Это строчка из песенки «Глобус крутится, вертится, словно шар голубой», которую пели все, кто ездил в экспедиции, путешествия или просто в дальние командировки.
В 1957 году я работал на Северном Урале – на цемзаводе в Пашие.
Это был маленький заводской поселок, километрах в десяти от старого городка, не намного большего. Он был застроен 2-3-этажными однообразными домами, образовавшими несколько улиц, довольно живописно протянувшихся по некрутому склону, до самого леса. В таких же домах расположились магазины, почта, милиция и другие службы.
Мы занимали чудную трехкомнатную квартиру в доме, еще не сданном в эксплуатацию. У нас были почти все удобства: вода, отопление и свет, не было только канализации. Метрах в 50 от крыльца стоял типовой сортир «М» и «Ж», но временные постояльцы ночью не утруждали себя хождением по снеговым тропочкам, поэтому снег у крыльца был весь просверлен желтыми дырами. Впрочем, мы были молоды, большую часть времени проводили на заводе и бытовые неудобства нас мало трогали.
В поселке было отличное снабжение продовольствием, как в больших городах. Причина этого приятного положения была всем известна. Месяца за три, до описываемого момента, «Голос Америки» рассказал о строительстве на Урале Новопашийского завода, где в поселке жрать нечего, по каковому случаю были приняты меры. Ситуация еще не «возвратилась на круги своя», и мы, пока, наслаждались колбасами, сливочным маслом и белым хлебом. Иногда случались перебои с завозом водки, которые завершались общенародным повальным пьянством, что вносило приятное разнообразие в скучные трудовые будни. Самые мирные настроения, в эти дни, сменялись драками, а милиция, как было хорошо видно из наших окон, запирала свой «офис» и исчезала до конца пьянки.
Дома, совершенно лишенные минимальных архитектурно-художественных элементов, не выглядели унылыми только благодаря отделке. Они были облицованы керамической плиткой двух цветов: кремовой и светло-коричневой. Темной плитки было раза в три меньше, чем светлой. Она не образовывала геометрических узоров, картинок или орнамента, как тогда был принято, а была уложена вразбежку, что придавало рябеньким строениям довольно веселый, хотя и непривычный вид.
Дело близилось к пуску, поэтому на завод понаехало высокое начальство, во главе с Замминистра Петром Федотовичем Лопуховым. Крупный, представительный, громогласный, он ходил по заводу и поселку, а вокруг мельтешила свита и местное руководство. Мы их постоянно видели в цехах, на карьере, на строительстве, или наблюдали кавалькаду «козликов», так назывался наш послевоенный джип ГАЗ-69. На оперативных совещаниях он жестоко «снимал стружку» с руководителей завода, строительства и подрядчиков. Правда, надо сказать, что вопреки видимой вальяжности и высокомерному тону, за которыми обычно скрывается дурь и невежество, он был опытный инженер и хорошо понимал все тонкости технологии и монтажа оборудования, хотя, конечно, оставался продуктом своей эпохи.
Однажды мы стали свидетелями такой картины: на горочке возвышался монументальный Лопухов, под горкой переминался с ноги на ногу мелкорослый пожилой Фельдман, начальник стройучастка, а вокруг внимала свита.
Лопухов величественно вопрошал, как тогда у начальства было принято, на «ты», по фамилии:
- Фельдман, ты инженер?
- Инженер, Петр Федотч! – с готовностью откликался Фельдман.
- Говно ты, а не инженер! У тебя диплом есть?
- Есть, Петр Федотч!
- Мудак тебе этот диплом давал! Ничего не умеешь! Тебе государство дало плитку, что ты с ней сделал?!
- Дома облицевал, Петр Федотч.
- Обосрал, а не облицевал! Кто так делает, через жопу, как попало! Разве советский инженер так работает?
- Простите, Петр Федотч, хотел, как лучше…
Свита восторженно посмеивалась:
- Точно!.. Крепко!.. Так ему!...Уж Петр Федотыч, как скажет!
Тогда ходил такой анекдот: «Ходит Министр по предприятию, сыплет анекдотами и шутками, все хохочут, а один не смеется. Министр интересуется: «Что невеселы?» - тот отвечает: «А я не из вашего министерства!». Ну, здесь все свои были, поэтому очень искренне веселились. Мои коллеги тоже одобряли критику Лопухова, а тон был тогда общепринятым. Здесь смешалось многое: и «революционная целесообразность», и псевдорабочая «партийная» простота отношений, и военизированный стиль (недаром вожди во френчах ходили), и русское хамство. Однако было и еще что-то. А почему, собственно, всем, и участникам, и наблюдателям, было важно, как поселок застроен, не все ли им равно?
Примерно годом раньше, сидел я у директора Новоалексеевского завода, в Мордовии. Приходит инспектор обкома профсоюза и подает ему перечень дефектов и недоделок по охране труда и технике безопасности, большой, на двух листах. Директор читает:
- «Нет ограждений…не достроены бытовки…пожарное депо… здравпункт….всего сорок пунктов… До устранения пуск завода невозможен». Ты что написал, .. твою мать? Ты в своем уме? Мы же так завод пускать не сможем! Это устранять полгода нужно! Мать-перемать… Ты соображаешь, что пишешь?!
Я думаю: «Ни фига себе! А зачем мы тогда уродуемся, раньше 10 домой не уходим?»
Инспектор говорит:
- А что я могу сделать? Есть указания ВЦСПС, чтобы с такими недоделками – ни боже мой, я еще не все написал.
- А Постановление партии и правительства тебе х.. собачий? Ты его выполнять не обязан? А кто тебя в партии будет держать?!
- Так куда мне деваться и что делать? – чуть не плачет инспектор.
- Что все делают! Садись и переписывай. Пиши: завод к пуску готов и назначай сроки устранения недоделок.
- Рабочий убьется - посадят меня, Юрий Григорьич, вы мне передачу не понесете!
- Нет, ты точно о..ел! Вспомни своей дурной головой, кого за это сажали? А вот за невыполнение Постановления – головы полетят! Ты чем шутишь? Наш цемент уже занаряжен на бетонирование оборонительных и стартовых сооружений. Да я сейчас в обком позвоню – тебя за … подвесят, и будешь вертеться, как вентилятор! Иди и переписывай!
Инспектор, охая и стеная, удаляется переписывать. Он, конечно, не хочет ссориться со всемогущим директором, у которого и деньги, и средства, и влияние. Да еще он понимает, что обком партии заставит профсоюз снять возражения, но, кроме всего этого, он считает, что пуск завода – жизненно важное государственное дело, которое им доверено и от которого зависит благополучие Союза, и он лично должен способствовать!
И хамовитый Лопухов представлял интересы государства, поэтому никто на него не обижался: он же не за свой карман боролся со строителями. Более того, своим напором он поднимал и утверждал важность общего дела, которое тут все делают, и от этого людям становилось легче жить на свете. Конечно, жизнь трудная и скудная, чувствуют люди, но зато мы большое дело делаем! Причастностью к большим делам гордились все, от министров до чернорабочих. Никто из них не понимал, почему государственные дела важнее частных, почему выпуск военной техники почетнее земледелия, а работа в атомной или авиационной промышленности прямо-таки украшает человека, но эти чувства пронизывали все общество! Иногда, это выглядело смешно, например, когда не только об институте, но даже о кинотеатре говорилось: «союзного значения», или когда на вопрос, о месте работы, инженер гордо отвечал: «В ящике!»
Такова, значит, природа человека - считать, вопреки здравому смыслу, что причастность к крупномасштабным или популярным явлениям и событиям возвышает его самого. Марк Твен писал, как чванились негры-кочегары службой на знаменитых пароходах. Отсюда же возникает суетная гордость происхождением, языком и цветом кожи, а не добротой, умом и благородством.
Конечно, создавая свою химеру, ни коммунисты-утописты, ни Маркс, ни Ленин не думали, что, вовлекая народные массы в дела государственные, социализм генерирует колоссальный психоэмоциональный потенциал, но Сталин этот феномен разглядел и раскрутил на всю железку. Эта роль была чистейшей фикцией, на самом деле меньше народовластия, чем в социализме советского образца, не было, и быть не могло, но миллионное население страны мнило себя вершителями и участниками великих всемирно-исторических побед, и в том находило оправдание всем глупостям и злодеяниям, которыми была богата не только сталинская эпоха, но и вся советская действительность (боюсь, что и сейчас находит).
В потоке ностальгических переживаний, захлестнувших теперь (2006) россиянина, именно этот мотив – главный, а вовсе не тоска по Сталину, или 132-рублевой пенсии, или, даже, справедливое возмущение от кошмарных социальных контрастов. Правители нутром почувствовали эту слабость и принялись искать «национальную идею». Не тут-то было! Мудрой, уважаемой, преданной интересам нации леди Тэтчер, достаточно было провозгласить: «За честный труд – достойную плату!», чтобы этот нехитрый девиз был с восторгом принят населением, здесь таких политических деятелей нет, и не предвидится. Придется ждать.
Э.Алкснис 21.01.06 Edu20