Июль. Белый, выгоревший на солнце, день. Городской час пик. В тесной раскаленной колоде троллейбуса валеты-студенты, мужчины – короли двухкомнатных хрущеб, но всё больше дамы – новенькие и потертые, с шулерски загнутыми углами, атласные и не очень, всегда готовые лечь под короля, чтобы родить валета. Вечная игра в «дурака».
Троллейбус то и дело обгоняли денежные тузы в авто. Они, не смотря на кондиционеры, в крапленых от пота рубашках.
Июль. Город забыли вынуть из микроволновки. В открытые окна троллейбуса ветру лезть лень. Запах пота с отдушкой «Magi Noire» раздражает больше отчетливого пивного перегара.
Все едут молчаливо, удрученно. Те, что сидят, привычно открыли книги, с трудом удерживаясь, чтобы не начать ими обмахиваться. Нависающие над ними привычно уткнулись взглядом в страницу, как лбом в стену, и дремлют.
Июль. Так жарко, что не поднимается рука к поручню, чтобы коснуться невзначай приоткрытой груди соседки.
Остановка. Колода вяло тасуется. Несколько минут езды в прежнем сонном молчании и...
- Эй, чья сумка? – мужской голос с задней площадки. – Весь проход, б…ь, загородили!
- Да тут стояла какая-то … – молодой женский голос, – вышла только что!
- Забыла! – женский голос постарше, участливый. – Водитель, остановите!
- Забыла? Или оставила?! – тревожный бас.
Пассажиры разом отхлынули. Потеснились до потери стеснения прижавшихся друг к другу тел. На опустевшей задней площадке комфортно разлеглась вместительная, видавшая виды, дорожная сумка. Взгляды сверлили ее, как сверлят взглядами карточный прикуп в крупной игре. Знал бы прикуп, жил бы в Сочи. Знал бы прикуп, жил бы…
- Бомба! – истошный вопль.
- Водитель, остановите троллейбус! Водитель! – истерично.
- Стой, б.., курва! Урою! – грозно и растерянно.
- Выпустите!!! – тщедушная дама замолотила кулачками в окно.
Троллейбус остановился не сразу, но резко, побросав пассажиров в «отбой». Встал поперек дороги, с грохотом размахивая «рогами». Открылись дверцы, спотыкаясь, продираясь, посыпались люди. Водитель выскочил первым через персональную дверь, тыкая в кнопки мобильника, будто проткнуть хотел…
Как карты из рукава шулера, налетели разномастные шестерки-десятки дорожной и прочей милиции. Подъехал мордатый козырь. Пустой троллейбус оцепили. Образовалась пробка, путавшая тузам в авто все карты.
Июль. Над плавящимся асфальтом плыло марево. Милиционеры ждали саперов. Толпа на тротуаре и набежавшие репортеры ждали взрыва.
И тут веснушчатый сержантик любопытство проявил, на заднюю площадку голову сунул, прислушался.
Сослуживцы ему:
- Тикает?
- Тикает! – и в салон, к сумке.
- Пестрецов, стоять! Куда лезешь, мать твою?! – морду козыря от злости вогнало в красную масть. - Наза-а-а-д!
Поздно. Сержантик-авантюрист уже возле сумки, открывает прикуп и…
Взрыв! Толпа рванула связкой эмоциональных петард, ракетами радости: у него в руках запеленатый младенец! Джокер в прикупе!
Сержантик вынес младенца из троллейбуса и замер с джокером на руках в позе берлинского воина-освободителя. Он смущенно улыбался приветственным крикам. Из часто-часто моргающих фотоглазков текли слезы. 17 июля – день пестрецовской победы!
Он не выпустил его больше. Так и понес оформлять – не в сиротский карточный домик, а в свой. К жене, у которой три месяца назад сынишка родился. Принял подкидного младенца. До пары.