Песчанка – небольшая черная крыса из южных степей и пустынь с шерстяным хвостом. Она живет в моей комнате, потому что шумом беспокоит свою владелицу – внучку. Периодически стучит и гремит в своем домике, при этом он подпрыгивает и ездит по клетке. Не то она мебель переставляет, не то нору роет. Пол клетки усыпан стружками, которые она время от времени выбрасывает наружу. У нее было два домика: на первом и на третьем этажах. Потом мы заметили, что живет она только в нижнем доме, а крышу верхнего использует, как туалет. Я сделал ей «унитаз» из пластиковой дощечки с бортиками. Около переднего края укреплена ручка, за которую «унитаз» извлекают, чтобы помыть. На эту же ручку песчанка опирается передними лапками, когда задумчиво отправляет свои надобности. Продукты своей жизнедеятельности она аккуратно отгребает к заднему бортику, рационально увеличивая, таким образом, вместимость хранилища, которое, в отличие от человеческого люфт-клозета, наполняется не по вертикали, а по горизонтали. Что-то это мне напомнило, я подумал и вспомнил.
В 1948 году я работал в геохимической нефтеразведке. Мы с Соней Тёминой были прикомандированы к партии, которая работала на Апшероне и располагалась в поселке Джорат. Соня была немолодая резкая, язвительная, молодых сотрудников она держала в страхе Божием, но, на самом деле, неутомимый труженик, отличный химик и человек ангельской доброты. У нас с ней была общая касса, так чтобы не усложнять расчетов, пока мы работали в Баку, на каждую кружку пива, что выпивал я, она съедала апельсин: они стоили одинаково, по два рубля, это было очень удобно.
Джорат, маленький рыбацкий поселок на берегу Каспия, был полупуст: обнищавшее население убежало в строящийся Сумгаит, хорошо видимый на горизонте, поднимать социалистическую химию. Здесь оставалось полсотни жителей, раз в неделю машина или верблюд привозили в магазинчик-сельпо продукты и воду, которая в колодцах была засолена. Поселок был застроен саманными мазанками, где мы и жили. Деревянный дом побольше и посолиднее, с наблюдательной вышкой, занимал военный пункт ВНОС (воздушное наблюдение, оповещение и связь). Его командир, красивый статный сержант, и наша прекрасная дама – старший химик, составляли цвет местного общества, поэтому находились в любовной связи. Работники дружной и веселой партии принадлежали к разным национальностям: парни-коллектора были армяне и азербайджанцы, девочки–аналитики - русские. Начальник партии был колоритный и шумный армянин, Карапет Богданович Мелик-Бархударов, а завхоз, угадайте, кто? Правильно, еврей, Семен Абрамович Казаров. Вообще, известно, что лучший завхоз – еврей, у него все цело и в порядке, а русский или пропьет имущество или разведет такой бардак, где ничего не найдешь. Шофер, Юрка Федоров, писал песни, иногда про начальника. Ребята, когда ехали на профиль, распевали в кузове:
«Пропал один мальчик, ему сорок лет,
Папа, мама плачут, где наш Карапет?
Карапета нет, Карапет пропал,
Карапет наверное под трамвай попал!»
А начальник сидел в кабине, слушал и сердился.
Никакой «национальной розни и религиозной вражды» не было и в помине, наоборот, между работниками партии были самые нежные отношения. Оператор Мусаиб таскал с собой малолетнего братишку, за которым по-родственному смотрели девушки-химики. Сейчас интересно отметить, что и в многонациональном Баку тогда не было никакой национальной розни, даже на горизонте призрак жуткой сумгаитской резни не маячил. Тишь, гладь, Божья благодать и безоблачная дружба народов. На самом-то деле, скрытая ксенофобия была всегда. И на базаре покупатель избегал иноплеменника - надует, и у армянина-директора вся администрация была армянская, и билетный контролер своих не забирал и не штрафовал, все это знали, и об этом подшучивали. В Баку ходила масса таких анекдотов, например: «Новорожденный азербайджанец спрашивает: «Где я?» - ему отвечают: «В Баку» - «Иргиз, Иргиз, Иргиз…» - сейчас же начинает он выкрикивать названия папирос, которые продают бакинские мальчишки. Новорожденный русский спрашивает: «Где я?» - «В Баку» - и он тут же ныряет обратно». Однако, смех смехом, но почему же не было открытой вражды, столкновений и насилия? Ответ простой и грустный – только благодаря тоталитаризму. Проявления национализма в Советском Союзе относились к политическим преступлениям, которые карались беспощадно, жестоко и неотвратимо: сажали по 58 статье, якобы за терроризм или антисоветскую агитацию. Все граждане боялись всемогущего МГБ, как огня, поэтому не допускали не только прямых проявлений национализма, но и рискованных выражений. На эту тему тоже ходило много анекдотов, например: «Один человек отсидел за антисемитизм, вышел. Стоит на остановке. Его спрашивают, что он тут делает, он осторожно отвечает: «Трамвай подъевреиваю!» Впрочем, сажали и за анекдоты. Увы, в государстве, напрочь лишенном демократических традиций и институтов, граждан защищает только полицейская машина своими излюбленными средствами: судебными и внесудебными расправами. Как только машина забуксовала – сейчас же дурость и злоба человеческие хлынули через край.
Работа наша шла хорошо и жизнь была прекрасна. Потом задули страшные шторма-«норды», выпало очень много снега, что редко бывает в тех краях. Машина не могла пройти, а верблюд сломал ногу и мы перешли на рыбу, которую покупали у рыбаков и на кофейный напиток, с которым местную воду можно было пить, хотя и с трудом.
Температура падала до -10 оС, а у наших домов дощатые щелястые двери открывались прямо на улицу, и мы замерзали. Утром температура в доме и во дворе выравнивалась, поэтому дежурный не вылезал из постели до последней крайности. Когда возмущенный мат сожителей сливался в сплошной грозный хор, он выскакивал из постели, хватал из ведра два кирпича, с вечера положенных в керосин, совал их в печку-времянку, зажигал огонь и быстро нырял обратно. По мере разогрева кирпичей, напитавший их керосин, выходил наружу с нарастающей скоростью. Печка гудела и раскалялась докрасна, и в комнате ненадолго теплело. Через пять минут кирпичи меняли, а мы, тем временем, завтракали и уходили на работу. Первым делом надо было завести нашу машину – грузовик «Форд», полученный из Америки по ленд-лизу. Это был «Король дорог», он носился вихрем, по 70 миль в час (тогда для грузовика 115 км/ч были фантастической скоростью). К сожалению, у него не было стартера, поэтому, когда попытки завести его ручкой не приводили к успеху, мы разгоняли его на пологом откосе к морю. Если и этот способ не удавался, оставляли его до прихода вахтовой машины.
Когда я первый раз увидел поселок, я никак не мог понять назначения низеньких продолговатых мазаных же построек за домами. Высотой около метра и длиной метра по четыре, они тянулись от домов к морю или горам. Со стороны поселка туннельчики были наглухо закрыты, а с внешней стороны – открыты настежь. Оказалось, это были туалеты. Пользователь заходил к открытому входу, расстегивал телогрейку, спускал штаны, опускался на корточки и задним ходом пятился до санитарной границы, стараясь не переступить ее. Если в открытом входе появлялась чья-то фигура, он в доступной форме предлагал подождать. Понятно, что девочки ходили компанией.
Вообще, ввиду неудобства, туалетом пользовались только по крайней необходимости, что увеличивало срок его службы. Когда отработанная поверхность достигала входа, так что стенки уже не скрывали визитера, объект консервировали и саманный туннель перетаскивали на другое место.
Коэффициент использования объема в этом сооружении был таким же низким, как у песчанки, ведь до потолка оставалась пустота. Со времен изобретения колеса, человеческие творения стали более эффективными, чем природные. Азербайджанские туалеты были исключением.
Э.Алкснис 23-28.03.06 Edu22