.
Так назывался послевоенный цветной (!) восторженно-патриотический фильм. Не кино, а сусальный пряник. Потом это было названо «лакировкой действительности», но в конце 40-х, намучившиеся люди шли лавиной и принимали его «на ура», им хотелось думать, что теперь будет такая жизнь: богатая и красивая. Впрочем, Сибирь, при ближайшем рассмотрении, оказалась действительно местом очень приятным.
В 1954 году мы работали в Искитиме, маленьком городке в 80 км к югу от Новосибирска, на реке Бердь. Центр Искитима тогда был застроен 2-х этажными домами, где, как положено, располагались магазины, школа, баня и прочая цивилизация, а вокруг - огромная деревня: крепкие избы расположились на приусадебных участках, по 20-30 соток. Удобства были во дворе, но не только рабочим, а и большей части ИТР такое жизнеустройство нравилось: несмотря на суровый климат, все трудолюбиво возделывали свои огороды и гордились их продукцией. Я видел, как они выращивают огурцы: из навоза выкладывают сетку с ячейками около 20-30 см, засыпают их землей, в которую и сажают рассаду. Навоз гниет и греет. Кто свинок держал, а кто и коровку. У всех погреба, амбары, запасы. Народ преимущественно коренной, пришлых мало, однако немцы Поволжья и здесь попадались, причем, пользовались большим уважением. Солидный мастер цеха КИП Ф.Ф.Дубс, одновременно славился искусством изготовления отличных колбас и «зельдисонов», как он называл зельц.
Только что была достроена новая каменная школа, а старую, брусчатую отдали под общежитие и мы поселились в классе – всей бригадой, еще и на пяток студентов-практикантов места хватило. Было тепло и весело, но далеко от завода. Потом огляделись и сняли у знакомого мастера уютную комнатку поближе, стало совсем хорошо. Хозяйка варила нам на ужин картошку и заваривала чай - местный традиционный продукт из сушеной травы и морковки, довольно противный, поэтому мы вернулись к грузинскому, который там тогда еще назывался «фамильный».
Завод строился не на пустом месте: там работал старый цемзавод, а к нему пристраивался большой, новый, с немецким оборудованием. Весь персонал был опытный, добросовестный, поэтому здесь воровства, халтуры и обычного советского разгильдяйства не было: прочно укорененные люди дорожили своей работой, и этого было достаточно. Местный патриотизм был очень крепким: меня звали оставаться, превозносили блага и преимущества, а когда я отказался – обиделись. Всё было небогатое, но основательное, и мастерские, и бытовки, и столовая. Но самое приятное – народная добропорядочность. Однажды давая телеграмму, разменял сотню, потом гляжу – сдачи, рублей 80, нет, забыл. «Что с воза упало, то пропало», идти, просить, только на грубость нарываться, я и не пошел. Через неделю меня на улице останавливает почтальон:
- Вы из Москвы?
- Да…
- Неделю назад телеграмму давали? – Я расплылся:
- Давал.
- Вы сдачи забыли. Что же вы не заходите? Хорошо еще, я вас заприметила. Зайдите, возьмите!
Прямо, как не про Россию пишу, да? Вообще, чем дальше от центра, тем больше было порядка, тем лучше работала промышленность, более трудолюбивым и способным к самоорганизации было население, но, главное – были лучше социальные отношения, выше моральный уровень. Особенно в старых поселениях Сибири и Дальнего Востока: там человек чувствовал себя более защищенным, было выше чувство собственного достоинства бесправного советского человека. Экономическая несостоятельность социализма не подлежит сомнению, но именно там, вдали, образовался тогда «социализм с человеческим лицом»: при мизерных доходах люди жили небогато и нелегко, но в ладу, мире и согласии с властями и друг с другом.
Главный энергетик мне сказал:
- Монтаж ведет ленинградский трест, а начальник участка – адвокат. Ты посмотри, что они там намонтировали… Может, ни фига работать не будет?
Веселый и общительный Миша Гликман, был изгнан из ленинградской коллегии адвокатов, якобы, по жалобе какого-то клиента, на самом деле, конечно, «по пятому пункту» (номер графы «национальность» в анкете). Евреи тогда считались «неблагонадежными» и их гнали отовсюду, ходила шутка: «инвалид пятой группы», мне все это было хорошо известно. Миша откровенно признался, что никакого понятия о приборах у него нет и не было, а взялся за первую же работу, ибо, как говорят музыканты: «жрать захочешь – запоешь!». Мое сочувствие представлялось ему само собой разумеющимся, поэтому он мне искренне обрадовался:
- Ребята у меня опытные, я им верю, а сам я в этом деле ни уха, ни рыла, ни поросячьего хвостика! – честно сказал он и повторил энергетика: – Ты посмотри, может, оно ни фига работать не будет?
Но оказалось, что на участке дисциплина и порядок, опытные работники делали все правильно и старательно, по документации, а тут и я подоспел. Рабочие относились к Мише уважительно, и слушались, хотя обычно начальникам некомпетентность, да еще осложненная интеллигентностью, не прощаются. Секрет оказался простым. Быстро разобравшись в нашем хозяйственном бардаке, он обнаружил много источников левых доходов, которые немедленно поставил на службу пролетариату: металл, арматура, провода и кабели, электроды, но особенно – краска, выписывались в баснословных количествах. При мне на окраску щита было выписано 50 кг, то есть раз в 50 больше, чем нужно. Все материалы монтажники мгновенно, не занося на участок, сбывали местным же рабочим, а доход отдавали Мише, который отнюдь не клал его в карман, но учредил фонд, из которого финансировал все организованные пьянки. Люди восхищались, что доход справедливо и демократично пропивается всем коллективом, у меня тоже хватило мозгов выразить свое одобрение, и принять посильное участие, хотя в те времена мне это и казалось воровством, но у меня всегда была гибкая мораль. Вышестоящее начальство было Мишиной деятельностью вполне удовлетворено: финансовая отчетность в полнейшем порядке (еще бы – у профессионального юриста!), заказчик – доволен, рабочие не скандалят, чего лучше?
Зимой настали крепкие морозы, по ночам падало до - 47, в цехах работать было тяжело, все монтажники были простужены. На открытых работах часто обмораживались, причем, без ветра обморожение наступает незаметно, вдруг кто-нибудь восклицает: «Леня, у тебя нос отморожен, растирай скорее!». Утренние визиты в домашний туалет требовали большой выдержки. Костя Кожевников жаловался, что, когда он спешит огородом обратно, «яйца тарахтят, как грецкие орехи». Однако, держались.
На этом заводе было много работы и мало происшествий. Помню, как завалился новый угольный склад. Огромная металлоконструкция, метров в 30 высотой, была вся собрана, а кирпичные стены между колоннами еще не выложены. Кому-то понадобился трос и он снял оттяжки, без которых сооружение потеряло жесткость. Как-то поднялся сильный ветер, и вся огромная этажерка стала раскачиваться. Нашелся отважный доброволец, который полез с наветренной стороны, чтобы закрепить трос, но, когда он уже залез, колонны не выдержали, и конструкция сложилась, как гармошка. Деформация ферм и колонн замедлила обрушение, и доброволец приземлился целым и невредимым, что было весьма удивительно.
Наша наладочная бригада здесь работала с особым подъемом: местный персонал смотрел нам в рот и всячески способствовал работе, поэтому все ладилось.
Украшением бригады была Наташа Томилина. Даже в телогрейке необыкновенно стройная и изящная, с благородным классическим лицом, интеллигентная, веселая, разговорчивая и остроумная, она была отличным технологом, знающим и опытным. Совершенно бесстрашная, она лазила на любой высоте, по недостроенным площадкам и агрегатам. Однажды, когда я попросил ее показать мне места установки отборов, она завела меня по лестницам без ограждений на головокружительную высоту, и мне пришлось покурить, чтобы собраться с духом перед возвращением. Она, слава Богу, жива, так же умна и обаятельна, мать большой хорошей семьи.
Вторым технологом была Таня Клюева. Очень скромная и немногословная, с милым открытым личиком, которое украшали улыбка и россыпь веснушек, с последними, впрочем, она постоянно боролась. Она была тоже хорошим, серьезным инженером, притом, рыцарем долга и не уходила с завода, пока не выполняла всего порученного. Ангельски добрая и отзывчивая, она забывала о себе, но была всегда готова поддержать любого, кто в этом нуждался. Могла ли счастливо сложиться жизнь у женщины с такими задатками? Она много страдала от своих же близких, и давно покинула этот свет.
Этих милых дам заводчане и монтажники слушались охотнее, чем жен и родительниц.
Пожилой, очень опытный механик Петр Ефимович Лысов – непререкаемый авторитет у монтажников, родом из Вольска – вотчины советских цементников, приятно по-волжски окал, знал все тайны машин и аппаратов и по реву какой-нибудь разбушевавшейся мельницы безошибочно определял состояние механизма и дефекты монтажа. Он прекрасно вписался в молодежную компанию, активно участвовал во всех выпивках. Помнил заводской фольклор и часто, к месту, смешил ребят какой-нибудь побасенкой. По пьянке любил со мной пооткровенничать:
- Эдуард, - доверительно вопрошал он, - для кого мы живем? – и сам же отвечал – Только для себя и своей семьи! А это все… - он морщился и делал гримасу отвращения, намекая на неумолчный звон о жизни во имя построения коммунизма, –…это все - полная херня! – и уничтожительно махал рукой. Он был тертый калач, поэтому никогда открыто никого не поносил.
Его помощником был молодой механик Слава Сергеев – толковый и деятельный инженер, притом, хороший товарищ и приятный собеседник. Часто работал с нами отличный технолог Леня Чмырев, механики Толя Степанов и Костя Кожевников и совсем славный парень электрик Володя Марков. Постоянным членом бригады был мой чудный друг, экономист Ефим Куцман, иногда с милой супругой Женей, тоже экономистом. Впрочем, главная роль Ефима не имела отношения к экономике: он освоил очень трудный и опасный процесс пуска углеприготовительных установок и, с началом пуска, надевал спецовку и шел в цех.
Это сборище называлось комплексной бригадой, а руководил ею Александр Абрамович Лукацкий, крепко сложенный брюнет лет сорока. На его обычно серьезном лице, с выступающей нижней челюстью, выделялись внимательные темные глаза.
В книге Марка Твена «Путешествие капитана Стормфилда в рай», есть чудная выдумка: в раю ценятся по достоинству истинные таланты, например, портной Биллингс, из штата Тенесси. Он писал такие стихи, которые Шекспиру и не снились, хотя его никто не печатал, а читали только невежественные соседи. Когда портной прибыл в рай, Шекспир посыпал ему путь цветами, а Гомер прислуживал во время банкета. По этой версии, по прибытии в рай Лукацкого, ему бы прислуживали Лессепс и Форд.
Я прожил жизнь, и повидал немало выдающихся людей, но более талантливого организатора работ, чем Л., не видел, и уже, конечно, не увижу. Будучи умным и энергичным инженером, он быстро выдвинулся и стал начальником главка, как в Союзе назывались высшие подразделения министерств, но, как всякий бескомпромиссно честный человек, нажил врагов. Тут начались гонения на евреев, и ему припомнили, что его отец владел мельницей, партия вынести такой скверны, конечно, не смогла и быстренько его из своих рядов извергла. Руководители министерства, зная его талант, не зарыли его в землю, а спихнули в наш наладочный трест, который уже назывался «штрафной ротой министерства», где он и работал «нештатным» председателем пусковых комиссий несколько лет.
Через месяц после прибытия на новый завод, он неизменно и непременно оказывался главным распорядителем всех строительно-монтажных и наладочных работ. Он не имел никаких официальных прав и полномочий, не мог платить и лишать зарплаты, но его слушались безоговорочно. Это был истинный «неформальный лидер». Причина была предельно проста: все были кровно заинтересованы в скором выполнении работ, а он лучше всех знал, как, и, что еще важнее, кто может это делать. Его понимание людей в сочетании с гигантской технической интуицией казалось сверхчеловеческим. Поначалу прорабы пытались с ним спорить, но быстро убеждались в его правоте, и больше в пререкания не вступали. Его гнева и ядовитого сарказма боялись куда больше, чем официальных взысканий. Когда начальник электромонтажа увидел, что не поспевает к сроку, который он назначил, вопреки мнению Л., он вывел народ на ночь, а утром на «планерке» со скромным торжеством доложил, что работа закончена, и веселое изумление Л. было его законной наградой. Именно такие люди, как Л., битые, гонимые, непризнанные герои и были становой жилой советской уродливой индустриализации. При отсутствии нормальных экономических стимулов, они вносили в бюрократический бардак рациональное начало и здравый смысл.
Во время очередного кратковременного просветления советской власти, году в 56, его восстановили в партии и назначили главным инженером треста, но вскоре началось новое «обострение» партийного психоза - организация совнархозов. Л. облекли доверием, как председателя Южно-Казахстанского совнархоза и послали в Чимкент, где строился огромный цементно-шиферный комбинат. Потом совнархозы накрылись, и остаток своей трудовой деятельности он провел в Министерстве. Этому человеку не дали реализовать и малой доли его великого творческого потенциала. Последние годы он ухаживал за тяжело больной женой, не надолго пережив ее и сам.
А мы проработали зиму и лето, успешно пустили завод, зачищали «хвосты» и надумали устроить «день отдыха».
Володя Марков с помощником пошли на реку ловить рыбу, а я с остальной командой отправился за грибами. Местные мужики говорили, что «грибов много, а какие – кто же их знает? Бабы солят – едим, хорошие грибы!»
На пароме переправились через Бердь и двинулись по перелескам. Сибирские леса менее нарядны и разнообразны, чем подмосковные, но тоже очень красивы, особенно пихтовники. Впрочем, мы шли по редкому лиственному лесу. Вскоре же начали попадаться и грибы – большие и красивые, как с картин Билибина, одного вида, и никаких других не было. Я сначала обалдел: это были вроде бы настоящие осенние опята, но очень крупные, сантиметров до 30 ростом, и росли они не на древесине, а прямо на лесных лужайках, на земле, и не кучно, а поврозь, отчего и были идеально правильной формы. Но все родовые признаки: чешуйки, колечки, цвет и форма не оставляли места сомнениям. Вдоль отлогого косогора они стояли, подняв над травой, через каждые 3-4 метра ровные, плоские желтоватые шляпки, видимо-невидимо, очень красивое зрелище. Мы брали, какие помоложе, и то за полчаса набили два ведра.
Тем временем и Володя наловил килограмма два окуней. На огромной полуметровой хозяйской сковороде мы жарили и грибы и рыбу в сметане – запах был невероятно аппетитный и остальные выли от голода и нетерпения.
Потом пили, закусывали, это было божественно вкусно и – без ограничений! Включили проигрыватель и танцевали до упада под старинные «Брызги шампанского», «Рио-рита» и прочие давно забытые, но прекрасные мелодии. Девочки наши, отмытые и подкрашенные были красивы, как фотомодели. Лукацкий сиял, блистал остротами и шутками, и танцевал, конечно, с Наташей.
Вскоре уехали домой, а холодная Сибирь осталась в памяти теплым, светлым пятном.
Э.Алкснис Edu25 2.06.06