Сдохни, барракуда!

Я возвращаюсь с работы, продрогшая от колючего ветра и замотанная в шарф по уши. Мимо трамвайной остановки, где уже беснуются толпы окуклившихся подростков. Мимо аптеки, кормящей будущих мам специальными витаминами. Мимо еще голых деревьев, серых и ссутулившихся в упрямом вихре. Мимо машин, увозящих несчастных украинских проституток в лапы еще более несчастных сумчатых портфелей. Не оглядываясь назад, я иду без цели и без перчаток. В руках у меня блестящий сверток из фольги. Обжигает холодом красные пальцы, но греет, - эта дрянь и есть моя свобода от чертовых страхов. Это многотеррабайтный винчестер, моя более чем двадцатилетняя память. Завернутый в колкую упаковку из тонкого металла, он боится упасть и разбиться о скалы асфальта. Как-то враждебно все вокруг. А я все иду и иду. А винчестер иногда вспыхивает приятным фиолетовым свечением и показывает фрагменты из прошлого. Вот опять показывает: мне шесть лет, и я первый раз поехала к бабушке в деревню на юг. Было очень красиво, тепло и весело. Меня кормили печеньем, водили купаться на речку и катали на мотоцикле в люльке. Сейчас этой люльки давно уж нет, как и моей бабушки. А я иду по улице и улыбаюсь позвоночником. Сзади спешит велосипед и обгоняет меня, такую бесцельную и немного неповоротливую. Чуть ногу не отдавили, куда он смотрит? Винчестер начинает играть мелодию школьного вальса. Я в темно-синем платье и в черных лаковых туфлях на шпильке (такого больше никогда не было!) танцую под эту грустную для всех выпускников мелодию с некрасивым толстым одноклассником. Саша, ты отдавишь мне все пальцы на ногах! Недотепа. И быстрый нервный взгляд в сторону учительницы по математике, которая научила меня не бояться вычитать из сердца двучлены и трехчлены. Я очухиваюсь возле старого здания с номером 29, уже совсем темно и слишком враждебно все вокруг, и поэтому это число как-то иначе толкуется моей памятью. Она мне говорит, что тогда, у красивой гадалки на Московской, мне предрекли что-то очень важное, когда мне исполнится 29 лет. А что? Что она мне предсказала? Я вижу ее карие глаза, длинные пушистые ресницы, сеточку из трогательных морщинок. Она водит по руке и говорит, но не так много, как я бы хотела. Антонина. Хочу знать, хочу видеть. Но ты же и сама все знаешь, в тебе это есть. Да, я чувствую. Но… число 29. Роковой год. Я умру? Выйду замуж? Перееду в Индию? Прославлюсь? Гадалка молчит, а потом шепчет что-то, чего винчестер мне не говорит. Обидно. Здание открывает дверь и приглашает войти по заблеванной лестнице. Меня и саму начинает тошнить от приторно-горького смрада. Не сопротивляюсь рефлексам и вышвыриваю из себя лепестки соцветий герани. Белые, как будто их только что покрасили эмалью от завода «Эмпилс». Роняю сверток. Испугавшись, наклоняюсь над ним и глажу по бугристой фольге. Щелчок затвора. Секунда, растянувшаяся в млечном пути. Как будто револьвер, в меня стреляет ярко-малиновый свет распахнувшегося дверного проема. Сверток остается брошенным младенцем лежать на лестнице, в лепестках белой герани. Я плавно пересекаю три шахматные клетки и оказываюсь на месте, где в малиновом свете пестрит кровь Королевы. Ее голова покоится у моих пыльных ботинок на толстой зубчатой подошве. Карие глаза прикрыты длинными пушистыми ресницами, трогательная сеточка морщинок легла паутиной на красивом лице. Что-то знакомое? Дежавю. Винчестер не может мне помочь разгадать эту тайну. Но мне и неважно. Без тени сожаления отфутболиваю голову в дверной проем. Гол! Малиновый свет меркнет, дверь захлопывается выстрелом револьвера. Теперь я.