23.05.78
Полночь. Иосиф ищет куда-то запропастившуюся ручку, чтобы излить на лоскуток бумаги свою печаль, заполнить необычно глубокую тишину. На серванте стоят два материнских портрета в траурных рамках, горит свеча. Умное с чуть раскосыми восточными глазами лицо, тронутое доброй улыбкой. Не просто лицо, а нечто объёмное, излучающее волю и знания, расположение к людям и то, неописуемое прекрасное, отражающее мудрость глубокого прошлого.
Сегодня вторник, на прошлой неделе в четверг ночью, на третий день после того, как мать Иосифа перестала есть, он обратился ночью к Богу и просил, молил избавить её от мучений. Было невыносимо смотреть на вздутый высокий живот. Каждые несколько минут из спальни доносился её слабый голос "Иосиф, Иосиф", она задыхалась, и Иосиф бежал подтянуть её повыше на подушки, а живот всё рос и рос, и лицо менялось, становилось жёлтым, черты заострялись, глаза, наполненные страхом, просили о помощи. Дух её был сильнее выражения глаз, её мучили жестокие боли, но болеутоляющими наркотиками она не пользовалась. "Голова должна быть ясной, я должна разговаривать с людьми", - говорила она.
В последние дни, узнав, что недолго осталось, к ней повалили, в полном смысле этого слова, учителя, ученики бывшие и настоящие. Она преображалась, обволакивала посетителей жизненной силой, отзывалась обо всех событиях, интересовалась всем и всеми в подробностях даже, как будет проходить торжественная линейка по поводу окончания учебного года. Когда люди уходили, начинались мучения. Иосиф менял пелёнки, это её очень угнетало, но подняться с постели сил у неё уже не было.
В пятницу вечером мать попросила выпустить жидкость из живота. В тот же вечер по телефону Иосиф пригласил доктора Финкеля С. М. на утро. В субботу двадцатого мая, последний день учебного года, закрутилось колесо смерти. С Ларисой, медсестрой и ученицей матери, договорились встретиться в 11 часов утра. Перед тем, как поехать за врачом, Иосиф напоил мать чаем, всего четыре ложечки, больше не могла. "Потерпи чуть-чуть, тебе скоро станет легче, выпустят жидкость, сможешь свободней дышать", - говорил вслух Иосиф, не веря своим словам. Семён Маркович в машину сел в белом халате, заехали за Ларисой.
Разговаривала мать совсем плохо, реагируя на вопросы доктора кивком головы или глазами. Семён Маркович вышел из спальни и предупредил Иосифа и его сестру, она с утра находилась в почти обморочном состоянии у постели матери, что не ручается за благополучный сход. У Иосифа не было выхода, он дал согласие.
Ведро, тазик – жидкость не помещается, заливает спальню. Иосиф выносит, вытирает, моет… Живот оседает на глазах. "Анна Михайловна, вам легче?" – спрашивает Лариса. Мать слегка кивает головой, ей холодно, глаза её то округляются, то возвращаются к обычному. Доктор снимает резиновые перчатки, моет руки, просит Иосифа отвезти его в больницу. В машине предупреждает, печень уже не работает, Иосиф должен не задерживаться и немедленно вернуться домой. Через десять минут Иосиф возвращается, мать уже не узнать. Она не реагирует на сына и дочь. Уходит Лариса. Сердце матери ещё продолжает биться, но грудь вздымается всё реже и реже., и …затихает. Иосиф уводит рыдающую сестру в кухню, закрывает за собой дверь в спальню: нельзя шуметь, так он слышал от других. Ему тоже холодно, бьёт озноб, он не чувствует своего тела, не видит людей в кухне, не плачет.
В бессонные ночи мать завещала Иосифу похоронить её рядом с отцом, без музыки, наружную поверхность гроба покрыть голубой тканью, внутреннюю – белой, обязательно провезти мимо школы. Иосиф отмахивался, успокаивал, но мать возвращалась к этой теме и не только с сыном, но и в беседах со своими коллегами, друзьями-евреями. Бертой Азаровной, Броней Ефимовной, Софьей Моисеевной, Анной Львовной, Фаиной Наумовной…. Эти люди и взяли на себя организацию похорон.
Город быстро узнал о смерти Анны Михайловны. Просьбы Иосифа выполнялись, хотя это было не так просто. К вечеру накануне субботы тело матери покоилось в бело-голубом шёлковом саване среди горы из цветов. Ученики, учителя провожали в последний путь своего учителя, наставника, директора, депутата. Ожидали родных из Москвы, Воронежа, Коломны, Киева. Круглые сутки у гроба стоял почётный караул – учителя, ученики…. В понедельник с утра возле дома собралось несколько тысяч человек.
Иосиф как бы раздвоился. Один был деловит, наметил маршрут процессии, конечно, мимо школы, заказывал, расплачивался, разговаривал с людьми, принимал соболезнования. Второй видел происходящее как в тумане, произносимые слова не имели никакой ценности, были беззвучны, и не конкретные люди проплывали мимо него, а силуэты в замедленном фильмоскопе.
Машина с телом матери медленно продвигалась по направлению к школе. Хоронили по завещанию матери – без музыки. Прошли квартал, подошли к главной улице, чтобы пересечь её. Движение остановилось, милиция перекрыла дорогу. Подошедший к Иосифу милиционер сказал, что получил приказ не пропускать похоронную процессию к школе. Сказал и испугался, потому что небритое и уставшее лицо Иосифа с воспалёнными глазами перекосилось в нечеловеческом напряжении: "Передайте своему начальству, что колонна не сдвинется с места".
Стояли долго, около часу; солнце пекло неимоверно, и казалось, тоже прекратило движение. К Иосифу подходили родные, просили уступить…. Наконец-то открыли дорогу…. Из окон школы смотрели дети, и долго, долго звучал последний школьный звонок.
Позже Иосифу рассказали, что в школе висел на полстены портрет матери в траурной рамке. За гробом несли 40 венков от всех школ города, от общественных организаций. Говорят, что в тот день нельзя было достать в городе букет цветов, раскупили для Анны Михайловны. Над могилой говорили друзья, Берта Азаровна сказала, что ушла целая цивилизация.
Жена Иосифа, Мина, уехала домой в тот же день, сразу же после похорон. Завтра рабочий день, для неё нет ничего главнее работы. Сестра с мужем помогли прибрать квартиру после поминок и тоже ушли. Рая всё время находилась рядом с отцом, но и её Иосиф отправил, пусть отдохнёт, ей нужно готовиться к экзаменам. Иосиф остался один.
Очевидно, есть рациональное зерно в семидневном трауре. В первые дни не хочется никого видеть, шумное окружение раздражает, душа просит покоя, но люди приходят, звонят с соболезнованием, иногда просят Анну Михайловну, узнав, замолкают, не находя слов. Проходят дни, по вечерам всё меньше людей. Образовавшийся вакуум усиливается одиночеством. По закону Иосифу положено три дня освобождения от работы.
По городу ползут слухи. Статью в газету, написанную её коллегами по работе, цензура не пропустила. Небольшой некролог появился на второй день после похорон, на четвёртый после смерти. Заведующая отделом пропаганды Городского комитета партии заявила на партийном активе: "Вчера хоронили члена партии Найман Анну Михайловну. Мы предали её, как коммуниста и пошли на поводу её сына сиониста. Я не могу поверить, что Анна Михайловна завещала похоронить себя по религиозному обряду". При этом она пристально посмотрела на Берту Азаровну, сидящую с каменным выражением на лице.
На четвёртый Иосиф поехал в Днестровск, но яркий свет, смех, рабочие хлопоты показались ему неуместными, и он поспешил вернуться в одиночество, в пустую квартиру.
25.05.78
Поздний вечер. На кухне горит поминальная свеча. Вдруг из комнаты матери что-то зашуршало. У Иосифа мороз прошёл по коже. Он превозмог себя и вошёл в комнату – оказывается, упал портрет. Сердце долго не могло успокоиться.
Неожиданным колоколом прозвучал телефон. Иосиф услышал голос Лилиан:
- Можно мне придти к тебе сейчас? Я знаю, ты один.
- Моя мать умерла, к людям я ещё не вернулся…. Вряд ли смогу доставить тебе нечто приятное….
- Я была на похоронах…
Внезапно Иосифа потянуло к ней, захотелось нарушить пустоту одинокой свечи.
Может быть, ночь была коротка,
Может быть, я не спал до утра.
Помню за стенкой серые мыши
Что-то скребли всё тише и тише.
И за балконом в ночной темноте
Реже машины светили в окне.
Вечные странники – смерть и любовь
Гнали по жилам в ту ночь мою кровь.
Бледные тени цеплялись за стены –
Груз десятилетий несли их колени,
Что-то шептали их тонкие губы –
Они вспоминали невзгоды и бури.
Жаркое тело просило любви,
Сласть поцелуя сильнее в ночи.
Колокол жизни – два нежных соска
Спорили с тенями до утра.