Меня используют для мести.
Я – марионетка, кукла без лица, но с иглой в сердце. Я нужна людям для странного, смертоносного искусства, которое они называют Вуду.
Я живу в черном, обитом бархатом ящичке. Этот сосуд передают из рук в руки, выкупают за большие деньги или оставляют на память потомкам и друзьям. Кукла помнит всех тех, кто пронзал ее серебрянным острием иглы, привязав к ноге шерстяной нитью кусок пергамента с начертанным на нем именем врага. Пергамент тоже был частью моего странного бархатного жилья. Когда-то я думала, что он в той же мере жив и способен думать, как и я.
Потом пришло осознание того, что доля разумности, вложенная в меня неведомым создателем, является тем самым началом, что отделяет меня от других предметов, даруя мне способность быть орудием убийства.
Мои хозяева думают, что я пропитана какой-то древней силой… В самом деле, она поглощает меня по ночам, заполняет своими обжигающе-ледяными прикосновениями. Я знаю, что это. Это Смерть.
Я чувствую ее особенно остро в те редкие мгновения, когда то, что составляет какую-то внутреннюю мою суть, отделяется от восковой оболочки и улетает в далекие туманные небеса. Чем ближе к ним становится моя душа, тем сильнее она ощущает неведомое, волнующее присутствие чего-то сильного, дикого, звериного, существовавшего еще до начала веков – то, что объединяет в себе страсть, жизнь и смерть.
Смертоносную страсть.
Безумное стремление к жизни.
Опьянящий танец смерти.
Все три стремления эти несут на себе печать энтропии, не отражая обратной ее стороны – созидания.
Меня не использовали уже давно… Последним моим пристанищем стал дом богатого коллекционера редких и удивительных вещей. Он не хранил меня в шкатулке, считая ту (наверное, за выложенную рубинами пентаграмму на крышке) отдельным экспонатом. Я видела хозяина нечасто, но до недавнего времени каждый раз, когда он подходил ко мне, ощущала прикосновения его теплых рук к моему восковому телу. Коллекционер вдыхал аромат трав, пыли и старого воска, осторожно вытирая меня мягкой и чистой тряпицей, улыбался – не мне, чему-то невидимому и неподвластному – и неслышной поступью шел дальше.
Наверное, у него было множество вещей – уж очень редко он добирался до меня своими чуткими пальцами. Скорее всего, он любил свои экспонаты – уж очень ласковыми были его прикосновения. А, может быть, просто осторожными – я, как и все игрушки в его коллекции, стоила немало.
Наверное…
Иногда хозяин говорил со мной. Обычно это случалось в минуты отчаяния. Я не могла видеть его в эти минуты – у меня не было ни глаз, ни способности видеть - но чувствовала едва уловимую дрожь в обычно ровной вибрации его низкого, обволакивающего голоса. В эти минуты руки коллекционера – даже если он стоял в полушаге – никогда не прикасались ко мне.
Через несколько месяцев я научилась различать отдельные слова – их значение и смысл проникали в меня откуда-то свыше, наполняя необъяснимой печалью.
В эти минуты мне хотелось кричать о том, как я его понимаю. О том, что, если бы сила, владеющая мной, несла в себе хоть малейшую крупицу созидания, я сделала бы все возможное для того, чтобы утешить и помочь. Увы, создатель не дал мне ни света ни голоса – а если бы и дал, кто счел бы куклу достойной того, чтобы обратиться за помощью?
Последние недели голос хозяина звучал все чаще и дальше, отражаясь от сводчатых стен зала. Все реже и реже он говорил со мной, предпочитая раскрывать тайны души другим экспонатам. Он рассказывал об усталости. О чуждости мира. О легкости современных нравов. О буднях и бытии.
Иногда он упоминал о какой-то выставке. Я знала, что это – что-то вроде аукциона, только не обязательно ради продажи. Хозяин рассказывал о ней непременно приторно-сладким голосом, полным самодовольства, доходящего вплоть до возбуждения – в эти минуты казалось, что коллекционер мнил себя создателем.
В день выставки дом наполнился шумом и людьми. Им запрещалось дотрагиваться до экспонатов. Это лишало меня доли удовольствия от случайных прикосновений, но и избавляло от боязни за свое хрупкое тело. Посетители громко обсуждали достоинства и недостатки той или иной вещи, иногда ненадолго задерживались и передо мной, то выражая восхищение и интерес, то непонимающе наморщив лоб.
Особую группу гостей вел по залу Хозяин, рассказывая об истории каждого из экспонатов. Я со страхом и сладостным нетерпением ожидала его приближения. И не могла не узнать знакомые вибрации глубокого и мягкого голоса…
Хозяин говорил о мести – эта особая тема всегда порождала особое напряжение в воздухе, заставляя меня сжаться, словно в ожидании удара. Слова почему-то сливались в моем сознании в единую неразборчивую кашу. Мне удалось отчетливо различить лишь несколько фраз.
- Я перекупил ее у своего давнего врага, тоже коллекционера. Он у меня тоже когда-то игрушку чуть ли не из-под носа увел. Ну, вы понимаете…
Гости раскатисто вибрировали, имитируя согласный сочувственный шум.
***
Меня используют для мести. Никогда – для любви, хотя стремление к ней зачем-то заложено во мне милостью неведомого создателя.
Меня ласкали и швыряли в темные углы, протыкали иглой и терзали щипцами, придавали податливому воску пышные женские формы или суровые мужские очертания, сжимали в комок, отрывали куски, к счастью, не забывая прилепить вновь ценный материал перед очередной продажей.Я не испытывала физической боли – ощущая лишь духовную, почти прекращавшуюся после смерти жертвы.
Но никогда не убивала добровольно… Никогда…
В ночь после выставки я не спала. Впрочем, так же, как и в любую другую.
Перед моими несуществующими глазами проплывали образы всех прежних владетелей и жертв, сливающихся в нарастащем гуле в облик Хозяина. Обрывки слов и снов терзали меня, умоляя…
Спаси нас от зла… Спаси этот мир… Спаси… Избавь его от мести… Даруй покой... Освободи… Спаси-спаси-спаси-иии-иии-и-и…
Гул перешел в истошный визг, выдержать который было невозможно…
Та сила, что доселе давала мне подобие жизни, неистово завертела меня, поднимая вверх, даруя легкость и власть.
Я становилась поочередно Хозяином, домом, дверями,окнами и экспонатами. Я металась по комнатам и залам, круша и сминая хрупкие земные оболочки вещей, легко поддающиеся силе Смерти. Теперь уже моей силе. Я наливалась мощью, обретая невиданную доселе власть. Я кружилась вокруг своей оси,ощущая как энергия разрушения медленно окутывает весь дом, нарастая и заполняя собой весь известный мне мир. Она стала густой, вязкой, почти ощутимой физически. Казалось, еще немного, и она станет настолько плотной, что больше не сможет удерживаться в воздухе и рухнет вниз, брызгнув во все стороны. И наконец…
Раздался оглушительный грохот.
Я отомстила.
***
Две ведьмы устало копошились на руинах старого дома, который местные жители до сих пор иронично именвали домом искусств - раньше тут жил полубезумный собиратель экзотических вещиц и местных реликвий.
После взрыва, являющегося по официальной версии происком злоумышленников, здесь не осталось практически ничего кроме пепла и руин. Но женщины явно чаяли найти что-то интересное, способное пригодиться для магических ритуалов.
Одна из них, невысокая, с рыжеватыми волосами, забранными в высокий хвост, медленно бродила по руинам, сканируя местность длинными загорелыми руками с растопыренными пальцами. Внезапно она остановилась, вздрогнув, точно от неожиданного удара.
- Погоди, погоди, кажется, я что-то нашла
- Что там? – отозвалась вторая, полная и черноволосая, держащая в руке совершенно неуместный здесь посох с рогами на одном конце.
Не дожидаясь ответа, подошла, отвалила тяжелый камень.Близоруко прищурившись, вытащила из под него кусочек застарелого воска, разящего травами и благовониями. Плюнула.
- Очередная пустышка, Лэ. Похоже на артефакт, выполнивший свое назначение и исчерпавший все ресурсы магической силы. Впрочем, из него можно свечек навертеть…, - с этими словами она кинула находку в рюкзак.
Стоит ли говорить о том, что уже через несколько месяцев обе ведьмы были погребены под руинами своей магической резиденции?
Ведь это были очень слабые ведьмы…
А мне понравилось мстить.