Большевики всегда вели себя и чувствовали как завоеватели среди вроде бы собственного народа, всегда были меньшинством в нём; и поэтому, чтобы удержать в подчинении народ, которого, как все завоеватели, боялись, знали и неистово исповедовали одно-единственное средство — террор, безудержный и беспощадный, до седьмого колена. Их летящие с бешеной скоростью лимузины мимо ошарашeнныx такой неприкрытой отчуждённостъю толп по обочинам; кремлёвские стены и трёхметровые заборы, которыми они отгородились от презираемого и ненавистного народа; их маленькое государство со всем, что в любом государстве необходимо: со своими больницами, магазинами, кладбищами, полицией, законами, слугами, судьями и т.д. и т.п., этакое государство (своего рода советский Иль-де-Франс) в государстве, населённом чуждыми, непонятными и неприятными для них людьми, которых из этой же нелюбви, как из милости, держат в чёрном теле, — что же всё это было, как не крохотный островок чужеземцев-завоевателей (вроде франков Хлодвига или норманнов Вильгельма Завоевателя) в покорённой и удерживаемой силой в повиновении стране, в которой нельзя жить без опаски? Они вели себя, как завоеватели, потому что они и были самыми настоящими завоевателями.
И разве что-нибудь изменилось с тех пор?