Губа
Военный Зил мчал по бурятской неровной дороге органично вписываясь в окружающий мартовский пейзаж, казалось, единственно существующими здесь цветами- серым, грязно-снежным и защитно- зеленым. Кроме водителя, в кабине, ежеминутно подпрыгивая на ухабах разбитого, словно ударами тяжелой артиллерии, шоссе ехали двое- сопровождающий офицер, старший лейтенант в погонах ВВС и остриженный наголо солдат в шапке и шинели с погонами того же рода войск. Старлей ехал в город по какой-то армейской надобности, а заодно и сопровождал рядового Сергея Одинцова на гауптвахту, что и являлось причиной столь неуместной для года службы прически.
Серега Одинцов, девятнадцатилетний уроженец Кубани был призван Ленинским райвоенкоматом города Краснодара почти год назад, 13 мая 1988 года, за два дня до начала вывода наших войск из Афгана. Вскоре начнется парад суверенитетов со всеми вытекающими, полыхнет огнем армейского же оружия первая горячая точка на территории Единого и Могучего - Нагорный Карабах. Но это будет потом, а пока Серега умудрился попасть в ряды ВС СССР именно в тот редкий момент, когда «несокрушимая и легендарная» заканчивала одну локальную войну и еще не успела ввязаться в следующую. Впрочем, можно было вполне еще успеть на заканчивающуюся афганскую, откуда еще год будут идти цинки с сыновьями все еще братских республик. Сергей за малым не проявил юношеский максимализм, чуть не написав заявление, хорошо отговорили старшие товарищи!
Хотя, в армию Серега шел с желанием. Ну, во- первых, большинство мужского населения еще считала необходимым отслужить, видя в этом что-то вроде обряда инициации в настоящие мужчины и неслужившие часто воспринимались ущербными, что ли? А, во-вторых, лучше уж армия, чем зона! Такой расклад тоже не исключался.
На губу Серегу везли в стройбатовскую часть, что, вобщем-то, являлось нарушением устава, поскольку за неимением в Серегиной части собственной гауптвахты, сажать положено было на гарнизонную. Но фляжка спирта, которую везли начгубу, решала абсолютно все юридические формальности.
Серегина отсидка должна была стать показательной! Причиной столь эксклюзивного отношения со стороны командования, было исключительное Серегино раздолбайство, выражавшееся в периодических стычках с братьями по оружию, неуемная страсть к разным, не всегда безобидным, розыгрышам и самое главное, абсолютное нежелание «сотрудничать».
А залет был банальный- пьянка! Началось все просто. Серега, благодаря недополученному среднетехническому образованию, служил старшим поваром. Должность была суперэлитная! И поперли бы его в какие- нибудь сантехники, после первого же залета, если бы не вымпел «лучший специалист», постоянно висящий в казарме, на видном месте, недалеко от Серегиной койки.
Так вот, как-то вечером, Серега зашел вместе с дежурным по столовой на продсклад, получать продукты. Пока дежурный с нарядом получали положенные батальону калории, Серега разговорился с кладовщиком Воеводой, тоже краснодарским. Воевода имел довольно смешную, никогда не унывающую физиономию и неплохое чувство юмора. Когда продукты были получены, беседа перешла, как раз, на тему дома и Серега решил на минутку задержаться.
Краснодарские пацаны сидели за столом и хохотали над рассказами друг - друга о гражданке. Вдруг зазвонил стоящий на столе телефон.
- Рядовой Воевода - представился Воевода – Так точно, знаю! Есть, конечно, сделаю!
- Чего там, Серый?- спросил тезку Одинцов.
- Да начпрод Степанов звонил. У него там, в загашнике канистра спирта стоит, сказал налить банку. Завтра зайдет, заберет. Я сейчас.
Воевода вернулся с литровой банкой, почти полностью наполненной прозрачной жидкостью, поставил ее на стол и уселся напротив Одинцова, продолжая прерванный звонком лейтенанта Степанова рассказ.
- Ну и вот! Короче, щемит он эту телку на диване! Сам уже газ, та тоже. Раздел ее в темноте, ****ь, а он не стоит, как назло! Стремно! Та уже - ну че ты, типа, милый? Прикинь, облом? Чё делать? А рядом стол стоит с бухлом и закусью. Так он берет в темноте со стола колбасу, как раз нужного калибра и давай ее этой колбасой! Та в кайфе-орет! Тут она ему говорит - пойди, мол, дверь закрой на шпингалет, а то пацаны услышат, зайдут. Так он, прикинь, идет закрывать дверь, а колбасу там, у нее оставляет! Ха-ха! Представляешь, жених ушел, а член остался! Она его по морде этой колбасой!
- Ха-ха-ха-ха!- хохотал Одинцов вместе с другом, хотя слышал эту историю уже не первый раз и не от Воеводы первого, с той лишь разницей, что в разных интерпретациях этой истории, главный герой оказывался либо близким корешем рассказывающего, либо самим рассказывающим. Некоторые даже рассказывали как вышеупомянутые други горе-любовника, по незнанию, утром закусили этой самой колбасой.
Взгляды друзей-однополчан все чаще натыкались на стоящую на столе банку со спиртом. Ну почему спирт нужно было налить именно заранее? Что, Степанов не мог это сделать завтра, по приходу? Он что протух бы, спирт-то? А?
- Слушай, Серый, может по чуть-чуть? – прервал мысли Одинцова Воевода. Похоже, думал он о том же. – Никто и не заметит! Мы ж понемножку!
Потом было еще понемножку и еще, и еще… В промежутках появилась нехитрая закуска- банка тушенки, луковица, соленые помидоры, хлеб. Воевода достал старенький кассетник.
- Эх, скорей бы домой! Хорошо сидим, а, Серега?!- Воеводу заметно развезло.
-Хорошо! Только хватит уже. Вычислят.
- Кого? Меня? Да я как стекло! А сколько время?
-Да без пятнадцати уже. Десять.
- Бля, мне ж в роту надо! На программу «Время»!
- Серый, ты гонишь? Какое «Время»? Пошли в столовую, искупаешься в душе,
хоть попустит тебя чуть!
- Не, Серега, надо идти!
- Ну, смотри сам. Не маленький. Только, ты уж поаккуратней!
- Да не ссы, прорвемся!
Воевода не прорвался. Буквально при входе в родную казарму он, нос к носу, столкнулся с отцами-командирами в лице начштаба батальона, замполита батальона же и командира второй роты по прозвищу Чайник, полученным за непробиваемую армейскую тупость оного. Залет был явный. Через 20 минут вся компания офицеров, к слову, и сама не совсем трезвая, ломилась в столовую. Может, стукнул кто - это было обыкновенно. Хотя, вычислить Одинцова было несложно. Проверили сразу всех друзей Воеводы.
Потом были ночные допросы в разных канцеляриях. Офицеры возвращались из кабинета, где шел допрос Воеводы, держась за животы от смеха. Видимо, чудил он там не по-детски! Когда Воеводу привели на очную ставку, Одинцов сам чуть не засмеялся, хотя положение их было не из веселых. Воевода был пьян в хлам! При этом он вел себя, а ля «Олег Кошевой на допросе в гестапо», даже не смотря в сторону Одинцова, будто видел своего друга первый раз в жизни. На вопросы: «С кем пил? Что пил?», Серега Воевода отвечал:
- Пил один! Пил одеколон «Леопард»!- Слово «Леопард» он произносил с французским прононсом, словно это был как минимум «Курвуазье», а не произведение отечественной парфюмерии.
Плохо было то, что держался он, судя по всему из последних сил. До утра бы он точно сломался. А самое плохое было то, что своим залетом они подставляли Степанова.
С лейтенантом Степановым Одинцов познакомился на второй день приезда в часть. Степанов, занимавший должность начальника продслужбы, зашел в расположение КМБ, чтобы лично взглянуть на своего будущего подчиненного. Сам он, еще года не прошло, как пришел в войска после того, как с отличием окончил Вольское училище тыла и был всего на четыре года старше Сереги. Поговорив минут двадцать, в основном на тему профессиональной компетентности будущего повара, Степанов заявил:
- Нормально, боец! Третья рота, второй взвод!
Степанов оказался на редкость не глупым офицером и если возможна дружба командира и солдата, то это была именно дружба. Позже Серега вывел для себя такую закономерность- офицер Советской армии без войны тупел с каждой новой звездочкой на погонах. Процесс этот был почти необратимый, повсеместный и охватывал большинство бывших выпускников военных училищ, маявшихся от обязанностей проверки стерильности солдатских сортиров, подворотничков и сапог.
Степанов являл собой тот редкий случай исключения, который только подчеркивал закономерность.
Одинцов с детства слышал выражение «офицерская честь», но, во-первых, никогда не понимал чем она, собственно, отличается от какой-то другой чести, а во-вторых, не любил когда об этом кричали за пьяным столом, а на деле вытворяли такое, что будь на их месте любой поручик царской армии, он немедленно пустил бы себе пулю в лоб.
Степанов же в своем пользовании этим понятием был похож на хорошо воспитанного человека, пользующегося за столом ножом и вилкой, делая это легко, свободно, не задумываясь. Он терпеть не мог сексотов, не опускался до столь частого в тыловых службах воровства, и был готов отстаивать свою точку зрения перед любыми звездами и лампасами.
Лучше узнать его Одинцову удалось осенью, когда Серегу и еще десять солдат отправили в командировку на месяц, заготавливать для части картошку. Степанов был старший, а Серега готовил на полевой кухне нехитрую солдатскую еду. В одной палатке расположились ребята, а в другой сделали склад и ночевали Одинцов с командиром.
Ночами они часто слушали по приемнику вражеские голоса (Голос Америки, Свободная Европа, Голос Ватикана и конечно Севу Новгородцева из БиБиСи!), обсуждали хрень, которую несли капиталисты, отличавшуюся от хрени, которую вдалбливали на политзанятиях замполиты-политруки, как плюс отличается от минуса. Как старые друзья, рассказывали друг другу о жизни, взглядах, мечтах.
Оба росли в Советской стране и воспитывались на книгах о Павке Корчагине, Мересьеве, Матросове и, споря до хрипоты, понимали, что время героев проходит, ломается еще вчера нерушимый Союз, а вместе с ним ломаются и людские понятия, с треском, как лед на реке и никому не важно, что на этом льду остаются не пара зазевавшихся рыбаков-подледников, а двести пятьдесят миллионов обалдевших от перестройки советских граждан.
И вот теперь он его подставлял. Мало того, что за серьезный залет его подчиненных Степанову, как пить дать, задержат очередную звездочку, так еще и спирт то его - лейтенанта Степанова! А Воевода долго не продержится, факт!
Улучшив момент, Одинцов показал глазами вызванному из дома Степанову, что хотел бы поговорить с ним с глазу на глаз. Степанов понял и выпросил пятиминутный тет-а-тет.
- Рассказывай Серега! А то вижу - пургу гоните, особенно Воевода.
- Короче, извините, товарищ лейтенант! Ваш это был спирт.
- Нормально! И чё мне теперь, Одинцов?
- Я скажу, мне спирт в банке из-под паштета прислали, запаянный. Я сегодня, как раз, посылку получил, комбат видел. Вы только Воеводе скажите про паштет. И, правда, извините!
- Ладно, проехали! Что ты заладил - «извините, извините!». Вам сейчас тоже не сладко придется. Сам знаешь, зуб на тебя серьезный!
Потом до утра рыли под снегом заледеневший мусоросборник, чтобы найти несуществующий вещдок - паштетную банку, а утром, на разводе шатающиеся от похмелья и усталости Воевода и Одинцов услышали свои фамилии.
- … выйти из строя!
- За нарушение воинской дисциплины, выразившееся в употреблении спиртных напитков и обман командиров, объявляю семь суток ареста с содержанием на гауптвахте!
И вот, теперь рядовой Сергей Одинцов трясся в кабине грузовика, рассматривая проплывающие за окном пейзажи. Поразительно сочеталась красота забайкальской природы с однообразием сел и поселков, будто прямо на холсте Васнецова или Левитана пьяные пролетарии оставили следы своей вчерашней попойки.
Да и села с поселками, по правде сказать, встречались намного реже, чем зоны и воинские части, похожие как родные братья.
В стране победившего социализма, где каждый третий сидел, а каждый четвертый охранял, зоновские понятия были и в армии, и в училищах, и на улице. И, наоборот, в зонах ходили строем, надевали красные повязки и сотрудничали с администрацией за УДО. В «сучей войне» победили все-таки суки!
А как могло быть иначе в стране основанной бывшими каторжанами, террористами и уголовниками, грабившими банки? «Оттож!» - как говорила Серегина тетка, кстати, сидевшая в 53 году в Таганской тюрьме, о чем напоминали ее живописные наколки, сделанные, казалось гвоздем-соткой.
Зил, тем временем подъехал к воротам части, проехал КПП и остановился возле плаца, напротив одноэтажной казармы унылого вида.
- Давай, Серега! – попрощался с Одинцовым водила из его роты.
- Девки тебе дома будут давать, Витек!
Одинцов со старлеем прошли к помещению с торца казармы, вошли внутрь и их взорам предстала ,так называемая «задержка». В коридоре, со следами ведущегося ремонта на стенах и потолке, не спеша, делали дембельский аккорд двое солдат комендантского взвода.
Переговорив с часовыми, офицер обернулся к Сереге:
- Ну что, Одинцов? Приезжать через неделю?
- Ага. Отсижу как надо и вернусь!
- Все шутишь? Ну-ну. Хазанов ***в!- вместо прощания пробурчал старлей.
Камера предварительного задержания была еще не губа, а помещение при казарме комендантского взвода, представлявшая собой небольшое помещение с бетонным полом и стенами, поверх «шубы» покрашенные «Кузбасс-лаком» - никогда не высыхающей, отвратительно пахнущей и постоянно пачкающей краской черного цвета. На оптимистические мысли обстановка не наводила вовсе.
Серега огляделся и увидел в углу, на полу неизвестно как попавший сюда прошлогодний номер «Юного техника». Это было, хоть какое то, но чтение!
Читать Серега любил! Научился он этому рано – в четыре года, а в пять уже ходил с матерью в библиотеку, где под недоверчивые взгляды посетителей и гордые матери, выбирал себе детские книжки.
В шесть лет он пошел в первый класс и до четвертого учился на одни пятерки. Учиться было легко, а свое свободное время Серега, в основном, проводил за книгами, просто проглатывая все, что попадалось под руку. Это радовало, но больше удивляло мать и родню, поскольку и в роду Одинцовых, и в материном роду, мужчины были непоседливы, драчливы и садились по первому разу еще в ранней юности.
Мать с отцом, кстати, и познакомились по переписке, как в кино «Калина красная», когда будущий Серегин папаша сидел свой пятый срок.
Загремели засовы, и дверь камеры открылась.
- Выходи, работать будешь! – на пороге стоял один из часовых.
- А что делать?
- Полы здесь помоешь! – заявил часовой, протягивая ему сделанное из какой-то банки ведро с тряпкой, плавающей в похожей на грязного цвета кисель воде.
- Так воду надо поменять!
- Ну, пойдем, поменяешь! – усмехнулся чему-то часовой.
Они прошли мимо плаца, и зашли в убогую казарму комендантского взвода. Серега шел впереди – стриженый, без ремня, с ведром грязной воды в руках и десятки глаз с интересом разглядывали его голубые погоны на неположенном в стройбате ПеШа. Так, наверное, ранние неандертальцы разглядывали пленного из незнакомого племени, прикидывая, какова на вкус и кому достанется его печень!
Серега, стараясь не обращать внимание на пялящихся на него краснопогонников, прошел в умывальник и попытался вылить грязную воду в сток, но его остановил лысый дневальный со шваброй:
- Ты чё, летун? Куда льешь?
Серега не привык к такому к себе отношению, тем более со стороны едва оперившегося духа и приготовился включить обратку, но в спину ткнул автоматом часовой:
- Давай проходи, в туалете выльешь!
Серега прошел в туалет, вылил грязную воду в очко и повернулся к выходу. В дверном проеме туалета, опершись рукой в дверной косяк, стоял борзый дух, а за его спиной стоял часовой, с интересом наблюдающий за происходящим.
- Охуел, летун? Ты как вылил? Щас языком будешь вылизывать!
Дальнейший сценарий угадать было не сложно. Серега понимал, что получит он полюбому, тут к гадалке не ходи. Тут уж, как у Владимира Семеновича –
«- К чему задаром пропадать?
Ударил первым я тогда,
Ударил первым я тогда –
Так было надо!»
Серега прицелился, присел и врезал неожидавшему такого духу, правый прямой в подбородок. Щелкнули зубы, и дневальный сначала слегка подлетел, а потом красиво зашуршал по кафелю, звучно стукнувшись затылком об стену.
Одинцов, предугадав действия часового, встретил его хуком слева. Получивший мощный удар в ухо, краснопогонный защитник родины от распоясавшихся нарушителей воинской дисциплины, выронил старенький АКМ и «поплыл». На помощь ему кинулись еще четверо. Серега сначала пытался закрываться часовым от сыплющихся на него со всех сторон ударов, но вскоре был сбит с ног и потерял сознание от полученного в висок удара сапогом.
Серега очнулся в углу туалета. Пятеро дедов били его с удовольствием и знанием дела – сапогами и прикладами автоматов. Одинцов с удивлением ощутил, что абсолютно не чувствует боли! Лицо было залито кровью, во рту скрипело крошево зубов, похоже, была сломана пара ребер, но боли не было! Сколько времени его били, Серега не знал. Но, видимо, «защитники отечества» устали футболить его.
- А ну, вставай! Охуел, летун пестрожопый? Ты что, не понял куда попал? Мы тебе объясним!
Серега поднялся из лужи крови, пошатываясь, подошел и заехал в нос первому попавшемуся «красначу». Его сбили с ног и снова запинали в тот самый угол. Снова били – жестоко, гукая и матерясь, словно рубили дрова, и Серега почувствовал, что его убивают.
Спас Серегу, как не странно, именно часовой, который привел его. Остановив избиение, он приказал двум молодым оттащить Серегу в умывальник. Одинцов посмотрел в зеркало и не узнал себя. На него смотрел беззубый бурят с плоской, расплывшейся мордой, опухшими губами, узкими, кровавыми глазами и сломанным носом.
- Да, умеете…- только и смог прокомментировать Одинцов увиденное.
- Это сапогом! – сказал часовой, как говорит рабочий о перевыполненном плане.- Сам откуда?
- Из Краснодара.
- Фамилия?
- Одинцов.
- Казак, что ли?
- Ну, казак. И чё?
- Да ничё! Борзый больно.
- Так вы ж сами!
- Да ладно, не ершись! Меня Миша Донской зовут. Я из Иркутска. Забайкальские казаки мы!
- Спасибо за встречу, православные!
- Ну ладно! Если на губе кто тронет, скажешь, Мишу Донского знаешь. Это с русскими. С узбеками сам разбирайся. Только не лезь сразу на рожон, поговори, скажи фамилию.
- Ладно, спасибо!
- Да, вроде, не за что! – ухмыльнулся Донской.
Через полчаса, Одинцов, забрав в задержке шинель и зубную щетку с полотенцем, направился на губу. Он шел избитый, под охраной двух автоматчиков и только красный флаг, болтающийся над казармой, напоминал, что он в родной стране, в родной армии.
Шел первый день из семи.
* * *
Гауптвахта представляла собой одноэтажное здание, включающее в себя караулку, десяток общих и одиночных камер, кабинет начгуба, умывальник, в котором почти не было воды, помещение для приема пищи и офицерскую камеру, в которой не бывало офицеров. Перед зданием располагался плац, помещение для хранения «вертолетов» и выгребной сортир на четыре очка.
Губа была огорожена четырехметровым забором из неструганных досок и подобием коридора из колючей проволоки. Над всем этим, как и положено, гордо реяло красное знамя!
Рядового, а теперь арестованного, Сергея Одинцова под конвоем завели в кабинет начгуба. По радио пел Глызин, о какой-то лампе, любви и другом неуместном здесь бреде.
Серега первый раз слышал эту песню, и хотя не любил попсу, вдруг понял, что теперь всегда, когда он случайно услышит эту песню, память будет возвращать его в эту тесную комнатушку на гауптвахте, затерявшейся на просторах Забытого Всеми Округа.
Начальник гауптвахты имел довольно колоритную внешность. Это был невысокого (если не сказать карлик) роста человек, с крючковатым носом и очках, почему-то красного цвета, на злобном лице. Голову этого, с позволения сказать, «божьего создания» венчала фуражка с высокой, как у эсэсовцев тульей.
Звалось это «чудо родной природы» - старший прапорщик Шрейдер!
Серега подумал: «Шрейдер – еврей, немец? Разницы, конечно, особой не было. К евреям Одинцов относился вполне терпимо, уважая сынов Моисеевых за живость ума и способность выживать в любых исторических катаклизмах. Правда, ни одного из них в армии он не встречал!
С немцами же у Одинцовых сложились давно непростые отношения.
Серегин отец, Анатолий Одинцов, был четвертым, самым младшим ребенком в семье и своего отца не видел никогда. Толик родился в сорок втором, а в сорок третьем, под Сталинградом, группа старшины разведки Герасима Одинцова не вернулась с задания.
Дома получили не похоронку со словами «пал смертью храбрых», а письмо со словами «пропал без вести» и это многое меняло.
В том же сорок третьем, шестнадцатилетний брат Толика Сеня, партизанил на родной Кубани. За два дня до прихода советских войск, связной партизанского отряда Семен Одинцов попал к немцам, был расстрелян, а труп его брошен в плавни.
Когда Толику пришла пора идти в школу, там он наотрез отказался учить немецкий, заявив, что он не желает изучать язык убийц его отца и брата. Так и получил аттестат с прочерком в графе «немецкий язык».
Матери его пришлось расти троих детей, с раннего утра до ночи работая в колхозе за трудодни и не получая за погибшего на фронте кормильца ничего. Откуда уж тут время на воспитание сына!
Толик сел первый раз в седьмом классе, подломив с другом кассу столовой. Потом амнистия к какой-то годовщине Октября, несколько месяцев на свободе и снова срок. И пошло-поехало!
В армию он не попал, напившись на собственных проводах и в драке оторвав милиционеру погон.
Кто знает, как повернулась бы судьба Толяна, если б живы были отец и старший брат? Да сколько таких судеб, исковерканных Великой войной?
Понятно, сидевший перед ним Шрейдер, не убивал Серегиных дядьку и деда, да может и не немец был вовсе, но по роже было видно – маньяк еще тот! И воспитывать Серегу он будет отнюдь не методами Макаренко и Песталоци. Насчет кнута и пряника – хрен тебе Одинцов, а не пряники!
- Что с харей, летун? – скривил в кривой усмешке рот начгуб.
- Когда везли, ударился о борт грузовика.
- Нехуево ударился! Запомни, ублюдок! Ты здесь – перхоть подзалупная, а не человек! И если ты, пидар, чуть пырхнешься – будешь постоянно так ударяться! Ты у меня, сука, кровью ссать будешь! Пшёл в камеру!
Камера, куда втолкнул Одинцова часовой, была общей, но кроме Сереги там пока никого не было.
От задержки она отличалась находящимся под самым потолком окошком, величиной с тетрадный лист, в котором торчали две арматурины и небольшой неровный кусок стекла. Еще по-над стеной, метр от бетонного пола, по всей ширине камеры, шла одна труба, а полтора метра от нее, параллельно вторая.
Судя по температуре в камере, которая не отличалась от уличной, предназначались они вовсе не для отопления. На трубы устанавливались «вертолеты» - топчаны из досок, на которых ночью спали арестованные, а днем их выносили.
Серега сел на бетонный пол и задумался над своим положением. По крайней мере, один плюс был – Серега не курил, а без курева было бы хреново! Есть пока не хотелось, да и кормить здесь должны. Шинель, ПеШа и предусмотрительно одетое теплое белье не давали замерзнуть.
Короче, жить можно. Еще бы телочку сюда! Серега усмехнулся – кто о чем, а вшивый о бане. До телочек еще больше года дрочить! А уж на гражданке Серега оторвется по полной!
Все доармейские сексуальные похождения можно было сосчитать по пальцам на одной Серегиной руке.
Девушка, которая провожала Серегу в армию, прислала единственное письмо, с фотографией, где она стояла в коричневом школьном платье, белом фартуке и большими бантами. Надпись на обратной стороне гласила: «Любуйся на свою будущую жену!».
Больше писем не было, сколько Серега не писал.
Да и что было ждать от пятнадцатилетней девчонки, для которой два года казались вечностью, а вокруг кипела жизнь с ее соблазнами и новыми ощущениями!
Серега недолго горевал над предательством любимой. Он получал много писем – от друзей, родственников, родителей.
Одинцов любил, писать письма и любимым развлечением, стала переписка с девушками всего Советского Союза – от Сахалина до Прибалтики. Пара адресаток была даже в дружественной Болгарии.
Происходило это так! Почти каждый день в часть приходили письма, где в графе «кому» стояло: «Счастливому солдату».
То есть, какая-нибудь, ищущая «высокой любви» бобруйская «Наташа Ростова» четырнадцати-двадцати лет, писала на авось, с надеждой, что письмо попадет в руки прекрасного и романтичного «Андрюши Болконского», похожего на Штирлица.
Но, в основном, письма попадали в руки таких, как Серега, тупеющих от казарменного однообразия, балбесов. Иногда, собравшись вместе на манер запорожцев с известной картины Репина, с хохотом сочиняли письмо очередной соискательнице семейного счастья, каждый, добавляя от себя, на что хватало фантазии и чувства юмора.
Подписывались как нибудь, вроде Эдуард Гимно или Альберт Остывший.
Серега так поднаторел в этом безобидном развлечении, что стал почти мастером эпистолярного жанра и часто помогал своим менее грамотным сослуживцам сочинять любовные письма, которые потом заливались девичьими слезами в Москве и узбекском колхозе, Иркутске и кубанской станице, Минске и затерявшейся в лесах Сибири деревеньке о десяток дворов.
Одинцов с улыбкой вспомнил, как однажды к нему подошел парнишка, призванный из Белоруссии, с Новополоцка, что ли:
- Серый, помоги, а? Девчонка из Прибалтики письмо прислала, поможешь ответ написать?
- Ну, ты ж знаешь, как я напишу!
- Да мне так и надо! Я ее видел всего два раза, чего она мне пишет? Ты диктуй, а я запишу!
- Ну, хорошо! – Сергей задумался на минуту и начал диктовать письмо:
«Здравствуй, дорогая моему сердцу, Раймонда!
Прости, что долго не отвечал на твои письма, но поверь, связано это было с
выполнением боевой задачи и соблюдением военной тайны!
Да и это мое письмо, скорее всего, не пропустит особый отдел, но так
хочется, чтобы оно долетело к тебе, грозным соколом, несущим солдатский
привет любимой!
Наш гвардейский полк, в составе дважды Краснознаменной Забайкальской
дивизии имени товарища Блюмкина, вместе с танковым корпусом генерала
Кумова, стоим на границе с Китаем и ведем позиционные бои, сдерживая банды
оголтелых китайских экстремистов, рвущихся на поля и пашни нашей родной
Советской родины.
С правого фланга, нас поддерживают конницей монгольские товарищи.
Понятно, в СМИ об этом еще не слова, да и я не должен тебе это рассказывать,
но ты спрашиваешь в своих письмах: как я? Не могу же я лгать своей любимой
девушке!
Только что приполз окровавленный посыльный и, умирая, успел сообщить, что
приграничный колхоз «Забота Ильича» заняли китайцы. Они вырезали всех комму-
нистов, а председателя повесили на ненавистной им русской березке.
Мы за них отомстим! Ухожу на задание, допишу потом, если вернусь живой.
(Дальше письмо продолжалось уже ручкой с другой пастой)
И снова здравствуй, милая Раймонда!
Я вернулся с задания целый и невредимый, только шапка прострелена в трех местах.
Взяли много пленных. Ребята сейчас повели их за баню, расстреливать. Зовут меня,
но мне приятней писать письмо красивой девушке, чем пристрелить десяток этих
желтых обезьян!
(Теперь должно было идти обязательное лирическое отступление)
Любимая, как устал я держать в руках проклятый автомат, как хочу я держать твои
руки! Мне надоел смрад трупов, крови и пороха. Я хочу слышать аромат твоих пре-
красных волос и бархатного тела, который я уже начал забывать. Но незабываемы
те соловьиные ночи, которые казались нам мгновениями, когда мы были вместе!
Бронежилет натирает мне плечи, напоминая дни, когда твои руки лежали у меня на
плечах, а я пьянел от твоих губ! Но день встречи настанет! Жди!
Меня, скорее всего, представят к правительственной награде за выполненное недавно
боевое задание. Месяц назад трое наших ребят попали в плен к китайцам и командо-
вание приказало нашей группе выдвинуться на территорию противника в глубину до
двухсот километров, чтобы выручить наших братьев.
Командовал группой гвардии старшина Сергей Одинцов.
Вышли мы налегке, добывая еду у китайцев, вырезая деревни и сжигая дома.
Когда не было еды, ели кошек, крыс и пленных. Наконец мы нашли лагерь, где
содержались наши ребята. Нас было только пятеро, а охраны двести человек. Но,
разве такой пустяк мог быть преградой для советского гвардейца?
Мы ворвались в лагерь, сея огонь и хаос! Впереди шел Сергей Одинцов. Я не
знаю, сколько врагов он убил, но сам видел, как он резал их ножом, когда кончились
патроны, а троих загрыз зубами. Потом он сто километров нес на себе двоих раненых,
не вспоминая о пуле, засевшей у него в груди.
Сейчас, гвардии старшина Сергей Одинцов поправляется в госпитале и
представлен к званию Героя Советского Союза.
На этом заканчиваю свое письмо. Пиши мне.
Кстати, возможно мы увидимся раньше, чем ты думаешь. Говорят, у вас в Литве
начинаются беспорядки – империалисты хотят свергнуть родную Советскую власть.
Поэтому, наш полк, вместе с дивизией имени тов. Блюмкина и танковым корпусом
генерала Кумова, будет переброшен к вам, наводить советский порядок.
Так что, до скорой встречи, моя малышка!
Всегда твой, гвардии рядовой Виталий Чернов.»
Интересно, сильно ли обрадовалась «малышка», что скоро ее «любимый», которого она видела всего два раза, будет переведен в Литву? Да еще вместе с «Героем Советского Союза, гвардии старшиной» Сергеем Одинцовым, который ест кошек и пленных!
Больше Раймонда не писала.
- На выход! Ужин! – вывел Серегу из веселых воспоминаний голос часового.
Одинцов вышел в коридор и в сопровождении часового прошел в «столовую». Так называемая «столовая» представляла собой помещение с окном, на котором была «решка» из арматуры. Внутри стоял узкий длинный стол и две лавки.
Кроме Сереги, на губе находились еще пятеро арестованных, все стройбатовцы.
Знакомиться не было, не времени ни желания.
Вид у арестованных был такой затрапезный в их грязных бушлатах, что аппетит у Сереги сразу пропал. А когда открылось окошко, соединяющее с караулкой, и показалась «еда», Серега понял, что есть он это никогда не будет!
В бачок с оставшимся после обеда пшенным супом, была вывалена недоеденная караулом перловка и рыбные кости. Двое стройбатовцев, явно духи, стали жадно хлебать эту свинскую трапезу.
Остальные поделили между собой липкий черный хлеб и подкрашенный жженкой теплый чай без сахара.
«Поужинав», под конвоем сходили в сортир во дворе, потом пошли за «вертолетами».
Серега стал выбирать себе «вертолет» покрепче. На промерзших досках виднелся толстый слой льда.
- А это «губари» их водой поливают! Типа, юмор! – увидев недоуменный взгляд Одинцова, сказал один из арестантов.
- Поговори у меня! Не на курорте! – прикрикнул на него часовой.- По камерам!
Серега установил в камере «вертолет» и попытался кокардой соскрести намерзший за день лед. Заснуть было трудно, мешал холод и сломанные ребра. Но спать было надо.
Завтра предстоял еще один день, и Сереге нужны были силы, чтобы пережить его.
Тяжелая железная дверь камеры сначала задребезжала ключами в замке, потом, лениво скрипя, словно сама еще не проснулась в шесть утра, подалась внутрь камеры.
- Подъем! – Заспанный часовой с автоматом разбудил Одинцова. – «Вертолеты» выноси!
Серега взял деревянный топчан и вышел в коридор. Заскрипели двери остальных камер, выпуская своих сидельцев. Все шестеро, под охраной часового, молча, не здороваясь, вынесли «вертолеты», сходили в сортир.
- По камерам!
Замок снова закрылся за Одинцовым. Серега опустился на корточки у стены. Вот и начался второй день.
Ночью Серега почти не спал. В камере холод был собачий, да и сломанные ребра не добавляли комфорта.
Думы в голову лезли нерадостные. Да и сама голова гудела от вчерашних кулаков и сапог «красначей», болела сломанная в драке переносица. Мысли сами собой продолжили тему.
«Если такое начало то, что же дальше будет? Убьют?!»
«Да нет, это ж не душманы какие-то. Советская Армия. Кто позволит?»
«А кто запретит? Тайга кругом. Закона нет. И друзей нет».
«А сам я? Когда в армию пришел, тоже ведь не знал никого. Но, ведь выжил же. Сумел за себя постоять.»
«Так там-то другое все. Жизнь другая, люди другие. Люди. А эти? Один начгуб чего стоит? Людоед какой-то, в красных очках. Бр-рррр…»
«Да ладно, подумаешь. У меня в жизни всякое бывало».
«Всякое. Но, такого, похоже, не было».
«Как-то же люди выживают? Вон, в войну что бывало? Терпели же. Я чем хуже?»
«Я не на войне. Я в своей армии. Я не могу надеяться, что свои освободят меня, что мне самому удастся бежать к своим, потому что кругом – СВОИ! Я в плену у СВОИХ! Значит, выхода нет».
«Значит, нет. Значит, надо просто выжить. Быть мужчиной. В конце концов, что случилось? Никогда ****ы не получал?»
«Получал. Но первый раз почувствовал, что меня могут убить. Просто – убить. По-настоящему! И им ничего за это не будет! ЗА МЕНЯ! НИЧЕГО НЕ БУДЕТ!»
- На выход! – Голос часового заставил Одинцова вздрогнуть от неожиданности.
Снова черный хлеб и теплый чай. Потом всех построили на плацу, начгуб не по-уставному объяснил толстому москвичу-часовому, чем сегодня будут занимать свой досуг арестанты, где для этого нужно взять ломы и лопаты и вся процессия направилась к воротам губы.
- Летун, стоять! Ко мне, на!
Одинцов подошел к начальнику гауптвахты.
- Ты куда? Ты сегодня здесь, на киче. Возьмешь ведро, на, тряпку и чтоб вся губа блестела как у кота яйца! Понял?
- Так точно.
- Не слышу, на!
- Так точно!
- Я тебя, научу, на, Родину любить! – Злые глаза карлика уставились снизу вверх на Одинцова, из кривого рта с черными зубами воняло как из помойной ямы. – Узнаешь, что такое служба, ублюдок! Сдохнешь, на, здесь! Бегом, на!
После обеда привезли еще четверых арестованных. Серега видел их, когда убирал территорию. Такие же, как он – невеселые без ремней, под конвоем.
Ближе к вечеру вернулись из городка остальные. Когда Одинцова завели в камеру, оказалось, что теперь он сидит здесь не один.
Сокамерника звали Денис. Родом из Новосиба, дослуживал он свой срок в артполку и попал за дедовщину. Познакомились, но общаться особо не хотелось. Денис держался, как и подобает старослужащему, слегка надменно.
"Да хрен с ним" - решил Серега - "Без него проблем хватает". Поселил шинель на пол и прилег.
- Слышь, курить есть? - нарушил вскоре тишину Денис.
- Не курю. - коротко ответил Сергей.
- Хорошо тебе. А у меня, вот, уши пухнут без курева. Забрали... Слышь, может у часового спросить?
- Не знаю. Спроси... - Одинцов отвернулся к стене.
Денис встал и подошел к двери.
- Э, слышь, браток! - негромко позвал через глазок часового.
- Чего тебе? - часовой-первогодок явно наслаждался своей значимостью.
- Закурить есть?
- Чего?! Может тебе еще легкие и ухо под пепельницу? Не положено.
- Ты что, душара?! Ну, сука!
- А ну, сидеть! А то сейчас я покажу, кто здесь душара! Будешь сортир до отбоя пидорасить!
Денис отошел от двери и зашагал по камере.
- Видал?! - возмущенно спросил он Серегу. - Хоть бы бычок какой!
Одинцов смотрел, как мучается сокамерник и еще раз отмечал преимущество некурящего. Вспомнил, как баловался сигаретами в детстве. Первый раз попробовал лет в семь. Сосед, Андрюха Сердюк, спёр одну у отца. Какая-то болгарская, с фильтром - "Родопи", кажется. Курили по очереди, не в затяжку, чувствуя себя реально взрослыми. Потом все-таки блевали от внезапно нахлынувшей тошноты и валялись на траве, бледные - аж зеленые. Жевали сосновые иголки, чтобы родители не учуяли. После стали курить камыш, лианы, бычки, найденные на улице. Однажды, когда Сережка был в школе, Андрей накурился чинариков и попался отцу. Отец порол Андрюху ремнем до кровавых рубцов. Его всегда жестоко пороли, не помогло - в 16 он сел и по всему было видно - это его не последняя ходка. А тогда он сразу же сдал Сережку. Мать долго пытала сына допросами, но Серега всегда был упертым, так и не сознался. Но потом больше не курил. Как бабушка пошептала!
Серега грустно усмехнулся воспоминаниям. Поднял голову на нервно меряющего шагами камеру Дениса. Молча встал и подошел к дверному глазку.
- Часовой! Подойди... Ты Мишу Донского знаешь?
- Ну, знаю.
- Скажи ему, пусть курева мне передаст. Одинцов моя фамилия.
Часовой недоверчиво глянул на арестованного с разбитым лицом.
- Ладно, скажу.
Через десять минут часовой передал пачку "Примы" и спички.
- На. Только не особо шмали тут. Вон, в окошко дыми. Не положено...
Серега отдал спички и сигареты Денису.
- Во! Нифигасе! Живем!
"Живем." Если это можно назвать жизнью. Жрать-то как охота!
- Ништяк. - Денис с видимым удовольствием затянулся вонючим дымом. - Так ты, значит, за пьянку? - После передачки он явно изменил отношение к сокамернику.
- Ага. - неохотно отозвался Серега.
- А мне вот дедовщину шьют. Пока на губу, а там как получится. Может и дизель.
Серега не ответил. Он не то чтобы считал дедовщину абсолютно бесполезной, нет. Просто так сложилось, что его лично она почти не коснулась. Еще в карантине он получил серьезную поддержку. Серега вспомнил, как его тогда вызвал дневальный. Перед ним стояли трое "дедов" - высокие, широкоплечие, даже под хэбешкой угадывались крепкие мышцы. Три богатыря с картины Васнецова, точно. Одинцов смотрел на мощную троицу, ожидая, чем обернется для него эта встреча.
- Ты, что ли, повар?
- Я.
- Как зовут?
- Сергей.
- А меня - Михаил. - Один из богатырей неожиданно улыбнулся обезоруживающей улыбкой и протянул Одинцову руку. - Будем знакомы. А это два Андрея. Вместе теперь будем.
Миша с одним из Андреев оказались братьями-близнецами. Миша служил на должности старшего повара, его брат Андрей - тоже в продслужбе, но на свинарнике, несколько километров от части. Простые русские ребята из глухого якутского поселка. Второй Андрей, Борисов, родом из Горького был начальником солдатской столовой. И Борисов, и братья Васильевы увлекались спортом, особенно модным тогда культуризмом и выглядели довольно угрожающе. Но, как это часто бывает с сильными людьми, над слабыми не издевались и вообще - жили как-то отдельно от всего происходящего вокруг. Их абсолютно не волновала дедовщина, к лычкам на погонах они тоже относились очень спокойно, в части их уважали, побаивались и старались не связываться. Так что у Сереги жизнь почти с первого дня началась разлюли-малина. Сержантов в карантине можно было называть петя-вася и драить зубной щеткой очки его никто не заставлял. Одинцов практически единственный из молодых точно знал в какой роте и в каком взводе он будет служить. С собой в столовую потянул еще двоих земляков из команды, с которыми успели сдружиться - Вадика Краснопояса и Виталика Воеводина. Вадик попросился поваром, хоть и не хрена не умел готовить, а Виталик - хлеборезом. Серега поговорил с Мишкой и Андреем, те просили за пацанов у Степанова. Виталик недолго продержался в хлеборезке, а Вадик через полгода занял должность начальника столовой, когда ушел на дембель Андрюха Борисов. С Вадиком Одинцов и сдружился больше всего.
А тогда, после принятия Одинаковым присяги, в столовой его торжественно встретили "три богатыря".
- Ну что? Поздравляем с прибытием в войска!
- Спасибо.
- "Спасибо". "Служу Советскому Союзу!" надо отвечать, боец. Ха-ха! Ты это… Пацанов своих позови, кто близкий. Мы тут бражку специально по этому поводу ставили. Только много не зови, а то на всех не хватит. Ха-ха!
После обеда собрались в столовой, разлили бражку.
- Ну пацаны, с присягой!
- Ага. Служи, боец, как дед служил, а дед на службу *** ложил! Ха-ха-ха!
Дружно выпили, чокнувшись кружками с облупленной эмалью.
- Ффух… Какая гадость! Это из чего?
- А как ты хотел? Хванчкару? На томатной пасте мутили.
- Так а где ж вы ее прячете?
- А вон - в вытяжку, в воздухоотвод ставили, чтобы духан сразу уходил. Пошли на улицу, покурим.
Вышли за столовую к лавочке под огромным тополем.
- Куришь? - Андрей Васильев протянул Сереге "беломорину".
- Не, спасибо.
- Ну как бражка? Цепануло кого?
- Да так, слабенько совсем.
- Ну да. Маловато. Ты ж не куришь, Серый - на, потяни, сверху на бражку растащит.
Серега вспомнил, как перед армией догонялись сигаретами, когда спиртного было мало.
- А давай.
Табак на бражку лег как надо. У Сергея подкосились ноги и он присел на лавочку пытаясь не упасть.
- Ого, братан! Ты как?
- Я?… Н-нормально…
- Нифигасе, пацаны! Да он никакой!
- Ему полежать надо. Полежать хочешь?
- Ммда… Хочу… полежать…
- А ну-ка, давай сюда.
Мишка легко взвалил Одинцова на плечо и понес в казарму на второй этаж. Дневальный на тумбочки выпучил глаза от удивления, когда увидел как дедушка несет на себе пьяного духа. Миша донес Сергея до кубрика и осторожно уложил на кровать.
- Слышь, дневальный? Чтоб никто не беспокоил его, понял? Отдыхает перед сменой.
Одинцов прекрасно понимал, что ему повезло. Он видел, как доставалось от дедов пацанам его призыва. Но у него тоже служба была не мёд. Вставать надо было в четыре, а то и в три утра, чтобы успеть приготовить на батальон. Ребята делали дембельский аккорд - ремонтировали столовую. Клали плитку на пол и стены, обивали деревом, штукатурили, красили, белили. Вадик им помогал. Так что все заботы по кухне свалились на Серегу. Ребята надеялись на него и Одинцов просто не имел права всех подвести. Времени катастрофически не хватало, особенно на сон. Удавалось поспать не больше пяти часов в сутки, а иногда и по два-три. Серега словно Штирлитц научился засыпать в любом положении и просыпаться ровно через определенное время. Бывало что Мишка, видя как сонный Серега, еще неумело, пытается подшить подворотничок, отбирал у него хэбэшку и подшивал за него. Вот такая "дедовщина".
Следующее утро на губе началось как всегда. Ранний подъем, вынос "вертолетов", туалет, камера. Потом то, что называется завтраком и развод на работы. Серегу и еще четверых толстый часовой вывел в городок, копать какую-то траншею. Часовой был москвич, прослужил год и уже четко знал главный закон комендантского взвода: "Арестованные - не люди". Важность этого закона вбивалась "красначам", что называется, с молодости. И теперь он хорошо понимал - они там, он здесь. У него не может быть среди них друзей, земляков, ничего общего. И не надо об этом задумываться. Если не хочешь попасть на их место. Наверное и у себя во взводе он был объектом издевательсв и оплеух, а уж в стройбате ему пришлось бы и вовсе несладко. Толстый, краснорожий, в нелепо сидящей пилотке и хэбэ с пятнами пота у подмышек, он вызывал чувство брезгливого отвращения.
- Слышь, братан! - Один из арестантов воткнул лопату в землю и заговорил с часовым. - Вижу, ты пацан серьезный, с понятиями.
- Ну. И что? - Часового явно подкупило, то что пацан, по виду из приблатненных, так уважительно к нему обращается. Да и скучно молча сидеть и смотреть за этими уродами.
- Да не, ничего. Просто, вижу - серьезный босяк, жизнь небось повидал. Ты ж из Москвы? Рассказал бы нам чего. Как там телки? Туда-сюда, движуха разная. Мы-то ни хрена на гражданке не видели.
- Ну да, так и было, ага. Вы что думаете, я не мог от армии отмазаться? - Часовой явно повелся на базар - Да я знаешь кто на гражданке был? Да я…
- Да-да-да! А телки? Наверное много было? Ты-то парень хоть куда. Симпотный. Сигареткой угости, братан. - Шустрый арестант уже вылез из траншеи и присел рядом с москвичом.
- На. Да у меня такие телки были! Раз с одной познакомился, француженка.
- Да ты что? Путёвая бикса?
- Еще какая. Француженка! Папа у нее - посол. Влюбилась в меня как кошка. Давай, говорит, поженимся. В Париж поедем. Я тебе машину куплю.
- Ну а ты что? Не поехал.
- Не, не поехал. Да нафиг надо. У меня таких телок в Москве было - валом. Бегали за мной.
- А что, я бы поехал. Ходил бы сейчас по Парижу - "женеманж пасижур"! А, пацаны?!
Остальные арестанты дружно поддержали его смехом. Все уже давно бросили копать и с интересом прислушивались к разговору.
- Ну и что дальше-то? Кинул ты ее?
- Да, кинул. Что у меня - мало телок? Она - рыдать, покончить с собой обещала. Дура, короче.
- Да все телки такие. Правильно?
- Да конечно. Потом пахан ее ко мне домой приехал. Так мол и так - дочка в тебя влюбилась, давай поженитесь. Сказал - машину подарит. Иномарку. На работу во Франции устроит.
- А ты что?
- Что я? Я Родину люблю. А потом еще кэгэбэшники ко мне приехали. Говорят - ты чего с иностранкой трешься? Посадим тебя.
- Вот гады! А ты?
- А я в армию пошел.
- Ну и правильно. Всяко лучше, чем на зоне. А после армии еще лучше телки будут. Прийдешь с лычками, в медалях весь - герой! На расхват будешь. Даже не парься, братан.
- Да я и не парюсь. Нафиг они нужны?
- Правильно. Слышь, братан? А чё там - на кичу нам не пора? Зачифанить надо что-нибудь.
- Пора. Давай, стройся все. Пойдем.
Серега за год службы слышал десятки подобных историй. Пацаны, ни разу не пробовавшие женщину, придумывали романтические истории, стараясь показаться бывалыми мужчинами. Уличить подобного героя-любовника во лжи было нетрудно. Но зачем?
После скудного обеда, из которого Одинцову досталось лишь два куска липкого черного хлеба, всех снова развели на работы. Троих человек бросили на сортир, кто-то мел плац и двор гауптвахты, кто-то мыл помещения и продол губы. Сереге досталась "запретка". Огороженную от высокого забора колючкой полосу песка нужно было очистить от принесенного ветром мусора и разровнять граблями.
Вдруг Одинцов заметил, как в одном месте у забора песчанная почва просела, открыв небольшую дыру, куда легко мог бы протиснуться человек. Причем так удачно образовался лаз, что его не сразу было заметить, а с плаца и вовсе не видно.
Одинцов огляделся. Два часовых сидели у крыльца здания и о чем-то лениво беседовали, изредка покрикивая на подметающих плац, чтобы не пылили. На него никто не обращал внимания. Мозг мгновенно выдал вариант - в дыру. Секунда и он на воле. Хватятся минут через 15-20. За это время он уже сможет уйти далеко. Рядом тайга, там искать не будут. Какой дурак пойдет в тайгу? А он пойдет. Пересидит, а потом будет пробираться к своим, в часть. Не домой же. До дома тысячи километров.
Стоп. К каким "своим"? А здесь чьи? Такие же. И как он будет пробираться - в военной форме, без ремня, с рожей в сплошной синяк? Хорошо. Ну, допустим, пробрался. А дальше что? Медаль дадут? Хрена! Тут же посадят в машину и повезут назад. Нет, не пойдет. Херня, неделя всего. Уже четыре дня осталось без сегодняшнего. Ничего, выдержим. Но как медленно тянутся эти дни!
Одинцов еще раз огляделся и постарался хоть как-то замаскировать дыру. Мало ли, вдруг пригодится?
Вечером все так же. Ужин - хлеб и чай, туалет, "вертолеты". Долгожданный отбой.
Одинцов делал свой дембельский аккорд. Как ни тянулись долгие дни, а дембель, как говорится, неизбежен. Весь его призыв уже уехал домой, остались только трое. Теперь он, Валек Бычков и Саня Косарев оставались самыми старыми в батальоне. Аккорд выпал типично армейский - копать. По территории части тянули телефонный кабель и большинство дембелей отдавали последний долг родной части нехитрым трудом копателя. Одинцов несколько недель смотрел, как его друзья, раздевшись по пояс, кидают лопатами песчаную забайкальскую почву. И вот, наконец пришел его черед. Только им задача предстояла немного сложнее.
- Ну, что, Одинцов? - старшина по-дружески хлопнул Серегу по плечу - Фронт работ понятен? Надо вам прорыть траншею от сих до сих. И все.
- В бетоне?! Да тут компрессор нужен!
- Нет компрессора, Одинцов. Берите лопаты, лом и вперед. Как выкопаете - домой.
Серега показал предстоящую работу Вальку и Сане.
- И как тут копать? Двадцать метров бетона в полметра толщиной? - Валек почесал затылок.
- Да, Валек.
- Но, ведь тут компрессором проще. - поддержал Валька Саня. - Час делов.
- Знаешь, как в том анекдоте? Когда солдата ломом плац заставили подметать, а он говорит, мол, метлой же лучше? "А мне не надо чтоб лучше, мне надо чтоб ты заебался!"
- Это точно. Ну, что будем делать?
А что делать? Задача поставлена, надо выполнять. Хоть членом долби. Тем более, домой-то хочется. Нашли лопаты, кувалду, сняли с пожарного щита лом. Валек - сварщик, он приварил к лому зубило - делали подкоп под бетон, потом кувалдой по зубилу, и так кусочек за кусочком, сантиметр за сантиметром двигались к цели. Рвались рукавицы, ломались железные ручки кувалд, плющились зубила и гнулись ломы. Стаханов, увидев труд трех друзей-аккордников, со стыдом признал бы себя лентяем. Работали с раннего утра до поздней ночи. Наконец, дело сделано. Сам комбат пришел принимать работу.
- Вот, молодцы! А мне все говорили - "тут компрессор нужен"! Молодцы. Можете же, когда хотите. А, Одинцов?
- Товарищ майор, так можно за "обходными" идти?
- За "обходными"? Кххм... Подожди за обходными. Еще одна вам будет задача.
- Еще?
- Да. Яму под телефонный колодец выкопаете и все.
- Так это ж сколько нам копать? А потом еще что-нибудь?
- Всё. Выкопаете и ко мне за обходными. Слово офицера.
На следующее утро Косарева поставили в наряд по роте, а Одинцов с Бычковым, взяв лопаты, пришли на место нового трудового подвига. Нужно было выкопать яму два на три метра и два метра глубиной. Задачу усложняло то, что через метр - полтора, песчаную почву сменяла промерзшая как камень земля, которую лопатой не возьмешь. Либо снова лом, либо отогревать костром. В перспективе дембель откладывался еще дня на три.
- Ну что, начнем? - Валек взялся за лопату.
- Ты, это, Валек... Ты пока начинай, а я сейчас. - Одинцов зашагал в сторону автопарка.
- Здорово, пацаны! - Сергей поздоровался с копошащимися в гараже водилами. - Кто на "петушке"?
- Я... - рыжий, чумазый от мазута "дух" несмело ответил.
- Выгоняй!
- Я не могу! - испугано пролепетал тракторист, - Меня ж не выпустят!
- В натуре, Серега. - поддержали старшие, - Его ж без путевки не выпустят за ворота.
- Сейчас будет вам путевка. Кусачки есть? Давай сюда! А ты - пошли со мной. - кивнул Одинцов трактористу.
Серега направился к забору из колючей проволоки, подошел, перекусил проволоку, отогнул, открывая целый пролет.
- Выгоняй!
- Да как же?...
- Ты что, не понял? Выгоняй!
Через час яма была готова. Трактор загнали в автопарк тем же путем, приделав "колючку" на место. Друзья, подровняв лопатами следы от ковша, вылезли наружу.
- Давай часик еще посидим и пойдем к комбату. Пусть работу принимает.
Посидели, сколько хватило терпения.
- Рано нельзя. Во-первых, не поверит, что так быстро выкопали. Это ж нереально! А, во-вторых, может еще какое-нибудь новое задание дать.
- Не... Комбат слово офицера дал. Пойдем. Можно уже.
Когда Одинцов с Бычковым пришли в штаб, комбат удивился.
- А вы чего тут?
- Так, за "обходняками", товарищ майор.
- За какими еще "обходняками"? Я ж вам сказал - закончите и приходите.
- Уже.
- Что - "уже"?
- Уже закончили. Вот - пришли.
Комбат, естественно не поверил. Лично пошел убедиться, что работа выполнена.
- Ну, вы прям стахановцы! Не ожидал. Это ж как можно?
- Так ведь домой-то хочется, товарищ майор.
- Да, вижу. Ты ж, Одинцов, и в отпуске не был?
- Не был. Семьсот сорок второй день сегодня, как дома не был.
- Семьсот сорок второй? Смотри ты... Ну, что? Ладно, пойдем - выдам обходные.
- И на Косарева?
- И на Косарева тоже.
Рядовой Сергей Одинцов ехал домой. Мы все возвращались домой; мы - рядовые, сержанты, старшины; мы - десантники, моряки и стройбатовцы; мы - вышедшие вместе с ограниченными контингентами и отслужившие в военных округах пока еще Союза; мы - успевшие застать еще Афган и уже Карабах, убивавшие врага на войне и друг друга в мирное время. Мы возвращались на гражданку, в страну, которой служили.
В страну, которой вскоре не станет.