не дай бог еще и резинку испортишь!
Лиса без лишних вопросов стал расстегивать джинсы слабыми искалеченными пальцами.
- Пока ты этим занимаешься, послушай, что я тебе скажу. Во мне сейчас гнилостных микробов больше, чем дури в твоей голове. Если бы ты как-то и сподобился вытащить меня из-под этого дурацкого колеса, то в качестве приза заполучил бы тяжелейшую интоксикацию. Дело в том, что фузосопиллярный симбиоз имеет самостоятельное патогенное значение, а главную роль в патогенезе играет нарушение общего состояния организма, истощение, шок, в общем, все то, чем ты успел обзавестись. Вот такой вот замкнутый круг и не спрашивай, откуда я так много знаю. Кстати у тебя была эта умная мысль об интоксикации, из чего я заключаю, что ты не полный болван. Единственное правильное решение - ампутация. Посмотрим, как ты с ней справишься, не имея передних зубов.
Лиса почти не вникал в то, что вещал ему писклявый голос из-под колеса. Для него настоящей проблемой стало расстегнуть верхнюю пуговицу ширинки: она была маленькая и не податливая. Только сейчас он оценил преимущества замка - ”молнии”. Покалеченные пальцы Лисы не могли с надлежащей силой надавить на пуговицу, что бы протолкнуть ее в петлю. После того, как все пуговицы и джинсы были измазаны кровью, Лиса решил попробовать сделать туже самую роботу при помощи зажигалки. Он завернул правую ладонь в подол рубашки и, зажав в кулак зажигалку, стал надавливать на пуговицу ее торцом. Боль в ладони при этом потеряла свою остроту и Лиса смог полностью сконцентрироваться на пуговице.
- А ведь тебе нужны зубы! Это единственное оставшееся у тебя орудие труда, посредством которого ты сможешь себя прооперировать. - Из-под колеса раздался сдавленный смех. - Придется тебе нажраться всякой гадости... хотя сейчас твой организм все равно, как не крути, всасывает продукты распада. Кстати, при ампутации пораженной гангреной конечности, рану культи некоторое время оставляют открытой. У тебя сего не получиться, хотя бы потому, что сейчас тебе нужна твоя кровь. И... естественно, хоть и немного протухшее, но все же твое мясо! Ты его сможешь слегка прожаривать перед употреблением. И ни грамма, ни грамма этому Гужевому дерьму! Ешь все сам!
Пуговица поддалась, и Лиса с равнодушным ликованием увидел красный материал спортивных трусов. Он почему-то подумал, что на них почти не будет видно крови. Еще одна пуговица - и он доберется до резинки плюс, ко всему прочему, стягивающий шнурок, который может тоже послужить отличным жгутом.
- Ты, дружище, займешься сейчас приготовлением весьма экзотического кушанья! - Не унимался голос. - Знаешь, водиться в Японском море такая рыба, надутая, как шар и колючая. Фугу называется. В ней содержится яд - тетрогексин, а в ее печени этого яда - вернее не яда, а алкалоида - максимальное количество. Рыба эта съедобна - при надлежащем приготовлении, конечно - и почитается у японцев как деликатес. Но вот приготовление этого гребаного деликатеса зависит от квалификации повара: чуть недоготовил или переготовил - клиент мертв. Квалификации у тебя, конечно, пока еще нет, но если поступать с умом и слушать меня, то обещаю минимальное интоксицирование и вдобавок к этому оч-чень, оч-чень вкусную еду! Спасать себя тебе придется посредством себя! Не иначе, ха-ха! Ну, давай, тяни сюда свою резинку, мне не терпеться приступить к делу...
“Тянуть резинку” было еще слишком рано. Расстегнув вторую пуговицу ширинки и вытащив совсем короткий шнурок, Лиса примерялся, как ему поднести огонь, что бы все не испортить одним махом. Выходило так, что ему придется себя немного поджарить внизу живота.
“Ладно, одним ожогом больше - ничего не измениться, твое тело и так превращено в полигон!”
- Ну что там, уже!? Что ты так долго возишься! - Звенел нетерпеливый визг.
Лиса отрицательно покачал головой, но потом, вспомнив, что рука ничего не видит из-под колеса, тихо прошептал: “Нет”.
- Да сколько же можно, ты что, ей-богу, не голоден! - рука явно начинала нервничать.
- Шейчаш, шейчаш... - Лиса засунул в освободившееся в материале, после удаления шнурка, отверстие кончик подола своей рубашки и поддев резинку мизинцем, протолкнул рубашку под резинку и вывел ее конец с другой стороны. Захватив таким образом резинку, зажав ее между мизинцем и безымянным пальцем и оттянув на столько, на сколько это было возможно, Лиса включил зажигалку и поднес пламя к резинке в том месте, где тело перекрывал подол рубашки. Теперь главное было не упустить резинку.
Когда резинка перегорела, Лиса умудрился ее удержать и вытащить.
- Ешть! - прошептал он, заталкивая зажигалку в задний карман.
- Ну, давай же, перетягивай меня! - Засуетилась рука. - Вот там, чуть ниже бицепса. Держи один конец резинки зубами. Затягивай так, чтобы я ниже жгута побледнела.
- Ты и так бледная...
- На себя посмотри! - Оскорбилась рука.
Лиса уже обматывал шнурок поверх резинки. Завязать шнурок не удалось из-за его малой длины и Лиса кое-как заправил его концы под резинку.
Рука в пережатом месте быстро утратила свойственные ей цвета. Лиса осмотрел мясной кратер в районе сустава и вдруг подумал, что есть себя не так уж и плохо, если бы не было так больно.
- Ну что застыл, как овощ?! - Отозвался его писклявый помощник. - Нечего думать, давай кусай и к вечеру будешь дома! Давай ешь! Человечье мясо довольно дефицитный деликатес, так что пользуйся моментом!
“Давай, Лиса, не подведи... не подведи свою руку!”
Лиса приблизил к обожженной ране нос и вдохнул слабый запах паленого мяса.
“Ты действительно не шеф-повар: ты не жаришь мясо, ты его сжигаешь! Но таковы объективные чрезвычайные условия. Может быть, когда-нибудь придет время и приготовленное тобой мясо...
Боже, о чем ты думаешь!!! Какое время, ты же не ешь, ты спасаешь себя...
Но ведь и ешь... самую малость”.
- Кусай!!! - Запищала рука неожиданно громко. - Эта Гужевая сука почти съела меня! Она обволакивает каким-то дерьмом и рассасывает. Если ты не перекусишь свой сустав, то можешь отправиться следом за своим ножичком!!!
И он укусил себя во второй раз. Когда он наклонялся, зафиксированный обугленным мясом локтевой сустав немного разогнулся, спекшаяся корка плоти и крови треснула, и на поверхность полилась бедная кровяная лимфа, все больше и больше окрашиваясь в темно красный цвет. Обломки зубов скользнули по покрывшейся трещинами коросте, принося тупую саднящую боль. Когда боковые зубы Лисы воткнулись в живое мясо, он буквально взбесился от боли. Его ноги сжались в коленях и подтянулись к животу, придавая Лисе позу трясущегося эмбриона.
- Давай! - Визжала рука. - Не отступай! Закончи начатое!
Лиса оторвался от руки, спазматически пережевывая все, что успел захватить ртом. От его измазанных кровью губ к предплечью тянулись соплеобразные кровавые веревки, втягивающиеся в рот, как спагетти, при каждом движении челюсти. Лиса чувствовал, что под кожей предплечья, почти у самой кисти что-то рвется, но эти ощущения проходили мимо него, почти не задерживаясь. Он не смог прожевать все то, что было во рту: оно как-то само по себе проглотилось и Лиса тут же склонился над рукой, открыв окровавленный рот с застрявшими между нижними зубами нитками жил. Он теперь мог ясно различить в ужасной ране локтевую кость, отходящий от нее луч и суставную сумку, образующую мешковидное выпячивание в районе шейки луча.
- Ты почти у цели! - Ликовала его конечность. - Разгрызи к чертям этот геалиновый хрящ и уничтожь межкостную перепонку. Освободив кости предплечья, ты сможешь просто оторвать все остальное!
Зубы Лисы погрузились в то, чем был покрыт его сустав, в то, что его рука назвала геалиновым хрящом. Если бы его плоть была абсолютна мертва, то у него бы создалось впечатление, что он ест мясной рулет, покрытый желатином. Но благодаря тому, что его мясо было еще довольно теплым, ему казалось, что он гложет хрящеватую кость отваренной свинины.
Довольно не плохой свинины!..
Лиса не имел представления, что он разгрыз в этот раз: он проглотил все, не пережевывая, так как желудок его, как ни странно, перестал ощутимо протестовать против попадаемых в него останков. После того, как Лиса оторвался от сустава в третий раз, он уже ощущал обширную пустоту ниже плеча.
- Все! Все! - Упивалась рука. - Мы сделали это! Я даже не надеялась! Ты смог! Теперь ломай сустав! Клади локоть на ногу и ломай!
Что бы положить локоть на ногу, Лисе не пришлось даже напрягаться. Он просто чуть выдвинул вперед прижатое к груди левое колено и его рука, ставшая в локте, как эластичный шланг, послушно выгнулась угловатой дугой, попав на ногу.
- Навались на нее! - Было указание. - Упади на нее всем телом!
Но навалиться Лиса не успел: он только чуть приподнял ногу, как раздался приглушенный треск и освободившийся локтевой отросток, торчащий из предплечья, отделился от плеча и приподнялся над коленом. Рука, все это время визжавшая из-под колеса, внезапно замолчала. Лиса перевалился на спину и потянул плечо на себя. Нет, он еще не освободился: чахлая пуповина локтевой кожи и мяса, оставшегося на венечном отростке локтевой кости соединяли Лису с его бывшей левой рукой.
- Ну!!? - Захрипел Лиса, вопрошающе глядя на уходящее под колесо предплечье. - Ш-што теперь? Э, куда ты делашь!?
Из его рта текли пенящиеся кровавые слюни с кусочками мяса. Все его расчесанное окровавленное лицо было покрыто фрагментами хряща.
Рука молчала. Ее находящаяся снаружи часть была наполовину утоплена в Гужевую дорогу.
“Что ты будешь делать теперь, когда такой надежный помощник... мертв!
А все уже сделано! Доешь остатки мяса, перекуси кожу и...
И куда? Домой?
Нет, черт возьми, сползи для начала с этой дороги!”
Лиса, опираясь на правую руку, вернулся в прежнее положение и, не раздумывая, схватил зубами оставшуюся на торчащей из культи плечевой кости плоть. Он почувствовал, когда раскрывал рот, что его лицо уже успела стянуть корка засохшей крови. Кровь продолжала сочиться из недостаточно сильно перетянутого плеча и дорога с жадностью впитывала ее.
“Стоп, остановись, вот только что, секунду назад, ты откусил часть себя, и стал маниакально пережевывать, что бы в последствии проглотить! Но зачем!? Тебе же достаточно перекусить ту кожу, что осталась под локтем и дело сделано!”
- А, заткнишь ты... - Лиса пару секунд помедлил, подыскивая слово для того, кому он велел заткнуться, но, явно не определившись к кому он обращается, просипел, оскалив зубы, - ...рука!
“Я могу съесть еще пару кусков, потому что мне не больно, потому что мне нужна пища и потому что... потому что я так хочу!!!”
Все еще пережевывая трепещущие ткани, Лиса повернул к себе плечо тыльной стороной и перекусил коренными зубами скрученную спиралью плоть.
Больше его ничто не связывало с машиной.
С колесом...
И, наверное, с дорогой.
Он упал на спину, ощущая в основании культи резкие уколы, как если бы там ползали потревоженные осы. Он продолжал жевать свою локтевую кожу, которая никак не хотела измельчаться.
“Огонь! Теперь тебе нужно прижечь рану! Не то этот завтрак станет последним!
Согласись, что сейчас это для тебя уже не приемлемо!”
Лиса перекатился на живот, и его обнажившееся тело соприкоснулось с дорогой, но он не испугался этого: теперь дорога ему не помеха - он свободен.
- Я шделал это! - прошипел Лиса, плюясь кровавой слюной.
Когда его пальцы влазили в задний карман джинсов, что бы извлечь зажигалку, он обратил внимание, что дорога совсем и не такая большая, как ему казалось. Дорога была абсолютно такой же ширины, как и сутки назад, когда он выезжал из Лесных полян.
- А-а! Сука, сука! - Издавая гортанные восклицания, Лиса пополз на край дороги, перемещаясь, как раздавленный червяк.
Зрение Лисы потеряло свою остроту, но когда у края дороги в его нос шибануло резкое зловоние, он приподнял голову и, посмотрев чуть в бок, увидел Его.
Существо стояло почти у дороги.
На четырех конечностях.
Вздрагивая и покачиваясь, как больная собака.
У него не было глаз и носа. На его покрытой пульсирующими фиолетовыми наростами голове топорщились пучки грязно-желтых волос. Изо рта существа свешивалась до земли нитка блестящей черной слюны. На нем были остатки черного запачканного землей платья, из-под которого проглядывало что-то копошащееся и невыразимо ужасное.
Существо двигалось. Оно почти приблизилось к Лисе, когда тот его заметил.
Лиса, не издав ни звука, панически отталкиваясь ногами, отполз от края дороги и, уткнувшись спиной в колесо, замер. Его затуманенные глаза гротескно увеличились. Он даже не осознал, что сидит на своем откушенном предплечье. Его культя продолжала кровоточить.
Существо замерло у края старой Гужевой дороги, медленно открывая и закрывая рот.
“Спокойно!
Судя по всему, Оно не может выйти на дорогу! Или не хочет!
Ты опять в плену! Надо двигаться по дороге!
Но... у тебя есть пища! Да, если очень захочешь есть, ты сможешь откусить кусочек, маленький кусочек, от тебя не убудет! Потом ты прижжешь место укуса, и все будет в порядке! В полном порядке!
Все будет в полном порядке!!!”
Лицо Лисы исказила страшная гримаса, обнажившая щербатые зубы - он улыбался.
Он дико гоготал, прижигая культю слабеющим пламенем, а потом размахивал в сторону существа почерневшим у основания обрубком. Он знал, что теперь будет все в порядке.
Ночью, находясь уже достаточно далеко от машины, Лиса зажег огонь, чтобы прижечь на плече место сделанного только что откуса. Робкое пламя выхватило из тьмы застывшее в ожидании существо.
- Это мой жавтрак! Слышишь, мой! - Лиса приподнял культю. - Иди-ка ты в жопу, дружище!
Его хрипящий смех не был слышен в лису.
ІІ. Эпитафия
Как-то под Новый Год я забежал в гости к своему старому приятелю Диме Спицыну. Дима занимал должность зав. отделения Пустошинской психиатрической клиники и довольно часто задерживался в своем кабинете допоздна. В этот раз мы засиделись с ним практически до полуночи, выпив сначала принесенное мной пиво, а потом слегка разбавив его Диминым спиртом.
- Что-то мы с тобой сегодня налегли! - Пошутил я, почувствовав, что спирт делает свое дело.
- А, чепуха! - Дима стукнул шприцом, который он использовал в качестве мерного устройства себя по лбу. - Это все баловство, из нас не выйдет алкоголиков, потому что все, что человек ни делает с собой, он делает поначалу здесь! - И он снова стукнул себя в лоб. - А мы с тобой слишком рациональны, чтобы изменять направление рек в наших мозгах!
- В моей голове, до сегодняшнего дня, были только высохшие русла! - Возразил я.
- Это тоже не плохо. Обычно ты очень напряжен и раздражителен. Покуда есть возможность - расслабляйся. То, что ты называешь алкоголизмом - это ведь особый род закомплексованности, любви, если хочешь.
- Сейчас тебя понесет, Дмитрий батькович, а меня вообще-то достает вся твоя словесная лабуда!
- Ну-ну, ты опять начинаешь раздражаться, - Дима привстал со стула и сделал рукой широкий жест в направлении двери. - Пошли!
Я обернулся и посмотрел на гигиенически белую дверь, с прикрепленным к ней двумя кнопками календарем, на котором огромная горилла весело рассматривала бутылку Кока-Колы.
- Что значит пошли? - Не понял я.
- Пошли, спустимся в “карцер”, я покажу тебе настоящую закомплексованность, высшую форму эгоистической любви.
- Что?
- Что, что. - Дима засмеялся. - Есть тут у нас один веселый персонаж с комплексом гастрономически-плотоядных неполноценностей, или как я называю его - комплекс нарцыссического каннибализма.
- Слушай, Дима, - запротестовал я, подымаясь вслед за ним. - Поменьше текста и твоих дурацких терминов, просто скажи, что ты мне хочешь показать.
- А никаких терминов нет! - Дима, улыбаясь, развел руками. - Как хочешь, так и называй! Простор для действия - неограниченный. Можно не одну диссертацию наваять. В общем, пошли, все увидишь сам.
“Карцером” в Димином отделении называлось подвальное помещение, находящееся под неусыпным круглосуточным контролем внутренней охраны. Там, в пяти маленьких, обитых старыми матрацами комнатках, содержались бессменные квартиранты Пустошинской психиатрической клиники, прозванные Спицыным - актиками. Когда я забегал к Диме в последний раз - а было это в конце лета - шестая жилплощадь пустовала.
Мы спустились по сырому, пропахшему йодом, коридору в обложенное кафелем подвальное помещение. Дима постучал в грубую металлическую дверь с окошечком, находящемся на уровне моих глаз.
- Коля, это я! Пришел на “желудок” взглянуть. Тут со мной эксперт по комплексам неполноценностей. - Закричал Дима, пока за дверью раздавалась неторопливая возня.
- Опять с дамой? - Окошко открылось, и я увидел пышные пшеничные усы.
- С дамой, с дамой. - Поддакнул я из-за Диминой спины, чувствуя, как алкоголь разливается по моему телу.
- Что-то он сегодня слишком тихий! - Коля, обладатель пшеничных усов, к которым я сразу проникся завистью, открыл дверь. Это был высокий детина в камуфляжном костюме и шнурованных бутсах. На столе, возле двери, лежал клубок шерстяных ниток и что-то непонятное, из чего торчали спицы.
- Обычно он бормочет про дорогу, а сегодня как в рот воды набрал. Я заглядывал к нему, он даже не двигается.
- Да куда уж двигаться! - бросил Дима, направляясь к шестой двери. - Его спеленали, как ребенка. Правда, все в пустую: на днях этот клоун съел свой язык.
Я подошел к шестой двери немало заинтригованным.
- Смотри! - Дима Спицын открыл глазок.
Я жадно впился взглядом в полутемное помещение, освещенное тускловатой контрольной лампочкой.
На полу лежал бесформенный комок связанных между собой смирительных рубашек. Он был настолько мал, что мог сойти за грудного ребенка. С правой стороны комка я различил руку, пристегнутую наручниками к кольцу, вбитому в стену.
- Не ищи ног и левой руки - их нет! - Раздался голос Димы за моей спиной. - Уши, нос, губы, щеки, гениталии, а теперь и язык - в прошлом. Интересно, что этот комик чувствовал, когда ел свой пенис! - Дима тихо засмеялся. - Он оставил только правую руку, только два пальца на ней: большой и указательный - чтобы держать скальпель.
Я почувствовал легкую дурноту, представив себе “желудок” под смирительными рубашками.
- Ты что, хочешь сказать, что это он себя так порезал?
- Да ты дружище еще не просек всю сермяжную правду! - Спицын совсем развеселился. - Этот персонаж не только ампутировал себе части тела, но и съел их! И, как мы определили, с большим аппетитом и удовольствием! Понимаешь, нравиться ему это дело - есть себя! Тащиться он от этого, эгоист чертов! Мы ему одно время пищу в рот заталкивали, так он эти самые свои два пальца засовывал туда - а засунуть ему удавалось глубоко, так как от кисти у него только культяпка осталась - и изблевывал все, а потом в втихомолку себя ел. Просто брал и откусывал там, куда рот доставал. Я ему, когда мы это дело просекли, зафиксировал голову корсетом, так он, подлец, язык свой съел. Теперь мы кормим его внутривенно, Руку, как видишь, обезопасили, В рот вставили фиксатор - я в хирургии взял попользоваться - но думаю, что все это бесполезно! Если он здесь изменился, - Дима опять постучал себя пальцем по лбу, - то это уже безвозвратно. Да и не осталось от него практически ничего. Что ж тут лечить, жопу что ли?! Жопу, кстати, он тоже почти съел: все ягодицы обрезал! Нам его доставили две недели назад, а до этого он тихо-мирно, закрывшись в квартире, совершал самопожирание. Его история болезни, кстати, начинается в конце августа. Тогда он попал в хирургию с многочисленными рваными ранами и оторванной левой рукой. Его нашли в твоих любимых Лесных полянах, вернее в самом лесу, у Дальнего кладбища: он наматывал круги в районе Гужевой дороги, находясь в состоянии терпидного шока и тяжелой интоксикации. Подробности я тебе рассказывать не буду, но произошло с ним что-то не совсем укладывающееся в рамки здравого рассудка. Как выяснилось потом, приехал он в Лесные поляны на машине. Куда она делась, так до сих пор и не выяснилось. Что-то, что есть в этом нехорошем лесу, заставило его попробовать свое мясо, после чего он стал абсолютным “актиком”. Свои укусы он прижигал зажигалкой, но по форме отпечатков зубов, даже в обугленном мясе можно было угадать его челюсть. Не надо было его выпускать из стационара! - Дима внезапно умолк.
Я был шокирован услышанным - алкоголь сразу же выветрился из моей головы.
- Вот это любовь! - Дима сокрушенно покачал головой. - Ладно, пошли!
Уже в час ночи, распрощавшись с Димой Спицыным и сидя на заднем сидении остановленной мной машины, я вдруг решил, что стану вегетарианцем.