КАРАНДАШ.
Нож, размыкающий долги, мягко входил в сердцевину дерева. Вот так, до самого грифеля.
Длинный срез-стружка, глубокая и гладкая соскользнула под пальцем. Ещё, ещё.
Оголившийся черный графитовый стержень рассыпался матово-блестящей пылью от прикосновения лезвия.
Тупость переходила в отточенность конца.
Его готовность "следить" под рукой писавшего говорила о неиспользованных возможностях отсутствующего давления.
При соответствующих условиях графитовый стержень превращается в режущий алмазный наконечник.
Написанное оставит вырезанную вязь, превратит в скрижали достойного смысла без звукового оформления.
Лезвия бритв и ножей, лезвия точилок хранят чувственность прикоснувшихся к таинству оголившегося.
Выбор между холодным и огнестрельным оружием определит характер.
Возможность правки написанного откроет скрижаль земного цикла с непременным "начало с чистого листа".
Тщательно хранимые огрызки карандашей отвергают способности эксклюзивного проживания.
РУЧКА.
Метки расписанных ручек завораживают готовностью владельца проживать календарь без черновиков.
Набело... увеличивая и оттачивая меру личной ответственности.
Крутятся шарики, выпуская гель, делая листы и подписи именными.
Ручка, лишенная сажи, вульгарна, она активна в процессе Настоящего.
Написанное ею - мостик меж скрижалями Неба и Земли.
ПЕРО.
Скрип заточенных перьев...
Капля, свисающая с носика пера, грозящая сочной кляксой пролиться на белоснежный лист...
Расщепившийся кончик пера развернет и замедлит полет мысли.
Гусиные и павлиньи, страусиные и голубиные хранят память полета...
Золотые и стальные, открытые и закрытые перья требуют время и внимания,
используя принципы причинности, дополнительности и неопределённости.
Частица и волна... фотонный росчерк на моем столе...