Я ничего не боюсь и ни на что не надеюсь. Я свободен.
Никос Казандзакис
Эпилог
- Votre caf;, s’il vous plait.
- Mercy.
Официант ставит передо мной чашку кофе и исчезает в дверях. Эспрессо. Мой любимый. Я делаю глоток, приятно обжигающий горло, и ставлю чашку. Рядом с ней лежит серебряный портсигар, с которым я не расстаюсь вот уже пятнадцать лет и серебряная зажигалка. Я достаю сигарету и щелкаю зажигалкой. Ничего. Вздохнув, я пробую снова, и вверх вырывается струя яркого пламени. С наслаждением затягиваюсь и возвращаюсь к статье в «Le Figaro». Но пробежав глазами пару строк, снова откладываю газету на край стола.
Сейчас 9 часов утра. Я сижу в кафе «Дэ ла Пэ», только не в нем самом, а за столиком, вынесенном на улицу и расслабленно наблюдаю, как юное парижское солнце играет на роскошном фасаде «Опера-Гарнье», расположенного прямо напротив.
Мне сорок два года, я холост, вернее разведен, и, наверно, уже никогда снова не познаю радостей семейной жизни. Я руковожу небольшим, но солидным пиар-агентством в Берлине, а в редкие выходные всегда приезжаю в Париж и начинаю утро с этого кафе. Я люблю Париж. Он не похож на мегаполисы вроде Москв, Нью-Йорка или Токио в их безумной гонке со временем, серыми лицами жителей и домов и пресыщенностью, так характерной для нашего века. Париж умеет радоваться каждому дню, каждой ночи. Иногда его радость безмятежна, иногда агрессивна, но всегда искренна и свободна. Он так и остался ребенком, этот город-солнце.
Отблеск солнца падает на портсигар и на мгновение тот вспыхивает, заставляя меня невольно зажмуриться. Пятнадцать лет. Пятнадцать лет я нахожусь в добровольном изгнании, вдали от родины, России, вдали от родных и друзей. Добровольном ли? Не знаю. Да, меня прибило сюда, на бульвар Сен-Жермен, волнами, которые повинуются лишь песням ветров. Да, я не мог повернуть волны вспять. Но я мог управлять своим кораблем или хотя бы исправить курс, направить судно в нужный порт. «Не будем проклинать изгнанье…», сказал однажды Набоков, и был прав. Он знал, о чем говорил. Все изгнанники похожи друг на друга, все они подобны листьям, сорвавшимся с дерева и летящим в неизвестное будущее с предрешенным концом – упасть на далекой чужой земле и раствориться в ней. Только невольных изгнанников срывает буря, которая зачастую рушит и само дерево, добровольные же улетают, потому что засох черенок, привязывавший их к дереву, и живительная влага больше не питает их… Выходит, я все же отношусь ко второй категории…
Допив кофе и расплатившись, я торможу такси и вот уже разглядываю парижские улицы и улочки через слегка запыленные стекла «рено». Автомобиль несет (подумать над словом) меня в четырнадцатый округ, район ремесленников. Одно время я снимал там квартирку и близко сошелся с некоторыми из них. Особенно сдружился я с владельцем скромного багетного ателье, месье К. Сейчас ему далеко за шестьдесят, но он по-прежнему полон сил и энергии, чтобы самому управлять делами и по пятницам устраивать небольшие посиделки с соседями, большие похожие на попойки. Дети его давно разъехались – сын в Ницце, дочь в Штатах – а жена скончалась лет двадцать тому назад. И хотя сын с дочерью, как и положено приличным детям, периодически звонят ему, а иногда и навещают, ему некуда спрятаться от одиночества, усиливающегося с каждым прожитым годом, с каждым шагом приближающейся смерти. Но больше всего старика тяготит то, что вместе с ним умрет и его мастерская. Зачем успешным людям двадцать первого столетия ремесленничество, отзвук давно ушедших эпох?
Вот и сейчас, как только мы расположились в уютных креслах в задней комнате и выпили по бокалу прекрасного бургундского (все из запасов отца, каждый раз говорит месье К., доставая очередную бутылку, и бережно, словно совершая священнодействие, разливает вино), он заводит свой вечный мотив, только на другой лад.
- Ничто не вечно, мой юный друг. Ничто. Даже искусство, - отвечает на мой непрозвучавший вопрос: – Уж я-то в этом убедился за сорок лет моей работы багетчиком. Что только ко мне не приносили: и никому не нужные рисунки и подлинные шедевры. Но не будь меня, они уже рассыпались бы, превратились в прах и пепел. Но и я не Бог, я лишь продляю им жизнь, не более того. Кончина все равно неминуема. Она всегда неминуема.
Я не отвечаю ему, смакуя изумительное вино. Да и что я могу ему ответить? Что смерти нет, или что это интересное приключение или простой переход из одного состояния в другое? Я не очень-то верю в это. Я вообще мало во что верю. Пятнадцать лет.
Мягкое кресло обволакивает мое тело, так тянущееся к покою, укутывает в свои покровы. Сквозь открытое окно в комнату проникает свежий ветер и воркование голубей. Солнечные лучи играют в бокале, и кажется, что в нем переливается необыкновенной красоты рубин. Пьянящее вино твоих губ, их рубиновый цвет и тепло весеннего солнца…
Незаметно для себя, я погружаюсь в воспоминания, и память плавно и бережно переносит меня на пятнадцать лет назад…
Пролог
– И все-таки она красивая, – сказал я сам себе и убрал фотографию обратно в стол.
Протянул руку, достал из лежащей на столе пачки сигарету, чиркнул зажигалкой. Как всегда, она зажглась только со второго раза. Втянул в легкие первую порцию яда, откинулся на спинку кресла и, повернувшись к окну, медленно выдохнул. Там, снаружи, в туманной, мертвенно-бледной пелене мороза плавало остывшее солнце. Дым от сигареты повис между светилом и мной, и от этого солнце совсем растаяло, растворившись в густом воздухе.
Мне вспомнилась ее бархатистая кожа, ее отзывчивость на мои прикосновения, плавные изгибы ее тела. Тела, каждую клеточку которого я знал и чувствовал. Увы, теперь ее нет рядом со мной, она ушла, оставив пару своих вещей, холодящее чувство пустоты и кучу вопросов.
Я затушил сигарету и оторвался от созерцания зимнего неба. Я люблю курить, и не надо мне говорить, что это вредно – я и сам знаю. Но сигарета – уникальный инструмент для управления реальность. Она способна восполнить пробелы во время беседы, скрасить томительное ожидание или вообще перенести в другое измерение. Взяв ее в руки, я иногда отгораживаюсь от мира, укрываюсь от него завесой дыма и погружаюсь в свои мысли – словно читаю мантру. А вид аккуратного белого цилиндрика, превращающегося в аморфную серую массу, невольно напоминает о бренности всего сущего.
Заполнив грязью легкие и очистив мозги, я заскользил взглядом по карте. Самая обычная карта, что висит на стене справа от стола. Физики утверждают, что телепортация невозможна – а ведь я в доли секунд могу переместиться в любую точку нашей планеты. Пусть только мысленно, но остатки школьных знаний, обрывки телевизионных передач, кусочки журнальных фотографий и мое воображение быстро создадут вокруг вполне реальную картину. Хорошо бы уехать отсюда подальше. Куда-нибудь совсем в другую страну с непонятными людьми, говорящими на незнакомом языке, с их странными манерами и обычаями.
Глава 1
Был уже поздний вечер, когда я вышел из парка. И сразу из темного безмолвия вековых деревьев погрузился в бурлящую огнями и звуками суету мегаполиса. Усыпанную листьями и хвоей мягкую землю сменил безупречно гладкий асфальт, тени раскидистых ветвей – слепящие неоном рекламы и огромные дисплеи, мелодичный птичий хор – многоголосье людской толпы. В этот час Токио напоминал огромный муравейник, раскинувшийся на опушке сумеречного леса. Запутанные лабиринты районов и кварталов, таинственные переплетения улиц, люди, которые точно знают, куда им идти и во сколько надо быть на месте. Я жил в районе Асакуса и сначала хотел пойти на автобусную остановку, чтобы поехать домой, но затем передумал и двинулся вдоль дороги.
Через некоторое время я заметил телефонную будку. Странно выглядели эти обломки двадцатого века, пусть даже постмодернистского дизайна, в самой технически оснащенной стране – более странно, чем девушка в кимоно, гэта и гарнитурой Bluetooth на крохотном изящном ушке. А может, все это и есть настоящий постмодернизм.
В любом случае, мобильным телефонов я не обзавелся – здесь у меня слишком мало знакомых. Поэтому я достал из кармана телефонную карту – на ней был изображен очень красивый пейзаж – и вставил ее в аппарат кричащего зеленого цвета.
После трех гудков на том конце провода ответили.
– Хай?
– Привет, Юрико! Это я, – меня всегда забавлял этот типично русский ответ на вопрос «кто там?», но избавиться от дурацкой привычки я так и не смог.
– Где тебя носило? Я целый день тебе названивала! – несмотря на свое возмущение, Юрико не забыла перейти на русский. Ей было проще говорить на русском, чем мне на японском.
– Да так, решил предаться дзэн-медитации на лоне девственной природы.
– Очень смешно, – ее голос все же смягчился. – Ладно, где ты сейчас?
– Недалеко от западного выхода из Уэно. А с чего вдруг я тебе так срочно понадобился?
– Потом объясню. Слушай, как раз рядом есть одно замечательное кафе. Называется «Песни ветров». Жди меня там. Буду через полчаса.
Возразить я не успел. Трубка часто задышала, пронзая пространство тревожными гудками. Да и не хотелось возражать. Спать еще рано, после долгого блуждания в парке сердце бодро гоняло кровь по сосудам, легкие дышали свободно. Захотелось поговорить с кем-нибудь по душам, окунуться в чьи-нибудь чистые и светлые глаза.
Интересно, только где это самое кафе. У прохожих можно не спрашивать – посмотрят как на сумасшедшего и поспешат дальше. Не принято у японцев останавливать на улице незнакомых людей, а тут иностранец, да еще говорящий на японском – не самое обыденное зрелище. Поэтому я пошел наугад, доверившись интуиции. И она не подвела. Минут через десять поворотов, небольших подъемов и спусков я наконец наткнулся на небольшое приземистое здание. На его первом этаже и расположилось нужное мне кафе, о чем сообщали тусклые иероглифы на вывеске.
Нельзя сказать, что дом слишком выделялся среди других на этой улице, но было в нем что-то, что привлекало внимание, деталь, незаметная на первый взгляд. Однако мне не хотелось сейчас ломать над этим голову, и я неторопливо, но решительно открыл дверь.
С Юрико мы познакомились совершенно случайно. Если, конечно, случайности бывают. Одно мне известно точно – боги помогают осуществить наши самые безумные затеи, и чем эти затеи безумнее, тем больше помощи. Поистине, смелость города берет, хотя правильнее сказать – безрассудная решимость.
Я оказался в Японии, да и вообще за границей, впервые в жизни. До этого я бывал в различных городах, но дальше Центральной России все равно не выезжал. Даже до Питера не добрался. А тут вдруг занесло на край света. В Страну восходящего солнца – Нихон.
Нельзя сказать, что я ничего не знал о Японии. Знал и даже мог сказать пару фраз на японском языке и записать ее название иероглифами. Имел некоторое представление и о самом Токио. Но понятно, что этого было слишком мало, чтобы здесь выжить. От денег осталась какая-то мелочевка – почти все до рубля (или до йены?) я истратил на билет. Причем мне всучили билет в оба конца, несмотря на то, что возвращаться я в ближайшем будущем не собирался. Не для того покидал родные стены.
Выйдя из здания аэропорта Нарита, я растерялся. Передо мной стояла вереница такси, вокруг плескалось и разливалось во все стороны огромное людское море: туристы, бизнесмены, носильщики, семейные пары, молодежные стайки. Самоуверенные американцы, спокойные немцы, оживленные испанцы. И, конечно, японцы. Смущал сам вид такого большого числа людей с узким разрезом глаз – сразу почувствовал, что перенесся в другой, непохожий на привычный мне мир. Наверно, теперь мне также странно будет наблюдать в одном месте массу европейцев.
Потоптавшись на месте несколько минут, я наконец собрался с мыслями и направился к стоянке такси. Мое внимание привлекла стоящая в стороне от остальных «тойота-камри». Машина уже не новая – середины девяностых, но аккуратная и ухоженная. Сразу становилось понятно, что водитель ее любил. И она, похоже, отвечала ему взаимностью. Сам он стоял, облокотившись на капот, и в битве за клиентов не участвовал. Скрещенные на груди руки, отрешенный взгляд. Казалось, что суета вокруг его нисколько не касается – словно дзэнский монах во время молитвы. Когда я подошел к машине, он бросил беглый взгляд сначала на меня, затем на мой небольшой чемодан и кивком головы указал на заднюю дверь. Бросил сигарету на тротуар, затушил носком ботинка (а еще говорят, что японцы помешаны на экологии) и сел за руль. Неспеша завел машину и плавно вырулил на дорогу.
– Куда поедем? – обратился он ко мне на английском.
– Поедем в… - начал было я и тут же осекся. Только сейчас до меня дошло, что я совсем не удосужился подумать о выборе направления. Тогда я достал купленный еще в Москве путеводитель и стал листать карту города. Автомобиль тем временем выехал на шоссе и стал уверенно набирать скорость. Видимо, водителя уже мало интересовал мой ответ. Что ж, оставалось только откинуться на спинку сиденья и любоваться мелькавшими за окном видами иного, еще незнакомого мне мира.
– Впервые в Японии? – взглянув в зеркало, спросил таксист.
– Да.
– Бежите от чего-то?
– Возможно. Или, наоборот, за чем-то… А может, и то, и другое сразу.
Водитель помолчал, а затем продолжил .
– Вы ведь не американец?
– Я из России.
– Вот как? А знаете, мне нравится ваша страна. В молодости я даже увлекался Толстым и Достоевским. Бурные 60-е… Хотя вас тогда еще, конечно, не было.
– «Биттлз», хиппи, Вьетнам, студенческие бунты, - да, вы не скучали.
Он снова посмотрел в зеркало, на этот раз с некоторым удивлением.
– Тоже люблю читать, - ответил я на его невысказанный вопрос.
После этого мы всю оставшуюся дорогу ехали молча. Не хотелось ни о чем думать, я просто впитывал в себя новые впечатления, позволяя городу войти в мою жизнь, стать ее привычной частью. Дорога заняла довольно много времени, и когда мы остановились, первое ощущение потерянности прошло без следа. Мы стояли около входа в парк, показавшимся мне очень уютным.
– Это парк Н. - сообщил таксист, обернувшись ко мне. – Я всегда прихожу сюда, когда хочу остаться наедине со своими мыслями. Или когда не знаю, что делать. Думаю, вам нужно начать отсюда.
– Сколько с меня?
– Нисколько. Считайте это проявлением японского гостеприимства. К тому же, вы мне понравились. Вы необычный человек, потому-то я и привез вас сюда. Удачи!
Я поблагодарил и вылез из машины.
– И покормите уток! – с этим странным напутствием таксист тронулся с места.
Покормить уток? Что это значит? Ладно, потом разберемся. Спешить некуда, так что пойдем, прогуляемся по парку.
А он и в самом деле оказался уютным. Правда, поначалу меня смутило обилие народа, но вскоре я забрел в тихий и совершенно безлюдный уголок: меня окружали только деревья, кустарники и травы. Краски были на удивление живыми и насыщенными, а заходящее солнце набрасывало на окружавшую меня зелень тонкое золотистое покрывало с багряным оттенком. Вверху, среди ветвей звонко заливались птичьи голоса, провожая еще один день.
На мое счастье здесь же нашлась и лавка. Присев, я погрузился в свои мысли.
Вот я и в Японии. Сбылась мечта идиота, что называется. Посмотрим, что мы имеем. Идти некуда. Знакомых нет, денег тоже. Оставшихся мне хватило бы на две-три ночи в самом паршивом отеле, а что дальше? Конечно, я понимал, что так все и будет, но уж очень сильно хотелось сменить обстановку. Вот только перемены чересчур радикальны. Хорошо еще, что я приехал в самом начале лета – на худой конец можно заночевать и на улице, а утром приступить к поискам работы и подходящего жилья. Я посмотрел на время. Семь часов.
И все-таки, зачем я сюда приехал? От чего я убегаю и что здесь ищу? Пока у меня не было ответов на эти вопросы, но в одном я был уверен: копать надо здесь. Ладно, время у меня еще есть. А пока можно и расслабиться.
Я достал сигареты и закурил. Ярко-красный огонек уверенно светился в сгущающихся сумерках, и от этого становилось еще уютнее. Стало казаться, что я здесь вырос, а сейчас вернулся в родные края. О семье и друзьях, оставшихся в России, думать не хотелось. Я нагнулся, сорвал несколько травинок и повертел их в руках. Очень странное существо человек. В какую почву не закинь – везде пустит корни. Если, конечно, они у него есть.
Докуренная сигарета утонула в зеленом сугробе. Я встал, потоптался на месте, и, раскапывая носком ботинка землю, решил ни в какой отель сегодня не идти, а провести ночь здесь. А пока не наступила ночь, можно и прогуляться. Взяв чемодан, я пошел по той же тропинке, по какой сюда забрел.
Видно, следопыт из меня никудышный, так как вышел я не на оживленные пешеходные дорожки, а к сверкавшему в последних лучах заката небольшому пруду.
Здесь тоже стояли лавки, но я спустился к самой воде и погрузил в нее руки. Захотелось окунуться целиком, но я удержался. Может, я и не самая заурядная личность, но купаться ночью в токийском пруду в первый день своего пребывания за границей – даже для меня это слишком. Поэтому я только сполоснул лицо, и уже собрался подняться, как тут боковым зрением уловил слабое движение. Слева от меня заколыхались заросли, похожие на камыши, и из них выплыла сначала утка, а за ней – целый выводок. Они плыли неспеша, вытянувшись друг за другом в одну линию. Спокойно, так словно кроме них на свете больше никого не было, эта маленькая процессия раздвигала водную гладь. Добравшись до середины, утки все так же неторопливо развернулись и поплыли назад. И только тут мне вспомнились странные слова таксиста, сказанные напоследок. Я кинулся к чемодану, который положил на лавку. Там у меня еще оставалось еды, прихваченной с собой в дорогу. Достав немного белого хлеба, я уже неторопливо, стараясь не вспугнуть уток, вернулся. Отломил кусочек и кинул поближе к ним. Утка остановилась, вытянула шею, посмотрела на то место, куда упал хлеб, затем осмотрелась по сторонам. Увидела меня и принялась изучать. Наверно, она пришла к выводу, что я не представляю для ее семейства угрозы, потому что через несколько секунд снова поплыла, не меняя направления. Тогда я отломил еще кусочек, скатал из него хлебный шарик и снова бросил в воду. На этот раз он упал рядом с уткой. Она резко опустила голову и вынырнула уже с хлебом во рту. Быстро проглотила.
Вскоре вся утиная группка плескалась почти у моих ног, а я скармливал им оставшийся хлеб. Бросая им мягкие белые кусочки, я сам мысленно перенеся в прошлое. Когда-то я так также кормил уток в своем городке, сначала с родителями, потом со школьными друзьями, а после – с женой. Тогда еще будущей женой. А теперь вот один.
Вздохнув, я заметил, что хлеб закончится. Утка вопросительно смотрела на меня еще некоторое время, затем, убедившись, что угощения больше не будет, несколько раз прокрякала. Утята послушно выстроились в ряд, и вскоре все семейство скрылось в прибрежных зарослях.
Очнувшись, я заметил, что вокруг совсем стемнело. Часы показывали почти десять. Огромное небо нависало над головой. Звезд было мало, и только холодный свет луны растекался по поверхности пруда. На меня вдруг навалилась огромная усталость. Сказывались и долгий перелет, и новые впечатления, и перепад во времени. Желание идти куда-то отсутствовало напрочь. Я подошел к лавке, достал из чемодана свои вещи и, аккуратно свернув их, устроил себе подушку. Сама лавка был длинной и широкой, в общем, лучшей кровати здесь не и придумать.
Улегшись на это импровизированное ложе, я успел только взглянуть на мерцающий свет далеких звезд, как глаза сами закрылись, и я провалился в глубокий сон.
Проснулся я оттого, что почувствовал рядом чье-то присутствие. Я открыл глаза. Все пространство вокруг заливал мягкий розовый свет. Над прудом клубился полупрозрачный туман. Значит, еще ранее утро. Я повернул голову и увидел девушку, сидящую на другом конце лавки. На вид ей было лет двадцать – двадцать пять (я и сегодня плохо различаю возраст у азиатов). Общее впечатление портила только небольшая ассиметрия ее черт. Девушка ела мороженное и смотрела куда-то вдаль, но заметив, что я проснулся, обернулась ко мне.
- Привет! – сказала она по-английски и улыбнулась. Улыбка казалась искренней, от нее исходило тепло.
Я приподнялся и сел.
- Привет, - машинально ответил я.
- Не удивляйся так. Просто мне очень нравится это место, и я часто прихожу сюда.
Я взглянул на часы.
- Это в 6 утра?
Девушка тихо засмеялась и ответила:
- Нет, обычно я прихожу в парк в нормальное время. Но сегодня я никак не могла уснуть, вот и пришла сюда.
- А я тебе не помешал?
- Нисколько. Наоборот, ты такой интересный во сне, - она снова улыбнулась.
- Спасибо…, - пробормотал я смущенно.
- Кстати, меня зовут Юрико.
- Владимир. Владимир Е.
- Так ты русский? – девушка заметно удивилась.
- Именно, а что в этом странного?
- Нечасто можно встретить в Японии русских. Но я очень рада. Должна тебе сказать, что я закончила отделение русской литературы Токийского университета, - последнюю фразу Юрико произнесла уже по-русски.
Что-то везет мне на русофилов, усмехнулся я про себя. Только приехал – уже двое. Что же дальше будет?
- А-а-а…, - неопределенно протянул я. – Тоже поклонница Толстого и Достоевского? Или быть может, Чехова?
- С чего ты взял? – в свою очередь спросила она.
- Да так, был разговор с одним таксистом.
- Ты и в самом деле перечислил стандартный набор. И мне в самом деле нравится Достоевский. И Чехов. А Толстого не люблю. А еще нравится Булгаков и Куприн.
- Сразу заметно, хорошо училась…
Мы замолчали и стали наблюдать за рассветом. Глядя на поднимающееся из-за деревьев солнце, я чувствовал, как его лучи постепенно заполняли мою душу, уверенно расталкивали скопившуюся в ней тьму. Они проникали в меня так, как острый нож проходит сквозь растаявшее масло, выхватывали и наполняли светом каждую клеточку тела. Стало казаться, что глубоко внутри меня что-то зашевелилось, заворочалось, начало распрямляться, подаваясь навстречу нарастающему свету. Внезапно в голову пришла мысль, что я и эта девушка рядом со мной – первые из шести миллиардов, живущих на земле, кто встречает новый день.
Когда солнце поднялось достаточно высоко, мы неспеша встали и двинулись к выходу. Юрико взяла меня под руку, но вела она меня, а не я ее. Она шла уверенно, хотя под нашими ногами не было даже подобия тропинки. Раздвигая ветви, пробираясь между деревьями, приминая роскошный зеленый ковер, мы не переставали болтать. Разговор разливался спокойной рекой в бескрайней долине, плавно и легко, не встречая на своем пути порогов, резких поворотов и скалистых берегов. Мы говорили обо всем и вместе с тем ни о чем. Да это и не имело никакого значения. Когда мы вышли из парка, мы знали друг о друге ничуть не больше того, что знали после первых десяти минут нашей встречи. И только погрузившись в бурлящий поток столичной жизни, мы выплыли на практические темы.
- Ты где-нибудь остановился? - спросила она.
Я покачал головой.
- Только вчера приехал. Даже не представляю, куда идти дальше.
- А деньги есть?
- Совсем немного, - честно признался я.
- Понятно… Вообще-то у меня есть одно место. Моя подруга на месяц уехала к родителям, а ключ оставила мне. Комната небольшая, район от центра довольно далеко, но, думаю, ты возражать не будешь. Первое время можешь пожить там.
Конечно, я с радостью согласился на это щедрое предложение. Очевидно, древним богам Ямато я пришелся по нраву.
Мы поймали такси, и через полчаса судорожного петляния по городским лабиринтам остановились около унылой многоэтажки. Серое здание, лишенное каких бы то ни было архитектурных украшений, своей приземленностью убеждало в отсутствии полета мысли ее создателя. Безликая железобетонная коробка, в которую напиханы десятки, сотни человеческих жизней, столь же однообразных, как ее зияющие пустотой окна. Из глубин памяти вынырнула детская загадка: «Без окон, без дверей…».
Юрико, наверно, чувствовала то же самое.
- Конечно, не самый лучший вариант, но все же лучше чем ничего.
Пока мы поднимались по тускло освещенной лестнице на третий этаж, я представлял себе крохотную комнатку метров на пятнадцать. Однако реальность снова обманула мои ожидания в самом хорошем смысле. Мой новый кров оказался квартирой, в которой были комната, кухня, и ванная с туалетом. Для одного места вполне хватало.
Открыв дверь и разувшись, Юрико сразу проскользнула на кухню. Пока я возился в прихожей, напоминавшей тамбур железнодорожного вагона, она успела обследовать содержимое холодильника и сейчас извлекала из его чрева все самое ценное, что удалось найти. На столе появились две банки пива (еще несколько Юрико оставила на месте), сыр, макароны и пачка чипсов.
Глядя на этот завтрак американского туриста, я присвистнул.
- Уехал в Токио, приехал в Нью-Йорк. Или твоя подруга американка?
- А ты думал, что мы питаемся только суши и водорослями, запивая их сакэ? – парировала Юрико.
- Нет, еще сукияки, - вспомнил я забавное для русского слуха название. – И зеленый чай. Ладно, шучу. Сколько не читай Мураками, японскую кухню не постигнешь.
Юрико весело тряхнула каштановыми волосами, но тут, что-то вспомнив, бросила быстрый взгляд на свои часы, по размерам приближающиеся к Биг-Бену, и засуетилась.
- Извини, но мне надо бежать. И так уже опаздываю. Ты пока тут располагайся, привыкай к обстановке. Ничего не стесняйся, чувствуй себя как дома. А вечером я постараюсь к тебе заглянуть, но обещать не буду.
Конец фразы вместе с прощальным взмахом руки растворился в пустом дверном проеме. Я закрыл дверь, два-три раза глубоко вдохнул и выдохнул и приступил к исследованию жилища. Хотелось бы сказать логова – мне всегда нравилось ассоциировать себя с волком-одиночкой – но это звучало бы слишком поэтично и ужасно некрасиво по отношению к хозяйке квартиры.
К слову сказать, сама квартира возможности судить о своей владелице почти не давала. Обставлена просто, даже несколько аскетично. Минимализм – единственное, что и было в ней от традиционного японского интерьера. В кухне – стол, пара стульев, холодильник и обычный гарнитур. Комната была немного интереснее. Слева от двери – книжный шкаф, мягкий диван с высокой спинкой, и торшер. У стены напротив – телевизор и DVD-проигрыватель на стеклянной тумбе. Рядом пустая полка под диски и внушительных размеров шкаф. Напротив входа располагалось окно, у которого стоял небольшой письменный стол. На нем – лампа, компьютер, радиотелефон и подставка для канцелярских принадлежностей. Обои в коричневых тонах, тяжелые занавески. Возникало даже некоторое ощущение уюта и покоя. Книги, которые я обнаружил, говорили об эклектичности вкуса. Вперемешку стояли японские, американские и европейские авторы. Здесь были Мураками (куда же без него) и Коэльо, Фудзивара и Сидни Шелдон, Акутагава и Кундера. Плюс к этому различные словари и справочники. Все книги были на японском. Придется наведаться в книжный, купить англоязычной литературы.
Осмотревшись таким образом, я приготовил себе макароны с сыром, прихватил пиво, включил телевизор и поудобней устроился на диване. На первом канале показывали новости NHK. Из речи диктора я выхватывал только отдельные слова, но телевизионная картинка в комментариях не нуждалась. Во всех странах она одинакова. А вот слова-то как раз и меняются. Сгоревшие дома, протестующие толпы, по-отечески улыбающиеся политики, серьезные аналитики. Под мерцание экрана и отчет репортера об очередном международном саммите Винни-Пуха и Всех-Всех-Всех мое сознание вгрызалось в темные дебри философии.
Двадцатый, а теперь и двадцать первый век – век научно-технического прогресса. Вот только в чем этот прогресс? Нет, я совсем не против развития научной мысли, цифровых технологий и сверхзвуковых пассажирских лайнеров. Но что мы называем прогрессом? Замену всего живого и естественного на мертвое и искусственное? Когда я представляю современный мегаполис с высоты птичьего полета, мне видится огромный ядерный гриб, который рвется вверх и расползается во все стороны, сметая на своем пути все живое. Мы дарим женам выращенные на фабриках алмазы, с аппетитом жуем генетически модифицированные ножки Буша, возбужденно таращимся на силиконовые груди обнаженных Венер в дешевых порножурналах. Из покрытых мхом пещер мы перебрались в оклеенные цветной бумагой норы, трепещущее пламя костра поменяли на фальшивый блеск электричества и неона. А дальше-то что? Фантасты на все сто правы, когда пишут о светлом будущем, в котором человечество порабощено машинами. И только в одном они ошибаются – человек уже давно раб своей техники. Выключите на минуту свет на всей планете, и она мгновенно погрузится в бездонную пучину хаоса. Лишите бизнесмена его ноутбука, мобильного телефона и машины, что тогда вы увидите? Беспомощный, потерянный во времени и пространстве кусок мяса. Мяса, потому что мозги и сердце этого существа переплавились в электронные схемы его компьютера. Киборги – это реальность дня сегодняшнего, а не завтрашнего. Мы оторвали, отрезали, откромсали себе руки и ноги, чтобы опереться на совершенные технические костыли. Обрубки плоти, обломки духа – вот что мы такое. Чтобы не создавали ученые, результат их трудов всегда один – сокращение числа действий, которые должен делать сам человек. Будущее за машинами не потому, что они начнут думать самостоятельно и взбунтуются, а потому, что без них человек попросту не сможет выжить. И действительно, зачем тогда машинам человечество? Слава богу, пока они не умеют мыслить.
Жалобно булькнули остатки пива, и я одним глотком осушил банку. Поставил рядом с диваном, открыл вторую. Пиво было вполне приличным, но особого восторга не вызывало. Новости уже закончились, и теперь крутили какой-то фильм. Я вернулся к своим мыслям.
А мы сами разве не разучились мы думать? Мы планируем, соображаем, догадываемся, прикидываем – все, только не мыслим. Еще бы, у великих античных философ были рабы, которые платили за их бессмертные творения своей смертной плотью, кровью, потом, слезами. Другие жили на подаяния прославляемых ими монархов, а третьи нищенствовали и юродствовали, пугая крестьян и бандитов. А нам так нельзя, нам надо жить, кормить себя, кормить семью. Нам надо зарабатывать деньги, много денег, чем больше, тем лучше. Время – деньги, мы не можем тратить его так бездумно – на то, чтобы думать. Хочешь жить – умей вертеться. Крутись, и все будет ОК. Крутись так, как иссохшая мышь судорожно перебирает своими лапками в колесе, сбивает их в кровь, стирает их так, что в нос бьет запах паленой шкуры, а из-под нее бесстыдно выглядывают белые косточки конечностей. Но колесо должно крутиться. Ночь сменяет день, один год приходит на место другого, народы и цивилизации рождаются и умирают, а ты во всех своих реинкарнациях ползаешь по вращающемуся как колесо для четвертования кругу Сансары. И все-таки она вертится. Что на самом деле имел в виду Галилей? Он знал, что говорит. Он отрекся от идеи ради жизни. Надо жить, надо бешено сучить своими хилыми лапками, пока не околеешь. Что тебе с того, что, если ты остановишься и осмотришься, если просунешь морду сквозь решетку, то увидишь чью-то наглую и самодовольную ухмылку? Пока можешь бежать – беги, и тогда в кормушку тебе сунут немного пищи. Сможешь убедить, запугать других, тех, что поглупей и послабей, бежать рядом с тобой, беспрекословно выполняя приказы – и твоя ежедневная порция будет в два раза жирнее и вкуснее. Чем больше твоя стая – тем сытнее жратва. Так что беги, беги вместе со всеми, беги как все и не вздумай останавливаться!
Еда – вот истинный символ человечества! Человек – хищник, он умерщвляет одну плоть, чтобы жила другая. Сытно жрать и сладко спать – вот величайшая цель, благословенный Золотой век, гармония микро- и макрокосма. Пока пусто в брюхе, не нужна никакая свобода. Накормите нас по самое горло и тогда просите великих идей, а лучше дайте их нам и мы посмотрим, на сколько килограмм мяса можно их обменять. Самым эффективным и самым эффектным чудом Христа было насыщение пяти тысяч вечно голодных, истекающих желудочным соком утроб. Накорми он пятьсот тысяч, обещай кормить дальше – и все, все, иудеи и эллины, ползали бы в его ногах, лизали бы землю, по которой он ходил. Все приняли бы крест, будь он сделан из мяса, а не дерева.
Мы едим и испражняемся, а наше дерьмо превращается снова в пищу. Вечный круговорот дерьма в природе. Прах – какой благозвучный и ароматный эвфемизм. Нет, из дерьма мы вышли, дерьмом питаемся, в дерьмо и обратимся. И с каждым годом, с каждым днем его становится все больше. Скоро вся Солнечная система превратится в клоаку Вселенной.
На этой не самой веселой ноте мои размышления прервались осознанием жестокого факта, что пиво закончилось. Я поднялся, прошел на кухню и, глядя в окно, закурил. Вид, открывавшийся передо мной, поднятию духа никак не способствовал. Здания, словно трухлявые пни с наростами спутниковых тарелок, слепые, пропитанные потом окна, закованные в асфальт улицы. Лишь изредка этот апофеоз серости и унылого однообразия нарушали яркие пятна зелени. Прямо под окном росла одинокая вишня, карликовая, словно ее прибивал к земле тяжелый городской воздух, и скрюченная. Казалось, она истратила все свои жизненные силы на то, чтобы пробиться к солнцу сквозь углеродный саван.
- Интересно, как она выглядит, когда цветет, - думал я про себя, - хотя, наверно, ни один дурак не припрется сюда во время ханами.
Я смотрел на эту жалкую вишню, и странное дело – чем пристальнее я в нее вглядывался, тем меньше оставалось во мне жалости к ней, наоборот, меня наполняли ее стойкость и сила, уходящие корнями глубоко под землю. Туда, где медленно текут изначальные воды, соединяя в себе прошлое и будущее, рождение и смерть. Сквозь прокопченные пылью стекла я видел теперь великое древо Игдрасиль, а в замысловатых переплетениях его ветвей – пронзенного копьем судьбы Одина или Христа, пожертвовавших собой ради того, чтобы люди обрели Истину.
На этот раз в реальный мир меня вернул пронзительный телефонный звонок. Я вернулся в комнату, но снять трубку не решался. Телефон упорно продолжал звонить. Семь, десять, пятнадцать гудков. Наконец, решив, что кроме Юрико сюда звонить больше некому я ответил.
- Привет, - услышал я ее голос, - я тебя, что разбудила?
- Задумался, вот и не сразу услышал, - я решил немного соврать.
- Как ты там? Уже освоился?
- Почти. Жить можно. Кстати, у меня к тебе есть просьба.
- Давай, - отозвалась Юрико.
- Ты не могла бы захватить с собой каких-нибудь книг? Хочу почитать, а тут все только на японском. Это возможно?
- Думаю, да. Я заеду к тебе пораньше. Ну ладно, до вечера, – и Юрико повесила трубку.
Я задумчиво повертел телефон в руках, соображая, что делать дальше. Продолжать философствования или обратиться к делам практичным. После недолгого колебания я выбрал последнее. Нужно было распаковать и разложить свой скудный багаж.
Взяв оставленный в прихожей чемодан, я разложил на диване его содержимое. Костюм, по паре рубашек и маек, свитер, джинсы, ботинки и кроссовки, и еще кое-что по мелочи. Ладно, пока достаточно. Надо бы погладить костюм. Иногда мне нравиться заниматься простой механической работой – погладить одежду, помыть посуду. Пока руки делают свое дело, можно позволить мысли неторопливо плыть по течению, не погружаясь в глубину. Я порыскал в поисках утюга и нашел его под диваном.
Вскоре костюм был отутюжен и вместе с остальными вещами спокойно висел в шкафу. Все это заняло от силы полчаса. До прихода Юрико оставалась еще уйма времени. Тут мой взгляд упал на компьютер. Я включил его, надеясь найти что-нибудь интересное. Однако надежды оказались тщетными – компьютер был совершенно пуст. Ни музыки, ни фильмов, только несколько файлов с документами. Как здесь выйти в Интернет я не знал. Я уже начал раскаиваться в том, что не взял с собой ноутбук. Я покинул Россию так, словно и в самом деле спасался бегством – позвонив из московского аэропорта самым близким родным и друзьям и сказав им, что уехал далеко и надолго, подробности сообщу в письме. Не то чтобы мне хотелось начать все с самого начала, с чистого листа. Просто я мечтал на время оказаться вдали от всего знакомого и привычного. От всего того, что я впитывал с материнским молоком, к чему привыкал за школьной партой и на институтской скамье, чему учился на улице и в семье. Отгородиться расстоянием, выстроить километровые стены между собой и своим внешним миром. Отдышаться и осмотреться. Сменить одну вольеру на другую.
Оставшееся время надо было убить и желательно интересным способом. Порой мне кажется, что такое убийство сродни самоуничтожению. Мы бездумно расходуем строго ограниченные ресурсы, разбрасываемся минутами и часами (словно намерены жить вечно), сжигаем свои клетки в крематориях праздности и скуки. И что самое важное, у нас всегда есть железное алиби – мы не могли поступить иначе.
Ничего так и не придумав, я вновь уселся перед телевизором. На этот раз я наткнулся на мультфильм, или как сейчас модно говорить, анимэ. Он явно выделялся среди тех, что мне доводилось раньше видеть – грамотно подобранная цветовая гамма, тщательная прорисовка, интересный сюжет (насколько я смог понять, о чем речь). Не было рассекающих экран цветных линий, расплывающихся пятен, безумно выпяченных глаз и перекошенных ртов. В общем, довольно приятное зрелище и времяпрепровождение. О том, как и где найти денег, думать совершенно не хотелось. Не знаю почему, но я был уверен, что все образуется само. Как говорили китайские мудрецы, судьба сама направляет свой путь, а от тебя требуется только быть всегда наготове. Древние даосы оказались правы.
Юрико появилась, как и обещала, под вечер. Причем не одна, а в компании с двумя сумками. Как и утром, она быстро скинула обувь, прошла на кухню и вывалила свою ношу на стол. Теперь на нем горкой возвышалась самая разная провизия упаковка с пивными банками, несколько книг, толстых и не очень, пара журналов, а вершину этой миниатюрной Фудзиямы украшала газета. Я взял в руки газету, развернул, но смог прочитать только ее название, до боли знакомое по родным суши-барам – «Асахи», то бишь утреннее солнце.
- Ты читаешь на ночь газеты? – удивился я.
- Не вижу в этом ничего плохого, – возразила Юрико.
- Мне казалось, что это исключительно мужская привилегия – придя с работы, развалиться на кресле с вечерней газетой в руках, ожидая пока жена приготовит ужин.
- В тебе заговорил мужской шовинизм?
- А в тебе женский феминизм?
- Хотела помочь тебе с ужином, но теперь придется справляться самому, - с оттенком злорадства сказала Юрико.
- Ладно-ладно, ты победила, - я демонстративно поднял руки вверх. – А я, как положено любому нормальному побежденному, спасаюсь бегством.
Но ретироваться мне не дали – она схватила меня за руку, и втащила обратно на кухню.
- Я сказала помочь тебе, а не сделать все за тебя.
- Что таки две большие разницы, как говорил дедушка Изя, вспоминая свою ювелирную лавку до и после погрома, - на меня напало шутливое настроение.
- Что-что? – явно не поняла Юрико. Да и как японкой девушке вникнуть в тонкости почти родственных взаимоотношений двух богоизбранных и оттого многострадальных народов?
- Это я так, Россию вспоминаю.
- А-а-а…
Вдвоем мы приготовили вполне приличный ужин, и, усевшись за столом все на той же кухне, быстро с ним расправлялись. Пока ели, мы не проронили ни слова, но налив чаю, разговорились снова. Мы беседовали обо всем и ни о чем конкретно. Так, словно знали друг друга не день, а по меньшей мере лет пять. Она не стала спрашивать о том, кто я и зачем приехал сюда, а я не расспрашивал ее. Солнце давно зашло, и теперь в окно нам бесцеремонно светила луна, необычайно яркая для такого большого города. Глядя на то, как безуспешно она сражается с искусственным освещением, я выключил люстру, и в комнату хлынул поток бледных лучей. Помнится, я мечтал о том, чтобы сидеть на вершине холма в окружении лесов и небольших озер рядом со старым другом или любимой девушкой, пить чай, или даже вино, читать друг другу стихи, и наслаждаться очарованием безмятежной лунной ночи…
Я поделился воспоминаниями с Юрико, и на лице девушки расцвела улыбка.
- Это замечательная идея! – воскликнула она.
- Ты о чем?
- Пить чай под луной и читать стихи. Можно пойти в парк.
- Знаешь, давай останемся здесь. Я уже начинаю привыкать к этому месту. В самом деле, здесь уютно, только уют этот странный, его надо почувствовать и только тогда заметишь, - высказал я свое мнение.
- Тогда останемся, - согласилась Юрико.
Остаток вечера мы так и провели. А под конец уснули на диване, даже не раздевшись, но тесно прижавшись друг к другу. Никаких мыслей насчет плотских утех не возникало. Как-то сразу и сам собой определился характер наших отношений – мы стали братом и сестрой. Причем она стала старшей сестрой.
Разбудил меня настойчивый шум за окном, напоминающий мерную барабанную дробь. Медленно просыпаясь, я стал понимать, что этот шум – обычный дождь. Осторожно, чтобы не разбудить тихо посапывающую Юрико, я убрал со своей груди ее руку и поднялся. За окном висела плотная молочно-серая пелена, дождь привычно набрасывал на стекло косые штрихи. Я вспомнил, что июнь в Японии - сезон дождей и мысленно поблагодарил небо за вовремя ниспосланный мне приют. Часы на руке показывали полдевятого.
Пока Юрико проснулась, я уже успел приготовить простенький, можно сказать, холостяцкий завтрак из тех продуктов, что она заботливо принесла накануне и сварить крепкий кофе. Видимо аромат последнего, мелкими аппетитными спорами разлетевшийся по квартире, и разбудил нежно спящую девушку.
За завтраком мы не стали развлекаться легкими и непринужденными разговорами на абстрактные философские темы, а предпочли им обсуждение плана дальнейших действий. Если честно, терпеть не могу всяческие планы, хотя и понимаю, что без них никуда. Нет, распланировать, расписать все как надо, разложить в мозгу или на бумаге я, конечно, могу. А вот реализовать это отсортированное по приоритетам будущее – дело для меня крайне затруднительное. Расправить крылья «авось», взлететь на глубоком вдохе надежды в бескрайние небеса неизвестного и парить в них, покуда ветер попутный и хватает сил – вот что ценно для меня. Но заставь меня бежать по дистанции, где через каждые сто метров зафиксированы контрольные точки и обыденно до торжественности высятся неумолимые фигуры судей со столь же неумолимыми секундомерами в руках – и сразу сбивается дыхание, ноги не слушаются, так и норовя подкосится, а грудная клетка трещит по всем ребрам от туго перетянутой амуниции.
Увы, жизнь – игра, правила которой придумали не мы. А играть приходиться, игра увлекательна, она захватывает воображение, будоражит кровь, то доводя ее до кипения, то сворачивая до состояния засахаренного меда. Азарт проникает в запретные глубины подсознания, порождая сильнейшие инстинкты – самосохранения и продолжения рода (причем последний – лишь продолжение первого), которые в свою очередь подчиняют себе все остальные части нашего сложного механизма: тела-души. И никто не хочет выйти из игры раньше срока, нет, все тянут трясущиеся, жадные руки к заляпанной, засаленной и (всем очевидно) меченой колоде. И если выпали козыри – начинается настоящая гулянка, с шампанским, гитарами, цыганами и медведями. Вот только нет в этой колоде джокеров, и очень мало тузов. Почти все карты – шваль, и те, кому вся эта шваль досталась, не могут играть, пасуют, сдают карты, надеясь отыграться в следующем коне. Лишь немногие находят в себе силы играть до победного конца. И ведь выигрывают же!
Иногда…
Вот и сейчас волей-неволей, а пришлось думать, что и как делать мне дальше. Как оказалось, работу, а приличную тем более, найти здесь очень сложно. В молодости я перебрал немало профессий (наверно, вдохновили подвиги на трудовом поприще великого писателя трудящихся масс Максима Горького), и теперь, приобретенные в скитаниях по океану рынка наемной рабсилы навыки, возможно, мне пригодятся. Мы решили отправиться на поиски работы в бескрайние пространства Интернета. Юрико переводила размещенные там объявления, и от меня требовалось лишь отвечать «да» или «нет». Выбор, надо сказать, оказался невелик – сотрудники без знания языка, с визой на один год мало кому были нужны. Тем не менее, вакансия нашлась – разнорабочим на стройке. Ну что ж, не самый худший вариант. Юрико заполнила анкету, отослала ее по электронной почте и повернулась ко мне:
- Теперь осталось только ждать.
- Долго?
- Обещают рассмотреть в течение суток. Думаю, к вечеру придет ответ.
- И как ты думаешь, каким он будет? – поинтересовался я.
- Скорее всего, положительным. Там же нет ничего сложного. Интересного правда тоже, - улыбнулась девушка. – А языком тебе заняться надо. Это я беру на себя.
- Займусь, - согласился я. – Тем более с тобой можно не опасаться за результат.
- Тогда начнем прямо сейчас.
Так Юрико стала моим проводником и моим учителем, а кроме того – прекрасным другом. Благодаря ее стараниям за каких-то три месяца я научился вполне прилично разговаривать по-японски и выучил полторы тысячи иероглифов, так что уже мог читать газеты, хоть и со словарем. Мы часто прогуливались с ней вечерами по окрестностям, или садились в такси и ехали в центр, где устав от не смолкающего ни на секунду гула, от постоянной толпы, укрывались в каком-нибудь тихом баре, и Юрико учила меня особенностям жизни по-японски. Большим открытием для меня явился, например, тот факт, что чаевые в этой стране не приняты, и лучше их даже не предлагать. Когда же я рассказал ей о таксисте, что вез меня от аэропорта, Юрико даже рот приоткрыла от изумления.
- У нас нет таких таксистов, - после продолжительной паузы сказала она. – Во-первых, такси все одного цвета, у них даже заднее двери автоматические. А во-вторых, поезда от аэропорта стоит очень дорого, в несколько раз больше, чем на автобусе. И наконец, они как правило не знают ни английского, ни других языков. Так что я не знаю, кто это был, но одно мне известно точно – это не таксист.
- Значит, он ждал именно меня, - только и осталось мне предположить.
- Все может быть. Но это очень странно…
Было много и других нюансов и сюрпризов.
Что касается работы, то ответ, как и сказала Юрико, пришел вечером. Меня были согласны принять и ждали на следующий день в офисе компании для подписания документов. А еще через день я уже присутствовал при самом начале стройки, что также представляло собой занимательное зрелище.
На будущую стройплощадку, уже размеченную и заполненную различным материалом, приехал синтоистский священник. Его встречали хозяин стройки и подрядчик. Церемония была долгой и довольно утомительной, но суть ее сводилась к следующему. Строители вбили в землю четыре бамбуковых палки так, что образовался квадрат. Затем обвязали колья соломенными веревками, на которые повесили треугольные лоскуты бумаги, после чего священник что-то протяжно запел. Описывать остальное вряд ли имеет смысл. Когда освящение закончилась, все раскланялись и отправились (за исключением священника) пропустить по бутылочке сакэ за успешную работу. Само строительство началось на следующий день.
Но это было тогда, три месяца назад. Сейчас меня смело можно назвать работником интеллектуального, даже интеллигентского труда – я даю уроки английского языка, а также изредка занимаюсь переводами с японского на русский и обратно. Всё это, как нетрудно догадаться, тоже благодаря Юрико.
Так благодаря совершенно случайному знакомству, я прочно обосновался в Японии.
Войдя в бар, я сразу погрузился в вязкую, удушливую атмосферу. Плавающий мелкими хлопьями сигаретный дым окутывал, пеленал в плотный, немного тягучий саван. Пытаясь пробиться взглядом сквозь него, я осмотрелся по сторонам. Обычная дешевая забегаловка, только непонятно как здесь оказавшаяся. Еще более непонятно, что понадобилось Юрико в этом заведении, и как вообще она сюда попала. Ладно, этот вопрос мы выясним, но чуть позже. Сейчас надо отыскать свободный столик. Таковой нашелся в самом дальнем углу. Мне в самый раз. Терпеть не могу сидеть на открытых пространствах. Наверно, моего очень дальнего предка утащил какой-нибудь саблезубый тигр, пока он грелся у костра, повернувшись спиной к выходу из пещеры. А может, во мне дремлют инстинкты профессионального убийцы, или Джеймса Бонда. Но это я так просто, утешаю себя.
Я заказал виски (и когда только я пристрастился к этому пойлу?) и вытащил из пачки сигарету. Из общей массы посетителей я нисколько не выбивался. Кого тут только не было: азиаты всех мастей, негры, европейцы… Когда у подножия разваливающейся Вавилонской башни построили кабак, он, наверно, выглядел также. Один мой знакомый как-то сказал, что все современные мегаполисы – районы одного города, имя которому Вавилон. Быть может. Все мы блудные дети блудных времен.
Юрико пришла, когда я допивал третий стакан и докуривал пятую сигарету. К моему удивлению, она была не одна. Вместе с ней вошла девушка, чей облик сразу разрушил гармонию этого кипящего уголка суетного мира. Нет, она не была прекрасна в привычном понимании этого слова. Но в ней было то неуловимое очарование, та красота, которую ты не видишь, а ощущаешь. Ощущаешь кожей, душой, шестым чувством, чем угодно, только не глазами. Но даже глаза говорили: она красива.
Она нашла мой взгляд случайно, и после секундной паузы тронула Юрико за руку. Юрико выискивала меня, даже привстала на цыпочки, но не видела. А я не догадался подать ей знак. Все мое внимание было поглощено новым персонажем моей слишком книжной истории.
Юрико вздрогнула и проследила глазами взгляд своей спутницы. Заметила меня и радостно помахала рукой. Я по-обезьяньи повторил ее жест и Юрико уверенно пошла ко мне, подобно опытному лоцману ведя подругу (теперь уже Юрико держала ее за руку) сквозь нагромождение айсбергов-столиков и туман сигаретного дыхания.
Наконец они подошли к моему столику. Юрико сразу же уселась рядом со мной, подруга же немного подождала и только потом, зачем-то оглянувшись по сторонам, села чуть сбоку.
Теперь я мог разглядеть ее вблизи. Как и все японки невысокого роста. Прямые волосы до плеч. Почти половину лица закрывает изящная челка. Большие с очень красивым разрезом глаза. Их взгляд не поддается расшифровке – самая лучшая приманка для мужчин. Смуглая кожа, к которой так и хотелось притронуться – даже через разделявшие нас метр-полтора была видна ее нежность и податливость. Обманчивое впечатление, подумал я. Надо быть начеку. Нехорошо прямо так сразу влюбляться, да еще в подругу своей подруги.
Первой, естественно, тишину нарушила Юрико. Не дождавшись моего вопроса о цели сегодняшней встречи, она сама задала его:
- Ты догадываешься, о чем я хочу с тобой поговорить?
- Не имею ни малейшего представления, - честно ответил я. – Более того, я абсолютно не понимаю, как ты раскопала это заведение?
- Это не так уж и важно. Важно то, что.., - тут Юрико запнулась, и скороговоркой, извиняющимся тоном, который ей так не шел, произнесла:
- Простите меня, пожалуйста, но я совсем забыла представить вас друг другу. Аяко, моя подруга. Владимир. Будьте знакомы.
Мы приподнялись из-за столика и вежливо раскланялись. Ох, уж мне эти вечные церемонии! Даже Юрико их соблюдает.
- Так что случилось? Ты меня даже пугаешь, - вновь обратился я к Юрико.
- Нет-нет, ничего страшного не произошло. Скорее, наоборот. Просто мне надо срочно уезжать в Кобэ. Насколько – не знаю, может на месяц, а может на полгода…
- И когда ты уезжаешь?
- Завтра утром.
- Не могу сказать, что ты меня обрадовала.
- Зато, чтобы ты не случайно не пропал, я передаю тебя в хорошие руки. Правда Аяко? – Юрико обернулась к своей спутнице. Та с самого начала разговора сидела, сосредоточено складывая из салфетки какую-то фигурку.
- Да-да, конечно, - побормотала она и снова опустила глаза.
- Минуточку, - возмутился я. – Не подумай, что я возражаю против общества твоей очаровательной подруги, но мне все-таки не десять лет, чтобы находиться под постоянным контролем!
Аяко скользнула по мне быстрым взглядом и вернулась к своему занятию. Что за странная девушка, подумал я. Ведет себя так, как будто воспитывалась в пансионе благородных девиц. Но эта ее скромность, даже не знаю, природная или наигранная, очаровывала меня.
- Просто мне тоже будет нужна твоя помощь, - продолжила Юрико. – И твоя, и Аяко. Но об этом после. Сейчас я не хочу об этом говорить. А теперь давайте попрощаемся.
Мы обнялись, расцеловались, а Аяко лишь встала и поклонилась Юрико. Та ответила ей таким же церемонным поклоном, и, послав на прощание воздушный поцелуй, исчезла в глубине кафе.
Я обернулся. Аяко сидела в прежней позе, не поднимая глаз.
- Что будем делать? – спросил я. На что последовал вполне ожидаемый ответ:
- Что хотите…
- Тогда давайте выйдем отсюда на свежий воздух, если так можно назвать эту ядовитую токийскую смесь.
Я помог Аяко подняться из-за стола, и мы вышли в прохладную ночь.
Я пошел было налево, но понял, что Аяко не пошла за мной. Обернувшись, я увидел, что она недвижно стоит около входа в кафе. Она не отрываясь смотрела на небо, казалось, что она превратилась в статую. Я окликнул ее, но Аяко даже никак не отреагировала. Я подошел к ней вплотную, но и тогда она не пошевелилась. Встав рядом, я проследил за ее взглядом. Где-то там, наверху, сияли миллиарды звезд, огромных и маленьких солнц, отражающих чужой свет планет. Где-то там были иные миры, недоступные нам. Но мы не могли видеть их, как не видели звезды, ослепленные электричеством мегаполиса. Я обнял Аяко за плечи и двинулся с ней вдоль дороги. На секунду она подняла на меня взгляд, полный какой-то неизбывной печали, непонятой тоски и вместе с тем гордости и даже высокомерия. Это длилось долю секунды, после чего Аяко вновь стала прежней, но даже за этот ничтожный кусочек времени в меня влилось совершенно новое, необъяснимое чувство. Словно почувствовав это, Аяко прильнула ко мне, и так, тесно прижавшись друг другу, мы окунулись в мир суеты, летящей сквозь пространство и время на бешеных скоростях.
Глава 2
Первое, что я увидел, открыв глаза – безукоризненно белый потолок. Ни единой трещинки, ни даже крохотного пятнышка – ничего не было на нем. Безупречно, ослепительно белый прямоугольник. Туго натянутый, девственно чистый холст, на котором только должна проступить, явиться миру задумка великого художника. Словно и не потолок вовсе, а потайная дверь в небо, где тебя ждут ангелы в столь же белоснежных одеждах. Сплошной сюрреализм, Малевич наизнанку.
Наконец, оторвавшись от созерцательной лени, я поднялся с постели. Затем протопал в ванную, где сразу открыл кран с холодной водой и сунул под нее голову. Ледяная струя быстро привела меня в чувство, но закрывать кран я не спешил, наслаждаясь свежестью. Вода ласково гладила мое лицо, смывая последние остатки сонливости. Поистине, вода – источник жизни. Когда-то очень давно первые одноклеточные плавали в безбрежном океане, малые крохи которого, проходя по бесчисленным оросительным системам, проливаются ныне на их далеких потомков.
Наконец я вынырнул из этого океана, но замер, мучительно размышляя, стоит ли чистить зубы, бриться и так далее, или лучше сразу перейти к делу, то есть к завтраку. Постояв так некоторое время, я все-таки прошел на кухню, где начал варить свой неизменный кофе.
Глядя на то, как он варится, я снова попытался вспомнить события вчерашнего вечера. Но напрасно – в памяти мелькали смутные обрывки, неясные очертания, расплывчатые тени – и все. Мне никак не удавалось ухватиться мыслью хоть за что-нибудь. Словно ища вокруг поддержки, я стал осматривать кухню, и внезапно мой взгляд споткнулся на холодильнике. Там, на самом видном месте (и как я не заметил раньше?) был прикреплен листок.
«Приходи сегодня в «Песни ветров» в 16.00, комната № 4. Аяко». Я тупо уставился на эту странную записку. Определенно, сегодня утром я не расположен к быстрому соображению. Что все это значит? В это время что-то зашипело, я увидел, что кофе убежал и теперь растекался темной массой по поверхности плиты. Чертыхнувшись, я выключил газ и полез за губкой.
* * *
Я оказался в небольшой, квадратов на пятнадцать, комнате, в которой не было ни окон, ни других дверей. С потолка на тонком проводе свешивалась одинокая лампочка. Ни люстры, ни абажура. Ее тусклого света хватало лишь на то, чтобы разглядеть ряды книг, что выстроились вдоль самой большой стены. Мебели также не было – только желтые, полинявшие стены. В центре комнаты горел костерок, возле которого сгорбился человек. Он сидел ко мне в пол-оборота, так что мне были видны его лысина, очки в роговой оправе с неприлично толстыми линзами и худые, запавшие щеки. На нем был темный мешковатый костюм, а черный галстук с распущенным узлом лишь подчеркивал тонкую шею. В руках этот человек держал книгу, из которой время от времени вырывал листы и бросал их в огонь.
– Ты пришел, – полувопросительно - полуутвердительно проговорил он, даже не взглянув на меня. Я молча кивнул. – Тогда присаживайся к огню.
Пораженный странностью всего происходящего, я не решился возразить и сел рядом с ним. Но он больше ничего не говорил. Я бросил взгляд на книгу, которую тот сжигал. Гёте, «Фауст». Наконец, я не выдержал:
– Зачем вы сжигаете книги?
– Ошибаешься, мой юный друг. Я их не сжигаю. Я лишь возвращаю богам частицу их бессмертных душ. Когда богам приносят дары, их сжигают, ибо боги могут получать дары только в виде дыма. Но я не приношу жертву, нет. Ведь ни одна книга не обошлась без вмешательства свыше. И теперь я лишь возвращаю богам их долю.
На минуту человек замолчал, а потом добавил:
– Плох тот писатель, который не мечтает о том, чтобы его книги однажды сжигались на центральных площадях при огромной толпе. Но все же остались в нашем мире…
С этими словами он вырвал очередной лист и бережно опустил его в жадное пламя.
– Вы ждали меня?
– Я знал, что ты придешь. И только.
– Но кто вы?
– Тебя интересует мое имя, не так ли? Но это неважно. Вечно вы одержимы страстью давать имена, узнавать имена, вы словно до сих пор верите, что таким образом создаете вещи и подчиняете их себе.