рассказ неизвестного
В бытность мою в Самарской губернии, заехал я к местному генерал-губернатору Иннокентию Петровичу Виселицену. Дело у меня было простое, бесхитростное. Я намеривался завершить его успешно и проследовать далее на воды, в Моршанск. Имел я желание просить и, коли на то сложились бы обстоятельства, похлопотать (ох уж эти хлопоты),чтобы отпустили небольшую ссуду из губернской казны (лучше ассигнациями) на постройку у нас в селе молотильни, куда бы местные мужики могли свозить на обмолот хлеб, дабы не ездить, как нынче, за тридевять верст, в Елабугу.
Иннокентий Петрович принял меня отечески и можно сказать даже ласково. Он распростер объятия и усадил меня в потертое плюшевое кресло, а сам принялся расхаживать по просторному кабинету, усиленно растирая плечо, поврежденное, как потом оказалось, на псовой охоте. Внешность его была, надо сказать, неискушенному глазу замечательна; он был широк в плечах, узок в талии и имел до того правильный эллинский профиль, что мне невольно пришлось сожалеть о том, что не взял я с собою в дорогу кистей и красок для моментальных зарисовок.
-Так говорите, молотильня нужна,- задумчиво произнес мой собеседник, потирая теперь подбородок.
-Дело хорошее. Можно бы и споспешествовать в подобном-то начинании. А вот вам первая каверза: а много ли мужиков в селе и не худые ли они хозяева? Стоит ли овчинка выделки, говоря по-русски? 3наете, сколько сейчас по России-матушке народу шатается с подобными промыслами - тысячи! И вы вот, я- никак боже упаси, не хочу умалять благородных движений души вашей, тоже беспокойство возымели: как же, мужики - то, ведь без молотильни прозябают-с! Полюбуйтесь, - Иннокентий Петрович указал на стол, заваленный бумагами, - это все прожекты, прошения, записки об обустройстве. А кто работать будет? Кто землю пахать? Царь-батюшка?
Я несколько смутился от этого извержения государственной мысли и, стараясь не терять нить разговора, позволил себе осторожно возразить:
-Да, землепашество ныне, если оно в неумелых или праздных руках может принести больше вреда, чем пользы. Но никому не позволительно будет принижать достоинства нашего русского мужика, коей, все –таки, во многих отношениях превосходит европейских пейзан. Где те берут немецким расчетом и колбасной логикой, наш возьмет широтой и удалью русской души. И мы еще у него учиться будем и Европу поучим. Если мужик говорит, что нужна молотильня, значит, это есть истина абсолют, ибо существует и есть неукоснительная потребность.
Иннокентий Петрович подошел, тихо ступая, к столу, вынул из серебряной папиросницы толстую английскую папиросу и молча закурил. Приметно было мне, что слова, мною произнесенные, крепко запали ему в душу и производят в нем какую-то благотворную перемену (о,как я ошибался!). Не единожды с наслаждением затянувшись, и выпустив тяжелую струю синеватого дыма, он заговорил:
-Резонно. Ничего не скажешь, резонно. Все вроде бы, гладко у вас получается, и истина абсолюта, и ваш пример с европейскими пейзанами, и вообще эдакая философическая иллюминация,- Иннокентий Петрович некоторое время помолчал, а затем продолжил:
- Но только вот, сударь мой, сюртучок - то на вас, поди, английский и штиблеты, я подозрение имею, не у чухонца за полушку купленный. Что ж не одел вас мужичок, коему вы столь усердно дифирамбы воспеваете? А может быть, не приведи Господь, голову готовы на алтарь положить во славу русского пейзанина!? И все из одних умственных заключений?!
Иннокентий Петрович весь как-то разгорячился, побагровел лицом и в пылу спора даже и не заметил, как просыпал пепел себе на колено. Пристально глядя на него, я подумал, сколь велика в нем жажда убедить и себя и меня в тщете моих благородных поползновений.
- Иннокентий Петрович, милый, ну как вы не понимаете, устремления мои никак не плод чего-то эфемерного, - я вновь воодушевился,- пустяшного, это чистейший результат - моих ночных раздумий над Кантом и Авенариусом. Не сочтите за труд, возьмите с полки Авенариуса, не хотите Авенариуса, почитайте Канта. Ведь там каждая строка, каждая буквица дышит сознанием того, что молотильня нужна, что ее давным-давно следовало бы построить, а не растекаться мыслею, разбирая бесконечные пустые тяжбы. И оденет мужик, и меня и вас, и еще за границу продаст хлеба столько, сколько в той же Германии не видывали.
И тут только я понял, как был опрометчив, вступая в дискуссию с таким человеком, как Иннокентий Петрович. В этот момент произошло нечто, оказавшееся просто неожиданным как для меня, так (я в этом глубочайше уверен) и для него. Видимо, не найдя более никаких аргументов, дабы продолжить наш разговор, он дрожащими руками схватил со стола мраморную чернильницу и сильно размахнувшись, ударил меня ею по голове. Счастье мое, что в молодости служил я унтер-офицером в артиллерийском полку и голова моя необычайно привычна к подобного рода экзортициям. Приняв на себя, неминуемо смертоносный для кого-либо более непосвященного, этот страшный по своей силе, удар, я быстро оправившись, уцепился своему экзекутору за руку, и в свою очередь, самым непритязательным образом, хватил его лицом об стол.
-Поделом, поделом тебе, - приговаривал я, повергая моего Голиафа на ворсистый ковер и, не переставая давать ему хороших тумаков.
Окончательно уморившись, я в остатный раз легонько толкнул Иннокентия Петровича носком штиблета в бок, причем голова его как-то безжизненно подвернулась так, что я в ужасе подумал: не нанес ли я своему оппоненту медицинской травмы. Но нет,Иннокентий Петрович медленно открыл заплывшие глаза, и укоряющим взглядом стал рассматривать узоры, на висевшей поодаль голландской аллегории. Дыхание понемногу к нему возвращалось и он, подняв с усилием правую руку, погрозил мне указательным пальцем:
-Что ж вы, батенька, - захрипел он, - Бездействия мускульные ставите превыше умственных? Неужели вы не смогли бы убедить меня как-нибудь иначе, более приличествующим образом? Мне же сегодня на приеме быть, вот уже и речь заготовлена. Теперь же все прахом пойдет.
Я, к своему стыду, не нашелся что ответить. Иннокентий Петрович охнул и, кряхтя, сплюнул себе в руку:
-Вы же мне все легкие отбили, - жалобно простонал он, рассматривая окровавленную ладонь, - как вам не стыдно, сударь! А впрочем, разве вы отстанете? Как вы вошли, я сразу почему-то подумал: вот пришел фанатик. А уж как изъясняться стали, да руками размахивать тут уж совсем ясно стало, что прирезать, помилуй мя Господи, можете за идею абсолюта.
Похожий на медведя, пробудившегося от зимней кошмарной спячки, Иннокентий Петрович с тяжким трудом поднялся с ковра и, теряя оторванные в потасовке пуговицы, пошел к столу. Там он обмакнул перо в чернила и принялся что-то писать. Через четверть часа я уже ехал прочь в тарантасе, имея за пазухой сюртука бумагу, в коей предписывалось "подателю сего" выдать известную сумму из губернской казны на возведение в селе Вишневом каменной молотильни.
"Фанатик,"-думал я если тот, кто верой и правдой служит Отечеству - фанатик, то, как же назвать того, кто препятствует?! Разве что гугенот?"