Я не люблю хирургов. Поверьте, это не пустой каприз, из всех моих знакомых больше половины - хирурги. Я в принципе не плохо отношусь к остальным врачам (и как не относится, когда я сама врач?). Но хирурги – это для меня запредельно. И хоть, говорят, нельзя обобщать, но многие хирурги, которых я знала, были несравненными циниками и позёрами. С одной стороны понятно – ни в одной другой профессии люди на твоих руках не погибают. И всё же, как хотелось бы попасть просто к человечному доктору. Таких, к счастью или к несчастью, я знаю тоже.
Первого в своей жизни хирурга я увидела сразу после рождения. Это был мой дедушка. Всю оставшуюся жизнь судьбы наши уже были связаны. Папы у меня не было, мама же имела бурную фантазию и чересчур легкий характер. Так мы и жили втроем – мама, которая, однако, больше была мне сестрой, и дедушка. Дедушку я когда-то пробовала называть «папа», но он упорно настаивал на «дедушке». Больше солидности, он говорил.
Мы были большие друзья. За всё своё ангинно-скарлатинное детство, когда я болела чаще, чем была здорова, никогда, никогда я не лежала в больнице. Меня лечили дома – и уколы ставили и сидели со мной по ночам. Шприцы и иголки после этого отдавались в моё полное распоряжение – ещё бы, дедушка знал, кем хотел меня видеть в будущем. Свой первый укол я сделала в 5 лет. К маме пришел её тогдашний друг, а дедушке он не нравился. Дедушка попросил её выйти на пару минут (как я теперь подозреваю, разговор состоялся не из легких), друг стал переключать каналы телевизора, я же сидела на диване и упражнялась в уколах на куклах. И тут мой взгляд упал на то, куда обычно хорошие девочки не смотрят. В мозгу родился дьявольский план, и, не медля ни минуты, я встала, подошла к маминому другу со спины и без предупреждения, сняв колпачок с иглы, быстрым движением (как и учил дедушка) замахнулась и… игла вся вошла в мягкое место, укрытое плотными джинсами. И откуда только силы взялись?
Друг заорал. На крик прибежали мама с дедушкой. И если первая охала-вздыхала, то дедушка разразился таким задорным смехом, что даже мне стало неудобно. Далее мама не знает что делать, друг пытается извлечь иглу обратно, я же говорю умным голосом: осторожно, не сломайте, а то она так там и останется! Друг бледнеет, мать краснеет, дед хохочет пуще прежнего. Наконец, игла извлечена на свет и мамин друг бросается прочь, сопровождаемым дедовым смехом. Мать кидается ко мне и это будет первая и последняя оплеуха, полученная мною в жизни. Её звон до сих пор стоит у меня в ушах, так же как и события того вечера.
Однако всё устроилось наилучшим образом. Друг оказался порядочным человеком, и не смотря ни на что (надо полагать, ни на кого) соединил свою судьбу с матерью. Так у меня появился отчим и по понятиям матери «полная семья». А историю эту ещё долго рассказывали на семейных праздниках.
Вторым хирургом, который вошел в мою жизнь был Алёша, аспирант, работавший под дедушкиным руководством. Много у него было таких аспирантов, но только с Алёшей у меня была целая история.
Мне было девять. Я отдыхала с мамой по какой-то путевке, данной дедушке на работе. Лето было потрясающим. Столько я ни купалась никогда! Но в один прекрасный день, я поранила ногу под водой острым камнем. Маме ничего не сказала – боялась, что придется возвращаться домой раньше времени, а в номере стиснув зубы, залила рану йодом. Рана оказалась глубокой, с песчинками на дне, которые я никак не могла достать. Что и говорить, не смотря на йод и все мои старания, нога воспалилась, набухла и болела нещадно. Когда мы вернулись (а ещё и недели не прошло с того случая) дед обнаружил у меня температуру. Пришлось ему всё рассказать.
- Ничего страшного, - сказал он. – Будем вскрывать!
Я покрылась холодным потом, но возражать не смела.
Мы поехали к деду на работу. Я и раньше появлялась там, но тот день помню особенно. Боялась. Дед отвел меня в перевязочную, усадил на стол, начал набирать новокаин в шприц. И тут прибежал Алёша. Но прежде пару слов о нём.
Алеша был подающим надежды учеником признанного светила. Удивительно, но в отличие от всех хирургов, которых я так не любила, у Алёши были тонкие длинные пальцы – ему бы на скрипочке в оркестре играть, да крушить девичьи сердца, последним, впрочем, он в последствии и занялся. Алеша бывал у нас в доме не раз, и всегда трепал меня по голове, лохматил волосы, и растягивал щёки, говоря: «Сашок, улыбнись!» Меня это раздражала страшно. Во-первых, я была уже не ребенок (по моим понятиям), во-вторых, ну кому же понравится мальчишеское имя Сашок? У дедушки получалось мягче – Сашуля. А мама звала меня Санька-Зайка. В детстве, естественно, а так как я повзрослела рано, «зайка» оказалось под запретом ещё до школы.
Итак. В перевязочную комнату, где я робко восседала на столе, вбежал Алёша.
- Виктор Захарович, - начал он, запыхавшись, - Там пулевое ранение, в сердце, без вас не начнут!
Дед чрезвычайно заинтересовался и, крикнув напоследок Алёше: «Займись ей!» скрылся, хлопнув дверями.
И только тут Алёша наконец-то увидел меня.
- Привет, Сашок!
- Здрассте!
- И что мне с тобой делать? – удрученно спросил он. Не так-то легко заниматься дочкой светила хирургической науки.
- Домой отпустить.
- Не пойдет, - сказал Алёша, поглядывая на дверь. – Ладно, показывай.
И я показала. Алёша даже присвистнул. Нога нагноилась и отекла.
- Поранилась?
- Поранилась.
- Ладно, будем вскрывать.
- А можно я смотреть буду? – поинтересовалась я. Уж если делают операцию, то надо хотя бы извлечь из этого максимум полезного.
- Голова закружится.
- Не закружится. Дедушка маме как-то фурункул вскрывал – я смотрела.
Ну это, конечно, я просто так ляпнула. На самом деле не смотрела, не допустили меня. Да и маму было жалко, она плакала.
Алёша начал обкалывать ногу новокаином, мне было так больно, и я тоже плакала. А потом, когда он взял скальпель, стало так страшно, что я просила ещё уколоть мне новокаина. Он колол, хотя и сомневался, что я ещё что-то чувствую. Потом было много крови, я кричала – больше от страха, чем от боли, затошнило и я отключилась окончательно.
Когда пришёл дедушка, то увидел следующую картину. Алёша рядом со мной, взмокший, уставший, с трясущимися руками, и я его утешающая. Дед схватил меня в охапку и повез домой, где нас ждала мать. Алеше досталось позже, когда я отошла от наркоза, оказалось, что я не могу шевелить двумя пальцами на стопе – новокаина все-таки было много! Диплом Алёша защитил с трудом – дед считал его недостойным профессии, но потихоньку его сердце оттаяло.
В следующий раз я увидела Алёшу на похоронах. Дедушкиных. Он умер просто и легко, прямо на операции. У него часто болело сердце, 2 инфаркта уже были, а тут он просто вышел из операционной и до своего кабинета уже не дошёл. Виновата была я. И хотя все говорили обратное, я знала это точно. А всё его хирургическая сущность! Всё должно было идти так, как он задумал. Дед с самого моего рождения планировал мою судьбу и считал, что я способна стать блестящим врачом, но не терапевтом, не гинекологом, как многие девочки, а хирургом! Не слыханно!
В тот год я заканчивала школу, и не проходило и вечера, чтобы мы не ругались. Он настаивал на медицинском, я на архитектурном. Он рвал и метал, я не отставала. В конце концов, я была достоянной дочерью своего деда и по характеру ничем ему не уступала. Бои шли целый год и каждый день. Мама держала нейтралитет и пыталась помирить стороны, но тщетно. Это был раскол, раскол семьи надвое и самое страшное, я никого так не любила, как дедушку, но в то время я ненавидела его больше всех.
А он взял и просто умер. Это была потеря ребенком отца, учителя, наставника, идеала. Хотя я и не любила хирургов, но деда я обожала.
Он умер на следующий день после моего выпускного – как будто специально, чтобы не портить мне праздник. Похороны я помню с трудом, помню только Алёшу с его грустными глазами, как он подошел ко мне после и сказал:
- Саш, мне так жаль!
Он хотел ещё что-то сказать, но я заплакала и ушла.
Конечно, поступила я в медицинский. Но хирургом не стала, всё же сделала по-своему.
На четвертом курсе у нас начался очередной цикл хирургии. И я с содроганием в сердце переступила порог той больницы, где раньше работал дедушка. Кафедра была названа его именем, и мне было так приятно, стоять перед его портретом, и заглядывать в его глаза.
- Ты доволен? – спросила бы я у него. – Ты простил меня?
На пару я опоздала. Отчасти из-за этого светлого коридора и стенда с дедушкиной фотографией. Зашла в кабинет нашего преподавателя. Извинилась. Села. И только потом подняла глаза. Передо мной было лицо Алёши.
Как сейчас помню, я весь урок сидела как мертвая и смотрела на него. Он как будто меня не видел - дал задание по учебнику, сказал, как его зовут и чем примечателен предмет. Я красивыми буквами вывела на обложке имя «Алексей Михайлович» и воспоминания накрыли меня с головой. Я вспоминала, как Алёша отводил меня в школу, когда дедушка дежурил и не успевал заехать домой, вспомнила, как мы играли с ним в карты у нас на даче, наконец про те два пальца на ноге, которые до сих пор не двигаются. Пара закончилась. Все начали выходить. Мне хотелось остаться, что-то сказать, но он занимался своими бумагами и не обращал на меня никакого внимания. Я вышла. В душе я была на него ужасно обижена – всё-таки свиньи все эти хирурги!
Девочки по дороге рассказывали много гадостей о нем – как он пил, непросыхая, баб менял как перчатки, со студентами требователен до невозможности. Но где-то глубоко во мне сидел образ наивного и милого мальчика Алеши. И вдруг стало горько от того, что потеряла я не только дедушку, но и его, что никто больше не потреплет меня по голове и не скажет «Улыбнись, Сашок!», что это милое «Сашок» я навсегда потеряла.
Я хотела что-то сделать, но не знала что. Я учила, тянула руку и рассказывала, когда никто ничего не знал, я изучила весь учебник вдоль и поперек, а Алеша так и на меня и не смотрел. Я отнюдь не обладала наглостью, но мне досталась дедушкина упертость. И если уж я решила – то так тому и быть!
- Зачем тебе это? – спросила мама, которая единственная была посвящена в мою историю.
- Я должна знать, что он чувствует. Мне кажется, я ему неприятна и не знаю почему.
- Ну узнаешь, тогда что?
Я не знала, но знала одно – мне надо с ним поговорить….
- Вопросы есть? – спросил Алексей как обычно в конце пары.
Я хотела ответить «есть», но не решилась. Выходила как всегда последней.
- Дверь закройте, - попросил он.
Я закрыла и даже сделала два шага, а потом подумала: «Какого черта?!» открыла её и решительно вошла.
- Алексей Михайлович, вы меня помните?
- Конечно, - насмешливо ответил он. – Вы ко мне на пару уже месяц приходите, как же не помнить.
- Зачем вы так?
- Как? – все так же с усмешкой на губах.
- Зачем на «вы»? Зачем смеетесь?
- А мы на «ты» не переходили.
- Ты стал таким жестоким!
Я выскочила за дверь и прислонилась спиной к холодной стене. Я не хотела, чтобы он видел, как я плачу, но он вышел следом.
- Зайдите в кабинет.
Я не смотрела на него и с места не двигалась
- Пожалуйста, зайди, - повторил он. Я не двинулась. – Сашок, ну что ты?
И тут я разревелась. Так не плакала со дня дедушкиных похорон. Привыкла себя сильной считать. Даже когда было плохо, и денег не хватало на всё, и когда я не высыпалась и после ночного дежурства ехала в институт и спала в автобусе – я не плакала, не жаловалась, потому что жаловаться было некому.
Он гладил меня по волосам, а я уткнулась ему в плечо и плакала.
- Сашенька, ну прости, прости…
- Нам так тебя не хватало! Почему ты не приходил?
Он виновато молчал. Потом посадил меня за свой стол, закрыл дверь на ключ, достал из шкафа чайник, набрал воды и поставил кипятиться.
- Саш, я боялся прийти, я очень виноват. И перед тобой особенно...
Он замолчал, будто бы собираясь с мыслями. Я держала его руку и перебирала пальцы. Эти длинные красивые пальцы, такие непохожие на пальцы знакомых хирургов!
- Саш, когда умер Виктор Захарович, я был рядом. Мы стояли и оперировали. Когда он вышел, я ведь понял, понял, что ему плохо! Но я не пошел следом…
- Ты не мог бросить пациента?
- Да нет, мог. Я был не единственный хирург в операционной, и наверняка и без меня всё сделали как надо. Но понимаешь, я был тщеславен, мне во что бы то ни стало надо было это сделать самому! Первая серьезная операция, первая сложная работа, я ждал этого много лет, твой дед…
- Чуть не испортил всё, - закончила я его мысль.
- Я ведь оперировал под его руководством.
- Ты бы смог ему помочь?
Он сидел, опустив голову, и обхватив её руками. А я никак не могла понять.
- И ты не сказал? И ты молчал всё это время?!
- Я пытался, тогда, на похоронах, но ты убежала…
- А ты знаешь, как я мучалась? Ты знаешь, как на меня всё это время давила моя вина? Что я не берегла его, что мы спорили, ссорились, а он ведь не молодой уже был! Знаешь, как меня это надломило? Я из окна чуть не выпрыгнула. А тебя даже рядом не было!
Я ходила по кабинету, размахивала руками, я ходила и думала, что всё могло бы быть по-другому, я бы поступила, куда хотела, дед бы свыкся с этой мыслью, мы жили бы вместе ещё много лет.
Алёксей встал, перехватил меня, когда я делала очередной круг по комнате.
- Саша, Саша…
Он смотрел мне прямо в глаза и держал за плечи. Если б он отпустил, я бы наверно упала.
- Почему? – прошептала я. – Он ведь так много для тебя сделал!
- Я ошибся. Я не знал, что он умрет. Он ведь был очень, очень сильным человеком! Саша, пойми, мне тоже было плохо! Я перестал себя уважать!..
- Я тоже…
- Что?
-Я тоже перестала тебя уважать.
Он опустил руки, я вышла. И шла уже не оглядываясь до самого больничного крыльца. Я знала, я ненавижу хирургов.
На пары по хирургии я больше не ходила. Девчонки-одногруппницы предрекали мне печальное будущее с исключением из института, но тем не менее, когда я передала свою зачётку на экзамен, Алексей Михайлович без всяких раздумий, поставил «отл.» и начеркал свою красивую подпись. Слух об этом вскоре распространился если не на весь институт, то нас весь поток уж точно. Поговаривали, что я его любовница, что я беременна, и он просто пытается от меня откупится. Он и пытался. Но я не могла себя заставить взглянуть ему в глаза.
Я закончила институт с отличием. Прошла специализацию, начала работать ревматологом – суставы лечить бабушкам-дедушкам. Сразу в двух местах – частной клинике и государственной. Денег сразу стало заметно больше. Я начала хорошо одеваться и чувствовала себя тоже вполне не плохо. Мне было всего 25, я наконец ощутила себя красивой и нужной человечеству. Мне нравилась моя работа, нравился коллектив в отделении, нравилась я сама. Тоска отпустила, обида прошла.
Однажды при заполнении бумаг на одного больного на глаза попалась знакомая фамилия.
- Алексей Михалыч ваш сын?
- Сын, - ответил добродушно старичок.
- А что же вы у сына не лечитесь?
- Дык, не люблю я хирургов, невнимательные они какие-то.
Я улыбнулась. А старичок оказался сводником, всё хотел, чтоб мы с Алёшей встретились. В один прекрасный день так оно и получилось. Я делала обход по своим палатам и когда наткнулась на него, ничуть не удивилась.
- Сейчас не время для посещений, - сказала я, улыбнувшись.
- Для меня нет закрытых дверей, - улыбнулся и он.
Мы смотрели друг на друга и глаза наши говорили:
- Ты простила меня? – Давно простила.
- Ты думал обо мне? – Каждый день думал.
Позже в ординаторской я спрошу у него:
- Ты специально заслал ко мне своего отца?
- Ты хотела бы, что б я ответил да?
- Я хотела бы, что б ты, наконец, сказал то, что я всегда хотела услышать.
Он улыбнулся, и будто бы замер в нерешительности, хотя оба мы уже знали – ни куда от этого не деться.
- Я люблю тебя, Саш, всегда любил. Выходи за меня?
- Ладно, - вздохнула я притворно, - Не могу же я расстраивать твоего отца!
Он улыбнулся и поцеловал меня. А я подумала: ох уж эти хирурги!