Не измени Глава 2

Глава II.
1.
В конце февраля Олега наконец-то выписали из Бурденко. Медики и больницы осточертели ему до полного изумления. Казалось, случись снова вдохнуть лекарственно-дезинфекционный аромат коридоров, увидать мертвящую белизну кафеля, услышать металлическое побрякивание инструментов в коробочке стерилизатора и всё, можно заказывать гроб с музыкой, ещё раз он этого не переживет.
После автомобильной катастрофы в Египте сознание к Олегу окончательно вернулось только на третий день. До этого он иногда, вроде бы, приходил в себя, но помнилось это очень смутно, словно бы во сне. Суетящиеся люди, иноязычный гомон. «Что это за язык? – думал он, вяло всплывая и снова проваливаясь в неверную дымку забытья, - Кажется, арабский? Да. Но почему? Откуда я его знаю?» В другой раз он очнулся ночью в каком-то помещении, понял, что лежит на кровати, и в призрачном свете луны увидел, сидящую на стене, прямо напротив своего лица маленькую ящерку. Она смотрела на него без удивления, спокойно, как-то осмысленно, будто ожидала чего-то, только мутная белёсая плёнка порою словно задёргивала шторкой её вертикальные чёрные зрачки. «Ты что, малыш?» – прохрипел Олег и ящерка, вздрогнув, убежала прямо вверх по стене, а он опять куда-то провалился. На короткое время он приходил в себя ещё пару раз, видел каких-то людей, слышал чужую речь, даже понимал отдельные английские слова, обращённые к нему, но отвечать, вспоминать слова, ему не хотелось, и он просто закрывал глаза.
Картина окружающего мира стала приобретать отчётливые черты только под звуки родной русской речи.
-Я тебя, б…, не спрашиваю, что можно сделать, я, тебя, м…, спрашиваю, почему ты до сих пор ничего не сделал?! – злым шепотом кричал чей-то до ужаса знакомый голос, - Какого … он в этой жопе валяется?! Вы что, раз… , не могли в нормальный госпиталь отправить?! Почему я только вчера узнал?! Задницу от стула оторвать лень было? Всех поувольняю, к такой-то матери!!
-Но, Сергей Михайлович, - жалобно скулил кто-то в ответ, нам самим только вчера сообщили,
-Сообщили! Ты, … , сидел и ждал пока тебе сообщат?! Почему не позвонили, не проверили, как он из Шарма добрался?
-Но, Сергей Михайлович, но кто же мог подумать, ведь обычное дело.
- Где эти долбанные египетские лепилы? Почему он в этом закутке, а не в палате? Почему не в реанимации, почему дежурного нет?
-У них тут бардак похлеще нашего, да и нищета, а реанимации у них тут и нет, кажется.
-Заткнись! – Серёга увидал открывшиеся глаза Олега, - Олежек! Ты меня слышишь?
-Серёга, - слабо прошептал Олег, - Что же ты так материшься?
-Олежка! Сукин сын! Очнулся! – Серёгина туша склонилась над Олегом, грозясь обрушиться и задавить окончательно, - Врача! – рявкнул Серёга куда-то за спину, даже не оглядываясь, - Живой! Живой, сукин сын, очнулся! Ну, не боись, Олежка, мы теперь тебя на ноги живо поставим.
-А что со мною? – Олег всё так же слабо улыбаясь смотрел на такого знакомого и родного Серёгу, - Где я? Что случилось?
-Ты что, не помнишь ничего?
-Нет.
-Ты в аварию попал, когда из Луксора в Хургаду ехал.
-Да?
-Ну да, из Шарма полетел в Луксор, а потом на такси. Хотя, куда торопился? Мог бы и прямого рейса подождать, целее был бы. А теперь… Ну, да ничего особо страшного, нога, правда, левая сломана, да сотрясение мозга, ерунда, в общем, отлежишься. Но, не здесь, конечно.
Олег, осторожно разгребая вату напиханную в голове начал что-то припоминать. Действительно, вроде, в Шарме он был, а потом, кажется был самолёт, он куда-то спешил…. Ах, да! Ведь Ольга же уезжает!
-Серёж, а сегодня число какое, я сколько времени без сознания был?
-Сегодня? Сегодня двенадцатое, ты три дня без сознания. Эти полудурки только вчера утром узнали, хотя у тебя все документы с собою были, мне только к вечеру позвонили. Я и прилетел.
-Значит, она уже уехала, - прошептал Олег.
-Кто она-то? Ну, ты молоток, только очнулся – сразу про баб! Значит, всё путём будет, мы тебя быстренько на ноги подымем! Сейчас мы это организуем!
«Три дня, - думал Олег, не слыша больше ничего из Серёгиной речи, - Три дня… она уже улетела», и, закрывая глаза, прошептал:
-Серёж, мне в Москву надо.
-Вот, и я говорю, что тебя в Москву везти нужно, ты спи, Олежек, отдыхай, сил набирайся, а я всё организую.
-Да, домой, - пробормотал Олег засыпая.
***
Отправлять его сразу в Москву оказалось невозможно. Осколочный перелом левой голени, сильное сотрясение мозга, да ещё ушиб позвоночника перелёт исключали полностью. Перелом, к счастью, был без смещения, ногу просто закатали в гипс от стопы до самого паха, она лежала тяжёлым чужим бревном, не давая даже повернуться на правый бок. Серёга быстро организовал перевозку Олега в русский госпиталь, проследил за его устройством в палате и, поговорив с кем нужно, зашёл проститься.
-Ну, ладно, Олежка, ехать мне нужно. Дела, понимаешь.
-Понимаю. Спасибо, Серёж, не забуду.
Олег уже окончательно очухался, вата из сознания исчезла, только болела голова и подташнивало. Саму аварию он совершенно не помнил, но всё, что ей предшествовало, в памяти восстановилось. Первое острое желание лететь в Москву, за Ольгой прошло. Какая уж тут Ольга, он и сесть-то на кровати не мог. Даже от резкого поворота головы всё начинало плыть перед глазами, нога лежала как колода, да и спина болела здорово.
-Нормально, Олеж, не грузись. Я распоряжения дал, наши навещать будут, проследят. Мобильник вот, я его в тумбочку кладу, твой старый вдребезги. Деньги класть будут, не беспокойся. Если что, прямо мне и звони, и я тебе позванивать буду. Так что, держи хвост по ветру.
-Нос.
-Что, нос?
-По ветру нос держат, а хвост держат морковкой.
-Ну, ты совсем ожил! А то перепугал меня…. Ладно, как только доктора разрешат, тебя сразу в Москву отправят. Наши всё организуют, не волнуйся.
-Спасибо.
-Что ты всё заладил «Спасибо» да «Спасибо»! Какое, к чёрту, спасибо! У меня душа не на месте, что сам уезжаю, а тебя здесь бросаю! Друзья, это не только посидеть, праздник отметить. Это бабу новую завести – раз плюнуть, жену даже проще… А друга…. Ладно. Тебя бы домой, но, медики, понимаешь… В общем, нельзя пока, понимаешь…
-Я понимаю.
-Месячишко поваляться придётся, ну, может больше чуток. Но, к Новому Году, зуб даю, дома будешь. Слушай, я что спросить хотел, своим родителям сам сообщишь, или мне?
-Я сам завтра позвоню, с мобильного. Только, знаешь, я им говорить не буду. Мать с ума сходить станет. А я через месяц всё равно в Москву вернуться хотел, скажу, что ногу подвернул сильно. А пока говорить ничего не нужно. Пускай только почту мне сюда пересылают.
-Это мы запросто. Только может, всё же сказать? Осторожненько так?
-Осторожненько? Что-то вроде «Вдова Рабинович здесь живёт?»
-Какая вдова?
-Анекдот такой старый, еврейский, отец, помню, рассказывал.
-Ну, ну, поделись.
-Рабинович на работе умер неожиданно, инфаркт там, или что, скорая приехала, только руками развела, вот коллеги сидят и думают как жене сообщить. Решили послать Мойшу.
-Только ты, - говорят, - осторожненько так…
-Конечно, конечно, я понимаю.
-Не с порога, не в лоб, подготовь сначала..
-Конечно, конечно, я понимаю.
-Ты не сразу про мужа, ты издалека…
-Конечно, конечно, я понимаю.
В общем, отправился он, дом нашёл, квартиру, звонит в дверь, оттуда женский голос: «Кто там?» А он в ответ: «Вдова Рабинович тут живёт?»
-Да, смешно, - Серёга хмыкнул, - Ну, ты под этот случай не подходишь. Ладно, делай как знаешь, только ведь всё равно рассказать придётся, байка про подвёрнутую ногу не пройдёт.
-Не пройдёт так не пройдёт, правду скажу, но это потом, когда всё позади будет. А сейчас не хочу. Мать изведётся, да и отец… Ещё сюда прилетят.
-И ладно, и приехали бы, за тобой поухаживали.
-Ага, отцу под шестьдесят, мать тоже не девочка, полетят за тридевять земель за сыном ухаживать. Я что, раненный боец, что ли? Ну, перелом и перелом, срастётся.
-Ладно, я им сам звонить не буду, но если они что другим путём пронюхают и меня к стенке припрут, не обижайся, расскажу. Отец-то у тебя всё ещё служит?
-Служит.
-Он генерал, кажется?
-Контр-адмирал. Он моряк.
-А мама?
-На пенсии уже.
-Ладно, буду помалкивать, но если что, лапшу на уши вешать не стану.
-Ну, если сами узнают, тогда ладно…
-Ладушки, всё, Олег, мне ехать нужно. Давай.
-Давай, пока…
2.
Гипс с ноги сняли в середине декабря, но из вспоротого белого панциря на свет появилась не нормальная мужская нога, пускай волосатая и не эстетичная, зато мускулистая и надёжная, а какая-то спичка, к тому же ещё и не гнущаяся в колене. Мышцы атрофировались, опереться на неё было страшно. Пришлось ещё чуть не две недели её разрабатывать, и тренировать, домой Олег вылетел только 31 декабря утром.
Москва встретила мокрым снегом и нулевой температурой. «Хорошо, хоть не минус двадцать, - поёживаясь на сыром ветру думал Олег, - Отвык я от этого». Действительно, в Египте зимою, если ночью температура опускалась до +8, все считали это жутким холодом, а падающие в редчайших случаях градинки, таявшие едва коснувшись земли, вызывали бурю восторга и крики «Снег! Снег!».
 Но не снег шевельнул что-то в душе Олега на лётном поле Шереметьева, а краски. В Африке всё было гораздо ярче, контрастней. День практически всегда переполнен слепящим солнцем, ночь наступает резко, сумерек почти нет, просто наваливается чёрная непроглядность. Зелень ярко-глянцевая, песок и камни жёлто-коричневые, море бирюзовое с прозеленью, кораллы, рыбы и те раскрашены во все цвета радуги. Всё контрастно и насыщенно, лишено полутонов. А вот Россия, особенно зимою – это чёрно-белая фотография, где всё богатство красок и даже внутреннее содержание передаётся лишь оттенками серого цвета. Но оттенки эти оказываются столь разнообразны и выразительны, что быстро начинаешь верить в то, что только при их помощи и можно создать эту удивительно трогательную картину российской средней полосы. «Есть в русской природе усталая нежность…»,- вспомнил вдруг Олег слова Бальмонта и сам удивился. Стихами он никогда особо не увлекался, так, почитывал иногда, а уж наизусть-то, вообще, помнил только из школьной программы.
-Давно дома не были? – вскользь, ненавязчиво, будто бросая затравку для возможного разговора, спросил водитель, заметив, как неотрывно и жадно вглядывается его пассажир в боковое стекло. Был он лет сорока, худ, с обильной сединой в шевелюре тёмных вьющихся волос.
-Год, - коротко ответил Олег. С автобусом он связываться не стал, а просто взял первого попавшегося частника, запросившего 50 долларов, цену по египетским меркам нормальную, а по европейским, так и вовсе небольшую.
-Работали?
-Да.
-А сейчас, на праздники, или насовсем?
-Не знаю, как получится.
Обречённый на неподвижное лежание за полтора месяца он многое передумал. Вначале просто безудержно хотелось вернуться домой, в прошлое, чтобы всё было как тогда, три года назад. Уютная квартира, работа в школе, захватывавшая его без остатка, любимая женщина.
 «Уволюсь, - думал он, - Серёга поймёт. Помирюсь с Ольгой. Ведь она меня не разлюбила? Конечно нет! Я же видел как она на меня смотрела во время нашей случайной встречи в Египте. Жаль, что нам так и не удалось поговорить. Как глупо мы расстались тогда, три года назад! Нужно было просто объясниться, а мы…. Спрятались каждый в себя, обиделись непонятно на что…. Такая глупость! Прямо как дети! Вот встану на ноги, вернусь в Москву, позвоню ей. Нет! Лучше не позвоню, а просто встречу её после работы. Она поймёт. Устроюсь в школу. Как было здорово тогда!»
Он вспоминал себя за учительским столом, казалось, ощущал на себе скрещенные взгляды класса, слышал детский гомон, звонки, и возвращение в прошлое казалось для него единственным возможным решением.
 Но, по мере того, как силы к нему возвращались, мысли о спокойной размеренной жизни стали отступать. Уж больно он привык к постоянным разъездам, смене впечатлений, да и деньги, которые он в последнее время зарабатывал, с зарплатой учителя ничего общего не имели. Конечно, к прежней работе в туристическом бизнесе он сейчас вернуться но сможет, но, если отдохнуть дома, подлечиться, восстановить физическую форму, то…. Может, не стоит спешить?
-Не знаю, - повторил он, - Как получится. А как здесь? Сильно всё за год изменилось?
-Изменилось? Ну, что-то, пожалуй, изменилось. Цены выросли, бензин, вон, скоро Америку догоним. Всё хотели её догнать и перегнать…. По ценам нагоняем, это точно, не то, что по зарплате.
-Что, не прибавляют?
-Прибавляют, но такие крохи и так редко….
-Ну, вы-то, наверно зарабатываете нормально.
-Я? Да нет, это так, подработка. Я, вообще-то, математик, в НИИ одном уже пятнадцать лет. Зарплата…. Я уже и не помню, когда она такой была, чтобы на неё прожить можно было. А у меня семья, сыну двенадцать. Жена, правда, тоже работает, но и у неё…. На машину копили, хорошо ещё, в самом начале развала этого, в 89-м взял, успел, слава Богу, а то бы ни денег, ни машины. Вот она нас и кормит. Только, менять её нужно, а то посыплется. А где денег взять? Вот я и верчусь, Как выходные, или праздники, кто отдыхать, а я – бомбить. Да и с неё заработки…. Таких как я – тысячи. А кормится сколько с нас?! Гаишнику, или ГИБДДэшнику, этому, заплати. За что? Лучше не спрашивай, дешевле обойдётся. Хорошо, у меня тачка старенькая, тормозят редко. За то, чтобы в Шереметьево разрешили пассажира брать, мафии местной отстегни, да ещё сколько! На вокзалах то же самое. А, не хочешь, мотайся по улицам, ищи случайных пассажиров, там бензина одного больше нажжешь чем заработаешь.
-Что же вы из своего НИИ не уходите? Поискали бы что-нибудь. Я слышал, многие математики за границей работают.
-За кордон меня не пустят, я не выездной, у нас на оборонку работа. И, кому я там нужен? Кто меня знает? Всё что я сделал под грифом «секретно». Да и не хочу я за кордон, мне дома жить хочется. Другую специальность осваивать? Возраст не тот, да и дело своё жалко. Я ведь, не просто так, кое-что в своей области сделал, и ещё сделаю, если, конечно, нас совсем не прикроют. Хотя, не должны, вроде. Ладно. Мне бы вот на тачку новую ещё немного подкопить и – нормально. Жить можно. Переживём, не навсегда же этот бардак, будет и у нас всё по уму. Не может не быть.
-Красивая, всё-таки у нас Москва, - задумчиво произнёс Олег, спустя несколько минут, когда за стеклом вместо пригородных перелесков широко раскинулось Ленинградское шоссе, - Красивая!
-Красивая, и за последний год здорово порядок навели, тут уж что есть, то есть. Я бы вас по Тверской прокатил, но, боюсь, застрянем. Пробки. А вы где работали?
-Последний год в Египте, а до этого много где.
-А специальность у вас какая?
-Иностранные языки. Английский, немецкий, ну, и ещё по мелочи.
-Тогда понятно, вам за границей работать – профессия такая, но, положа руку на сердце, скажите, неужели там лучше?
-Там? – Олег помолчал, вспоминая последние годы своей жизни, - Там? Нет, не лучше, просто по-другому.
-Вот и я говорю, - водитель будто возражал Олегу, хотя тот и не думал спорить, - Жить дома нужно. Можно и за границей поработать, пока молодой, пока силы, а дом строить у себя нужно. Вот, говорят «Главное – хорошо устроиться». «Хорошо», это как? Чтобы денег побольше платили? Это, конечно, здорово. Только, если работа не по душе, если просто деньги добываешь на ней, то это уже каторга, а не работа. Проработаешь ты так год, пять, ну, десять лет, через силу, с отвращением, а потом вдруг поймёшь, что на все заработанные деньги не купишь ни одного дня своей жизни, той, которую ты за эти деньги продал. Конечно, если и работа тебе по душе, и деньги за неё платят, это, лучше хорошего, а иначе…. Вот я. Я на своей тачке по выходным зарабатываю больше, чем на работе в будни, а всё равно, там для меня – работа, а это так, халтурка. Скажете, нет?
За болтовней доехали незаметно. Дверь открыла мать.
Всё было почти так, как он представлял себе лёжа на больничной койке: и слёзы матери, и объятие отца. Только вот мать оказалась гораздо меньше ростом, чем ему представлялось, и плечи её, некогда гордо развёрнутые над прямой спиной, как-то трогательно и беспомощно были опущены, и затряслись они в плаче удивительно беззащитно, так, что, в горле у Олега что-то пискнуло и скрутилось в тугой комок.
Да и силы в отцовских руках, помнившихся с детства могучими и неодолимыми, оказалось совсем немного, и седина, проступавшая в волосах матери лишь отдельными прядками, побелила его голову щедрой, ничем не сдержанной кистью, и ростом он стал как бы пониже.
Сказка про подвёрнутую ногу, конечно, не прошла. Когда Олег вышел из душа, мать взглянула на его тощую, покрытую какими-то бордовыми пятнами конечность, провела пальцами по бугристому шраму на бедре и снова заплакала. Пришлось рассказать, в самом облегчённом, конечно, варианте про аварию. «Да, ерунда! – уговаривал её Олег, - И стукнулись-то не сильно, просто мне не повезло. Нога, как-то неудобно стояла, вот и сломалась». Но она так и не поверила до конца, всё расспрашивала и расспрашивала. Пришлось сознаться, что и головой немного стукнулся.
Новый Год встречали втроём. На столе было всё то, о чём Олег целый год мечтал в Египте: и прозрачный, покрытый тонким бледным налётом застывшего жирка холодец, с оцепеневшими в его тусклой глубине кусочками мяса; и селёдочка под белыми кольцами лука, чуть сбрызнутая уксусом и подсолнечным, пахнущим жареными семечками, маслом; и чёрный хлеб, нарезанный крутыми ломтями, источающими какой-то неповторимый аромат домашнего уюта; и солёные огурчики, чуть отдающие чесночком и пощипывающие язык вкусом хрена; и маринованные грибочки, не европейские бледные подвальные шампиньоны, законсервированные до потери вкуса, а коричневые крепкие маслятки, будто только вчера пробившие своими скользкими шляпками хвойную подстилку соснового бора; и многое другое, что так привычно в нашем российском застолье, но чего никогда не увидишь нигде больше. Водка была не в бутылке, а, как любил отец, в сочащемся холодной слезой хрустальном графине, на гранях которого играли брызги ёлочных огоньков, отражаясь от них и раскрашивая прозрачность содержимого цветами радуги.
После боя курантов, шампанского, поздравлений и пожеланий сидели сыто расслабившись, под бессмысленно поющий телевизор. Олег устал отвечать на вопросы про Египет, работу, он уже три раза рассказывал про то, как перевернулся его автомобиль, стараясь не сбиться, не добавить пугающих деталей, а свести всё к простой житейской неприятности.
-Ладно, мать, - отец остановил очередной материнский вопрос, - Отстань от мужика. Дай ему отдохнуть, к дому привыкнуть, что надо он рассказал, остальное успеешь.
Мать привычно подчинилась, разговор стал вялым, бессмысленным, и она вскоре ушла на кухню по каким-то своим женским делам, а Олег с отцом остались.
-Да, - протянул Дмитрий Ильич, искоса взглянув на сына, - Крепко тебя.
-Нет, ерунда, в общем-то, просто у меня нога неудачно …
-Ладно, ладно, это ты матери рассказывай про ногу. Головой-то, наверное, тоже здорово приложило?
-Нет, я даже сознания не терял…, - снова начал Олег, но, увидав ироничную улыбку на отцовском лице, сбился, - Ну, было немного.
-Немного, так немного. Ну, и что ты дальше делать собираешься?
-Не знаю, окрепну, там видно будет.
-Окрепнуть, конечно, нужно обязательно. А вот насчёт «видно будет» не знаю. Я с тобою ещё до Египта поговорить хотел, да всё не получалось как-то. То ты в разъездах, то я. Тебе уже двадцать восемь, а ты всё как мальчишка скачешь. Остановиться, делом заняться желания не появилось?
-А я, что, разве не делом занимался? Я работал.
-Вот-вот, это ты верно уловил, работать и делом заниматься – вещи разные. Ты ведь меня понимаешь?
Олег, конечно, понимал, что хочет сказать отец, но обсуждать эту тему ему совершенно не хотелось.
-Знаешь, отец, давай пока на эту тему говорить не будем. Мне и дома побыть, и отдохнуть, и подумать самому хочется. Потом.
-Ладно, потом так потом.
-А вы тут как?
-Ничего. Только, ты знаешь, я в отставку ухожу.
-Когда? Почему?
-Весной, шестьдесят стукнет – и всё. Хватит, я больше сорока лет флоту отдал. Пускай другие. Да и не хочу уже. Служба не та стала. Бардак. Кто служит, а кто деньги делает.
-Что, так плохо?
-Ну, самое тяжёлое время, мы, вроде, пережили, когда флот вообще разваливался и на приколе стоял. Сейчас, чуток лучше стало. А всё равно хватит. Не умею я по-новому. Я свою работу честно выполнил, когда совсем хреново было держался, не сбежал, что мог сделал, а теперь, когда полегчало, пускай молодые. Пенсия у меня будет небольшая, конечно, но нам с матерью хватит, отдохнуть пора.
-Что же ты делать будешь?
Олег совершенно не представлял отца без флота. На его памяти тот всегда был полностью поглощён своей службой, мог сорваться среди ночи в штаб, а вернуться через месяц а то и больше из похода или командировки.
-Дачу вы так и не купили?
-Нет. Собирались, а всё руки не доходили. Вот теперь, может, и купим.
-Будешь цветы выращивать? Или помидоры с огурцами?
-Нет, это вряд ли. Ладно, сын, пошли-ка спать, три часа уже, мать, вон, по-моему улеглась.
-Пошли.
В шесть часов утра Олег проснулся от дикой, пульсирующей головной боли. «Что это со мной? – подумал он, - Вроде бы и выпил немного. Не нужно было водку с шампанским мешать. Где там у матери таблетки от головы? На кухне, кажется». Он осторожно встал, стараясь не двигать головой лишний раз и направился было на кухню, но едва вышел в коридор, как что-то тонко-нарастающее зазвенело в голове, перед глазами стало светло-светло, и он упал, теряя сознание и сшибая тумбочку с телефоном.
Как на шум прибежала мать, а потом и отец, как вызывали скорую он не слышал. Очнулся в гостиной, на диване, увидал бледное лицо матери, отца с непроизвольно закушенной губой, слабо улыбнулся, желая их ободрить, но даже от этого усилия в голове будто взорвалась петарда и боль хлынула к вискам, глазам, затылку.
-Ничего, пройдёт, - прошептал он борясь с подступающей тошнотой, слабо улыбнулся и снова закрыл глаза.
Скорая приехала часа через полтора. Молодой врач, наверное ровесник Олега, хмурый и невыспавшийся, вначале сердито посоветовал меньше пить, но потом, оглядевшись, стал его осматривать внимательнее, расспросил, отослав родителей за дверь, сделал какой-то укол, от которого, действительно, полегчало. Узнав от Олега, что тот после аварии три дня был без сознания, о травме спины, он цыкнул зубом и позвал родителей.
-Его, конечно, нужно госпитализировать. В чём, конкретно, дело, может показать только тщательное обследование. Но, скорее всего, это последствия сотрясения мозга, да и позвоночник, видимо, пострадал, - он покосился на испуганно вскрикнувшую мать Олега и добавил, - Слегка. Вы говорите он только вчера прилетел? (Врач промолчал о том, что Олег прилетел прямо из египетского госпиталя.) Ну, вот, перелёт, волнение, да ещё спиртное…. Но точнее, можно будет сказать только после обследования. Мы его можем сейчас отвезти в больницу, только, знаете, рука не поднимается. Праздники. Врачей там сейчас нет, только дежурные, да и те…. Будет он несколько дней просто так в палате валяться, а то и в коридоре, если мест нет. Да и больницы сейчас такими стали, что врагу не пожелаешь. Вы, я вижу, военный, - врач покосился на отцовский китель с адмиральскими погонами, весящий на спинке кресла, - Попробуйте лучше по своим каналам. У военных порядка, всё же больше. Хорошо бы в Бурденко. Хотя, если вы настаиваете….
-Принял, - отец был по-военному собран, - Спасибо, доктор.
Когда врач уходил, мать стала что-то совать, тот вначале отнекивался, а потом, махнув рукою, взял и сунул в карман.
Отец взялся за телефон. Найти кого-нибудь первого января в восемь утра было не просто, а уж добиться вразумительного ответа ещё сложнее, но уже к двенадцати за Олегом приехала санитарная машина и отвезла его в госпиталь имени Бурденко.
3.
Палата была двухместная, небольшая, но уютная, чуть вытянутая, с двумя кроватями, тумбочками и стенным шкафом. Соседом оказался майор-танкист, лет тридцати, худощавый, среднего роста, с небольшими залысинами над высоким лбом.
- Алексей, - представился он сразу, как только закончились хлопоты с размещением, и медсестра закрыла за собою дверь, потом добавил, посмотрев на постаревшее, серое, с мешками под глазами лицо Олега,- Можно просто Лёха.
Олег назвал своё имя, вяло пожал протянутую руку и устало откинулся на подушку, прикрыв глаза. В голове снова пульсировали вспышки боли, слабо приглушенные новыми уколами, но всё равно тягуче-изматывающие, отдающие тошнотой в горле и резью в глазах.
-Голова? – с участием спросил Алексей, - Ну, спи, спи.
Первые три дня Олег не очень ясно воспринимал действительность. Боль то отпускала, и тогда он проваливался в глубокий сон, то наваливалась снова, и тогда он воспринимал окружающий мир словно через толстый слой ваты. Есть не хотелось, чуть не силком впихивал в себя несколько ложек из принесённой еды и снова прикрывал веки, оказываясь в странном мире бреда, смешанного с действительностью. Утром на четвёртый день мир приобрёл черты реальности, краски стали ярче, звуки полнее.
-Оклемался? – Алексей сидел на своей койке и поглядывал на Олега. Сочувствия во взгляде особого не было, скорее понимание. – Знаю, проходил, после контузии меня первое время так же скрючивало…. Завтракать сам пойдёшь? Или пускай сюда принесут?
-Пойду. – Олег с трудом сел на койке, застыл, одолевая лёгкое головокружение и прислушался к себе. Нет, боли не было. – Пойду.
-Ну, и правильно. Чего бока отлёживать. Раньше встанешь, раньше выйдешь.
В коридоре Олега чуть пошатывало, но до столовой он дошел сам. В просторной комнате уже клубился народ, раздавалась громкая речь, порою разносились взрывы здорового, радостного хохота.
-Слышишь, Лёш, - повернулся к вошедшим сидевший за столиком высокий смеющийся голубоглазый блондин с короткими, стрижеными ёжиком волосами и накинутой на плечи, так, что рук было не видно, курткой от «Адидасовского» тренировочного костюма, - Слышь, что Андрюха сегодня ночью учудил?! Он ещё с вечера улечься всё никак не мог. Кряхтел, пыхтел, сопел, ворочался, я думал, уж заболел парень, потом уснул, вроде. Я тоже прикемарил. Часа в три слышу шёпот чей-то. Глаза открываю, смотрю, Андрюха у Ваньки на краешке кровати примостился, сидит, покачивается и бормочет что-то, а глаза закрыты. Спит. «Тань, - шепотком так, к Ваньке, ласково, - Ну, Тань, ну подвинься, ты меня совсем с кровати спихнула». И рукой так, рукой, по одеялу шарит, шарит, ищет, стало быть, куда пристроиться. А Ванька, тоже во сне, громко так, командирским басом: «Отставить, дневальный, я сегодня не в наряде!» И усами своими, грозно так, как зашевелит из-под одеяла!
Все снова грохнули. Пунцовый до малинового оттенка белобрысый Андрюха, обречённо махнул рукой на блондина.
-Врёшь ты всё Димка! Не было этого. Спал я!
-Ага, врёшь! – Димка продолжал лучиться весельем, - Погоди, вот Ванька из процедурного вернётся. Чуть его бедного невинности не лишил, перепугал до смерти! А ты – врёшь! Всё, брат, теперь Танька побоку, жениться на Ваньке придётся!
Все снова грохнули.
-А это, что, сосед твой новый? – Димка посмотрел на Олега, - Ну, оклемался? Давай знакомиться. Дмитрий.
-Олег.
Он автоматически протянул руку, но та зависла в воздухе.
Из-под накинутой куртки появилась…, ну, в общем-то, плечо было от человеческой руки, предплечье, изуродованное шрамами, тоже признать было можно, но вместо кисти с пальцами всё заканчивалось какой-то уродливо раздваивающейся вилкой, напоминающей клешню краба. Преодолев инстинктивный испуг, Олег осторожно, боясь причинить боль, взял ладонью то что оставалось от кисти, и со странным ужасом ощутил ответное слабое пожатие.
-Что, испугался? - Дмитрия совершенно не смутила создавшаяся ситуация и возникшая на мгновение тишина, - Не боись, она не кусается. Ладно, обвыкай пока. Это Андрюха наш, герой-любовник, это Саня, Женька, Ванька скоро заявится, Игорь Георгиевич вон сидит, разберёшься, короче. Ага! Вот и Зина раздачу открыла! Зинуля, ау! Лечу к тебе на крыльях любви!
Дмитрий бодро подхватился, двинул плечами, поправляя сползающую куртку и направился к окну раздачи. Все потянулись за ним.
«Чем же он тарелку возьмёт? Как есть будет? - ошарашено подумал Олег, - Наверное ребята принесут, помогут».
Но Димка, продолжая зубоскалить с Зинулей, выпростав из скрытых разрезов на рубашке две культяпки рук, ловко изогнулся, ухватил этими клешнями тарелку и зашагал к столику.
После завтрака, лёжа на своей кровати, Олег спросил Алексея.
-Где это его так?
-Кого?
-Ну, Дмитрия.
-А там же, где и всех нас. В Чечне. У Женьки, кстати, ноги левой нет, протез. Да ещё контузии у всех.
Дни в госпитале тянулись долго, но проходили быстро. После завтрака начинались обходы, процедуры, обследования. У Олега нашли тяжёлые последствия сотрясения мозга, смещение грудных позвонков, нога срослась нормально, правда стала чуть короче. Позвоночник вначале даже собирались оперировать, но потом сказали, что недели за четыре-пять подлечат консервативно.
 После обеда до ужина тянулось мёртвое время, которое заполнялось тяжёлой дрёмой, телевизором, да трёпом в курилке. Ночью спалось плохо. Олег даже чуть не закурил, но от этих попыток начинала болеть голова, и тот же Дмитрий, посмотрев на его зеленеющее после сигареты лицо, сказал: «Знаешь, братан, ты уж лучше не начинай, не идёт и хорошо. Я бы и сам бросил, да силы воли не хватает». Сам он курил много, прикуривая одну сигарету от другой, ловко держа их своими клешнями-пальцами. Зажигалка у него была не с колёсиком для пальца, а с большой клавишей, которую он нажимал одной культёй, зажав корпус другою. Помочь ему Олег не пытался, Дмитрий чужой помощи не выносил, реагировал резко и зло.
Была ночь, в курилке они были одни. Олегу не спалось, он послушал-послушал пару часов сопение Алексея и пошел побродить по коридору. Пока бродил, из соседней палаты послышались какие-то бормотания, стоны, вскрик, потом заскрипела койка и в коридор вышел всклокоченный Дмитрий.
-Чёрт, снится всякое, - буркнул он, потряхивая головою, - Пошли, Олег, покурим.
Олег за компанию тоже задымил, но его быстро повело, затошнило
-Да, ты уж лучше не начинай - повторил Дмитрий, смоля вторую сигарету, - И мне бросать надо! Голова, чёрт.
Они помолчали.
-Выписаться бы скорее. Сессию зимнюю, блин, пропустил, - Дмитрий говорил без привычного балагурства, - Теперь хвосты сдавать.
-А ты где учишься?
-В педагогическом, на историческом факультете. Заочно.
-Зачем? – спросил Олег тут же поняв глупость своего вопроса.
 -Что мне делать-то? На пенсии сидеть? Сопьюсь, к чёрту. Чуть не спился уже. Да и не проживёшь на эту пенсию. С голоду, конечно, не подохнешь, но и пожить не получится. А образование у меня какое? Десять классов, да военное училище. Ну, этого хватит. Повоевал. Досыта. До конца жизни хватит и ещё на две останется.
Олегу хотелось расспросить про Чечню, про ранение, но он не рискнул. Все те, кто лежал вместе с ним, не любили эти темы, когда заходила речь о чём-то подобном, мрачнели, матерились и замолкали. И чувствовал он неуместность подобных вопросов, тем более от него, человека штатского, остающегося инородным телом среди них. Уж больно отдавало это пошленьким праздным любопытством. Будто сытно поужинавший обыватель, развалившись в кресле у телевизора и борясь со сном, пощёлкивает пультом, переключая каналы, выискивая что-нибудь поострее, поволнительнее, где стрельба и крови побольше, чтобы сон развеять.
-А почему в педагогическом?
-А куда мне ещё? – Дмитрий тряхнул своими култышками, - Там, где руки для работы нужны мне делать нечего. А в школе, может и получится.
-Получится, - Олег взглянул на Дмитрия, - У тебя получится.
-А ты откуда знаешь?
-Я два года после армии учителем работал.
-Да? Ну, и как там?
-Нормально, - Олег задумался, вспоминая события трёхгодичной давности, - Нормально. Интересно, знаешь, с детьми так затягивает….
-Слушай, - Дмитрий смотрел на Олега взволновано блестящими глазами, - А смеяться надо мной не будут?
Видно было, что вопрос этот мучит его давно и всерьёз.
-Смеяться? – Олег сначала даже не понял о чём его спрашивают, - Кто?
-Ну, дети.
-Ты что! Нет конечно! – Олег вспомнил как к нему, оболганному и униженному, пришел 10 класс, как они говорили, что не верят в ложь, что пойдут жаловаться, - Ты что! Дети, они, знаешь какие…. Они лучше, чем мы, честнее, открытее. Я тебе даже объяснить не могу.
-Правда?
-Конечно, правда! У тебя курс какой?
-Заканчиваю уже. Это у меня как второе высшее, сессию сдам, потом - диплом.
-Ну вот, придёшь в школу, увидишь.
-А ты почему из школы ушел?
«А правда, почему?» - подумал Олег, те события из дали времени стали казаться малопонятными, нелогичными, глупыми какими-то.
- Молодой был. Глупый. Да и платят там мало.
-Что, из-за денег?
-Нет, пожалуй. Если бы…. Может быть и теперь там бы работал.
Дмитрий молчал, ни о чём не спрашивая, здесь вообще было не принято лезть с вопросами, но Олега вдруг потянуло выговориться.
-Понимаешь, в школе, где я работал, чёрт знает что творилось. Деньги с родителей тянули, детей дополнительно, за плату, заниматься вынуждали, отметки медалистам отличные рисовали, за деньги, конечно. На реальную учёбу всем наплевать было, лишь бы отметки в отчёт хорошие шли, да денежки капали. Директора и завуча только это и интересовало. Двойку бездельнику поставить не смей, медалисту не ниже пятёрки, хотя он и на трояк еле-еле, а нет, так сами за тебя оценок наставят. Уроки срываются – наплевать, дети прогуливают – наплевать, учителя целыми классами загоняют к себе на платные занятия – наплевать. Словом – бардак. Я выступать начал, а они меня так хитро подставили, что я же и виноват оказался. А тут ещё, девушка со мной работала, мы с ней…. В общем, я думал, жена будущая. А она… То ли поверила…., то ли сама, как они оказалась…. Вот я и ушел.
-Так и не женился?
-Нет. Работа такая была, неделю дома, месяц в командировке. Какой тут жениться.
-А я был женат.
Дмитрий замолчал, молчал и Олег. В курилке было тихо, только за стеной, в туалете, журчала вода.
-Я ведь москвич. Офицером с детства мечтал стать. Фильм «Офицеры» помнишь? Вот, мой любимый. Был. К поступлению готовился, спортом занимался, математику долбил. Поступил. Счастлив был…., не объяснишь как. Женился в конце пятого курса. Думал…, в общем, много что думал. Распределили на Урал. Только в часть прибыл, служба началась, нас на Кавказ. А там…. В общем, когда с этими клешнями остался, - Дмитрий злобно тряхнул культями рук, - В Москву вернулся, к матери. Жена поревела-поревела, вещички ночью собрала, да и …. Хорошо, детей у нас не было.
 А я запил. Так запил, что чуть не сдох. Мать уже рукой махнула, только плакала всё время. Пил с кем попало. Кто нальёт. Спал на лавочках, с бомжами. Пенсию пропивал всю, из матери тянул, да у неё самой зарплата… Она библиотекарь, отца у меня нет. Побирался. Что смотришь? Да, и такое было. У церкви сядешь, бывало, клешни выставишь, люди ходят, вздрагивают, быстро на бутылку накидают. Мафия, правда, большую часть отбирала, бандиты местные. А ты как думал? Нищенство сейчас – бизнес: калек в камуфляж оденут и по точкам рассаживают, или на колясках возят, потом отбирают всё, а им только на бутылку с закуской и оставляют. Я, правда, как бы сам по себе был, но налог им платил исправно, а то бы и голову оторвали, хуже чем в Чечне. И вот, знаешь, - Дмитрий возбужденно сверкнул глазами, - Летом дело было, в июне. Уснул я возле церкви прямо, на лавочке, проснулся рано, часа в четыре, ну, ночи в июне короткие, солнце как раз вставало. И вот, открываю я глаза, в голове, во рту, да и на душе, сам понимаешь, помойка, грязь. Так вот, глаза открываю, а передо мною небо синее-синее, чистое-чистое, а в нём купол золотой, висит будто; на него лучи солнечные падают и от них вокруг будто сияние. И столько в этом всём чистоты, света, счастья какого-то…. А я внизу, в грязи, ободранный, воняет от меня как от параши. Встал я, пошел домой, отмылся, зубы сцепил, неделю не пил, потом сорвался. Потом опять терпел, опять сорвался. В церковь ту пошел, к священнику. «Держись, - говорит, - сын мой, тебе Господь знак даёт. Он тебе жизнь на войне сохранил и сейчас путь к спасению показывает, в Царство Света». Ну, не знаю. А только я с тех пор – ни капли. Стал работу себе искать. А что я умею? То, чему меня учили, рук требует. Писать, правда, этими, своими, научился. Вот я в педагогический и поступил, на заочный. Не знаю, получится….
-Получится, - после минутного молчания повторил Олег.
-Ладно, разболтался я, - Дмитрий словно бы рассердился на что-то, - Получится, не получится, видно будет. Пошли спать.
4.
Дни складывались в недели, промелькнул январь, чуть не весь февраль. Несколько раз приходила навестить мать, притаскивала пакеты с едой, два раза зашел отец. Своей адмиральской формой он вызвал если и не испуг, то уж лёгкое волнение точно. К другим пациентам приходили редко, большинство было не из Москвы, и Олег, ощущая после таких посещений некоторую отчуждённость с их стороны, попросил родителей заходить пореже. Отец понял, а мать, кажется, обиделась. Несколько раз звонил Серёга, но так и не заехал. Дмитрия выписали, с Олегом они расстались друзьями, обменялись телефонами. Двадцать пятого обещали выписать и Олега, а двадцать третьего февраля устроили сабантуй. «Святое дело! – прокомментировал Алексей, - Как этот день не переименовывай, а это всё равно наш праздник!» До ужина всё-таки держались, а после него собрались все в одной палате, вывалили на сдвинутые тумбочки у кого что было, откупорили водку.
-Ну, - Алексей встал, держа в руке тонкостенный стакан, - Позвольте уж мне, как старшему по званию, так сказать. Первый тост прошу выпить за тех, кого с нами нет, кто не дожил. За товарищей наших!
Все встали, замерли на мгновение, вглядываясь в стаканы, будто каждый видел в этой прозрачной жидкости что-то своё, и молча, не чокаясь, проглотили одним махом, не ощущая ни вкуса, ни запаха. Помолчали.
-Прошу налить. – Алексей был серьёзен и строг, - Второй тост – за Армию нашу, Красную ли, Советскую, Российскую, это не важно. Она у нас всё равно одна. За то, чтобы пережила она смутное время, реформаторов этих хреновых. А Армия – это мы, значит и за нас, мужики, за тех кто служит, кто отслужил своё, за всех, кто Родину на баксы не разменял.
После второго тоста все зашевелились, сели, принялись закусывать. Потом пили за пехоту, за танкистов, ещё за кого-то, пошли воспоминания, армейские байки, дежурный врач отделения пару раз заглядывал, просил утихомириться, но его не слушали, пока не появился полковник медицинской службы, дежуривший по госпиталю и не разогнал всех по палатам.
-Лёша, ты что сегодня какой-то…, словно на взводе? - спросил Олег своего соседа, когда они улеглись в койки, - Случилось что?
-Случилось, - Алексей перевернулся на спину, - Комиссуют меня. Подчистую. Всё. Отслужил.
-Да? - Олег не знал что сказать, - А может и ничего, на гражданке устроишься. Может и к лучшему.
-К лучшему? Это лет восемь назад было бы к лучшему, когда я молодым был и здоровым, когда у меня жены и детей не было. А сейчас? Жить-то мне где? Квартира служебная, другой нет и не дадут. Из гарнизона быстренько вытурят, там очередь на квартиру, офицеры с семьями в общежитии жмутся, мне-то эту только после Чечни дали. А у меня сын и дочка. Сын в первом классе, а дочка совсем маленькая. Куда мне с ними? Мои родители в Исилькуле, в двухкомнатной, втроём с бабкой, отцовой матерью. Там только на голове друг у друга разместиться можно. У тёщи дом в Саратовской области, в деревне, она с сыном, братом жены живёт, там тоже некуда. Можно, конечно к дому пристройку сделать, а работать где? Деревня на ладан дышит, свои мужики без работы.
-Ну, тебе же, наверное, пособие выплатят, пенсию….
-Пенсию! Пособие! – Алексей аж взвился на кровати, - Пусть они себе это пособие с пенсией в жопу засунут! На это пособие не то что квартиру, конуру собачью не купишь, а пенсия…. Когда я молодым был и крепким, когда жилы на службе рвал, в части ночевал, неделями из танка не вылезал, когда на Кавказ ехал, тогда я был нужен. А теперь…. Пойми, мне попросту деваться некуда. Хоть в петлю….
-Я понимаю….
-Ты?! – Алексей вдруг резко повернулся к Олегу и посмотрел на него в упор бешеными глазами, - Да что ты понять можешь?! Ты вон, считай, моих лет, а всё как у Христа за пазухой. Сытно ел, мягко спал, вольготно жил, бабки заколачивал, по заграницам раскатывал. Жениться, детей заводить и то не стал. Да и сюда ты попал не с поля боя, а с курорта. На машинке он, видите ли, разбился. Папочка-адмирал мигом пристроил. А то, что ты чьё-то место тут занял, ты не подумал? Что тот, кто кровь за Россию проливал, попасть сюда из-за тебя не смог, это тебе в голову не пришло? Понимает он меня! Да что ты в жизни сделал, видел что, чтобы меня понимать?! О судьбах России он рассуждает! А что ты сделал для России?
Алексей снова откинулся на подушки и, зло засопев, замолчал. Олег лежал как оплёванный.
«А ведь он прав, - думал он, разглядывая в неверном отблеске уличных огней потолок, - Тысячу раз прав. Все мои переживания – истерики избалованной барышни, по сравнению с тем, что испытали они. Все мои проблемы, казавшиеся такими важными – это не более чем прыщи переходного возраста, на которые взрослые люди смотрят с ироничной улыбкой. Но прыщи понятны у подростка, а мне двадцать восемь лет. Может, пора повзрослеть?»
Утром Алексей был хмур, о вечернем разговоре не вспоминал и только после обеда, в тихий час заговорил снова.
-Знаешь, Олег, я тебе вчера может, и лишнее сказал….
-Нормально, всё ты правильно….
-Не перебивай, - оборвал его Алексей, - Может и лишнее сказал, но я не жалею. Парень ты, вроде, хороший, значит, поймёшь всё как надо. Только в твои годы хорошим парнем быть это уже не плюс, а минус. То, что я тебе в глаза сказал, другие всё равно за глаза повторяют. А ты, не понимаешь. Может, и мягче надо было, да что-то я злым в последнее время стал. Так что, извини, если не понравилось, другому кому, я бы и говорить не стал, чёрт с ним, а ты мне симпатичен. Если понял, хорошо, человеком будешь, а нет, так нет.
На следующий день Олег выписался из Бурденко.



5.
-Олежка! Здорово! – Серёга радостно тряс руку Олега, похлопывая его одновременно другой рукою по плечу, - Наконец-то! Ну, как ты? Как себя чувствуешь? Как здоровье?
-Нормально.
-Как голова?
-Нормально.
-А позвоночник?
-Нормально.
-Что ты заладил «нормально», да «нормально», ты толком расскажи.
-Слушай, Михалыч, отвяжись ты, на фиг. Ну, чего я тебе толком расскажу, когда и сами врачи ни черта толком сказать не могут. Сейчас подлечили, всё нормально, чувствую себя прекрасно, словно и не было ничего, а что там дальше будет…. Бог его знает. Как мне объяснили, подобные травмы могут аукаться чем угодно, даже через много лет. А на сегодняшний день – я здоров.
-Может тебе в санаторий?
-Иди ты… Мне эти врачи уже во где! – Олег чиркнул ребром ладони себе по горлу, - Наелся досыта. Хватит. Нет уж, мне бы делом заняться, а лечиться хватит.
-Ну да, ну да, - Серёга как-то, очень непохоже на себя, замялся, - Тебе это дело-то, можно потреблять? В смысле коньячка?
-В разумных пределах мне всё можно. Говорю же тебе, на сегодняшний день здоров.
-Тогда давай-ка, мы это дело отметим, выздоровление твоё. Машенька! Кофе нам сделай! – крикнул он секретарше.
Они сели в кресла за угловой журнальный столик, выпили по глотку испанского бренди со странным шоколадным привкусом, запили ароматным кофе, принесённым длинноногой Машей, поболтали ни о чём. В разговоре Серёга был каким-то странным, часто сбивался, перескакивал с одного на другое, или замолкал вдруг, неожиданно, чуть не на середине фразы. Олег чувствовал, что друг его напряжён, что его гложет, не давая покоя, какая-то мысль, высказать которую вслух тот не решается.
После второй рюмки Серёга вдруг встряхнул головой, словно попытался что-то из неё вытряхнуть…
-А, ну их…. Слушай, давай-ка, мы сегодня выходной себе устроим. Отметим. У меня дел особых нет, так, текучка. Поехали, завалимся куда-нибудь в кабак, тряхнём стариной, как в институте. А?
-Выходной? Знаешь, у меня, но помню уже сколько, сплошные выходные. Я, пожалуй, не по выходным, а по рабочим дням соскучился. А, насчёт того, чтобы стариной тряхнуть…. Пить мне не рекомендуется, если только чуть-чуть, вот вторую рюмку допью, и всё, баста. В кабак? Что мы там не видели? Слушай, Серый, давай уж напрямую, я же вижу, ты, вроде, что-то сказать хочешь, да не решаешься…. Что-то случилось?
-Случилось? Случается, это когда неожиданно, а, когда всё ожидаемо, вроде и не скажешь, что случилось.
-Тем более, говори уж, не мучься.
-Говори…. Знаешь, я сейчас, как тот мужик в сарае….
-Какой мужик?
-Анекдот такой был старый, сам сюжет не помню, а развязка запомнилась.
-Ну, ну….
-Что-то там такое было, что именно, не важно, но в результате, один мужик привёл другого в сарай. Там верстак стоит неподъёмный. А к нему тиски прикручены. Вот, первый мужик заставил второго раздеться и его причинное место в эти тиски зажал, да так, что и не больно, а вынуть обратно невозможно. Зажал, значит, посмотрел оценивающе, достаёт ржавый лобзик и рядом кладёт. Тот, который с зажатыми причиндалами, смотрит и с ужасом спрашивает: «Что? Неужели пилить будешь?» А первый так, задумчиво, и отвечает: «Нет, пилить ты сам будешь, а я пойду сарай поджигать».
-Да уж, ситуация. Значит, говоришь, ты сейчас навроде одного из этих мужиков? Который же?
-Это ты точно уловил. Который? Да тот, у которого кое-что в тисках зажато.
-Ладно, Серёж, - Олег заговорил вдруг нормальным тоном, без ироничных и двусмысленных интонаций, словно актёр ушедший со сцены за кулису, - Кончай юлить, говори, в чём дело? Я так понимаю, что это и меня касается?
-Да.
Сергей замолчал, тяжело поднялся своим грузным телом из кресла, походил по кабинету и снова сел, но уже за рабочий стол на «начальничье» место. Лицо его посерьёзнело, будто он отгородился от Олега какой-то невидимой стеной служебного положения.
-Да, - повторил он, - Тебя касается.
-Ну-ну, - ободряюще бросил Олег, - Не журись.
-В общем, так, я тебя вначале спросить хотел, что ты по поводу своей работы думаешь?
-А что по поводу работы? Думаю, выходить пора. Надоело болеть.
-И как ты это себе представляешь?
-Что?
-Ну, где работать хочешь? Опять в Египет, или по командировкам?
-Нет уж, хватит. Я, Сережа, что-то от заграниц этих подустал. Я бы дома, в России поработал. Конечно, если нужно, можно и съездить иногда.
-А если у тебя снова приступы начнутся?
-А если тебе кирпич на голову свалится, или сердце прихватит?
-Не передёргивай.
-А ты не юли, что ты всё вокруг да около? В чём дело? Ты сомневаешься смогу ли я работать? Смогу.
-В общем, так, Олег, понимаешь, должность твою бывшую упразднили, не нужна она больше. Всё за эти годы утряслось, всё поделили. Наши направления, там, где мы операторы, мы застолбили. Тут мы весь пакет услуг даём от организации тура до продажи и оформления документов, и группы возим, и отдых в отелях. Словом, понятно. Расширяться нам смысла нет. Рынок насыщен, можно только теснить кого-то, но на это и деньги большие нужны, да и опасно это. Проще их туры продавать, использовать если нужно. Ну, ты понимаешь. Так что ездить, смотреть, оценивать, особенно некуда.
-Вот и хорошо. Говорю же тебе, что я наездился. Я думаю, и в Москве работа найдётся. Переводы, например.
-Переводы? Ты знаешь, просто переводчики совершенно не нужны. Хорошие гиды со знанием языка – да, юристы с языками – безусловно, а просто переводчики…. Сейчас вообще, чисто языковое образование не котируется, нужно быть специалистом, плюс язык.
-Та-а-ак, - протянул Олег, глядя на Сергея, - Я так понимаю, ты к тому ведёшь, что работы для меня больше нет.
-Ну, в общем, да. – Сергей не смотрел на Олега, вперив глаза в полированную крышку собственного стола.
-Я уволен?
-Нет, прочему, уволить мы тебя не имеем права….
-Но работы нет?
-Такой, чтобы тебе подходила – нет. Туры продавать тебя не посадишь, там нужно стараться клиенту угодить, а у тебя с угодливостью не очень. Документы в посольства сдавать, это вообще работа курьера…
Сергей бубнил всё это вяло, практически без интонаций, продолжая с интересом разыскивать что-то глазами на гладкой поверхности столешницы.
-Так, - Олег продолжал в упор смотреть на своего друга, - Значит, пилить ты мне предлагаешь.
-Что?
-Анекдот твой вспомнил. Работы для меня нет, уволить ты меня не можешь…. Получается, я сам себя уволить должен. А если я не уволюсь? Ты что, сарай пойдёшь поджигать?
-А-а-а-а, твою мать! – Сергей шандарахнул по столу сжатым кулаком так, что даже пол вздрогнул, - Сучья работа! – наконец, поднял глаза на Олега, - Говорил я, давай напьёмся!
Он схватил высокий стакан для воды, наплескал его чуть не до половины коньяком, одним махом проглотил содержимое и жадно втянул воздух расширившимися ноздрями.
-Сучья работа! Сучья жизнь! Падла я, Олег, падла, тут ты прав. Но если ты сам не уволишься, тебе всё равно работать не дадут, выживут, а если я тебя защищать стану, то и мне это даром не пройдёт.
-Но почему?
-Потому, что покалечился ты на работе, а, значит, по закону, тебе, если что, фирма и пенсию должна платить, и лечение оплачивать, и компенсации…. А это всё бабки, и немалые. В подобных случаях, владельцы компании от нас одного требуют – от работника избавляться. Заплатить ему отступные, в разумных пределах, конечно, и всё – никаких взаимных претензий. Я ведь, Олег, хотя и шишка, вроде, но тоже наёмный работник. Хозяева – это совсем другие люди. Они приказывают – я выполняю.
-Значит, по закону, я имею право остаться?
-По закону – да. Только закон у нас, сам знаешь…. Уволят по сокращению. А станешь судится, это годами тянуться может, да и юристы что хочешь докажут. Что ты, например, не по работе тогда ехал, а по личным делам, или ещё что. И денег не получишь, ещё и должен за суды останешься. Тебе всё равно не уступят, чтобы прецедента не было.
-Так, значит, - подытожил Олег. «А ведь про то, куда я тогда торопился, я говорил только Серёге», - вдруг подумал он.
-Да, вот так. Я тебе, Олег, как другу, всё в открытую говорю. Лучше бери отступные и пиши по собственному. А денег я тебе по максимуму выбью, но больше сделать ничего не могу.
Олег молчал.
-Ты. Ведь, Олег, работал и работал, в кашу нашу не окунался, а гадюшник у нас…. Ты мне когда-то про школу свою рассказывал, какие там склоки да дрязги были. Только это, брат, по сравнению с нами – детский сад, ясельная, можно сказать, группа. У нас бабки круче и грызня злее, беспощадней…. Начни я тебя защищать, права твои отстаивать, меня те, кто на моё место метят, сразу рвать стану. И дальше мне путь закрыт будет. Тех, кто против политики хозяев идёт – не прощают. А у меня семья, дочка….
Олег молчал.
-Так что, вот тебе мой совет, как другу. Пиши заявление «по собственному», получай зарплату за три месяца, премию, пособие…. В общем, десять штук баксов наберётся.
Сергей вдруг успокоился, поднял на Олега равнодушные глаза и стал поглаживать ушибленную, видимо, руку.
-А с работой я тебе потом помогу, если нужно.
-Не нужно.
Олег тоже смотрел на друга равнодушно, спокойно, словно на предмет. Будто не делая различия между Сергеем и столом, за которым тот сидел.
-Ничего не нужно. С работой я уж как-нибудь сам, без тебя…. И денег не нужно, не возьму…. Я ведь тогда, когда разбился, действительно, вроде как по личным причинам спешил. Хотя, об этом я только тебе и говорил. Как другу. Ладно, бывай.
Олег резко встал и, чуть прихрамывая, направился к двери, стараясь подальше обойти начальственный стол.
-Олег!- Сергей тоже хотел встать.
-Сиди! – в голосе Олега звякнули металлические нотки, - Сиди лучше, уж больно мне тебе врезать хочется. Заявление я у секретарши напишу, не волнуйся, - и так же, чуть прихрамывая, вышел из кабинета.
Дома он с трудом поборол яростное желание напиться и три дня безвылазно сидел в своей комнате мысленно расчёсывая свои душевные язвы. Наконец, совершенно озверев от неуёмной материнской заботы, сел подводить итоги.
       «Итак, - думал он, - Подведём итоги? Что у нас есть? С чем остаёмся? Проще, пожалуй, сказать, чего у меня нет. Работы нет, друга нет, любимой нет. Да! Да! И любимой нет. И даже звонить ей, чтобы в этом убедиться ни к чему. В том письме, которое ей передали от меня в Египте, а ей его передали, я проверял, я всё написал. Раз она на него не откликнулась, не написала в ответ, не позвонила, значит, ни я ей не нужен, ни моя любовь, значит, у неё любви-то и не было. Ладно, навязываться мы не будем. Друг? А был ли он у тебя этот друг? Друг, который может тебя в любой момент предать – это не друг. Просто я заблуждался, мне казалось, что мы друзья. А мы ими никогда и не были. Работа? Так уж ли она мне нравилась эта работа?! Сколько раз за последний год я ощущал себя прислугой, сколько напыщенных идиотов пытались указать мне моё холуйское место! Да уж, обслуживание туристов – это явно не для меня.
Двадцать восемь лет жизни прошли впустую, у меня осталось только то, что было ещё при рождении – родители.
Нет! Всё совсем наоборот. Потерять то чего не было просто невозможно. Ольга меня просто не любила, или прошло у неё всё, не важно, важно, что тут терять нечего, потому, что ничего и нет. Серёга… Серёга есть Серёга, тоже не велика потеря. Работа?! Надо ещё спасибо сказать, что тебя вовремя с неё выперли. Хватит, пожалуй, из чирья на заднице мировую проблему делать. Мне всего двадцать восемь, знания есть, руки ноги на месте, жильё есть, какого мне ещё чёрта надо? Димка, с которым мы в Бурденко лежали, даже за одну руку пол жизни бы отдал. А я, развёл нюни! Хватит!

На следующий день он выбрал из справочника адреса нескольких школ, таких, чтобы и не очень близко от дома, не хотелось постоянно сталкиваться с учениками, но и не слишком далеко. Уже во второй школе учитель иностранного языка был нужен позарез.

6.

Хотя не было ещё и восьми, на крыльце школы уже стояло несколько детей, небольших, лет 11-13. Как бы рано не приходил Олег на работу, у школьных дверей всегда кто-нибудь из детей уже был, обычно именно этого возраста. Замотанные родители, рано убегая на работу, поднимали своих спящих на ходу чад, ещё слишком маленьких, чтобы надеяться на их способность самостоятельно встать и вовремя прийти на уроки, впихивали в них завтрак, паковали в одёжку и, доведя до школьного крыльца, махали на прощание рукою. А что делать, если дома никого не остаётся? И позёвывающие дети обычно вяло ждали восьми часов, когда охранник, наконец, откроет дверь, и они первые оживят своими, ещё не смелыми голосами утренний покой школьного здания.
За ними приходила началка. Малышей вели за руку, что-то на ходу втолковывая, поправляя сбивающуюся одёжку, норовили пройти вместе с ними в школу, но строгий охранник не пускал и малышей начинали раздевать прямо у дверей (А вдруг сам не справится?), создавая бессмысленную толкотню и пробки.
В четверть девятого шел основной поток, так, что школьная дверь не захлопывалась вовсе. Запоздавшие малыши, бесящиеся подростки, солидные старшеклассники. В восемь двадцать пять поток редел, спадал, но вплоть до самого звонка на урок, а то и позже, в школу влетали дети, сбрасывали в раздевалке верхнюю одежду и неслись скачками по лестнице в тщетной надежде успеть, нелепо выбрасывая свои длинные тощие ноги, словно жеребята на лугу. Пока охранник не закрывал входную дверь на задвижку, показывая маячащим за ней копушам, что всё. Хотя ещё не вечер, но поезд уже ушёл, ждите второго урока.
Среди стоящих на крыльце Олег узнал и некоторых своих учеников. Стояли они непривычно тихо, не бегали, не толкались, не визжали, просто радостно подставляли свои лица ещё не жаркому, но такому ласковому апрельскому солнцу.
-Здравствуйте, Олег Дмитриевич!
-Здравствуйте! Что же вы так рано пришли?
-А что дома делать. Всё равно не поспишь.
Обращённое к нему лицо девчушки-пятиклассницы, имя которой он пока не запомнил, было выбелено долгим зимним сумраком, под доверчиво-широко распахнутыми глазами синели такие неуместные на детском лице тени, под тонкой, почти прозрачной кожей виска пульсировала голубоватая жилка. «Ну, и ну! – подумал Олег, - Прямо – дети подземелья».
-Олег Дмитриевич, а диктант сегодня будет? - парнишка, класса из шестого, вытянув тонкую шею, смотрел на него, всем своим видом изображая последнюю надежду на отрицательный ответ. Только в глазах плескалось весёлое лукавство, - А то я ну, совсем ничего не выучил!
-Значит, совсем тебе плохо придётся, схватишь ты большую жирную «пару»!
-Не-е-е, - парнишка радостно заулыбался, - Не схвачу, я выучил!
-Вот и молодец, улыбнулся ему в ответ Олег и прошел в школу.
В левом крыле холла, в коридорчике, он увидел приоткрытую дверь канцелярии с выпадающей из неё полоской света. Значит, Лидия Васильевна, директор, была уже у себя. Приходила она обычно раньше всех, а уходила, когда в школе уже почти никого не оставалось. «Заглянуть? – подумал Олег, - Нет, не удобно, ещё подумывает, будто я навязываюсь или подчёркиваю свой ранний приход на работу».
-А! Олег Дмитриевич! – Лидия Васильевна сама вышла в коридор, - А я шаги услыхала… Вы, я смотрю, тоже птичка ранняя.
-Здравствуйте, Лидия Васильевна. Не люблю работу впопыхах начинать. Нужно настроиться, подумать, подобрать кое-что. А за пять минут до звонка прибегать – пол урока насмарку. Пока отдышишься, пока в ритм войдёшь. Разве нет?
-Правильно, правильно, я тоже опаздывать не люблю, лучше раньше приду.
Олег смотрел на Лидию Васильевну и ощущал безотчётную симпатию к этой, довольно ещё молодой женщине. Была она около сорока, роста чуть выше среднего с несколько непропорциональной фигурой. Под свободной длинной юбкой проступали широкие сильные бёдра, опирающиеся на чуть излишне полноватые ноги, талия, схваченная блестящим чёрным поясом, была ни тонка, ни обширна, в самый раз, всё как должно быть у зрелой женщины, матери двух детей. Но всё, что было выше талии, казалось, принадлежало девушке-старшекласснице: узкие плечи, хрупкие изящные руки, чуть обозначенная под блузкой грудь, небольшая головка, в обрамлении весело вьющихся светлых волос. Черты лица тоже были тонки, будто только намечены неуверенным резцом скульптора. Порю, они озарялись внутренней энергией, карие глаза смотрели весело и задорно, аккуратный носик бодро поднимался вверх; а порою, в минуты усталости, они опадали, словно покрывались тенью, прорезались сеткой морщин, и у девушки-старшеклассницы проступало лицо сорокалетней женщины.
-А вы, почему так рано приходите, - непроизвольно спросил он, - У вас ведь первого урока нет? Могли бы и попозже.
-Наверное, могла бы, - улыбнулась Лидия Васильевна.
-Боитесь, что без вас школа работать не будет?
-Нет, не боюсь, конечно, работать будет.
Лидия Васильевна с интересом посмотрела на Олега, ей тоже был симпатичен этот молодой мужчина, в чём-то ещё юноша, в чём-то совсем зрелый. Стоя сейчас перед ним и глядя снизу вверх ему в лицо, она вдруг испытала странное смешение чувств. С одной стороны, его молодость будила в ней материнское желание опекать и заботиться, с другой, его зрелость вызвала вдруг острое желание нравиться. У неё даже мелькнула мысль, что, к счастью, она сегодня утром смогла потратить достаточно времени на макияж, да и оделась она скорее не по-деловому, строго, а по-весеннему, весело.
-Нет, не боюсь, - повторила она, - Грош мне цена, как директору, если без меня школа работать не будет. А только, знаете, как рабочий день начнёшь, так он и заладится. Когда учителя и ученики, приходя в школу, видят директора, они как-бы внутренне собираются. Как же! Начальница! – она хихикнула, - Может ведь и нахлобучку дать, и работой дополнительной загрузить, у них даже походка меняется, когда меня видят. Собраннее становятся, целеустремлённее. Желание пофилонить, конечно, остаётся, но видят, начальство бдит! – она снова хихикнула, - Им этого заряда как раз для хорошего старта и хватает. А дальше само пойдёт.
-Значит, вы думаете, что без этого с полной отдачей работать не станут?
-По-разному, Олег Дмитриевич, по-разному. Кто и без этого прекрасно обойдётся, но и им тоже приятно, что не они одни с утра вкалывать будут, директор тоже не бездельничает, а кто…. Как вам у нас, - она, видимо, решила сменить тему, - Обжились? Огляделись?
-Нормально, обжился, вроде.
-Нравится?
-Нравится.
-А как с уроками? У вас же перерыв большой был?
-Вы знаете, всё как-то удивительно быстро вспомнилось. Вначале, честно говоря, побаивался. На урок шёл, казалось – не знаю ничего. Что говорить? Как вести? Не помню. А стоило сказать: «Здравствуйте, ребята, садитесь…», и всё само собою пошло.
-Да, это как на велосипеде кататься. Стоит один раз научиться, потом, сколько бы времени не прошло, всё равно поедешь. У меня после декрета что-то похожее было. И как? Получается?
-Вы приходите, посмотрите.
-Я, к сожалению, в английском…. Десяток-другой слов ещё помню, а так….
-Детей спросите.
-Что вы, это не принято, Олег Дмитриевич. У детей спрашивать их мнение об учителе считается непедагогично.
-Почему?
-Отзывы могут быть разными, по-детски необъективными. Учитель может обидеться. Кроме того, детям нельзя внушать мысль, что они могут оценивать учителя. Для них учитель должен быть вне их оценки.
-Чепуха, по-моему. Мы же детям оценку даём. Учитель – не Папа Римский, безгрешным быть не может. Между собой они нам всё равно косточки перемывают, прозвища дают. А что до необъективности… Они гораздо честнее нас, откровеннее. Если врут, то по-детски, это сразу заметно, а так, всегда готовы правду-матку врезать, у них не заржавеет. Спросите их, я не обижусь, мне даже интересно, что они скажут.
Лидия Васильевна с неподдельным интересом смотрела на Олега. «Нет, - подумала она, - Я в нём не ошиблась. Впрочем, пока ещё рано».
-Вы любите детей, - произнесла она вслух.
-Люблю? Не знаю. Нет, любовью я бы своё отношение к ним не назвал. Я их, скорее, уважаю.
-Любите, любите. По-своему, по-мужски, но любите, и они это чувствуют, к вам тянутся. Я замечала, они и на переменах вам покоя не дают, и после уроков у вас в кабинете вьются.
-По-моему, это нормально.
-Конечно, нормально, а только, не ко всем они так относятся. Впрочем, вы особенно нос не задирайте. Вы мужчина, молодой, вот они и…. Знаете, современным детям катастрофически не хватает мужского общения. И мальчикам, и девочкам, всем по-своему. Отцы весь день на работе, детей и не видят толком. Придет, бывает, такой папаша на родительское собрание и по школе мечется, не помнит, в каком классе его ребёнок учится. Ладно бы литер забыл, букву, он и параллель не знает, то ли седьмой, говорит, то ли восьмой…. А на прошлом собрании один такой вообще скандал устроил. «Что это за школа такая, - кричит, - что учеников своих не знает!!» мы все списки перерыли – нет такого! Оказалось – папаша школу перепутал. А уж если семья неполная, совсем плохо дело. Вот они к мужчинам-учителям и тянутся.
-Да, наверное.
-Ну, ладно. Вот ещё что я вам сказать хотела. Вы ведь 9 «Б» ведёте?
-Да, она группа у меня.
-Точилина – ваша ученица?
-Маша? Да, моя.
-И как она у вас?
-Как? Да никак! Пропуски есть, гуляет, по-моему, хотя и говорит, что болела, к урокам не готовится, сидит, бездельничает, болтать пытается, другим мешает. Я не понимаю, за что ей тройки ставили, знания у неё нулевые.
-Но, Олег Дмитриевич, вы должны понять, что учителей иностранного в последние годы хронически не хватала, поэтому некоторые дети даже не имели возможности получить нормальные знания.
 - Я это прекрасно понимаю. Но дело даже не в знаниях, она категорически не желает исправлять ситуацию. Я ей пытался индивидуальные задания давать по учебнику пятых-шестых классов, она и их не делает. Причём, не потому, что знаний нет, а просто не хочется ей. Думал, может она только на иностранном такая, журнал полистал – нет, по всем предметам такая же история.
-Вот-вот. Сегодня в три часа мы проводим малый педсовет по девятым классам, будем двоечников прорабатывать. Нужно их встряхнуть как следует, хвост им накрутить, чтобы они нормально учебный год закончили. Мы их с родителями вызвали. Все, конечно, не придут, работа, но всё же….
В открытую школьную дверь уже давно шли сплошным потоком дети, холл наполнялся шумом.
-Ну, ладно, заговорила я вас. Значит, в три часа, после седьмого урока, не забудьте.
-Обязательно буду, - ответил Олег и отправился, чуть заметно прихрамывая, по лестнице на третий этаж, в свой кабинет иностранного языка.

7.

Уроков у него сегодня было немного, всего четыре, но в расписании они стояли не плотно, один за другим, а вразброс: первый, третий, четвёртый и шестой. Два окна, конечно, неудобно, но делать было нечего. Ещё в первый день, когда он устраивался на работу, Лидия Васильевна честно предупредила:
-Вы понимаете, Олег Дмитриевич, учитель иностранного нам, безусловно, нужен. Наши учителя перегружены, мы даже учебный план не выполняем, в седьмых и восьмых классах, вместо положенных трёх часов в неделю, даём два. Будь это в начале учебного года, я бы вам легко набрала часов 25-30. Но сейчас март. Учиться осталось два месяца с хвостиком, всё давно распихано и на это время я вам смогу набрать только ставку – 18 часов, и доплачивать мне совершенно нечем. Если вы согласны потерпеть до сентября, там картина будет совершенно другая, и нагрузка, и консультации, и классное руководство, и кабинет, и …., найдётся ещё что-нибудь. А пока, к сожалению….
Олег согласился. Хотя денег, накопленных за время работы в туризме, пока хватало, сидеть дома он больше просто не мог физически. Мать изливала на него такие ушаты накопившейся нежной заботливости, что хотелось взвыть и сбежать куда угодно.
Завуч, Виктория Николаевна, отнеслась к нему как-то прохладно. После разговора у директора они поднялись к ней в кабинет, где она раскатала на своём столе простыню учительского расписания.
-М-да-а-а, Олег Дмитриевич, - протянула она через несколько минут, прыгая по расписанию с клетки на клетку остро отточенным карандашом, - Боюсь, порадовать мне вас нечем. Ваше расписание получается корявым. И сделать ничего нельзя. Лидии Васильевне хорошо указания давать, что с кого снять, что кому поставить, а, куда это ставить? Дуршлаг получается.
-Что?
-В смысле, дырка на дырке, а в двух местах не «окна» уже, а целые «ворота».
-Ну, сдвиньте как-нибудь.
-Вам легко говорить «сдвиньте»! вы хотя бы представляете, как расписание составляется?
-Четно говоря, нет.
-Вот именно. А туда же, советами. Каждый класс на две группы разделён. Одну вам дали, а вторая у другого учителя. Вы в расписании всегда парой должны идти. Если вам плотнее уроки сдвинуть, у них или класс на класс наезжать начнёт, или дырки получатся. Расписание, вообще, с «иностранцев» составлять начинают. Сначала их расставят и трудовиков, у них тоже по половине класса, мальчики и девочки отдельно, и только потом всех остальных распределять начинают. Чтобы вам расписание хорошее составить, я должна всё перекраивать, всю школу перетряхнуть. Нет, вы как хотите, а я всё наново переделывать не стану! Пускай с меня завучество снимают, нужна мне это морока!
-Не нужно.
-Что не нужно?
-Ничего не нужно, - Олег с улыбкою смотрел на раскипятившуюся Викторию Николаевну. Ему так живо вспомнились подобные разговоры в той школе, где он работал с Ольгой, даже интонации у завуча были теме же. Да и фразу «Пускай с меня это завучество снимут!» слышал он тогда многократно, - Ничего не меняйте, просто дайте мне то расписание, которое получается. Обещаю, каким бы оно ни было, я буду по нему работать.
Завуч посмотрела на него всё так же, без особой любви, но, уже с одобрением.
-Что же, записывайте. Но, если вам через неделю надоест, ко мне не приходите, всё равно переделывать не стану.
-Не приду.
Расписание действительно оказалось «корявым». Занят он был все пять дней в неделю, но каждый день всего по три-четыре урока. И шли-то эти уроки не подряд, а вразбивку. Во вторник, например: первый, пятый и шестой. Но Олег не роптал, наоборот, он довольно быстро нашёл в этом свои преимущества. Последний урок у него всё равно заканчивался не позже двух, а окна позволяли переделать массу работы в школе, не беря её на дом.
Он приноровился на каждом уроке давать небольшие письменные проверочные задания, словарные диктанты, например, а потом, в окошко, быстро их проверять, так, что к следующему занятию результаты уже были. За урок у него каждый получал одну - две, а то и три отметки. Дети вначале взвыли. Стоило не подготовить домашнее задание, как пара, считай, обеспечена, но потом, поняв, что пару эту можно исправить на следующий день, ответив после уроков, духом воспрянули. В этом случае двойка в журнал и дневник не попадала, душить ими детей Олег не спешил.
После уроков он, обычно ещё час – два выслушивал ответы нерадивых учеников, подбирал материалы к следующему дню, а потом, неспешно собирался и шёл домой. Работать «на ставку», 18 часов в неделю оказалось гораздо приятнее чем, бывало, тянуть 36. Была возможность хорошо подготовиться к урокам, на это оставались и время и силы, а желание придумать что-то необычное, было у него всегда.
То, как идёт урок, он мог прекрасно оценить по детским глазам. Если их глаза блестят осмысленным интересом, живо следят за учителем или бодро бегают по строчкам учебника, значит всё идёт нормально, если их взгляд наливается тупым свинцовым равнодушием, подёргивается серой пеленой непонимания, значит, дело плохо. Даже если класс сидит в это время тихо и, вроде бы, что-то послушно делает, толку от этого никакого нет. Это лишь рябь на поверхности глубокой покойной воды. Рябь, вызванная учителем, исчезнет, а сознание останется таким же спокойным и незамутнённым, как и было до урока.
Усмотрев такие глаза, Олег начинал срочно менять ход урока, облекал задания в необычную, порою забавную форму, придумывал небольшие игры, даже подвижные. Например, игру в вопросы-ответы, при которой надо было передавать друг дружке мячик. Дети, особенно небольшие, быстро оживали, правда, тут нужно было вовремя остановиться, не дать им развеселиться неудержимо. Иногда он просто начинал рассказывать что-нибудь интересное, порывшись в воспоминаниях о своих поездах. Рассказывал либо по-английски, приноравливаясь к словарному запасу класса, либо, если группа была совсем слабая, по-русски, вплетая в свою речь английские слова и попутно объясняя их значение. Когда глаза оживали, Олег осторожно возвращался к запланированному ходу урока. Тут тоже нельзя было перестараться, расшевелить детей можно было до такой степени, что собрать их обратно станет уже невозможно. Кстати, он заметил удивительную вещь, если сам материал урока дети запоминали обычно не очень хорошо и уже на следующий день часто с трудом вспоминали что они делали вчера, то его рассказы они вспоминали очень детально даже спустя несколько недель.
Особенно его задевало, когда детей задерживали на предыдущем уроке, и они прибегали к нему совершенно не отдохнувшие, лишенные и так короткой, десятиминутной перемены. В этом особенно отличалась учительница математики, Нина Ивановна. От неё ученики приходили частенько уже после звонка на урок, и, с виноватым видом объясняли, что дописывали работу. После четвёртого случая Олег не выдержал и пошёл к ней сам. Нина Ивановна, дама лет пятидесяти, обиженно поджала губы, и даже скривилась, принимая слова Олега за личную обиду. Но задерживать детей, вроде бы, перестала.
Сегодня на первом уроке у него был 6 «В».
-Олег Дмитриевич? – возле дверей кабинета стояла молодая женщина, пожалуй, его ровесница, - Я к вам.
-Прошу! – Олег распахнул двери классной комнаты, - Проходите, присаживайтесь.
-Я мама славы Коваленко из 6 «В», вот, зашла к вам узнать, как у нас дела.
-Слава? – Олег на мгновение задумался, но, вспомнив того самого парнишку, который пятнадцать минут назад спрашивал про диктант, улыбнулся, - Хорошо у Славы, нормально, в основном, пятёрки, насколько я помню. В третей четверти у него, кажется, тройка была, я ещё удивлялся…. Впрочем, я сейчас принесу журнал….
-Нет, нет, мне это не так важно, мне просто хотелось ваше общее мнение услышать.
-Общее? Для шестого класса знания у него хорошие, лучше чем у многих других. Бегло читает, неплохо переводит, несколько западает грамматика, но это – обычное дело, ну, и произношение, конечно.
-Олег Дмитриевич, а вы не взялись бы с ним дополнительно позаниматься в индивидуальном порядке. За плату, разумеется.
-Зачем? У него и так пятёрки.
-Откровенно говоря, пятёрки у него будут, или четвёрки, мне не так уж и важно. Мне бы хотелось, чтобы он знал язык, это ему в дальнейшей жизни наверняка пригодится. Ну, а знаний средней школы, как вы понимаете, для этого явно недостаточно. Он у меня некоторое время занимался дополнительно, но сейчас….
Олег с интересом взглянул на собеседницу. Подобные слова от родителей приходилось слышать нечасто, обычно именно отметки интересовали их в первую очередь.
Одета она была, на первый взгляд, скромно, но скромность эта говорила не о недостатке средств, скорее наоборот, стоила это скромность гораздо больше ярких нарядов с известными логотипами, сшитых обычно в Польше или Турции, а то и прямо в Подмосковье. Одно только лёгкое, обманчиво-неброское весеннее пальто говорило Олегу о многом, года два назад он видел такие в Милане во время демонстрации весенней коллекции известных Кутюрье. Конечно, в Милане оно теперь не модно, но у нас….
Лицо, на которое он теперь смотрел более внимательно, казалось юным только на первый взгляд, если приглядеться, то становилось понятно, что и ровный, чуть смугловатый оттенок кожи, и слегка проступающий румянец, и ровные, выгнувшиеся дугою брови, и удивлённо-игриво поднявшиеся вверх завитки длинных ресниц, всё это не дар природы расточительной молодости, а результат долгих целенаправленных усилий. Короткие кудрявые волосы разбросали свои каштановые кольца беззаботно только на первый взгляд, на самом деле каждое из них лежало на строго отведённом именно ему месте. И, хотя общее впечатление говорило о молодости, спокойный, уверенный взгляд серых глаз сообщал о давно наступившей зрелости. Было что-то в их матовом мерцании то ли таинственное, то ли зовущее, то ли обещающее. Глаза эти смотрели на него так, что он даже немного потерялся. «А почему, собственно, нет?» - подумал Олег неизвестно о чём.
-Что же, давайте попробуем, - произнёс он, непроизвольно прокашлявшись, - Только я бы хотел, чтобы Слава с самого начала понимал, что наши индивидуальные занятия никак не скажутся на моих требованиях к нему в классе, разве что повысят их.
-Разумеется, разумеется. Когда Славе прийти и куда?
-Куда? Знаете, в школе мне бы не хотелось, домой ко мне ему далековато будет ездить, давайте уж я к вам. Это возможно? Вы где живёте?
-Это вообще идеально, а живём мы в соседнем доме, вон, видите, башня?
-Тогда давайте завтра, во вторник, в четыре часа вас устроит?
-Вполне. Я, правда, в это время ещё на работе, но Слава у меня вполне самостоятельный, он вас будет ждать, а к пяти и я подъеду.
-Значит, договорились.
-Олег Дмитриевич, извините пожалуйста, а сколько будут стоить ваши занятия?
-Сколько? Я, право, не знаю….
-Мы раньше 15 долларов платили. Этого будет достаточно?
-Да, вполне.
-Спасибо вам огромное. Я так рада, что вы согласились! Ой, чуть не забыла! Вы понимаете, мы, родители, общаемся между собой, меня просили узнать, вы ещё пару человек не возьмёте?
-Ещё? – Олег испуганно вздёрнул брови. Он вовсе не хотел набирать себе много учеников, загружая всё свободное время, - Нет, пожалуй, ну, максимум ещё одного.
-Значит мне повезло, - она ещё раз как-то странно посмотрела Олегу в глаза, - До свидания. До завтра.
-До завтра.

8.

День пошёл своим чередом. «Может, зря я согласился? – думал Олег, пока дети выполняли упражнение, - Хотя, почему зря? Времени у меня свободного навалом, репетиторство – вещь обыкновенная, да и деньги…. Получается, что я только за одного ученика буду иметь, считай, вторую зарплату. А если ещё пару взять, тогда можно и часов немного вести, и, потом, я же действительно с ним работать буду. Только, как же его маму зовут. Неудобно, она меня по имени-отчеству, а я….»
Он открыл журнал на последних страницах и нашёл запись о Коваленко. Из родителей была вписана одна мама, «Марина Сергеевна, - прочитал он, - Нужно запомнить», вторая строчка, предназначенная отцу, оставалась пустой, и это странным образом его взволновало. «Ладно, - подумал он неопределённо, завтра посмотрим».
После первого урока было «окно» и он не спеша проверил ученические работы, потом был пятый класс, потом пришёл девятый.
Точилина сидела, как обычно, на последней парте, с тоскою поглядывая в окошко. Домашнее задание она не выполнила, попытки расшевелить её, заинтересовать, заставить хоть что-то делать разбивались о какое-то каменное безразличие и Олег, исчерпав запасы собственного терпения, вкатил ей очередную «пару», которую Маша восприняла со снисходительным спокойствием.
-Маша, у тебя уже пятая двойка подряд!
-Да? – она смотрела на Олега спокойно, без тени волнения.
-Да! Ты понимаешь, что это значит?
-Что?
-У тебя за четверть будет «два»!
-Да?
-Да!
«Разговор двух идиотов», - подумал Олег.
-Ну, и что?
-На второй год останешься.
-Нет, у меня за все четверти тройки, значит и за год тройка должна быть.
«А она права, - подумал Олег, - за первые три четверти у неё «трояки», значит, всё равно за год я должен «три» ставить. Но ведь так тоже нельзя!»
-Боюсь, Маша, что ты заблуждаешься. Отметку за год ставит учитель. Если я решу поставить «два», я её поставлю!
-Ну и что? С одной двойкой к экзаменам допускают, придётся только дополнительный экзамен по английскому сдавать. Нам объясняли.
-И ты думаешь, что его сдашь?
-Ну, сдам.
Звонок на перемену прервал их диалог, класс, получив домашнее задание двинулся к выходу, но Точилина неожиданно задержалась и подошла к Олегу.
-Олег Дмитриевич, вы не злитесь на меня.
-Я и не злюсь. (Ни фига себе! Она что, меня успокаивает? – подумал Олег.)
-Злитесь, я же вижу. Что делать, если я такая бестолковая?
-Я действительно не злюсь на тебя, Маша, и дело вовсе не в твоей бестолковости. Голова у тебя точно такая же, как у всех. Дело в твоём нежелании что-либо делать. Глупость я бы понял, но ты не глупа, ты просто не хочешь трудиться, не умеешь и не хочешь.
-Ну, пусть так.
-Вот, а моя работа как раз и заключается в том, чтобы научить вас работать головой: думать, запоминать, применять свои знания. К сожалению, мне чаще приходится не учить, а заставлять вас это делать. Как ты думаешь, смогу я заставить работать других, если позволю тебе бездельничать?
-Все уже привыкли….
-Я не привык, и привыкать не собираюсь. Сегодня на педсовете я официально заявлю, что если ты не изменишь своё отношение к учёбе, я тебя оставлю на второй год. Поставлю два за год, а экзамен, поверь мне, ты не сдашь. Впрочем, я думаю, у тебя будут проблемы и по другим предметам.
-«Не изменю» - это как? – похоже, её уверенность слегка поколебалась.
-Пока не начнёшь хоть что-то делать, честно зарабатывать свои тройки.
-И что мне делать?
-Для начала сделай домашнее задание.
Точилина уже не столь уверенно посмотрела на Олега, с глубоким сомнением на лице кивнула головою, не то, соглашаясь, не то, ставя безнадёжный диагноз, и вышла из класса.
На педсовете, хотя и малом, народу набилось довольно много. Кого-то Олег знал, с кем-то просто здоровался при встрече. Кроме директора и завуча были тут: Николай Владимирович, биолог, с которым они легко сошлись ещё в первые дни работы; Сергей Юрьевич, математик, маленький, пухленький, уже лысеющий, хотя лет ему было никак не больше, чем Олегу; Варвара Петровна, физик, крупная, громогласная, лет шестидесяти пяти; Ирина Вадимовна, учительница английского, и другие, которых Олег помнил только в лицо.
В коридоре перед дверью толпились девятиклассники, стояло несколько взрослых, видимо родителей.
-Итак, коллеги, - перешла к делу Лидия Васильевна, - Прежде чем приглашать детей, позвольте мне сказать несколько слов. На сегодняшнее заседание мы вызвали пятнадцать учащихся девятых классов.
-Четырнадцать, - поправила завуч Виктория Николаевна.
-Да, четырнадцать. Это дети, у которых в настоящий момент выходят двойки по одному или нескольким предметам, соответственно, девятый класс они могут не закончить. Хочу вам напомнить, что Управление Образованием категорически требует искоренить второгодничество, как явление и мы обязаны выполнять это указание. Педсовет по допуску к экзаменам в конце мая, следовательно, у нас есть ещё месяц для исправления ситуации.
-У них, - буркнул достаточно отчётливо Николай Владимирович.
-Что? – на секунду запнулась директор.
-У них есть месяц, им исправлять нужно, а не нам, - биолог упрямо набычил крупную голову.
-Да, конечно, исправлять нужно им, но наша работа заключается в том, чтобы помочь это сделать. Иначе, зачем мы нужны? Так вот, я искренне надеюсь, что второгодников в девятых классах у нас не будет, но детям и родителям нужно дать понять - для этого они должны хорошо потрудиться. Пусть не рассчитывают, что тройки им с потолка свалятся. Кроме того, необходимо им внушить мысль о том, что в десятый класс их не возьмут. Конечно, родители сейчас грамотные, законы знают и понимают, что после того, как мы выдадим детям аттестаты без двоек, отказать им в приёме в десятый класс, мы официально права не имеем. И они этим пользуются, а нам потом ещё два года мучиться. Так вот, необходимо, чтобы они поняли, что ребёнку гораздо лучше будет продолжить своё обучение в училище или колледже, где и программа легче, и специальности обучают.
-Гнать их надо! – рявкнула Варвара Петровна, - Совсем обнаглели! Все в десятый прутся! Знают же, что им тройки из жалости поставили, нет, всё равно прутся! А мне им потом квантовую механику объясняй! Какие там кванты! Они по поводу Ньютона и то сомневаются, то ли артист, говорят, то ли писатель. Вы представляете? Я ей говорю…
-Варвара Петровна! – директор повысила голос, - Давайте не будем отвлекаться! Короче, подвожу итог. Наши задачи: во-первых, накрутить им хвост, чтобы двойки свои они исправили, во-вторых, постараться, чтобы в десятый класс они не пришли. Вопросов нет? Начинаем. Порядок такой: сначала классный руководитель коротко обрисовывает ситуацию, потом выступают педагоги, у которых выходит двойка, потом я и Виктория Николаевна, подводим, так сказать, итог. Зовите.
Педсовет двинулся своим чередом, ни шатко, ни валко, повторяясь чуть не на каждом ученике. Родителей было мало, всего несколько мам, переживали они гораздо больше своих чад, у большинства голос дрожал, и глаза наливались слезами. Дети были гораздо спокойней. Причины, по которым они здесь оказались, были одни и те же, все на «Не». Не учит, не выполняет, не посещает, не хочет. На стандартный вопрос «Почему?» следовало такое же стандартное молчание, с глазами, опущенными в пол, и вялыми, видимо давно привычными, надоевшими до зубной боли, обещаниями исправиться. Обещаниям этим давно никто не верил, причём, меньше всего тот, кто их произносил.
Вначале учителя ещё проявляли какие-то эмоции, стыдили, взывали к совести, просили пожалеть родителей, но потом повторять одно и то же из раза в раз надоело и все начали отделываться дежурными фразами. Только Варвара Петровна взрывалась время от времени эмоциональными тирадами.
-Нет! Ты мне ответь! – вцеплялась она в какого-нибудь несчастного двоечника, стоящего с опущенной головой, - Ты закон Ома выучил? Я тебе сколько раз говорила?!
-Ну…, - двоечник исподлобья поглядывал на учительницу.
-Что «Ну»? Это лошади говори «Ну»!
-Ну, это…
-Что «Это»? Выучил?
-Ага…
-Ну!
-А как же лошади? – хихикнул на ухо Олегу Николай Владимирович.
-Что «ну»?
-Рассказывай, а не «нукай».
-Я не «нукаю», это вы спрашиваете «Ну?».
-Ты что, издеваешься надо мною?
-Варвара Петровна! – вмешалась в бессмысленную перепалку директор, - Давайте, вы его про Ома на уроке спросите.
-Чистый цирк! - шепнул снова Олегу Николай Владимирович, - Варвара с пол-оборота заводится, детки и рады, специально подзуживают. Веришь, нет, она так может весь урок разоряться, а им этого и нужно.
Детей этих Олег не учил и не знал, поэтому он просто с интересом наблюдал действо, называемое отчего-то педсоветом. Наконец позвали Точилину.
-Почему ты одна? Где родители? – Лидия Васильевна уже в который раз сегодня задавала этот вопрос.
-Мама на работе. Она сказала, что после работы сама к вам зайдёт.
-Ты считаешь, я должна сидеть в школе, пока твоя мама не соизволит прийти? Я, вообще-то, с восьми утра здесь, сейчас у же к пяти, значит, мой рабочий день закончился, девять часов отработала. Или ты считаешь, что я должна тут жить?
Маша равнодушно дёрнула плечами, вроде «Я передала, вы, как хотите, моё дело сторона».
-Что скажет классный руководитель?
Классная выдала полный набор «Не».
-Сергей Юрьевич, как она по математике?
-Ноль в кубе! – математик отчего-то радостно улыбнулся и потёр ладошки, будто собирался вот прямо сию секунду приступить к вкусной трапезе, - Хотя, теоретически, ноль в кубе невозможен, практика, в данном случае, опровергает теорию.
Все вяло улыбнулись.
-Олег Дмитриевич?
-Боюсь, я не буду оригинальным. Не учит, не делает, не хочет…. Горе Маши не только в том, что у неё практически отсутствуют знания за прошлые годы, но и в том, что она категорически не хочет ничего делать.
-Как вы можете говорить, что у девочки нет знаний? Что же, по-вашему, её раньше вообще не учили? – Неожиданно вклинилась Ирина Вадимовна, англичанка.
-Учили, я думаю, но сейчас я ей ничего кроме двойки поставить не могу.
-А вот до вашего появления она вполне успевала на «три».
-Как ты вырядилась! – неожиданно, будто артиллерийский залп, громыхнул голос Варвары Петровны, - Ты кому пупок свой выставила?!
Точилина действительно была одета по недавно появившейся моде, в джинсы с низкой, по самые бёдра талией, и короткую маячку, так, что полоска живота с пупком оставались неприкрытыми. Девушка непроизвольно потянула полол майки вниз, но от этого из выреза попыталась выглянуть совсем не детская грудь.
-Вот! Вот! – не унималась Варвара Петровна, - Погляди на себя! Совсем голяком скоро ходить будут! Знаешь, кто так одевается? Те, кто по ночам вдоль шоссе стоят! Потому и не учишься, что голова чёрт те чем занята! Пугало!
Лицо Маши стало наливаться краснотой.
-Варвара Петровна! – в который раз попыталась одёрнуть её директор, - Речь сейчас не об этом.
-Почему не об этом? - заткнуть Варвару Петровну было сложнее, чем остановить бегущего бизона, - Как раз об этом! Напялят на себя! Как на пляже! Поэтому в голову не учёба, а голые пупки!
-Варвара Петровна! – директор постаралась по возможности добавить в голос металла, - О внешности мы поговорим отдельно, сейчас речь об учёбе. Как у неё с физикой?
-Никак! Три пишем, два в уме.
-А зачем «Три пишем»? – Олег спокойно смотрел на Точилину, - Если «два», то «два» и ставить нужно. Я, например, ей тройку с потолка брать не стану. И, несмотря на то, что в первых четвертях у неё «тройки», официально предупреждаю, что за год поставлю «два».
-Вот именно! И правильно! – Варвара Петровна яростно рубанула ладонью воздух, чем-то напомнив янычара, сносящего голову неверному ударом кривой сабли, - Так и нужно, а то распустили, разболтали….
-Я думаю, Маша осознала всю серьёзность ситуации, - вклинилась завуч, Виктория Петровна, - И сделает соответствующие выводы.
-Да, давайте отпустим ребёнка, - Лидия Васильевна искоса взглянула на Олега, - Маша, я думаю, ты всё поняла, у тебя есть месяц на то, чтобы исправить положение. Иди. У нас все?
Несколько секунд, после ухода Маши все устало молчали.
-Олег Дмитриевич, - заговорила Виктория Николаевна, - Я надеюсь, про двойку за год вы в воспитательных целях сказали?
-Почему, вовсе нет, вполне серьёзно.
-Но оценка будет необъективной, если три четверти стоят тройки. Вы не имеете права.
-Дело не в формальном праве, как раз объективно, знания у неё отсутствуют. Кроме того, она просто развращена чувством безнаказанности, собственной уверенностью в том, что ей всё равно поставят «три». Мне кажется, что наша обязанность – разрушить эту иллюзию.
-Вы считаете, что из-за вашего английского можно сломать девочке жизнь? Она останется на второй год, совсем забросит учёбу.
-А по-моему, именно ставя подобные тройки мы ломаем детям жизнь. Мы их попросту дезориентируем, приучая к мысли, что всё им в конце концов достанется, причём без малейших усилий с их стороны. Окончив школу, они начинают по привычке ждать, пока им на голову свалится высшее образование, престижная работа. Но манна небесная кончилась. Одни, на их счастье это понимают быстро, а другие, прождав и ничего не получив начинают озлобляться. А английский…, да Бог с ним, конечно, она его не знает, не это главное.
-Вам не кажется, что вы чересчур самоуверенно заявляете об отсутствии у девочки знаний? – Ирина Вадимовна говорила внешне спокойно, но покрасневшее лицо выдавало едва сдерживаемые эмоции, - вы только что пришли в наш коллектив, детей ещё не знаете, а уже бросаетесь подобными обвинениями!
-Я никого не обвиняю, я просто констатирую факты.
-Ваши высказывания – далеко не факты. Все эти годы девочку учила я и, хотя она и не блистала, но тройку свою получала заслуженно.
 -Мне бы не хотелось с вами спорить, но, повторяю, дело не в знаниях. То, что она ещё помнит, можно оценить и на «два» и на «три», дело не в этом. Она в принципе не желает ничего делать, даже домашнюю работу не списывает, даже не имитирует какую-то деятельность на уроке. Просто сидит, и считает что этого достаточно. А по поводу знаний, ну, если вы мне не верите, я думаю, можно пригласить кого-то независимого….
-Ага! Давайте ещё на весь округ раззвоним! – выпалила завуч, - Вы что, Олег Дмитриевич, хотите школу ославить?! Годовые двойки в девятом! Да нас потом на всех совещанием будут носом в это самое тыкать!
-Я не понимаю, - Олег начал заводиться, - Мы дело делаем, детей учим, или стараемся, чтобы нас начальство хвалило?
-Двойка – это расписка учителя в собственной беспомощности, в том, что он не смог научит, а значит, не умеет работать.
-А по-моему, это просто один из инструментов, с помощью которого мы можем….
-Чёрт знает что! – рявкнула вдруг Варвара Петровна, перекрывая голоса спорящих, - Когда это было, чтобы в девятых классах пятнадцать двоечников! Ну, четырнадцать, четырнадцать, - махнула она рукою в сторону попытавшейся что-то сказать Виктории Николаевны, - Раньше один – два, и то – чэпэ! А теперь?! Конечно, мы их вытягиваем за уши, официальная успеваемость сто процентов, но дети с каждым годом всё слабее и слабее. Вырождение, что ли?
-Дети не изменились, - задумчиво произнёс молчавший до тех пор Николай Владимирович, - Дети всё те же.
-Не скажите, раньше я, бывало, институтские задачки с ними на уроке разбирала, а теперь и школьные вдолбить не могу.
-Дети всё те же, а вот результаты нашей работы хуже.
-Получается, что вы стали хуже работать? – завуч смотрела на него с раздражением, подчёркивая «вы», - Однако, двоек у вас практически нет.
-Вот-вот, потому и хуже, что всё хорошо и двоек нет и успеваемость сто процентов.
-Я думаю, на сегодня достаточно, - голос директора прозвучал совершенно неожиданно. После ухода Точилиной Лидия Васильевна сидела молча, как-то отстранённо наблюдая за спором, ничем не выказывая ни одобрения, ни неприятия, так, что про неё даже забыли, - То, что у нас было запланировано, мы выполнили, думаю, дети подтянутся. Что касается двоек, то, тема эта сложная, у каждого есть своё мнение, если хотите, можем продолжить на майском педсовете. А пока, прошу не забывать, что от нас категорически требуют уничтожения второгодничества, как явления. Всё, расходимся.

9.

В дверях Николай Владимирович тронул Олега за рукав.
-Пошли ко мне? Покурим?
-Пошли, только я ведь не курю, - добавил Олег по пути в кабинет биологии.
-И правильно, - думая о чём-то своём, ответил биолог, - Очень правильно, курить не надо, ну, кофейку выпьете. Вы кофе или чай? – переспросил он, впуская гостя в лаборантскую.
-Пожалуй, ни то, ни другое. Чай я как-то не очень, а кофе…. Понимаете, я на востоке пристрастился к настоящему, заваренному по-арабски.
-Гм, а вы – привереда, да ещё и кладезь добродетелей к тому же. Не курите…. Может, и не пьёте? Отвыкли на востоке?
-Почему, в разумных пределах, вполне.
-Ну, нарезаться я вам не предлагаю, а вот по рюмочке коньячку…. У мня ещё с Нового Года бутылка стоит. Как?
-Вполне, - Олегу пить, вообще-то не хотелось, но он решил, что отказываться сейчас не стоит, - Только вот….
-Что?
-В попойках и дебошах нас с вами не обвинят?
-С чего бы?
-Ну, было у меня нечто подобное в той школе.
-А! Это могут. Бабы это любят. При старой директрисе я бы не предложил, поостерёгся. А Лида, нет, она нормальная, конечно баба она и есть баба, но дури в ней поменьше, чем у других. Ну, так как?
-Давайте тогда уже и кофе.
Николай Владимирович плеснул в чашки из закипевшего чайника, поставил на стол растворимый кофе, извлёк из глубин шкафа маленькие рюмочки – напёрстки и початую литровую бутыль армянского коньяка.
-Ну, вот, - поднял он наполненную рюмку, - За что же нам выпить?
-Чисто русская проблема, - хмыкнул Олег.
-Почему?
-Только у нас для выпивки причину ищут, будто оправдываются. Во всех других странах просто пьют.
-Мы, вообще, любим придумывать себе запреты, нарушать их, а потом искренне каяться, что бы снова нарушить. Этакая национальная игра «Не согрешишь, не покаешься».
-Да, европейцы, те пьют, как сами говорят, для пищеварения.
-Ну, у них пищеварение важнее, а у нас для души. Поэтому, предлагаю выпить «на ты». Знаете, мы, мужчины, между собой все «на ты», когда детей нет, конечно. Но возражаете?
-Я – за!
Они чокнулись, одновременно выпили, выдохнули, прихлебнули кофе, и получилось это так слаженно, похоже, что оба одновременно же заулыбались.
-Ну, вот, Олег, - подчеркнул его имя Николай Владимирович.
-Ну, вот, - запнулся Олег…, два десятка лет разницы в возрасте встали серьёзным барьером на пути «Коли», - Э-э-э, Николай, - наконец вышел он из положения.
-Ладно, «Николай», тоже годится. Как тебе наш курятник?
-Почему курятник?
-А как же? Соберутся, рассядутся по жёрдочкам, кудахчут, кудахчут.
-Значит, несутся?
-А?
-Куры, если кудахчут, то обязательно несутся.
-Совсем не обязательно, это я тебе, как биолог могу сказать. Чаще просто за компанию, стоит одной начать и - понеслось. А всё же, если серьёзно, как тебе сегодняшнее действо показалось?
-Двояко. С одной стороны, дело нужное, детишек подстегнуть, мозги им слегка вправить, родителей, опять же привлечь. С другой, как-то всё беззубо очень. Кроме как «Ай-ай-ай, как не хорошо…», по сути, ничего и нет.
-А тётки тебе наши как?
-Тоже по-разному. Слушай, я не очень понял, почему на меня англичанка всё бросалась? Её вины никакой нет, в том, что Точилина эта ни черта не знает. Ну, не хочет девка учиться - не заставишь. Что тройки ей ставила, так, я думаю, не она одна.
-Конечно, и я ставил. А Ирина…. Твоё появление ей как чирей на одном месте, и не скажешь, неприлично как-то, и житья не даёт.
-Почему? Я-то чем ей насолил?
-Как это чем? Часы.
-Часы? Но ведь часы свободными были.
-Свободные, да не совсем. Механика тут простая. Часов действительно много, нашим англичанам столько не потянуть, учитель нужен был позарез, только официально объявлять о вакансии школе не резон.
-Почему? Прислали бы кого.
-Не смеши. Кого они пришлют? Думаешь, у них кадры есть? Их дело – бумажки клепать. Подбор кадров – забота директора. Заявишь о вакансии, тебя же будут шпынять, что учебный процесс не обеспечил. А где их взять эти кадры? Кто в школу с языком работать пойдёт? Кого только на язык не сватали, лишь бы «mother, father» знал, хотя бы с курсовой подготовкой. Дети, бывало, которые с первого класса где-нибудь язык учили, чуть не в открытую над ними хихикали. Ты, вот, слава Богу, появился.
-Значит, я был нужен?
-Кому нужен, а кому нет. Лиде нужен, а Ирине, к примеру, совсем ни к чему. Когда осенью стало понятно, что все часы не потянуть, стали их распихивать. Где на час программу урезали, а где…. На иностранном класс на две группы делится, для двух преподавателей, значит, оплачивается уже не три часа в неделю, а шесть. Вот Ирине, как самому сильному преподавателю и сунули некоторые классы целиком. То есть, урок она ведёт со всем классом, а пишет как с двумя группами, ну, и получает, соответственно в два раза больше. Лиде это, конечно, не нравилось, а что делать? Вот весь год Ирина и кайфовала, часов пятнадцать у неё липовых было. Тут ты появляешься. Лида велела тебе вторые группы отдать, а Ирину догрузить. В те классы, где два часа было, третий вернуть.
-Но ведь иностранный с целым классом, где тридцать человек, изучать невозможно.
-Ясное дело, что невозможно. Зато зарплата…. Вот и вела она их так, для записи в журнал. А теперь халява кончилась, все свои часы отработать нужно, вот она и бесится. Но это, так, хотя и неприятная, но мелочь. Её больше другое взбесило.
-Что?
-То, что ты ей классы окучивать мешаешь.
-Как это?
-Словечко такое появилось, сейчас поймёшь. Английский теперь всем нужен, без него даже официантом в приличное заведение не устроишься, а в школе его всё равно толком не выучишь.
 –Почему, если стараться….
-Именно «если». На это «если» единицы способны. А тут ещё учителей не хватает, сам видишь, а уж тех, кто язык хорошо знает и вовсе мало. Вот родители и стараются для своих балбесов хороших репетиторов нанять. Хороший, из института, стоит дорого, я слышал, от двадцати до пятидесяти баксов за занятие дерут. Такое себе мало кто позволить может. А школьный учитель, тот скромнее, конечно. Вот Ирина с таких занятий и кормится, классы свои «окучивает». Не знаю, как она их там учит, а только зимой скандал получился. Двое или трое от её услуг отказались, причём в довольно резкой форме. Она взялась на детях отыгрываться, двойки – тройки лепить, хотя те до этого в отличниках ходили. Родители – к Лиде, та на Ирину…, в общем, побазарили, да и замяли потихоньку. Тут ты появился. Дети сразу разницу почувствовали, их не обманешь, и прошёл слух, что народ от Ирины бежит и к тебе просится. Вот она и бесится.
-Ну и ну! – Олег ошалело покрутил головою и отпил глоток уже из третьей рюмки, - Ко мне только сегодня одна мамаша приходила, а уже все всё знают!
-А ты думал? Я же говорю – курятник. Одна кудахтнет, и всё, понеслось, да ещё переврут всё сто раз. Ну и что, ты заниматься согласился?
-Согласился. Но теперь, конечно, откажусь.
-Как хочешь. Ты, собственно, тут не при чём. Они от неё ещё зимой сбежали.
-Всё равно не хочу. Слушай, неужели такое везде? Я думал, только в той, старой школе, где я раньше работал.
-Какое «такое»?
-Ну, оценки липовые, «окучивание» это, сплетни, склоки, счёты копеечные.
-Что же ты хочешь? Женский коллектив. У нас ещё ничего, Лида сама не сплетничает, и не поддерживает это. Вот оно и не разрастается. А так, между собою, безусловно.
-Не понимаю, - проговорил Олег, задумчиво глядя, как ему наливают четвёртую рюмку, - Почему в наших школах всё так убого! Не внешне, а вот всё это….
-Убого?! Какое ты слово удачное подобрал. «Убого!» Очень верно и ёмко звучит. Именно, что убого. Нет, есть, конечно, исключения. А в целом именно убого. Знаешь, горе нашей школы в том, что её значение всегда недооценивали властьимущие. Почему так получалось, вопрос отдельный, то ли по малообразованности своей, то ли наплевать им было, то ли по недомыслию. Мне кажется, что в разные периоды оно и так и сяк бывало. Но, вернёмся к значению школы. Задумайся, сколько людей так или иначе втянуты в сферу этого социального института! В России сейчас живёт где-то 140 миллионов. При средней продолжительности жизни в 70 лет, на один год рождения приходится около двух миллионов человек. Продолжительность жизни у нас, конечно, меньше, да и население сильно стареет, рождаемость низкая, но точные цифры нам и не нужны, прикинем просто масштаб явления.
Так вот, по этим приблизительным подсчётам, в школе – одиннадцатилетке учится около двадцати двух миллионов человек, а если прибавить всяческие училища и колледжи, считай все двадцать пять. Дошкольные учреждения – это ещё миллионов пять. Итого – тридцать! Тридцать миллионов! Каждый пятый житель страны! С ними работает около трёх миллионов учителей, воспитателей и других работников. У большинства детей мамы, папы, бабушки, дедушки. Обычно, хоть кто-то, а то и двое, за его учёбой следят, жизнью школы интересуется, к её состоянию не равнодушны. Это ещё миллионов сорок. Получается, что наша система непосредственно влияет на тридцать миллионов детей, да ещё, опосредованно, миллионов на сорок взрослых. Это половина населения современной России! Конечно, в этих прикидках масса погрешностей, но масштаб более-менее ясен?!
-Да-а-а.
-А если вспомнить, что все взрослые жители страны в своё время окончили школу, прошли через нашу систему? Фактически, школа – неотъемлемая государственная структура, важнейший фактор, связывающий между собой всех людей, осуществляющий преемственность поколений. Школа передаёт новым поколениям всё то, что накопило человечество за время его существования. Ребёнку, за годы учёбы, объясняют всё, начиная от того, как можно добыть огонь трением, до устройства атомной бомбы. Но дело даже не в научных знаниях. Самое главное, школа формирует мировоззрение человека, понимание его места и роли в той общности людей, которую называют государством. Вырабатывает нормы поведения, в соответствии с которыми он и будет жить дальше, показывает ему цели, которые стоит достигать, закладывает основы культуры, морали, стереотипы поведения и многое, многое другое. Словом, формирует Человека и Гражданина.
Николай Владимирович раскраснелся толи от коньяка, толи от своей речи, говорил он возбуждённо, помогая жестикуляций. Было видно, что обо всём этом он неоднократно размышлял, произносил мысленные монологи.
-Ведь, что такое Государство? В упрощённом виде, это некая система, заставляющая жить большую группу людей по определённым законам. Законы эти людям зачастую совсем не нравятся, но их соблюдение – обязательное условие существования государства, без этого оно гибнет. Это, кстати, только что произошло прямо на наших глазах. Стоило во всеуслышание заявить, что законы СССР неправильные и выполнять их необязательно, и всё, страна рухнула с грохотом и кровью. Хорошо ещё Россию сохранили. Так вот, заставлять граждан выполнять законы, на которых держится государство, можно двумя способами. Во-первых, принуждением, силой. На ранних этапах развития государство так и поступало. Но насилие всегда порождает ответную реакцию, причём, тоже насильственную. Вот и приходилось государству постоянно бороться с внутренним сопротивлением, подавлять восстания и бунты, «бессмысленные и кровавые». Подавить войсками бунт неорганизованных крестьян или горожан, как парижскую Коммуну, например, всегда можно. Только надолго ли? Кто-то, не помню кто, англичанин, по-моему, мудрую мысль высказал. «Штык, - говорит, - Прекрасная вещь, им можно очень многое сделать, многого добиться. На нём только нельзя сидеть».
На штыке, действительно, долго не усидишь. И стало государство другой способ развивать – убеждение. Но взрослого человека убедить в чём-то крайне сложно. У него убеждения уже есть, его переубеждать нужно. А это плохо получается, если государство, к тому же, говоря современным языком, туфту народу впаривает. А вот ребёнку что-либо внушать – святое дело, у него опыта собственного нет, он что хочешь за конечную истину скушает. А ведь ребёнок очень быстро становится взрослым, молодёжью, наиболее активной частью населения и начинает всё то, что он усвоил навязывать старшим поколениям. Причём, будет искренне верить, что действует во благо. Опыт-то быстро не приходит, критически пересмотреть всё то, чему тебя учили сложно.
Вот через систему школ такое внушение и осуществляется. Там, где подобная система давно и хорошо работает, там и государство стабильно и народ законопослушен. Если правители это понимают и думают не только о своём кармане, но и о благе государства, народа, в конечном итоге, тогда и результат есть. Вот Бисмарк, например, тот, когда Германскую Империю сколачивал, укреплял, вернее, сколотили-то её военными методами. Так вот, он заявил, что главный человек – это школьный учитель и придерживался этого неукоснительно. Результат? Немцы, которых, как говаривал Кутузов, только ленивый не бил, создали одну из самых мощных армий и одну из лучших экономик. Государство пережило две проигранные войны, два полных разгрома, разрухи, насильственный раздел, восстановилось и снова является одним из самых успешных, а его граждане отличаются организованностью и законопослушанием при одном из самых высоких в Европе уровней жизни. И всё благодаря школе, которая их, нынешних взрослых немцев, такими воспитала, и детей их тому же учит, так же воспитывает. Хотя, англичан переплюнуть они так и не смогли.
Подобную школу создавать, дело непростое и небыстрое. Это ведь только очень недалёкие люди считают, что детей учить – плёвое дело. Любого, мол, более-менее грамотного возьми, дай ему детишек, назови учителем и всё, дело готово. Мы-то знаем, что всё не так просто. Впрочем, умные люди в нашей стране это прекрасно понимают. У нас сейчас, если у человека более-менее деньги есть, я не про олигархов, с теми и так всё ясно, я про среднее, так сказать звено. Тех, кто 10 – 15 тысяч баксов в месяц получает. Где у них почти у всех дети учатся? Каждый старается своих отпрысков в Англию учиться отправить. Почему? Да потому, что там Школа. С большой буквы. Лучшая в мире школа – английская. Туда вся мировая элита своих детей отправить норовит: политики, миллионеры, арабские шейхи. Кажется, что там может быть особенного? Те же дети, те же учителя. Ан, нет! Все признают, лучшая и всё тут! Традиции там, говорят, вековые. Их школе, почитай, уже чуть не пять веков, пол тыщи лет! И традиция там одна – высочайшая требовательность, как к ученику, они ведь совсем недавно телесные наказания в школе отменили, так и к учителю. К учителю там требования высочайшие, но и ценится их труд соответственно. Ведь кто главная фигура в школе? Конечно, учитель!
Что же такое учитель, вообще? Кстати, у нас тут с терминологией определённая путаница. Мы даже слова разные порою употребляем, и учитель, и педагог, и преподаватель, и всё об одном человеке. А разница тут колоссальная.
Заходил тут как-то ко мне мой бывший ученик, из первого моего выпуска. Ему уже самому сорок стукнуло, кандидат наук, декан в одном из институтов. Посидели мы с ним, хорошо посидели, повспоминали. И начал он мне на молодёжь нынешнюю жаловаться, на своих детей, у него их двое, на студентов, что они, мол, не такие, какими должны быть. «Что ты, - говорю, - Лёша, думаешь, нам с вами легко было? Работай, ты же тоже учитель, сколько лет студентов учишь!»
«Э-э-э, - отвечает он мне, - Нет, Владимирыч, - мы с ним хотя и на «ты», он меня всё равно по отчеству называет, - Какой я учитель? Я – преподаватель. Ты – учитель, а я…. Из меня учитель, как из дерьма пуля».
Вот так. Учитель не тот, кто считать – писать учит, или генетику растолковывает, это что-то другое. Учитель это тот, кто формирует личность, её мировоззрение, черты характера, тот, кто может увлечь, зажечь, повести за собою. Знаете, каким дети хотят видеть своего учителя? Я тут как-то результаты анкетирования читал. Они хотят, чтобы учитель был образован, обладал хорошим чувством юмора, был спокойным, справедливым, уверенным, всегда был готов помочь, знал жизнь. Заметьте, о добром учителе речи не идёт. Вот, если в школе такие учителя – это Школа, а если нет - учебное заведение. Вы много таких людей знаете? Я – всего двоих, и те работают не в школе.
Вот вы, Олег, сказали, что наша российская школа выглядит достаточно убого….
Николай Владимирович отчего-то снова сбился на «вы».
-Очень вы точное слово нашли, действительно, убого. А с чего ей другой быть? У нас ведь о роли учителя речи практически не заходит. Что реформируют в школе? Учебные программы меняют, да систему управления. Кретинизм! Как будто, что-то изменится от того, изучит ребёнок интеграл в школе или нет. Неважно, что учить, важно как! Важно научить ребёнка учиться. Менделеев, например, вообще в школе химию не изучал, не было тогда такого предмета, и ничего, величайшим химиком стал. И вообще, все величайшие учёные вышли из классической гимназии, где ни математики, ни естественных наук толком не было. А управление…. Только бюрократию развели!
Нужно думать не о том, чему учить, а о том, кто будет учить. А про учителей вспоминают в основном к праздникам, высоким штилем: «Бескорыстно и самоотверженно отдают сердце детям…». Ты можешь представить себе два – три миллиона человек, которые бескорыстно и самоотверженно…. Чушь! Таких единицы, а основная масса – серость и убогость. Да и откуда другим взяться, если никто и никогда всерьёз не ставил задачу привлечь в школу хорошо образованных, активных, самостоятельных и ответственных людей. Скорее наоборот, делали всё, чтобы таких людей в школе не оказалось даже случайно.
Вы знаете, я тут Катаева перечитывал «Белеет парус одинокий». Читали? Впрочем, это не важно. Роман не про школу, совсем о другом, но вначале там про семью главного героя рассказывается. Дело происходит в начале XX века, в провинциальном городке. Так вот, отец главного героя – учитель. Обычный учитель. Характерно, что на своё учительское жалование он содержит своих двоих детей, родственницу, которая за хозяйством следит, прислугу, конечно. Квартира, не знаю уж какая, но достаточно просторная, у каждого своя комната, столовая есть, гостиная. То есть, по нашим представлениям, уровень жизни у него вполне достойный. При этом он ощущает полное собственное право на независимость суждений и действий. Несмотря на запрет, носит траур по поводу смерти Льва Толстого, а когда его начальство начинает отчитывать, возмущается и подаёт в отставку. Через какое-то время его принимают в частную гимназию. Только на аванс, выданный ему, он везёт своих детей в путешествие по Европе. Чувствуете, как учителя ценили? Кажется, сидел бы тихонько, да радовался, а он, когда от него начинают требовать поставить двоечнику тройку, снова возмущается и снова уходит в отставку. Можете вы представить, чтобы на нашем сегодняшнем педсовете кто-нибудь так поступил? Я – нет.
Что же? Люди у нас измельчали? нет, люди у нас те же, только таких вот людей в школе практически не наблюдается. За прошедший век было сделано всё, чтобы на место Учителя пришла серая послушная масса служащих. Делалось это достаточно систематически и целенаправленно. Первое время, после революции, старую интеллигенцию ещё терпели, и платили нормально, ждали, когда они новое поколение обучат. А потом, при Сталине, взяли и просто уничтожили физически, а тех, кто на их место пришёл, к ногтю прижали. Объяснили им, что они – трудовая интеллигенция, всего лишь прослойка между рабочими и крестьянами, и должны они делать то, что от них класс-гегемон требует. Кто рыпаться пытался, того перевоспитывали, в основном в лагерях. Зарплату такую положили, чуть больше уборщицы, чтобы место своё знали. Но роль школы тогдашние правители понимали чётко, всё было направлено к одному – воспитать послушного человечка, тупо верующего в официальные догмы. И работали тогда учителя дай Боже! Только не за совесть работали, а за страх. Как ты думаешь, могли тогда в учительской среде умные, самобытные люди выжить, с собственными убеждениями? Нет, конечно. Вот и превратились за это время учителя из воспитателей душ в надзирателей и начётчиков, тупо повторяющих официально утверждённые истины. Всё живое, талантливое, либо бежало из школы, либо гибло. Началась эпоха феминизации школы, эпоха засилья женщин. Женщины, вообще, легко внушению поддаются, этакому гипнозу слов, а, единожды во что-то уверовав, начинают всех в свою веру обращать, причём делают это яростно, самозабвенно, если нужно, то мечём и огнём. Вот такие учителя тогда и нужны были, такими они, в массе своей, и были.
Потом, общество меняться стало, но школа, та, в общем-то, прежней оставалась. Помните, фильм такой был «Доживём до понедельника»? там про Учителя с большой буквы. Но ведь он там один такой, во всей школе, единственный. Как уж он такой в школе оказался, Бог весть, но он не правило, а исключение. А ведь годы-то уже шестидесятые!
Талантливые, яркие люди, вообще-то, всегда учить детей тянутся, хочется им всё, что они поняли, выстрадали, людям передать. И Толстой учительствовал, и Чехов школы организовывал, только для того, чтобы подобные люди, в массе своей в учителя шли, условия соответствующие нужны. А их никогда не было. Точнее, они были такими, что приток подобных людей если и полностью не исключали, то сокращали максимально. И первая причина тут была экономическая. Зарплата на протяжении чуть не ста лет (Целый Век!) оставалась такой, что любой рабочий с восьмилеткой за плечами получал больше учителя с университетским дипломом. Кто пойдёт на такую работу? Даже если душой горишь, призвание чувствуешь. Призвание – это хорошо, но ведь ещё и жить по- человечески хочется, а не копейки на хлеб экономить. Годах в 70-х, 80-х, правда, меняться кое-что начало, зарплаты терпимыми стали, и люди свежие появлялись, но дело это долгое, поколения смениться должны, а тут перестройка грянула и побежали из школы все те, кто работать умеет, а приток молодёжи совсем иссяк. Осталось немного фанатов, а так…. Кто такой российский учитель сегодня? В основном это – женщины, от сорока и старше. А женщина Учителем быть не может. Преподавателем – да, педагогом – может быть, а вот Учителем – нет.
Не подумайте, что я какой-то ярый антифеминист, женоненавистник, говоря по-русски. Нет! Женщин я люблю и очень многих уважаю за их прекрасные душевные и деловые качества. Н я – биолог, и считаю, что Учителя из них не может получиться, именно в силу их биологических особенностей.
Не будем вдаваться в дебри эволюционной теории, но, развитие человека, его формирование как вида, шло таким образом, что различия между полами, так называемый половой диморфизм, коснулся не только внешних, или физиологических особенностей. Любая эволюция возможна только при наличии двух, внешне противоположных, но, единых по своей сути процессов: наследственности и изменчивости. Изменчивость – это процесс возникновения нового, наследственность – оценка его и закрепление полезного, передача следующим поколениям. У человека это закрепилось половому признаку. Мужской пол – своеобразная экспериментальная площадка, постоянный поиск нового.
Мужчин рождается больше, мутации у них идут гораздо чаще, а продолжительность жизни гораздо меньше. Действительно, экспериментальный материал не жалко, его задача проста: появиться с новыми признаками, представить их на оценку, если оценка положительная, то дать потомство, а потом быстро уйти, освобождая место следующему поколению.
 У женщин наоборот. Их задача – оценить новые признаки у мужчин, выбрать те, которые им покажутся наиболее привлекательными, дать потомство с этими признаками, вырастить его, и даже позаботиться уже о следующем поколении. Поэтому рождается их меньше, они более устойчивы, менее подвержены мутациям, живут дольше.
Это различия на генетическом уровне, но они, естественно, проявляются в поведении полов, их психологии. Мужчина нацелен на критическое осмысление существующего, поиск и создание нового. Женщина стремится жить в знакомом мире, приспосабливаясь к нему, улучшая его при помощи небольшой корректировки, делая более комфортным. Можно сказать, что наша цивилизация создавалась мужчинами, а женщины её отлаживали и наводили внешний блеск.
Основа женской психологии – стремление продолжить род, для этого ей нужны стабильность и безопасность. Всё принципиально новое, необычное, её пугает, видится угрожающим.
Чему учит ребёнка женщина? Одному – как лучше приспособиться, как устроиться в этом мире с максимальной выгодой для себя. Можно ли это поставить ей в укор? Нет! ведь это отвечает её сущности, она не может учить тому, что для неё противоестественно, она искренне верит, что только так можно и должно жить. Нужно ли это ребёнку, будущему взрослому? Конечно! Особенно девочкам. Но вот будущему мужчине нужно и ещё кое-что. Ему необходимо умение реально и критически оценивать окружающий мир, умение придумывать нечто новое, желание постоянного поиска и перемен. Где он может этому научиться? Только не в школе.
Женщина и детей старается подогнать под единый, кажущийся ей единственно верным, стандарт. Она не любит в ребёнке упрямства, а ведь это – предтеча упорства, её раздражает подвижность, а ведь это верный признак будущей активности, её пугает закрытость ребёнка, а ведь именно из таких детей вырастают целостные, независимые натуры. И вот она начинает такого ребёнка перевоспитывать, ломать. Занятие почти всегда бесполезное, приводящее только к одному – ребёнок начинает ненавидеть и её саму и всю школу, в целом. Он уйдёт туда, где эти качества будут оценены по достоинству, хорошо если в спорт, а то и на улицу, в уголовный мир.
 Конечно, то, что пытается делать женщина необходимо, подвижный ребёнок должен научиться себя сдерживать, упрямый, прислушиваться к другим и уступать, если нужно, но, сформировать подобный баланс можно только при равномерном воздействии на ребёнка как женщины, так и мужчины.
Ещё одна особенность женщин, делающая их господство в школе нежелательным – их нелюбовь к детям. Чему ты так удивляешься? Думаешь, как же так? Да вот так! Нет, женщины, конечно же, детей любят, причём гораздо сильнее, чем мужчины, но любят лишь собственных, либо тех, кого они относят к «своим».
Женщина, в личной жизни, как бы не отделяет себя от ребёнка, обычно смешивая его интересы и собственные, зачастую действуя из глубоко личных побуждений, но искренне заявляя, при этом, что она «живёт для ребёнка». А в школе, где детей много она просто не может любить их всех, почувствовать «своими». Вот она их подсознательно и делит на «мои» и «не мои». К тем, которые «не мои» она, как минимум, равнодушна, а то и испытывает чувство ревнивой неприязни. А как же иначе? Ведь они либо угроза, для «её» детей, либо конкуренты. И даже то, что «её» ребёнок предпочитает общество своих сверстников её обществу, уже причина для ревности.
Вот и делит она детей, с которыми работает, на любимчиков и парий. Конечно, всё это не так откровенно, конечно, даже себе она в этом не признается, наделяя нелюбимых самыми разнообразными отрицательными качествами, придумывая их разлагающее влияние на «её» детей, но это лишь ширма, за которой скрывается обычная инстинктивная неприязнь. От чего она возникает? Кто знает? Дети могут называть свою женщину-педагога злой или доброй, хорошей или плохой, очень редко справедливой, почти никогда – объективной, но никогда не назовут «Учитель».
У мужчин отношение к детям другое. Когда-то, на заре истории, первобытное стадо людей сплачивал в единое племя так называемый групповой брак. При этом женщина, естественно, всегда знала, какой ребёнок её, и защищала его, в первую очередь, а вот мужчина, теоретически, мог являться отцом любого ребёнка, поэтому защищал всех женщин и детей племени. Сейчас, конечно, время другое, но любой нормальный мужчина продолжает ощущать себя защитником всех женщин и детей. Сам подохнет, а их спасёт.
Дети это прекрасно чувствуют.
У женщин своя, отличная от мужской, мораль. Вообще, с точки зрения мужчины, женщины – глубоко аморальны. Не согласен? Конечно, в это сложно поверить, ведь никто так не ратует за мораль, как женщины. Но, давай попробуем разобраться. Что такое мораль? Это некие неписанные нормы поведения, обязательные для всех. Так? Что мы считаем аморальным, не попадающим под действие уголовного кодекса? Обман, двуличие, поклёп, сплетни, непрошенное вторжение в чужую личную жизнь, стремление выведать чужие секреты. В целом, циничное пренебрежение интересами окружающих в угоду своим интересам. Мораль существует, только если её норм придерживаются все, вернее, если общество требует от всех соблюдения её норм. Так? Если кому-то дозволено этих норм не придерживаться, это уже не мораль.
Мужчина, при оценке чужих поступков, так и поступает, он смотрит что совершено, а вот для женщины, в первую очередь важно – кто совершил. Примеры? Пожалуйста! Никто так не ратует за незыблемость семейных уз, как женщины, мужчины в этом вопросе более реалистичны. Но! Большинство разводов происходит по инициативе именно женщин. Да вообще, именно движение феминисток в своё время сделало процесс расторжения брака достаточно простым, при этом они боролись за права именно женщин, оставив права мужчин и детей за скобками. Интересна и их личная оценка подобных случаев. Если у подружки увели мужа, то соперница дрянь, интриганка, против которой допустимы любые действия, от колдовства до яда. Если чужого мужа увела подружка – правильно сделала. Женщина может искренне во всеуслышание обличать жульничество, вести с ним непримиримую борьбу, но яростно жульничать сама ради своего ребёнка или близкого человека, причём и сама она, и другие женщины будут считать это вполне нормальным. Женщина может говорить о порядочности, деликатности, да и слыть таковой, но втихаря читать переписку или личные дневники своего ребёнка. А как же? Разве у него могут быть секреты от матери?
Двойные стандарты – вот основа женской морали.
Кстати, заметьте, термин этот укоренился в политике как раз после того, как в высшую власть пришли женщины.
Я не критикую женщин, пойми, всё это ни хорошо, ни плохо, это лишь особенности женской натуры которые неотделимы от них так же как их половые признаки.
Но, в обычной жизни, всё это уравновешивается мужчинами с их психологическими особенностями и образует вполне гармоничное, успешно существующее общество.
А школа…. Ведь, для чего, по большому счёту, нужна школа? Дать знания? Это конечно…. Но, всё же, не это главное, знания лишь база для будущей профессии. Школа должна подготовить ребёнка к жизни среди взрослых – вот её основная задача. То есть, он должна быть своеобразной игровой площадкой, тренажёром, если хочешь, на котором смоделировано общество со всеми его сложными проблемами и взаимоотношениями.
На этой модели, в упрощённой форме, ребёнок и должен осваивать законы жизни. Не законы физики или химии, а жизни, в первую очередь. Но, для этого модель должна быть точной, принципиально соответствовать оригиналу. А наша школа является не моделью, а какой-то искажённой карикатурой на общество. И виновато в этом именно женское засилье, тянущееся уже добрые лет восемьдесят.
Нынешняя школа моделирует какое-то искажённое матриархальное общество, не существующее в реальной жизни, в котором лучше всего себя чувствует тихоня-подлиза, в то время, как настоящая жизнь, бьющая за дверями школы, да и в детской среде, требует совершенно противоположных качеств.
Представьте себе собаку, которой одновременно подают две взаимоисключающие команды: «сидеть» и «фас». Да она сбесится, в конце концов! Так и у нас, школа от ребёнка требует одного, окружающий мир – противоположного. Победит, конечно, мир реальный, но для ребёнка это даром не пройдёт.
Такая школа может оставить человеку любые чувства: ностальгическую тоску по детству, ощущение презрительного превосходства над ограниченностью училок, злость за исковерканное детство, даже любовь. Единственное чувство, которое она никогда не вызовет – уважение. Школу у нас могут любить и ненавидеть, а вот уважать – нет.
То, что школа у нас плохая, «убогая», понимают давно, и реформировать её пытаются тоже давно, только делают это по-бабски. Мол, если тут подмазать, там подкрасить, здесь подшить, а это подколоть, вот оно и красиво будет. Ведь, что меняют? Учебные программы, да систему управления. Программ понапридумывали – чёрт ногу сломит! Бюрократию развели – никогда такой не было. Над учителем стоят: завуч, директор, управление, департамент, министерство, служба аттестации и лицензирования, КРУ разные…. А результат? Пшик! Ноль без палочки! Только хуже становится. Это знаешь, как в футболе, если команда играет плохо, какую схему не вводи, хоть бразильскую, хоть английскую, хоть немецкую, пока новых игроков не наберёшь – толку не будет. Так и в школе. Не Управления новые нужны, а Учителя. Только вот, в футболе игроков купить можно, а в школе самим растить нужно.
Заговорил я тебя?
-Нет. Интересно…, - Олег задумчиво крутил в пальцах пустую рюмку, - Значит, ты считаешь, женщины виноваты.
-Тфу! – обречённо взмахнул рукой Николай Владимирович, - И ты не понял. Ни в чём они не виноваты! Виноваты мужчины, которые из школы убежали. Вернее, те, кто такие условия создали, что мужчины в школу не идут. А женщины…. Их не винить, а благодарить нужно, что они, дело мужиками брошенное, подхватили и тащат. А уж то, что делают они его так, как умеют…. Так уж их Бог устроил.
-Ладно, хорошо посидели, - Олег взглянул на пустую бутылку, - Я и не заметил даже.
-Да, Николай Владимирович задумчиво побарабанил пальцами по столешнице, - Может, продолжим?
-Нет, мне хватит. И так месячную норму перевыполнил.
-Что так?
-Врачи не рекомендуют.
-Врачи много чего не рекомендуют. Их послушаешь – жить, вообще, вредно.
-Нет-нет. Мне действительно плохо будет. Голова три дня раскалываться станет, и вообще….
-Нет, так нет, - Николай Владимирович как-то сразу потух, глаза утратили блеск азарта, освещавший их во время его яростных речей, - Ну, ладно. Тогда – домой.
-До завтра.
-До завтра.
10.

Во вторник утром Олег встал удивительно легко, словно и не пил вчера. «Хороший был коньяк, не подделка», - подумал он, стоя под душем. Возле кабинета его сегодня поджидали уже две мамаши, с просьбой позаниматься дополнительно с их детьми. Олег им вежливо, но твёрдо отказал, ссылаясь на здоровье, занятость и прочее, но, глядя на их искренне расстроенные лица, решил смягчить отказ, заметив, что если они никого не найдут, можно будет попробовать вернуться к этому разговору в сентябре. А сейчас, увы…. «Там видно будет», - подумал он.
После первого урока к нему неожиданно зашла Лидия Васильевна.
-Ну, как вы тут? Скучаете? У вас окошко?
-Окошко. А скучать некогда, - Олег обвёл рукой стопки листочков с детскими работами, - Проверяю.
-Ого! Как много! Вы контрольные проводите?
-Нет, просто проверочные.
-Неужели на каждом уроке?
-На каждом.
-Какой вы молодец! Хотя, конечно, время у вас сейчас есть.
-Знаете, у меня ведь впервые такая маленькая нагрузка. Оказывается, когда у тебя только 18 уроков в неделю, всё можно успеть.
-Да, конечно, 18 – 20 уроков, это оптимально, время хватает на всё, и уроки продумать, и работы провести и проверить, и с детьми в перерывах пообщаться. Только вот, платят за эти 18 часов – курам на смех. Впрочем, не мне вам об этом говорить.
-Да, прожить на эти деньги просто невозможно. Если бы у меня не накопилось кое-что за время прежней работы….
-Вы не волнуйтесь, в сентябре мы ситуацию изменим радикально. И нагрузка будет большая, и руководство, и ещё что-нибудь придумаем.
-Парадокс. При большой нагрузке я это всё, - он обвёл рукой стопки листочков, - Делать просто не смогу. Значит, работать буду хуже. Получается, для того, чтобы хоть что-то заработать, я должен работать хуже и больше.
-Да, гримасы времени. Надеюсь, всё со временем изменится. Вот, опять зарплату увеличить обещают, причём значительно.
-Да? На сколько?
-На 30%.
-Гм. Инфляция у нас, насколько я помню, под двадцать процентов в год. Значит, фактическое увеличение процентов на десять, не больше. Зарплату учителя нужно в десять раз увеличивать, а не на 10%. Когда я однажды в Германии сказал, что у нас начинающий учитель получает около 50-100 долларов, знаете, что они мне ответили?
-Что?
-«В день? Да, это, конечно, очень мало». Им даже в голову не пришло, что это зарплата за месяц.
-Кстати, Олег Дмитриевич, а у вас остались какие-нибудь связи с школами европейских стран, вот, в Германии, например?
-В Германии не очень, хотя можно и напомнить о себе, а вот в Италии есть, мы до сих пор переписываемся. Интернет дома подключу, тогда совсем просто будет.
-Вы умеете работать на компьютере?
-Естественно, сейчас без этого никак. Меня на этой неделе к выделенке подключат, вот я и свяжусь с Италией.
-Вы и итальянским языком владеете?
-Нет, к сожалению. А почему вас это интересует?
-Знаете, неплохо бы нашей школе подружиться с какой-либо европейской. Сейчас такие связи высоко котируются, особенно если наладить обмен учащимися. Понимаете, необходимо привлекать в школу хороших, заинтересованных учеников, тогда и общий уровень школы поднимется.
-Учеников? Да, конечно. А учителей?
-Учителей, безусловно, тоже. Если у вас кто-то есть на примете – агитируйте.
-Нет, я в принципе.
-Олег Дмитриевич, я вот ещё что у вас спросить хотела….
-Да?
-Вы вчера, после педсовета, у Николая Владимировича долго сидели?
Олег внимательно взглянул на Лидию Васильевну и ощутил холодок неприязни.
-Я смотрю, информация у вас поставлена на уровне.
-Всё очень просто. Я, когда домой ухожу, обязательно по школе пробегаю. Вчера у него в кабинете горел свет и слышались голоса, а вас он позвал к себе покурить во всеуслышание.
-Да? И что?
-Извините, вы там пили?
Отступившая, было, неприязнь, снова дохнула на Олега морозным воздухом.
-Вы считаете, я должен перед вами отчитываться? Я давно совершеннолетний, да и Николай Владимирович тоже. Уроки к тому времени давно закончились…. По-моему, это наше личное дело.
-Олег Дмитриевич, я – директор, и отвечаю за всё, что происходит в школе, во время ли уроков, или после них, не важно. Поэтому я обязана быть в курсе.
-Возможно, но в мои обязанности не входит информировать вас о своей личной жизни, а уж о чужой тем более. Спросите, если хотите, Николая Владимировича.
-Дело в том, что он не вышел сегодня на работу.
-Может быть заболел?
-Он позвонил и сказал, что плохо себя чувствует, попросил отгулы, чтобы отлежаться пару дней.
-По-моему, это - обычное дело. Или у вас в школе по-другому?
-Дело, конечно, обычное, но, к сожалению, он всегда заболевает на два – три дня после каких-то застолий. Понимаете, ему совершенно нельзя пить, и мы стараемся не поддерживать его в подобных начинаниях.
-Я вас понимаю.
-И?
-Что?
-Не хотите мне ничего сказать?
-Вы о чём?
А с вами трудно, Олег Дмитриевич. Впрочем, может вы и правы, извините. Я по-простому, по матерински, совершенно не хотела вас обидеть.
-Ну, что вы, что вы, я вас понимаю.
«Нет уж, милая моя, - думал Олег, глядя в спину уходящей директрисе, - Баба ты, вроде, неплохая, но не более того. В матери ты мне совершенно не годишься, да и той-то я уже лет пятнадцать, как мало что рассказываю. А Николай-то, вот чёрт, завёлся, наверное. То-то он вчера продолжить предлагал. Да, ладно, не мальчик, разберётся».
К концу шестого урока Олег вдруг вспомнил, что обещал сегодня начать занятия со Славой Коваленко. Вернее, не то, чтобы вспомнил…. Честно говоря, Олег об этом и не забывал. Вчера, в разговоре с Николаем, он сказал, что позвонит и от занятий откажется, но звонить не стал. Сначала всё оттягивал, а потом и поздно стало. Утром он подумал, что нужно бы Славика предупредить, но и это как-то не получилось. Даже самому себе Олег не хотел сознаваться, что отказываться ему не хочется, не из-за денег, конечно, а из-за, не до конца осознанного им самим желания, снова увидать Марину Сергеевну, маму Славы. Сейчас, поглядывая на часы, он уже с нетерпением ожидал нужный час, при этом даже в мыслях продолжал подыскивать объективные причины: «Придется пойти, неудобно, пацан ждёт».
Славик его действительно ждал. Дверь распахнулась сразу, с первыми нотами музыкального звонка.
-Пойдёмте, пойдёмте, Олег Дмитриевич, - Славик тащил Олега вглубь квартиры, - Там мамина комната, а вот – моя.
«Значит они вдвоём живут» - мысленно отметил Олег, - Впрочем, мне-то какое дело.
Мальчишка оказался живым, сообразительным, схватывал всё на лету, слушал с большим интересом, а прекрасная детская память позволяла ему запоминать многое чуть не с первого раза. Работал он с охотой, так, что Олег постепенно увлёкся настолько, что забыл о времени. Опомнился он только тогда, когда услыхал звук открывающейся входной двери.
-Мама пришла, - посмотрел на него даже с каким-то разочарованием Славик.
-Да, брат, мы с тобой засиделись, - Олег взглянул на часы.
-Здравствуйте, я вам помешала? – в дверях стояла Марина Сергеевна.
Она была удивительно хороша в чёрных, плотно облегающих бёдра и узкую талию, брючках, и светлом тонком свитере с поддёрнутыми до локтей рукавами. Плечи её были тонкими, даже хрупкими, а под тесно облегающей тело, нежно-пушистой, даже на вид шерстью, выпукло вздымалась упругая грудь.
«Вот чёрт! – подумал Олег, - Вот чёрт!»
-Как вы тут? – Марина Сергеевна подошла и наклонилась над столом, пахнув сухим и терпким ароматом каких-то духов и, будто невзначай, коснулась Олега своим плечом. Олега, будто жаром обдало. – Замучил он вас, Олег Дмитриевич?
-Нет, вовсе не замучил, - с некоторым трудом выдавил из себя Олег, - Это я его загонял. Сейчас дам задание, - он уже не вспоминал о своём намерении отказаться от занятий, - Сейчас дам задание, и оставлю вас в покое, пора уже.
-Нет-нет, - Марина Сергеевна взглянула своими серыми, показавшимися Олегу бездонными и зовущими глазами, в упор, на секунду замерла, а потом, словно смутившись, отвела взгляд, - Я вас просто так не отпущу. Сейчас будем ужинать.
-Что вы, нет, нет,- Олег заторопился, мне тоже давно пора.
Он быстро продиктовал задание Славику.
-Может быть, хотя бы кофе выпьете? – Марина Сергеевна стояла в передней такая же изящная, подтянутая, и смотрела как-то неуверенно, - Мне бы поговорить с вами хотелось.
«Что это я? – подумал Олег, - Боюсь её, что ли?»
-Ну, если только кофе….
-Мам, я пойду, погуляю? – вклинился Славик, - Я не долго, на часик?
-Конечно, оденься только как следует.
Они так и стояли в передней, пока Славик натягивал куртку и кроссовки.
-Пошли? – когда дверь за сыном захлопнулась, Марина Сергеевна кивнула головой в сторону то ли кухни, то ли своей комнаты, и даже отступила к стене, как бы освобождая путь. Но отступила чуть-чуть, так, что Олег не мог пройти мимо не прижавшись к ней.
«Вот чёрт! – снова подумал Олег. Женщин у него не было давно, чуть ли не полгода, ещё с Египта, когда он работал инструктором по дайвингу, а досужие курортницы липли на него, будто пчёлы на мёд, - Вот чёрт!»
Он шагнул в узкий проход, оставленный хозяйкой, пытаясь теснее прижаться к стене коридора, но Марина Сергеевна чуть выгнулась вперёд, так, что его плечо упёрлось прямо в её мягкую грудь.
«К чёрту!» - подумал Олег, и, отбросив последние сомнения, крепко подхватил её одной рукой за талию, другой под лопатки. Секунду они молча смотрели друг другу в глаза. «Ну! Ну!» - словно искры вспыхивало в глубине серых.
Поцелуй был таким долгим, что они оба чуть не задохнулись, но, жадно глотнув воздух, принялись целоваться снова и снова. Рука Олега скользнула под свитерок, пробежала по гладкой спине, плоскому животу, нашла грудь….
Марина Сергеевна оторвалась от его губ, чуть откинула голову и негромко, с хрипотцой рассмеялась.
-Ты что? – Олег замер.
-Прямо как дети…. Я думаю, нам всё-таки лучше пойти в мою комнату….
11.

-Нет, нет, всё, милый, всё, - Марина истомлено откинулась на подушку, -Не могу больше, хватит, - она тяжело дышала и мелкие капельки пота сверкали на её матовой коже утренней росой, - Много сладкого вредно.
-Хватит, так хватит, - Олег осторожно, словно в прощальном поцелуе коснулся кончиками пальцев коричнево-красного, твёрдого соска.
-Не надо! – голос прозвучал уже резко и раздраженно, - Правда, не нужно, - тут же поправилась она уже совсем другим тоном, - Мне неприятно.
-Ладно, - Олег тоже откинулся на спину, - Слушай, а который час? Славик же через час обещал вернуться?
-Ха! Жди! Его, хорошо, если через два домой загонишь, и то – пинками. А ты домой не торопишься? – она, казалось, хотела спросить о чём-то другом, но спросила именно так.
-Я не женат, - понял Олег, - Дома ни кто не ждёт.
-Я так и подумала.
-Почему?
-Ну, темперамент изголодавшегося….
-По-моему, у тебя тоже….
-Да уж, сколько можно мокрой ходить…. Ну, ладно, действительно пора, - она сладко потянулась, чуть не встав на мостик, увидала потянувшуюся к ней руку Олега, - Нет! Нет! Всё! Встаём.
В любви и разговоре она была пряма и откровенна без всякого смущения, порою даже до грубости.
-Когда мы снова увидимся? – Олег тоже встал и начал одеваться.
-А когда ты снова заниматься придешь?
-Ну, вообще-то, я думал – раз в неделю….
-Раз, так раз.
-Но, можно и два, если ты не возражаешь.
-Не возражаю.
-Тогда в пятницу?
-Хорошо, только давай на часик позже, я раньше шести с работы не возвращаюсь.
-А сегодня?
-Сегодня – это сегодня, - Марина хихикнула, - должна же я была проверить, как вы тут занимались, но каждый раз на час раньше уходить я не смогу.
-Ты что же, заранее знала?
-Не сердись, - Марина уже причёсывалась, - Я, когда вчера тебя увидала, во мне что-то будто заклинило. Сдохну, думаю, но он мой будет! Тебе не понравилось?
-Понравилось, - улыбнулся Олег, но что-то его в этом её самоуверенном ответе покоробило, - Значит, до пятницы.
-Да. Приходи к пяти, а я к шести подъеду, если в пробках не застряну.
-А Славик?
-Не волнуйся, ему главное сказать «Гулять!», а потом только ищи. Ох, что же я за бестолочь, чуть не забыла!
Марина быстро полезла в сумочку, порылась там и, достав что-то, протянула Олегу.
-Что это?? – он смотрел на доллары, зажатые в её пальцах.
-Как что? За занятие, 15 баксов.
-Марина! Ты что? Я не смогу взять эти деньги!
-Почему?
-Как почему? После того, что между нами было…. Как я могу с тебя деньги брать?
-Не дури, Олег. Если бы ничего не было, ты бы деньги взял?
-Да.
-Тогда, прости меня, получается, что я с тобой натурой расплатилась? Прошу тебя, возьми, не ставь меня в положение дешёвой шлюхи.
-Но, Марина….
-Олег, иначе нам придётся прекратить и занятия и всё остальное, и, хотя мне бы этого очень не хотелось, по-другому я не согласна.
Олег несколько секунд смотрел на Марину. Деньги брать он не хотел, это казалось ему унизительным, но и обрывать только что начавшуюся связь, тоже был не в силах.
-Хорошо.
-Пока, милый, до пятницы. Я буду ждать.
-Я тоже, пока.
Выходя из подъезда он услышал протяжный голос, несущийся откуда-то с высоты, словно из его собственного детства: «Сла-а-а-вик, домой!»
«Сейчас, ма-а-а! Ещё минуточку!» – послышался привычный ответ из глубины двора.
Олег оглядел газон, ещё пока серый, только что сбросивший тяжкий покров грязного прошлогоднего снега, но уже подёрнувшийся молоденькой травкой, этакой изумрудной дымкой, втянул свежий весенний воздух и резко его выдохнул.
Ему захотелось почему-то тоже закричать «Славик! Домой!», потом взять за руку подбежавшего мальчонку и подняться с ним обратно, в уютную квартиру.
Он глубоко вдохнул ещё раз, но уже спокойней, выдохнул, и зашагал домой.