Громко цокали каблучки, будя угрюмый серый асфальт. Мрак, тихонько подкрадывающийся сзади и пытающийся обнять эту шагающую девушку, отступил, не в силах спрятать сияние ее зеленых глаз. А она… она, наверное, закружилась в танце, если бы не усталые прохожие, возвращающиеся с работы, если бы не этот готовящийся ко сну, чуть прикрывшийся пледом заката город, если бы не этот самый асфальт, пронзенный стуком ее туфель.
Улицы еще не утонули в ночи, это был вечер, теплый, легко дуящий ветром, целующим ее волосы, тихий, задумчивый. По временным меркам было еще рано, еще оставалось несколько долгих часов до того, как город начнет чутко дремать.
Она скользила как яркий луч, нарушая вечернюю гармонию. Ее сердце бешено не колотилось, оно трепетало, как пойманная и прижатая к груди птичка, начинающая смиряться со своей несвободой. Оно танцевало легко и грациозно и в то же время отчаянно и безбашенно счастливо. А в голове, не уставая повторяться, крутилась лишь одна мысль: «Он меня любит». «Любит» эхом отскакивало от деревьев, которые скоро, совсем скоро зацветут, купаясь в весне, «любит» шептал ветер, «любит» было написано на этом темнеющем небе, и это слово, казалось, говорили сейчас все на свете: прохожие и те, кто разговаривал в этих сияющихся окнами квартирах, те, кто сосредоточенно ехал по освещенным фарами дорогам, город, улыбающийся ей. И она растворялась в этом слове, потому что в нем сейчас заключалось ее счастье.
Тихо цокали каблучки по асфальту, и он, смирившись с тем, что ему так просто не уснуть в этот вечер, устало вздохнул и сказал: «Он тебя любит».