В институте я училась легко, мне нравилась медицина, и я хотела быть её частью. Однако курсе на третьем впервые столкнулась с препятствием, непреодолимым на первый взгляд. В ту пору у нас только началась хирургия, самые её азы, учить было мало, всё прочитанное оказывалось просто, но на практике случилось то, чего я от себя никак не ждала.
Итак, в первый день нового семестра мы приехали в районную больницу по распределению. В преподаватели нам достался полненький суетливый человек лет 45ти, Михаил Петрович. Мы познакомились, записали план лекций и занятий, переоделись в полное обмундирование, что означало хирургический костюм, белый халат, колпак и маску («намордник» как мы ласково её называли). Признаться честно, я занималась самолюбованием, когда шла из кабинета преподавателя в хирургическое отделение. Моим синим глазкам очень шёл синий же хирургический костюм, халатик подчеркивал талию – никому так не шло быть медиком, как мне. Одним словом, знаменитый Кассирский называл это фельдшеризмом. Фельдшер с которым он работал всегда при осмотре больного одевал специальное зеркальце на глаз (как у лор-врача), и Кассирский заметил однажды, что в помещении не было прямого источника света, а следовательно и зеркало было лишним. Но фельдшер все равно его надевал – потому что так было положено, потому что так он производил лучшее впечатление.
Но я отвлеклась.
Итак, спускаясь в отделение, в окружении таких же желторотых птенцов, смеясь и радуясь жизни, группа наша попала в перевязочную. Помню, я даже расстроилась – хотелось, сразу в операционную.
Улыбку с лица смело тут же при появлении первого пациента. Я стояла рядом со столом, на котором лежал человек, живой человек, но что от него осталось! Это был сильный ожог – кожа покрылась волдырями, какого-то отвратительно жёлтого цвета, правая половина лица обезображена, глаз заплыл, отёк. Оказалось – бытовой ожог кипящим маслом. У меня как-то сразу отключилась голова, я ничего не слышала и не видела, кроме этой несчастной женщины. Было душно – маска не давала свободно дышать, но в то же время даже через неё проникал запах. Сразу вспомнилось, как в детстве, когда я была у дедушки на работе, заблудилась и перепутала этажи, попала в ожоговое отделение. Детское. Как эти дети плакали, как кричали я не забуду никогда. Это был мой кошмар на протяжение многих лет. И вот он вновь повторялся.
- Чего стоим как неродные? – весело сказал Федор Петрович. – Вскрывать будем?
- Что вскрывать?
- Волдыри вскрывать. Кто вас только учил! –вздохнул он. – На, держи!
И так как я стояла ближе всех, пинцет достался мне. Я растерялась. Никогда в жизни я не делала человеку больно, я как бы невольно представляла на её месте себя. Она стонала – я закусывала губу. Мне было её жаль, и в то же время я злилась на Михаила Петровича за то, что он мог сделать это быстрее и легче, он мог её пожалеть, много позже я поняла, что он сделал это нарочно. Чтобы испугать нас, показать что медицина – не только теория, а практика, и на этой практике бывает не легко.
Когда я обрабатывала эту вскрытую, растерзанную кожу спиртом (мне казалось это таким варварством, ведь можно мазью, ведь это ужасно больно!) рука тряслась и ватный тампон то и дело вылетал из щипцов.
- Вы нас так без спирта вовсе оставите! Его и так не много, после новогодних-то праздников!
Это была очередная шутка из раздела «хирургический юмор». Циник, зло думала я, крепче сжав челюсти. Наконец, закончила. И не дожидаясь разрешения, вылетела за дверь. И сползла по стене вниз…
Это был мой первый обморок.
Каждое следующее занятие хирургии было не легче. Сознание я не теряла, но воздуха порой не хватало. Однажды мы простояли 2 часа в перевязочной, было это зимой и у больных одни отморожения с гангренами. Тоже, конечно, ничего приятного, но терпеть можно. А один парень лет 25-ти, которого укусил кабан на охоте, ни стонал, ни кричал, а только когда я проводила дренаж сквозной раны, отворачивал голову к стене. Мне казалось, что если он закричит, я закричу сама. Но он молчал. И я была в душе благодарна.
Прошло несколько часов, после того, как он вышел (или мне так казалось – потому что пары по хирургии для меня всегда растягивались в вечность – то же мне, внучка хирурга!). Серёжа, мой одногруппник и друг колдовал над очередной гангреной, я наблюдала из-за его плеча за действием, и вдруг опять стало душно.
Хватит с меня! В конце концов, я ведь девушка, во мне есть что-то от Тургеневских барышень, от Наташи Ростовой наконец! И да – мне просто противно!
Я шла по коридору взвинченная и расстроенная, когда услышала:
- Девушка, вам плохо?
Подняла глаза. Слева, опираясь на подоконник и костыли, стоял сегодняшний «укушенный». Стоял и улыбался.
- Вы такая бледная! Вам плохо?
Я заставила себя улыбнуться.
- Да нет, плохо - это вам. А мне просто дурно.
Я зашла в кабинет. И заплакала. От своего бессилия что-либо изменить и от неумения принять это. Ну почему, почему, именно мне так плохо?! Почему только я выбегаю «глотнуть воздуха»? в обморок падаю как неженка? Почему слабая такая? Почему я?...
Потихоньку я начала привыкать. На перевязки и операции всё равно ходила. А потом сдала анализ крови и оказалось, что у меня анемия. Причина нашлась, я пила витамины, ела мясо и постепенно гемоглобин пришёл в норму. Однажды у меня заложило нос, я простояла в перевязочной не выходя ни на минуту и без признаков дурноты, позже осенило – я ведь реагирую не на вид повреждений, ни на стоны больных, больше всего – на запах! После этого стала слегка брызгать духами на маску с внутренней стороны. Устоялось-устаканилось. Я привыкла и освоилась.
Так и прошло то, из-за чего я чуть было не бросила институт. Мои отношения с хирургией устоялись-устаканились. Я привыкла и освоилась. И стала чуточку сильнее…