***
Этот рассказ является частью моего "большого" произведения, находящегося сейчас в стадии написания. Но его вполне спокойно можно читать и в отрыве от основного повествования.
***
- Ты обещал мне рассказать о Ведуне, - Заморыш устроился поудобнее перед костром – с каждой минутой становилось всё сырее и холоднее, ночи в низовых лесах были испытанием, которое выдерживали далеко не все. Но Крапиве, кажется, даже нравилась эта промозглая погода – она напоминала ему о старых добрых деньках, когда он был молод и глуп и даже не думал, что можно заниматься чем-то другим, кроме как воевать. Если бы ещё не кости, которые в последние годы начинало ломить от холода…
- Да, да, Ведун. Хороший, говорят, был мужик. Только я его не застал уже – может Старуха одна из всех наших его и видела, но она уже не в своём уме, хоть и ведьма. Да, даже ведьмы в итоге стареют и помирают… - Крапива на минуту прервался – раньше Заморыш никогда не видел этого вечно колкого, грубого дезертира в таком меланхоличном расположении духа. Крапива вдруг ухмыльнулся и начал свой рассказ...
Никто толком уже не помнит, откуда и почему он пришёл. И в поселении долго не задерживался - как настала весна, как растаял снег да лёд, как трава новая народилась - ушёл в самую глубь чащобы, куда зверьё и то забегать остерегается, где и ведьмы не живут, где деревья одни лишь перешептываются. Там и построил себе жилище - живого не трогал, вырыл землянку, лапами еловыми крышу покрыл.
Что ещё не рассказал я - ведуном был человек тот. Не колдуном, нет - ни зелья сварить, ни тучи навеять, ни порчу прогнать не мог. Ведуном был, да не простым. Таких как он и нет наверное в мире уже. Не то что язык зверей да птиц понимал, с деревьями разговаривал. Год без еды, на одном воздухе да воде, как будто сам растение, прожить мог. Уж не знаю, молва то или в самом деле, но как услышал однажды, так и рассказываю теперь.
Большую часть времени тратил ведун на обход владений своих. Неделями, месяцами домой не возвращался - так углублялся в чащу. Шёл он, с елями седыми да соснами корабельными беседу ведя, днём ли, ночью ли - не имело значения. И в странствиях своих приближался он всё ближе и ближе к лесу зачарованному, что Морем Снов у нас зовётся...
Говорят, в последние дни осени, когда деревья почти совсем уснули и даже ведуну стало тяжело слышать речи их, уже на обратном пути к дому, наткнулся он на берёзу одинокую. Со всех сторон окружали молодое деревце ели одна другой древнее. Жаль стало ведуну берёзы, подошёл он поближе и услышал слабый шёпот её:
-- ...Слышишь? Слышишь? Никто... не... слышит... Слышишь? Слышишь?
И настолько безнадёжным был голос этот, что присел ведун под деревцем, руки к ледяной земле приложил и мыслями своими достиг корней:
-- Слышу! Слышу! Я здесь. Я здесь...
Успокоилась берёза ненадолго, и снова шептать принялась:
-- Кто... кто ты?
-- Человек. Просто человек, - ответил он.
-- Человек… - опечалилось дерево, даже ветви голые замёрзшие содрогнулись, - Я… Я ведь… тоже, да? Я знаю…
Такой безнадёгой сквозило в голосе берёзы одинокой, что не смог ведун просто уйти, оставить дерево одно.
-- Не бойся, - прошептал одними губами он ей, - Я здесь, успокойся, всё хорошо, я здесь. Я не брошу тебя.
-- Не бросай… Не бросай, - лишь тончайшая тень эха донеслась до него в ответ.
И остался ведун возле берёзы одинокой на день, на ночь, на ещё одни сутки, и сутки, что следовали за ними тоже. С каждым часом, с каждой минутой голос деревца становился всё тише и тише, всё глубже и глубже по корням уходило сознание берёзы, пока перестал человек слышать её совсем.
Не растерялся ведун. Разгрёб руками он слой хвои старой, и принялся рыть. День рыл, и как сумерки на землю пали, и без того тёмный лес во мрак окутали, лёг ведун на дно ямы и засыпался сверху землёю как смог.
-- Здесь я, с тобой, слышишь? – спросил у берёзы он, щекой к корню прижавшись.
-- Да, - ответила она, - Не уходи, пожалуйста.
И он не ушёл. Как пришла зима, как занесла снегом округу всю, как понамела сугробов белых, как засыпала человека под берёзой заживо схоронившегося…
Но силён был, ведун, силён. Всю зиму, под землёй и снегом прожил, с берёзой беседуя. И понял из разговоров этих, что не простое дерево нашёл. Что была берёза белая когда-то человеком. Но как в дерево превратилась – не помнила.
Никто не знает, что рассказала берёза ведуну о жизни своей, тут каждый что-то другое подставляет. Не верю я ни в то, что была она фавориткой Правителя, который отравил её после того как сам случайно выболтал ей страшную тайну. Не верю и в то, что была она нищей рыбачкой, убитой солдатами во время войны. Да и никто наверно не ведает всей истории.
Но для связности ведь надо что-то добавить, да? Пусть будет она у нас на этот раз ткачихой – с детства работала на самой самой окраине Столицы, там, где нищие ютятся – в холоде и голоде. И такой искусной ткачихой стала, так бойко продавались её рукоделия, что зависть чёрная заела сестёр по цеху, да и сжили они её со света в один прекрасный день.
Но это всё не важно.
Весной, как потаял снег, как побежали снова соки по стволу деревца, откопался ведун. Сам на себя перестал быть похож за эту зиму – осунулся, истощал, ослаб, ели-ели на ноги встал и понял, что позабыл речь человеческую. Попытался вслух хоть слово произнести – и не смог. Но совершенно по-другому увидел и услышал он мир. Казалось, не только голоса деревьев слышит, но и земли самой, каждой песчинки, каждой травинки. Прислонился он лбом к стволу берёзы, родной ему ставшей за зиму долгую, и пообещал возвратиться как только сможет, как только силы вернёт. Загрустило деревце, но отпустило человека.
И пошёл ведун к своему дому, но не нашёл его – зима стёрла с лица земли жилище...
Два месяца ведун восстанавливал свои силы. Даже к людям было ходил, но окончательно позабыл язык человеческий и, прожив в поселении в доме той самой Старухи неделю, опять в леса подался. И направился к берёзе своей – единственной родственной душе на всём белом свете.
Так и жили они год за годом – ни разу не покидал он её больше чем на месяц, но ослаб ведун сильно – очень нелегко давались ему зимы под землёй у корней берёзовых, без воды и еды, в холоде и удушье. И вот однажды, когда снова осень кончалась, когда последний дождь превратился в первый снег – лёг ведун на землю у корня, осознавая, что не суждено ему эту зиму пережить. Что превратится эта яма в его могилу. Но не испугался. Вот только берёзе не стал рассказывать.
И так всё и случилось. Совсем немного не дотянул ведун до весны. Впился он в корень берёзы в последнем усилии и всю свою жизнь вспомнил – от рождения и до самого конца, самого последнего момента. И так и умер, перелив в дерево все свои воспоминания, всю свою сущность.
И соединился он таким образом с возлюбленной своей, слился с ней в единое целое. И до сих пор растёт эта берёза в том лесу. Корни её, говорят, оплетают всё в округе – так силён был ведун, что и в виде дерева всё видит и всё слышит, и лесом управляет, и людей шибко не любит, поэтому никто туда не ходит нынче.
Вот такая вот история...
Крапива тяжело вздохнул, вытащил из-за пазухи бутыль, открутил крышку и припал к горлышку.
- Ты что там пьёшь, Крапива? – спросил его заслушавшийся Заморыш.
- Ясно что – берёзовый сок! – издевательски кинул воин, и загоготал во всю глотку. Заморыша передёрнуло.
- Враньё это всё, - произнёс, успокоившись, Крапива, - Хотя был ведун, на самом деле был. Ты уж мне поверь.
- Верю, - ответил Заморыш, и прилёг на землю, на расстеленный плащ, - Я покараулю вторую половину ночи, как всегда. А теперь – самое время спать! – и с этими словами он приспособился поудобнее и закрыл глаза.
А Крапива ещё долго сидел покачиваясь, глубоко над чем-то задумавшись…