Году, кажется, в 58, я работал на пуске Ново-Алексеевского цемзавода, в Мордовии.
Как на грех, в гостинице не было свободных мест, пока думали, куда меня пристроить, появился мой чудный друг, Олег Николаевич Писарев, он там механизмы налаживал. Человек он был смелых решений и, не колеблясь, пригласил меня в общежитие к монтажникам, где он жил сам, и где была свободная койка. Механомонтажники довольно буйный народ, но Писарева они за бесстрашие и высокое мастерство уважали, за пахана считали и слушались беспрекословно. Он был необыкновенно яркой личностью, и, кроме всех своих достоинств, умел артистически валять дурака. Когда один высокопоставленный начальник ему строго заметил:
- Товарищ Писарев, от вас водкой пахнет! - О.Н., изобразив на лице крайнее удивление, сердито спросил его:
- А чем от меня должно пахнуть? Лориганом? Так его сейчас не делают…
А в другой раз, когда его незаслуженно ругали на «планерке», он, не снисходя до оправданий, встал и удалился со словами:
- Собрались вы здесь - одни начальники и некого мне на … послать!
Под общежитие была использована просторная приемная на втором этаже недостроенного заводоуправления. Вдоль стен стояло 2-3 десятка кроватей, а посредине большой, метра 3 длиной, дощатый стол и длинные же некрашеные лавки – обычная мебель строителей, собственного изготовления. Благодаря писаревскому представлению, приняли меня с почетом, и, чтобы показать близость к культуре, врубили на полную мощность какую-то музыку из радиоприемника.
Ничего похожего на режим здесь не было. Монтажники – молодые здоровенные мужики, уходили на работу утром, а приходили, когда придется: как работа сложится, когда где-то выпивка закончится и компания разойдется. Впрочем, выпивали и в общежитии. Приехал кто-нибудь, или встретил приятеля из другого участка – уже у стола собралась теплая компания, пьют, «вспоминают минувшие дни и битвы, где прежде рубились они», ну, разные случаи, пьянки, драки… Никто не кричит, песен не поет, но и голос не понижает. Считается, кому надо – тот спит, кто ему не дает? Кто-то на другом конце стола чай пьет, другие рядом ужинают. Свет почти не гаснет. Иной приходит под утро, когда подруга отпустит – у многих были в поселке дамы сердца. Впрочем, на прочную связь никто не рассчитывал, а когда у одного из них подруга спросила, когда они распишутся, он удивился:
- На чем расписываться, на заборе?! У меня и паспорта давно нет…
Одного молодца друзья собирали в гости к очередной невесте: его приодели, попрыскали одеколоном, наменяли денег рублями и трешками, чтобы была толстая пачка:
- Как достанешь из кармана, девка с матерью обалдеют от такого богатства!
Нравы были простые и открытые. Часа за два до встречи нового года, в Доме Культуры, бригадир монтажников вел за руку пьяную женщину и всем встречным знакомым громко и радостно объявлял:
- Вот, думал, в этом году уже не по…, а видно еще успею! – а дама только ласково улыбалась.
Повального пьянства не было, скорее напротив, пили не очень часто, но периодически кто-то напивался до полного блаженства. Один, спьяну, в лунатическом состоянии пошел к старухе-уборщице, утащил у нее корыто, вернулся и лег на свою постель. Ребятам, которые сидели у стола, он сказал трезвым голосом:
- Дождь идет! – затем спрятался под корыто и там уснул.
Однажды мы с О.Н. возвращались с работы. Около заводоуправления в снегу барахтались двое вдребезги пьяных наших монтажников. Они подрались, но, поскольку не стояли на ногах, никакого вреда друг другу причинить не могли. Прежде, чем мы повели их домой, я поднял валяющийся шарф и хотел одному из них повязать его на шею, а он почему-то мычал и отбивался. Я продолжал попытки, пока умиравший от смеха Писарев не показал мне, что это был не шарф, а оторванный сверху донизу, от воротника до полы, край брезентового плаща, который был надет поверх телогрейки – обычная одежда монтажников (это какая нужна силища, чтобы его оторвать!). Промерзший и обледеневший брезент был жестким и холодным, как жесть, почему парень и не соглашался, а объяснить не мог – «язык в трубочку скрутился».
Как-то случилось несчастье. Между заводом и жилпоселком проходила железно-дорожная линия, и люди постоянно ходили по ней, особенно, после снежных заносов. Один из монтажников, Прохоров, пьяный, не услышал поезда и погиб. Отбили телеграмму родным. Чтобы проститься с покойным, на похороны приехал его брат. К нему приставили друга погибшего парня, дали денег и велели оказывать всяческое уважение. Друг и оказывал, как умел – везде ходил с ним, кормил его, и каждый день поил до бесчувствия. В этом недостроенном заводоуправлении на лестницах и площадках еще не было ограждений и перил. И вот этот брат усопшего, пьяный упал с лестницы, причем довольно сильно расшибся. Пока ему оказывали первую помощь, друг прибежал в завком профсоюза, и, волнуясь, кричал (а он заикался):
- Освободите вы меня от этих П-п-прохоровых, они тут все п-п-побьются, а я отвечай, ну их в п-п-п…
Очень было веселое проживание, но в гостиницу я ушел с облегчением.
Однажды меня вызвал председатель пусковой комиссии М.Б.Креймер:
- Тут приезжает немецкий шеф-инженер, пускать турбокомпрессора. Он приедет один, переводчик только через пару дней подъедет, так получилось. Я прошу тебя, его встретить и в гостиницу проводить, кроме тебя никто немецкий язык не знает.
- Да я тоже не знаю, откуда вы взяли? Я только «хенде хох» помню! Не могу!
- Ну, неважно, я тебя очень прошу, ты парень интеллигентный, кроме тебя некому! И на что тебе немецкий язык? Вылезет он из пятого вагона, скажешь ему «гутен абенд», и веди в гостиницу, вот тебе ключ от второго этажа!
- Михал Борисыч, а вы знаете, что все приямки под компрессорами сплошь засраны, как он туда полезет? Небось, у них это не принято.
- Да что ты, неужели?
- А как могло быть иначе? Уборные в компрессорной не открыты, кто это будет за версту бегать?
- Ай-яй-яй! Это будет позор на международном уровне! Спасибо, сейчас распоряжусь, так ты встречаешь, договорились.
Вообще-то, я в школе в 5 и 6 классах учил немецкий язык, но ничего не вспомнил, кроме нескольких слов, с тем и пошел встречать гостя, пригласив за компанию, и О.Н., который воевал, поэтому имел опыт общения с немцами.
Поезд приходил вечером. Никакого вокзала не было и в помине – чистое поле. Мы легко обнаружили немца, там ничего похожего не было. Я поприветствовал его «гутен абенд», он обрадовался, пытался что-то болтать, но я пресек его попытки, сообщив «нихт шпрехен» и мы повели его в гостиницу. Недалеко от станции стояли 3 хороших 2-х этажных дома, на каждом этаже по квартире. В одном жил директор, в другом - главный инженер, а третий был оставлен для важных гостей, туда-то я и вел приезжего. Мы поднялись на второй этаж, отперли дверь и оказались в прекрасной квартире, здесь было тепло и уютно. Разделись, я ему на пальцах объяснил, что ему можно отдыхать, а когда надо будет, за ним придут. Мы собрались уходить, но тут О.Н. показал мне буфет, за стеклами которого поблескивало несколько бутылок и холодильник, в котором лежали кое-какие продукты. Пряча лукавую улыбку, он сказал укоризненно:
- Ну, что же, Э.Я., мы так и оставим приезжего человека в чужом месте? А как же законы гостеприимства, и что он о нас подумает?
Я сообразил, что с меня взятки гладки, и обратился к немцу:
- Ду вирд тринкен коньяк?
- О, я-аа, я-аа! Натюрлих! Советише коньяк – зер гут!
Мы скоренько приготовили закусить и немец выгреб какие-то запасы, после чего мы хорошо выпили и «поговорили». Он объяснил, что живет в Лейпциге, и показал фото двоих детей – немцы всегда этим злоупотребляют, мы выпили и за их здоровье.
Креймеру я сказал, что немец был весьма удручен отсутствием и переводчика и представителей дирекции и я, чтобы смягчить его досаду, отпаивал его коньяком, он, естественно, одобрил.
Мордовия в те времена пребывала в крайней темноте и отсталости. В самых глухих углах Казахстана и Сибири были высококультурные ссыльные: немцы, прибалты, корейцы, здесь были только темные и нищие крестьяне. Хотя это был народ тихий и послушный, воровство на площадке было ужасное. До этого мордовцы в деревнях спали на полу, так что с индустрией пришла культура: во всех окрестных деревнях появились кровати из полудюймовых труб, которых со стройки было украдено 25 километров! На немецких щитах стояли плавкие предохранители в красивых корпусах с яркими разноцветными сигнальными значками, под стеклышками. К сожалению, эти корпуса подходили к обыкновенным домашним предохранителям, поэтому всех их, около 6000 штук уперли, и пришлось срочно закупать в ГДР новые. А они у немцев подходили строго по номиналу, на бОльшие токи не лезли, поэтому электрики страшно матерились. Хуже было другое дело. Когда нам предлагали недорого купить серебряные колечки, мы догадывались об их криминальном происхождении, и, от греха, не покупали. Как потом оказалось, их источником был чистейший вандализм: у нескольких сотен реле были обкусаны серебряные контакты, их плавили ацетиленовыми горелками, отливали и обтачивали.
Надо сказать, что государственную собственность, никто и никогда, с самого момента национализации, не считал общенародной, она была просто ничьей, поэтому общенародным в Союзе было только воровство. Государственное добро не крал только ленивый, тащили кто во что горазд: материалы, оборудование и собственную продукцию. Симпатичный главный инженер Нижнетагильского завода пропивал цемент вагонами. Просто в нищей Мордовии воровство было особенно заметным.
Э.Алкснис Edu23 2.04.06