Семипалатинский цемзавод расположен около Иртыша, недалеко от полигона, где испытывалась атомная бомба. При испытаниях в здании обкома КПСС вылетели стекла, а дело было зимой, такая неприятность. После командировки в Семипалатинск, Миша Коротков заболел лейкемией. Говорили, что было много больных, но кто их тогда считал?
Мы пускали завод в 1957 году. Там было прекрасное купание и рыбалка, но сам поселок стоял на голом, унылом месте. Осенью серые шары перекати-поля беспрепятственно катились по два километра от завода до поселка, а ничего другого тогда там не росло. Места эти всегда были населены русскими, казахов совсем не было видно. На заводе была зона и работали заключенные, преимущественно – «шобла», мелкие воры и хулиганы. Мешали они работе мало, в отличие от Ангарска, железо на головы «вольняшкам» не сбрасывали, но иногда развлекались. Однажды, в патрубок парового гудка, которыми ТЭЦ давала сигналы на работу, залили алебастр, он схватился и закупорил гудок, а зеки полдня торговались с бригадирами: «Нет гудка – значит, рано!» Когда туда приехали наши прибористы, бригадир, Боря Иванов договорился об охране помещения, которое оборудовал пятью разными замками. Поскольку охранник в первый день все-таки не вышел, Боря погрузил аппаратуру на самосвал, и увез в гостиницу. Наутро все замки были открыты и украдены, а на рабочем столе красовалась огромная куча, коей зеки выразили свою досаду за пустые хлопоты. Подойдя к группе покуривавших зеков, Боря высокомерно сказал:
- Отдайте тем, у кого замки! - и небрежно бросил им связку ключей.
Участком, который вел монтаж КИП и автоматики руководил Михаил Поликарпович Булдаков, крепко сбитый мужик с грубыми чертами лица, которое освещали умные, внимательные глаза. Он по образованию был учитель, поэтому ни технологии, ни приборов не знал и моему приезду обрадовался.
Сейчас, когда от идеи коммунизма не осталось никаких иллюзий, особенно интересно, что изредка встречались реальные люди, которые ее искренне исповедовали, оставаясь дельными, преуспевающими работниками. Самым значительным из тех, кого я видел, был Миша Булдаков. Очень крепкий ясным крестьянским умом, прекрасно разбирающийся в людях, он был настоящим хозяином своего дела и отличным организатором. Все люди на участке трудились, как пчелки, видимого, нудного контроля не было, но был четкий порядок и никто не халтурил: все делалось старательно и добротно. Не пытались сделать, как попроще: все делали, как положено, а необходимые технические средства запасали впрок. Все вовремя выписывалось, поступало и завозилось. Технологическое оборудование – отличные трубогибы, резаки и прочее – изготавливали на месте, своими силами. Но самое лучшее, что было на участке – человеческие отношения. Были парторг и профорг – старые уважаемые рабочие, были толковые, опытные мастера, было полнейшее взаимное доверие, уважение и приязнь, поэтому моральный климат на участке был идеальным. Никто не «филонил», не «сачковал» и поэтому, если я говорил, что сделано не так – никто не огрызался, и все немедленно доводилось до кондиции. Для особо сложных работ он находил умных и интеллигентных ребят, по жизни не получивших хорошего образования, самоучек, которые у Миши вырастали в умельцев, мастеров-«золотые руки», и за которыми охотились конкуренты. За своих работников Миша стоял горой, и никто от него не уходил обиженным. Я был аккурат на полвека моложе, и мне казалось вполне возможным, что так же, как у Миши, все в Союзе образуется и будет по-евангельски: «На земле мир и в человецех благоволение!» Прямо «маниловщина» у меня получается, но, что было, то было, и я сам это видел. Притом, он не был догматиком, и деловые отношения строил весьма рационально. Приезжает на завод новый Главный энергетик - мой добрый приятель по Тоннельной, Карл Донарский. Миша расспрашивает, что за человек и просит их познакомить. Я договариваюсь с Карлом и часа в 3 привожу его в их бытовку. На столе, застеленном чистой синькой (светокопировальная бумага), красуется пара бутылок водочки, нарезаны кусищами колбаса и черный хлеб, за столом Миша и два его ближайших помощника. Карл конфузится и смотрит на меня с упреком, я его успокаиваю, хотя и сам не ожидал такой прыти, и знакомство состоится. Вскоре оно переросло в дружбу и доверие.
С зарплатой Миша никогда не жульничал, жил, как все, и помощникам премий не выписывал, но дорогую дрель захотел мне подарить, и подарил, по почте прислал. Был одновременно дошлым и наивным. Дал я ему «Путешествие на Кон-Тики», он прочел и спрашивает:
- А что тут особенного?
- То, что никто никогда и не пытался переплыть Тихий океан на плоту.
- Так что, это правда, что ли, было?!
- Конечно!
- Твою мать! Тогда я перечитаю!
Очень любил хорошую шутку, весело побалагурить, посмеяться с друзьями. Любил и берег свою семью. Жену называл «подружка Верка» и очень веселился, когда прочел то же обращение в рассказе Е.Ауэрбах.
Вполне естественно, что сплоченный актив участка во главе с Мишей регулярно и дружно напивался на всех красных датах. Если собирались у Миши дома – замечательно пели хором, конечно, «Ой, как при лужке, лужке, при широком поле», «Среди долины ровныя», но лучше всего – «Во деревне то было, в Ольховке». Когда хор истово и согласно выводил припев, у меня мурашки бегали:
«Эх лапти, вы лапти, вы лапти мои!
Эх лапти мои, лапти липовые,
Вы не бойтесь ходитё,
Тятька новые сплетет,
Эх, ну-у-у, - тьфу!»
Конечно, Мишина партийность была «вещью в себе», для души, и своими успехами он ей нисколько не был обязан. Патриархальные отношения на участке отвечали его демократическим взглядам, а работа спорилась оттого, что был он умным и энергичным, с хорошей хозяйственной хваткой, находил трудолюбивых работников.
Позже Миша стал начальником монтажного управления, поселился в Темир-Тау, работал так же хорошо, но такая идиллия не могла продолжаться вечно: в советской системе он оставался инородным телом, все порядочные люди рано или поздно входили в конфликт с властями. В середине 80-х годов он отказался повысить бездельницу – родственницу Начальника Управления КГБ и тот натравил на него всю советскую и партийную бюрократию, поскольку посадить уже не мог. Миша довольно успешно отбивался, его поддержал даже первый секретарь, но, в конце концов ему это надоело, он написал письмо блестящему советскому журналисту – А.А.Аграновскому, и дал мой телефон, как свидетеля. Письмо тронуло Анатолия Абрамовича, он позвонил мне, задал пару вопросов, когда же я рассказал, что причина хорошей работы – атмосфера дружбы, доверия и взаимного уважения, он увлекся и заволновался, особенно, когда узнал, как хорошо они поют. Собирался выступить, но не успел, дни его были сочтены. Перестройку и распад Союза Миша встретил с огорчением, рассердился на меня за сочувствие демократам и вскоре перестал писать.
Нигде у меня монтаж так не ладился, как в Семипалатинске, хотя на заводе штат КИП не был укомплектован. Несколькими кое-как подобранными слесарями командовали две милых девушки – мастера КИП. Они с трудом успевали только аппаратуру на монтаж подавать, поэтому Миши и его монтажников боялись, как огня, а на меня молились.
Когда я вернулся на завод, после полумесячной отлучки, Начальник цеха КИП был уже назначен. Им стал молодой очень талантливый инженер Геннадий Сергеевич Голодняк. Он участвовал в испытаниях бомб, там «облучился» и был отстранен от атомных игр, но далеко не уехал, а нанялся здесь же, поблизости, на цемзавод: автоматика, она и есть автоматика, что на бомбе, что в цеху. Он встретил меня прохладно, мы познакомились, и у нас состоялся такой разговор:
- Ты что собираешься здесь делать?
- Наладку КИП и автоматики.
- Да мы все сделаем сами!
- Так я вам не нужен?
- Нет, конечно, поезжай спокойно.
- Отлично, - говорю я, - проверю, как закончен монтаж и через несколько дней уеду.
- Как хочешь, я скажу Главному инженеру, что отпускаю тебя.
Я предвидел, что дело этим не кончится: ни мой бригадир, ни Главный меня не отпустят, а будут неприятные разговоры, но все уладилось гораздо проще. После моего ухода на Геннадия накинулись девушки-мастера:
- Ты что, с ума сошел?! Здесь же все оборудование немецкое, кроме него никто его не знает, он же такой специалист… - и всякие хорошие слова.
Потом Гена раз десять мне этот разговор пересказывал. На утро он встретил меня совсем другим человеком: извинился, попросил не обижаться и помогать. Он не мог быть неискренним, чистая, святая душа. Мы дружили лет 40. Его уже нет на этом свете. Он тоже был коммунистом, но, как и Булдаков, только по абстрактным убеждениям, а главным предметом его помыслов и увлечений была техника. Он был кристально честным и добрым человеком, притом крупнейшим инженером, его понимание электроники и автоматики было абсолютным. Ему было достаточно посмотреть на прибор, чтобы понять, и как он устроен, и зачем он нужен. Он поступил по конкурсу в Институт Кибернетики АН Украины, через несколько лет возглавил лабораторию, удачно женился, породил двоих сыновей, и лет тридцать руководил множеством блестящих работ, а от защиты диссертации отказывался из принципа: «незачем, никому это не нужно», прибавка к зарплате во внимание не принималась! Около 2000 года он перенес инсульт, и года через два его не стало. А в описываемые времена, в 1957 году, он зазвал в Семипалатинск, на завод приятеля, хохла же, румяного статного парня, Сашу Сичевого, такого же порядочного, увлекающегося и одаренного, как и сам. А.С.Сичевой потом лет 30 проработал в НПО «Энергия». Я думаю, более сильной службы КИП и автоматики в промышленности не было.
Между прочим, Саша увлекался парапсихологией. Когда Гена уже лежал при смерти, он позвонил мне и сказал, что экстрасенс Грабовой чудеса творит, нужно только близким больного сконцентрироваться и посылать сосредоточенную энергию в уговоренное время. И мы концентрировали и посылали, что же взять с бедных Бесланских матерей?
Однажды ко мне пристал Главный механик завода:
- Слушай, Эдуард, почини тепловоз! Там реверс не работает.
- Ты в своем уме?! Я же приборист.
- Ты все можешь, а там гидроавтоматика вышла из строя! Вовсе по твоей части.
Откровенно говоря, мне самому было интересно. По «симптомам» я понял, что именно в гидропередаче не работает, а по схеме предположительно определил засорившийся дроссель, изделие, размером с мизинец, а где он – никто не знал. Немецкую схему я читал более или менее легко, а текст описания, конечно, никак. Шарили по маслопроводам полдня вслепую – а он, проклятый, стоял под полом кабины машиниста. Наверное, немцы его туда специально запихнули, чтобы при ремонте наружу не выходить, а нам ни к чему! Реверс заработал (это переключение с переднего на задний ход), и довольный механик угощал меня кубинским ромом: он только появился в Москве и считался последним писком моды.
Жил я с нашим электриком Женей Бодровым, в комсомольском общежитии. Славный, но мрачноватый парень, он был с завода по комсомольской путевке направлен на оперативную работу в «органы». Через год-другой, он угодил в нервно-психический стационар, а, после лечения, был из «органов» уволен. Я так и не знаю, он болел по настоящему или симулировал психоз, но это единственный известный мне случай, когда человек живым ушел из спецслужб. И всю советскую власть, и «органы», в частности, он тихо ненавидел, хотя на эти темы не распространялся. Развеселая бабенка-смотрительница предупредила, что, в комсомольском общежитии полагается пить каждый день, и мы, пока были деньги, соблюдали установленный порядок. Потом деньги кончились, и Женя нашел решение проблемы питания. На огромном Семипалатинском мясокомбинате очень дешево продавались «субпродукты» - ливер, потроха, ножки и т.п, а бараньи головы –совсем за бесценок. У смотрительницы взяли большой бак и варили головы, получался вкусный и очень сытный суп, хотя иногда на поверхность всплывал открытый глаз, и это было зрелище не для слабонервных. Дмитрий Сухарев пишет, как некий знаменитый артист путешествовал по Средней Азии:
«Дело кончилось крахом. Однажды в горах Кызылхана
Был под струны дутара народный доставлен в аул,
Там он глазом барана был кормлен с руки из казана,
Но, привыкший к жюльенам, немедля в казан блеванул»
Мы с Женей, непривыкшие к жюльенам, на этом супе дотягивали до перевода, да еще подкармливали Жениных помощников.
Завод был хорошо выстроен, подготовлен и пущен без сучка и задоринки.
Но какие люди были! НТП везде двигали одаренные и увлеченные, но на Западе, чаще всего – небескорыстно, здесь – подвижники, «по зову сердца», хорошо еще, если им не мешали.
Э.Алкснис Edu31 20.01.07