Оса

Мимофила Пелопеевна Сфесидова, дежурный тамада фирмы развлечений Гений-рай, на минуточку отвлеклась, вечеринку она раскрутила, как положено, поэтому можно было отойти в сторонку и хряпнуть полстаканчика коньячку, она так и сделала. Коньяк в подозрительно красивой бутылке оказался совсем неплохим, Мимофила, даже сказала: м-м-м, угу-м; и в догонку добавила: зе-зе-зе, - очевидно, что это последнее замечание было просто от избытка чувств. Теперь она совершенно расслабилась и со скрытым ото всех клиентов презрением, следила, как распределённые ей пары, по специальному жребию топчутся на маленьких листах пищей бумаги, стараясь не свалиться, а конкуренты во всю им мешают. Специальность жеребьёвки реализовывала метод формирования естественных пар, поскольку вечеринка была формально нормальной ориентации, чтобы мальчики не танцевали с мальчиками. Для этого Мимофила давала тянуть «обрезанные» бумажки мальчикам, а объявление об этом, как обычно, вызвало придурковатый смех и дело пошло. Развлечение это называлось «горячие танцы».


Какие они идиоты, - с улыбкой говорила сама себе Мимофила, - пойду-ка ещё хряпну. Уронив свою подругу с высоких каблуков очередной тощий, высокий и прыщавый паренёк выбыл из соревнования, но, как видно, был этому очень рад, - его явно интересовала эффектная перьевая блондинка Мимофила. Он в раскачку приблизился, галантно протянул Мимофиле стакан и, будучи явно не в себе, предложил выпить на брудершафт. В другом настроении, Мимофила бы отшила с улыбочкой этого недоноска, но тут ей что-то кольнуло в бок – дитё не кормлено, уж мумию высохшую сосёт, а какое, собственно говоря, дитё? Да, самое обычное, зарытое поглубже в землю, недалеко от путепровода, в красную глину. Почему бы и нет, молодой человек, можно и на брудершафт.


Голова закружилась, поплыли фонари, распахнулась улица, туман покатился тугими расплывчатыми колёсами, обволакивая пустынную мостовую сегментами перевёрнутой детской пирамиды, сдёрнутой с деревянного штыря; туман накрыл танцующие пары, смёл идиотские куски бумаги из-под шаркающих ног и понёс прямо на парня с Мимофилой, смёл и их, устроив бумажный истоптанный хоровод, затянул вращающейся воронкой в узкий простенок, размазал по шершавому линкрусту, охладил холодную голову неотразимым резоном Мимофилы и остановил сознание прыщавого юнца суковатой палкой содержания легких исписанных листов, что толкнуло его на обдуманный, но неверный шаг по поиску застёжки бюста у тамады;


она с усмешкой его поощряла лёгкими движениями жёлтых полос чёрного брюшка, а сама уже думала, как она его будет брать: поведу прямо сейчас, да, поведу его в белые ночи и спрошу его там под звёздами, неужели такие некапризные и добрые девушки как я тебе, мой друг, нравятся, ведь тебе нужны совершенно другие, стервозные и глупые, легковоспламеняющиеся, но трудно заступные за грань резинок и застёжек, а то ведь тебя просто нельзя допускать пока до всего женского и удивительного; тебя надо пока держать просто в примочках твоей молодости, чтобы она постепенно отходила больной коростой, чтобы ты, просто молодой облезлый кот становился мудрее и мудрее, с каждым отказом и с каждой пощёчиной, такой горящей и сладкой, как эти звёзды в светлое время поздней питерской ночи, но где же шлагбаум, заветный шлагбаум…


… сейчас, ныряем в переходный туннель, а почему же никто из окон не закричал: привет тебе Мимофила, здорово, подруга наша, зудящая по вечерам и ночам, роющая и кормящая, нежная и прекрасная; но некогда сожалеть о шляпных и книжных знакомствах вот он шлагбаум, прямо под ним я сделаю это с юнцом, заставлю сначала зареветь его от восторга, а затем, оторвавшись от его подобия мужика, жало вдвину в него настоящее, своё, и оно завибрирует, выдавая душебойные капли уже в мягкой, упругой телесной глубине, почти доведя меня выдачей до излома, но я спасу своё убийственно изящное тело, раскрыв с невероятной быстротой мелкий крылатый ветер над нами, мной и жертвой, и удержусь до нужного момента, когда этот паршивец встанет на колени, а потом без сил упадёт своей прыщавой рожей на грязный асфальтовый палас, а я потихонечку раскачавшись на нём, нежно придерживая его стучащую безжизненно по камням голову, и упираясь в его колючий затылок членистой ногой в шуршащем чёрном чулке, с наслаждением освобожу своё трепещущее жало, чуть не застрявшее между нужными позвонками;


потом переверну его на спину и внимательно изучу зрачки, ведь он, мой милый, не должен умереть, он должен жить до тех пор, пока его не съедят, он должен всё время оставаться свежим и душистым, приятным на вкус и питательным; теперь остаётся самое тяжёлое – доволочить это обмякшее мешковидное существо до моей норки и сменить иссохшую мумию, отобрав её у моей любимой личинки и устроить её на новое место, прямо под этот колючий затылок, чтобы она была ближе к мозгу, разжиженному ядовитой моей влагой, до состояния приятной кашицы, свободно проходящей в нутро моей прозрачной девочки, которую я поглажу своими крыльями и провентилирую нору от тяжёлого трупного запаха этой мумии, и вот, тогда уже всё, на сегодня будет всё, и я могу опять возвращаться в белые ночи, бродить по мостам через каналы и бредить, бредить любовью, запрятав крылья под пиджачок и стянув грудь этим поганым предметом, который мне и не нужен, а потом ещё подпоясать свою осиную талию и идти искать в ночь, в туманы, новую свою жертву похотливую и доверчивую, нежную и ненавистную, желанную и вкусную.

Вернуться, быстрее вернуться, войти жужжащей походкой, затеряться в пьяной толпе испить коньяку, подержать чуть дрожащей от возбуждения рукой, чуть тёплый стакан, который так гладок, словно спина добытого корма, понюхать живительную армянскую влагу, испить её и обжечь язык… Я наблюдала за вами весь вечер, не вздрагивайте, я вас понимаю, - тётка, представшая перед креативщицей, сложила богомольно руки над грудью, и застыла, словно в засаде, но голос её был ласков, а глаза, огромные эллипсовидные линзы, посверкивали маленькими лунами внутреннего, но отражённого именно от того света, в котором Мимофила узнавала своё разбрызганное фасетами сферическое изображение, в перекрученном собственными чёрными усиками ракурсе, кружевная вязь которых плела, бесконечную, тряскую вязь, перед разверзшейся бездной полосатых рвов, выпадающих разделительными шлагбаумами отпугивающих запахов между грудями двух противниц. Разрешите, вам представиться, вы ведь так и не подошли ко мне, не нашли времени познакомиться со мною в реальной жизни, так я подхожу к вам и говорю:


Я, царица этого бала, я хозяйка его и имею право на вас, я, Ольга Пророкова и без меня ничего бы не было, ни этой вечеринки, ни этого юнца, которого вы так удачно впихнули головой вперёд в глиняную ямку, чтобы накормить ваше непотребное прозрачное чадо, кстати, вы проследили через линзу его тела, куда пошёл затылок нашего награждённого сотрудника, в то ли горлышко малышке попал, ведь он был так молод, ему ещё рано было заниматься, такими вещами, которые вы устроили в подземном переходе, вещами, которые приводят к обязательной потере мозжечка и обездвиживают весь организм, задолго до его смерти, но я молчу, молчу. Воздух задрожал позади Утки Мандаринки, крылья её распахнулись, но в ответ раздалось обозлённое жужжание Землеройки, это был ответ жемчужному треугольному хитиновому плащу пророчицы;


засветилось сияние над полосатым ярко-жёлтым осиным брюшком дорожной осы, из кармана пиджачка её выпал тоненький томик Белых ночей, непонятного, но достаточно неплохого серийного издания: ты отвлекла меня от моего любимого занятия, Ольга. Мимофила медленно взлетает, опираясь на хрустящее воздушное сияние и зависает над Мандаринкой, попадая в мёртвое пространство, недоступное рукам стяжкам-зубьям, которые мельницей ходили над головой Мимофилы, но оса была невероятно спокойна, ей ещё надо было подобрать свой томик сказок, завершив перед этим начатое дело, дело одного, но рискованного мгновения - молниеносного броска за спину богомолихи и такого же быстрого разворота, совмещенного с ударом острого жала.


Раздался обоюдный, короткий крик и прервался лопнувшим сухожилием; теперь был слышен только треск крыльев, сталкивающихся в тишине белой ночи, уносивший их обеих под звёзды, которые созерцали их бой с хладнокровием бешенства, но бешенство уже гасло, Утка Мандаринка слабела, а Землеройка уже тащила её за полосатый шлагбаум, в своё полосатое царство глиняного дворца, в который пришлось пропихивать Ольгу, не иначе, как сложив её руки на груди, невольно увековечивая её имя. Падшая балерина, раскинула ноги под своей прозрачной пачкой, поделанной из тончайших хитиновых крыльев слюдяного лунного цвета белой ночи, она была прекрасна в своей задержанной смерти, так сходной с жизнью в вечном её поиске жертвенности и любви.


Теперь эта жертва материализовалась ей же самой. Мимофила уже хлопотала над ней, она решила, что корма хватит на две личинки, - богомолиха была большая, - это не то, что их худые самцы, с худыми тощими брюшками, способные лишь терять головы, нет это была прекрасная самка, такая же полезная для друзей, как вредная для её врагов, но эти простые рассуждения осы наталкивались на её же реальные и практические действия, она уже вводила в спину жертвы свою универсальную иглу и скатывала по ней новое яйцо, которое совсем скоро порвёт свою нежную оболочку, и нежные зубки личинки начнут высасывать из Утки Мандаринки жизнь, давя такую же прекрасную и жестокую жизнь осиной породе.


Как всё прошло у тебя, милая моя, Пелопеевна, расскажи подробности, ведь редко удаётся провести мероприятие такого уровня и в таком месте, как наш кремль. Везде одно и тоже, милый, скоты все, пьяные скоты, но только не ты мой дорогой, только не ты…