Александр Толстик.
Семииз - Туров экспресс.
Часть вторая: Туров.
Не успел еще побледнеть загар, привезенный из Семеиза, а ощущение пути и походного настроения не съели будничные дни. Отпуск продолжался, и втягиваться в привычную жизнь в мегаполисе я не спешил. Пребывал в сладкой эйфории от пережитых ощущений, и если тело и вернулось в Минск, то непривязанная душа каждую свободную минуту улетала к горячим камням на берегу и еще нежилась в ласковых солнечных лучах. С подружкой мы виделись всего несколько часов, ободранную в пещере спину она не видела, и опять уехала по делам. Оставшаяся часть отпуска, похоже, была обречена угаснуть на диване, в разглядывании привезенных с юга фотографий и мыслях о том, куда бы поехать в следующем году. То и дело в мои размышления вторгались одинокая путешественница из Новгорода, скалолазки из Ростова, Лилины прелести и Настины коленки. Все эти бесцеремонные вторжения вылились в идею о том, что мне позарез нужно на дискотеку. В «Юлу», «Юла»; то, что надо, и далеко откладывать не будем, пока не «смылся» загар, и нарастающая лень совсем не приклеила к дивану.
Уже почти стемнело, по окну стекал по-осеннему мерный и беспросветный дождь, а по телевизору начинался очередной Голливудский шедевр. Так хотелось отложить все на завтра, всегда на завтра. Мысль о дискотеке старательно отодвигалась в дальний ящик, и все, что было дальше, висело на волоске. Но я все же собрался и вышел, больше для того, чтобы не мучила совесть, а не по желанию, ведь твердое мужское решение было принято раньше, а дождь, диван и кино– это не повод откладывать жизнь.
Приходить на дискотеку одному— это особое удовольствие, и не каждому эстету оно по душе. А вообще многое зависит от того, зачем пришел, и, если я пришел найти тут скалолазок из Ростова, то это я зря, с Лилями-школьницами тут проще, но это удовольствие не для меня. Пока что я просто коротал время у барной стойки с бокалом пива и смотрел клипы своей любимой Дженнифер Лопес– диск поставили будто бы для меня. Ждал «прихода». Не от пива конечно, а от стечения Обстоятельств, не так ведь просто жизнь оторвала меня от дивана и воткнула сюда. «Обстоятельства» пришли знакомым парнем, с которым я не виделся сто лет, за обычным «как жизнь», между прочим, он сказал, что Светка, ну помнишь та Светка с позапрошлогоднего туристического слета, говорила, что идет в водный поход по Припяти. Светку я помнил… «Обстоятельства» дали мне Светкин телефон и всю дискотеку, и завтрашнее позднее утро я мучительно вспоминал как выглядит Светка— на позапрошлогоднем туристическом слете было чертовски темно. Не позвонить было бы разгневать высшие силы— Дженнифер Лопес с экрана, не кончившийся еще отпуск, подружка, уехавшая без меня, «Обстоятельства», пришедшие именно в этот вечер— все указывало на то, что звонить надо... Светка меня вспомнила, и согласилась взять к себе в байдарку матросом. Это судьба, диван отдыхает— я плыву по Припяти в Туров. Вытряхиваю из рюкзака остатки Крымской пыли и улыбаюсь сам себе– вот уж не думал, что так скоро достану его из шкафа. Собираясь, вспоминаю ту ночь на турслете, мерцающие угли костра, ее длинные светлые волосы.., все ушли на дискотеку.… Два года. И как себя вести сейчас, интересно, у нее кто-то есть?… а у меня?..
Ее волосы ничуть не изменились! Поход обещает быть интересным!
Наше путешествие началось у маленького Полесского селенья Кажан-городок, и за ним мы вплыли в зону Припятского ландшафтного заказника. Погода все дни стояла будто летная, не было дождей, не было тоски по ушедшему солнцу, было пять байдарок и семь дней впереди. Состав участников нашего похода был разновозрастной: от пенсионеров до студентов, три экипажа были мужскими и два смешанными. Первые дни мы прилежно и изнурительно работали веслами, приближая заветный Туров, отдыхали только по вечерам, сидя у костра, а с утра снова в путь. Широкая и полноводная река извивалась в абсолютно разных берегах, то прячась в кустах и камыше, то раскрываясь на километры панорамы, а иногда прильнув боком к высокому берегу с густым лесом. Населенных пунктов по пути не было, лодки и рыбаки тоже встречались нечасто, ни машин, ни дорог, тишина. Изредка проплывали баржи, груженные щебнем, но они вовсе не портили идеалистической картины оторванности от мира, наоборот, такое непривычное зрелище добавляло экзотики и, казалось, что мы плывем по водам Амазонки. В мелких заливах, в старицах и на плесах, окруженных буйной растительностью, жизнь кипела не меньше, чем в тропиках. На мелководье правили кулики, исследуя длинными носами грязь, на прибрежных корягах, поджав одну ногу, часто стояли белые цапли, взлетающие, завидев нас издали, серые цапли и аисты подпускали ближе, а чайки летали почти над головой. По вечерам в небе свистели утиные крылья и где-то в чаще кричали совы. Птицы и звери наполняли всю пойму, делая ее живой и яркой. Часто я не мог не остановиться, разглядывая причудливые формы жизни, но «старшие» насочиняли себе про наш тандем в лодке и палатке кучу небылиц, и мы были постоянным предметом острых шуток. Стоило отстать, рассматривая какое-нибудь водное насекомое или интересное растение, нас сразу подкалывали, мол, что молодежь не выспалась, разговаривали полночи, теперь грести не можем? Вместе с тем, у нас были идеальные дружеские отношения, я помогал Светке вымыть волосы, поливая водой, нагретой на костре, она подкладывала мне лучшие кусочки за ужином, а потом мы любили погулять при луне вдоль берега. Но ночь проводили безгрешно, как хорошо воспитанные дети, укрытые одним одеялом. У меня же есть девушка, и пусть она не любит гулять по росе вдоль берега, но она есть.
Потом гонка в Туров кончилась. Прошло три дня, а мы, петляя по извилистому руслу, не прошли и полпути, устали и ничего толком и не видели. Все дружно решили. что спортивные достижения нас не интересуют, доплывем, куда доплывем, но пора отдохнуть– отпуск же! Дневка— это туристический выходной, когда никуда не нужно плыть и можно заниматься, чем захочешь. Мы остановились в тихой старице, уходящей чуть в сторону от основного русла, на высоком песчаном бугре, где стояли два небольших сарайчика, длиннющий артельный стол человек на двадцать и большая металлическая тренога над выгоревшим до ямы кострищем. В этом удобном месте уже останавливались старшие в предыдущих походах, и мы знали, что сарайчики— это база штатных рыбаков, для которых река и работа, и жизнь, а рыбалка— не развлечение на выходные, а каждодневный нелегкий труд. Сейчас на базе было пусто и, воспользовавшись столом треногой и лужайкой, мы развели костер, расставили палатки и накрыли стол. Общими усилиями наловили немного рыбьей мелочи на уху и сейчас чистили ее, стоя по щиколотку в прозрачной, чуть желтоватой воде, а вокруг ног сновали стайки мальков, заплывающих погреться на мелководье. Ниже по течению едва слышно загудели лодочные моторы, звук становился все громче, пока из-за кустов не выплыли две деревянные лодки. Черные от смолы, непривычно длинные плоскодонки с острыми носами выглядели действительно как с Амазонки. Рыбаки в лодках выверенным движением круто завернули в старицу и заглушили моторы. Продолжая двигаться по инерции, лодки красиво и бесшумно пересекли заводь и аккуратно, почти синхронно въехали в прибрежный песок. Идущая за лодками волна «облизала» мои подкатанные штанины и, шурша, легла на берег. Оставив мелочь в покое, мы вышли на берег. Четыре рыбака вежливо поздоровались с каждым за руку, закурили и спросили, откуда и куда плывем, как рыбалка и не видно ли было рыбнадзора. Застенчиво махнув в сторону недочищенного улова, мы ответили, что на уху хватит. Усатый дядька посмотрел на мелочь, потом на накрытый стол с атрибутами праздника, заулыбался и взял из лодки одну из стоявших там корзин, накрытых свежесрезанной осокой, принес и высыпал ее у наших ног. Я не из тех рыбаков, что любят разводить руками, да и улов-то не мой, но корзина пролилась настоящим рогом изобилия. Тут билась метровая пузатая щука, десяток крупных желтоватых линей, полосатые мячики для регби— окуни, серебристые караси, лещи плотва и… ну вроде все.
- Зачем мелочь «душить», не перевелась еще настоящая рыба, вот на той неделе сома подняли– на двадцать кг– кормит река.
- А зачем эта демонстрация— нерешительно уточнили мы–
- Вам, вам,- сказал усатый дядька— мы рыбы уже наелись, не веришь мне– спроси покойного Игната.
Рассыпаясь в словах благодарности, старшие позвали рыбаков за стол. По старинной славянской традиции мы провели натуральный обмен— огненная вода на живую рыбу— и выпустили свой нечищеный улов подрасти. Пока рыбаки ходили от сарая к лодкам и обратно, я наблюдал за ними и не верил глазам, меня поражало, насколько органично они вписываются в сюжет и добавляют колорита в общую картину впечатлений о Припяти. Как динозавры неотделимы от пейзажей с гигантскими хвощами и папоротниками, так и эти бородатые рыбаки, будто из сказки про золотую рыбку, появились у реки со своими неводами и привезли с собой целый мир, старый такой полесский мир из книги «Люди на болоте» Ивана Мележа. И вдруг почудилось, что рыбаки в своих замусоленных «пиджаках с карманами» в серых фетровых шапках, похожих на банные, с грубыми мозолистыми ручищами, ненастоящие.… Нет таких, кончились уже, а это всего лишь декорации какого-то кино: и их длинные черные лодки, плетенные из лозы, корзины и настоящий полесский акцент— все окажется дешевой китайской подделкой под старину. Вдруг за прибрежными кустами не километры безлюдных лесов и болот, а совсем рядом асфальт и бетон. Сейчас из укрытия выйдут режиссер и оператор, скажут стоп снято, магия кончится, а набежавшие помощники соберут рыбу назад в корзины и скажут всем спасибо все свободны. Подошел ближе, присмотрелся получше, потрогал корзину– ну нет, что это я, чтобы понять, что рыбаки «тутэйшия» паспорт спрашивать не надо, они настоящие, от земли и лодки у них настоящие и акцент, и даже поплавки на старых сетях настоящие не пенопластовые, как везде, а из бересты, скрученной в трубочку, как у отцов и дедов «спакон вякоў». Пусть китайцы подождут.
Долго рыбаки рассиживаться не стали, все прислушивались, не плывет ли рыбнадзор, выловленную рыбу оказывается нужно тут же взвешивать и в полном объеме вписывать в бланк строгой отчетности, вот как все серьезно. Двадцать первый век даже на реке. Взревев моторами, рыбаки уплыли, оставив за собой облачко сизого дыма и кучу впечатлений. Нас ждал царский ужин.
Рыбу решили закоптить и сварить уху. Мы со Светкой занялись «ухой по всем правилам». Всю нашу мелочь сварили в большом котле с речной водой, затем отцедили получившийся бульон от разварившихся рыбешек и бросили в него картошку и лук– еще через десять минут крупные куски больших окуней и щуки. Перед тем, как снять котел с костра, добавили приправы и, уже на столе, всыпали мелко нарезанный чеснок. Первое блюдо готово, тарелки прозрачной густой ухи блестят капельками жира и ждут на столе в клубах ароматного пара. Пока мы возились с ухой, старшие делали копченую рыбу: в большой металлический ящик засыпали мелко нарубленные ольховые веточки, сверху положили решетку и уже не нее выложили выпотрошенную, слегка посоленную, но не очищенную от шелухи рыбу. Больше ничего не надо, ставишь коптильню на угли и плотно закрываешь на пару часов, все остальное делает сама природа. Уха была съедена за «пять минут», только раздразнив наш голод, и еще час мы ходили вокруг ревностно охраняемой поварами коптильни, вкушая разносившийся по всему берегу запах копченой рыбы. Наконец ларчик был открыт и на стол подали основное блюдо. Рыбу нужно есть руками и к копченой рыбе в «мундире» это касается вдвойне, под чешуей, как в самой лучшей «цепторовской» посуде, сохраняется весь природный вкус и запах, сама же чешуя снимается аккуратными пластами вместе с кожей, совсем без усилия, раскрывая под собой феерию вкусов. Ведь каждая рыба имеет свой индивидуальный удивительный вкус, который присущ только ей— белое плотное и упругое мясо крупных окуней почти хрустит во рту, распадаясь на тонкие слои, желтые лини сочные и мягкие, всегда сладковатые на вкус, просто тают, как пюре, караси хороши по-своему, их жирное брюшко жидкое и прозрачное просто стекает во рту. На «гарнир» к ним я брал постные ребрышки плотвы, их мясо довольно сухое, но его так приятно стягивать губами с тонких, подсохших и слегка пересоленных ребрышек, а потом мешать с более жирной и сладкой рыбой. Большущая щука, порезанная на куски крупнее, стала чем-то вроде домашних котлет, возиться с ней почти не надо, и от этого теряется половина ощущений, нет предвкушения удовольствия, когда снимаешь прокопченную шкурку, обнажая мякоть, а потом облизываешь каждый палец, покрытый вкусным пряным желе, и любуешься приготовленным для себя ароматным блюдом. Когда все новые кусочки съедены и косточки облизаны, вырывается вздох удовлетворения, кажется, нет больше сил, но затем невольно начинаешь выбирать очередную рыбку, все они такие вкусные и такие разные, что остановиться невозможно, глаза разбегаются, руки сами тянутся к следующей, и каждый раз думаешь, что эта последняя.
На завтра все загорелись идеей серьезной рыбной ловли, чтобы догнать профессионалов, а мы со Светкой, устав от воды и сидячего образа жизни, решили погулять по лесу и где-нибудь позагорать. Левый берег был низким и густо заросшим разным зельем, гулять тут не прельщало. На другой стороне реки берег высился над водой длинной стеной из песка и глины, а на повороте навис над Припятью целым куском от огромной желтой головки сыра. Норки ласточек в берегу делали сыр настоящим— швейцарским. Туда мы и направились.
На высоком берегу нас поджидал девственный, почти тропический лес, с ярко выраженной ярусной системой. Все начинается высоко в небе макушками отдельно стоящих редких сосен, чьи золотистые стволы как мачты старых кораблей прошили густые заросли подлеска и пустили первые ветки высоко над поверхностью зеленого моря, разлитого внизу. Основную видимую часть моря составляют листья лещины, которую обычно называют орешником, и, когда бархатистые листья трепещут на ветру, выворачиваясь обратной светлой стороной, то шумят и перекатываются самые настоящие волны. Если прислушаться, то над морем можно услышать, как звенит ветер в макушках-парусах и как скрипят стволы-мачты. Под этим сплошным ореховым сводом почти нет травы, тут всегда сумрачно и сыро, лишь кое-где из пухлого ковра опавшей коричневой листвы красивыми похожими на пальмы пучками растет тенелюбивый папоротник орляк, а еще колонии кислицы, ее трехлистные стебельки-изумруды пробиваются на тоненькой длинной ножке к свету. Там, где кончается ореховое море и появляется больше солнца, темными колоннами стоят осины, под ними растет ежевика и малина, а ближе к воде дикая смородина и крапива, а все это разнообразие густо переплетено самыми настоящими лианами хмеля. Пробираться по такому лесу сплошное мучение, за одежду со всех сторон цепляются колючки малины и ежевики, и в плотных зарослях совсем невидно, куда ставить ногу, но если повезет, можно наткнуться на упавшее дерево и тогда, по нему, как по мостику, можно пройтись над зарослями и рассмотреть все сверху. Нам повезло, мы встретили такое дерево— исполинский вяз, рухнувший несколько лет назад, в окружении целого сада ежевики. Никогда еще день не был так напоен солнцем, ароматами цветов и лета, полными горстями диких ягод, лопавших во рту сладким фонтаном вкуса и наслаждения.
В красном открытом купальнике, она лежала на огромном упавшем дереве, словно уставшая летать нимфа. Я сидел у ее ног, смотрел на пряди светлых волос спадающих по черному стволу, смотрел на мечтательно прикрытые глаза, на безмятежную улыбку, обласканную лучами солнца, на загорелый, безумно красивый живот, бьющий в такт сердцу, на тонкие пальчики, лежащие на грубой растресканной коре… Хотелось протянуть руку и опустить в ямку на пульсирующем животе большую и прохладную ягоду ежевики, подернутую сизой дымкой. Тогда бы стройное тело дрогнуло от прикосновения, и в открывшихся глазах я бы увидел отражение волшебного эдемовского сада. И пусть навсегда смолкнут птицы, и рай обернется выжженной пустыней, пусть, но я коснусь губами горячей бархатной кожи, вкушая запретный плод. Мое дыхание сбилось, сердце неровными ударами толкает по венам густой ежевичный сок… Дрожу в нерешительности… Шелест ветра волной прошел по макушкам деревьев, и перед глазами промелькнул вокзал Симеиза. Я улегся на дерево напротив Светки и стал смотреть на облака.
- Светка, и почему ты не носишь комелотовские ботинки…
- Не поняла, что ты имеешь против моих кроссовок… …
- Ничего, хорошие кроссовки, у моей подружки похожие, я сам выбирал, когда то…
- Вообще, причем тут обувь?-
- Правильно, не причем, пойду, поплаваю, жарко тут, как в пустыне Гоби…
После того, как мы позагорали на дереве, находиться со Светкой под одним спальником стало совсем невыносимо, всю ночь снился смеющийся надо мной Зигмунд Фрейд и витрины комелотовских ботинок.
Настала пора выбираться к «асфальту», Туров будет в следующий раз. Сейчас задача доплыть до Вильчи— маленькой деревушки в пяти километрах от Припяти вверх по притоку реке Случи. По всем туристическим канонам водные походы не устраиваются против течения, и мы оценили мудрость этого правила ценою лопнувших мозолей. Это был самый сложный, но самый красивый отрезок пути. Узкая река сильно петляла, и на поворотах мы едва справлялись с течением, зато картинки открывались впечатляющие— колонны обугленных дубов, разбитых молнией, гнезда аистов, завалы из деревьев, почти перегораживающие реку. Мы остановились в километре от деревни и разбили последний в этом походе лагерь не краю старого заросшего густой травой яблочного сада.
После походного меню вдруг очень захотелось хорошего шоколада и кока колы, ну просто, если сейчас же не будет воды с пузырьками, умру на месте. Раз по плану кто-то все равно должен идти в местный сельмаг за свежим хлебом и горячительными напитками, то пусть это буду я, со Светкой, конечно. Все равно в лагере спокойно «посозерцать» безделье не дадут. Дорожка к деревне петляла по постриженному гусями лугу, вдоль реки, у кустов, паслись лошади, а в затоне у края деревни стояли старые деревянные лодки. Полесье продолжало медленно, но верно, открываться для меня с поваленным забором за огородами, с запахом антоновки в саду, с бревенчатыми домиками по коротенькой улице, где все непременно здоровались, и не ответить этим незнакомым старушкам было бы верхом безобразия. В маленьком магазине с печкой хорошего шоколада было в достатке, и свежий хлеб окутал своим ароматом весь магазин, а что до «воды с пузырьками», то тут богатства выбора не было. Вездесущая компания «Кока кола» сюда еще не добралась, и на прилавке был только какой-то напиток «Салют» в литровых пластиковых бутылках местного разлива.
Вечер был тихий, как убитый комар, мы уже произнесли тосты за туристов-водников, за походы, за дружный коллектив, и первая созидающая волна алкоголя мягко настроила на лирическое настроение. Большой красный диск солнца коснулся крон деревьев и стал медленно таять, в то же время за лесом закричали журавли, жалобный плачь по уходившему солнцу и теплу отразился в душе громким эхом и понесся назад, над лугом, над рекой, над лесом. Лето, не уходи, подожди еще минуту, встаю и смотрю, как солнце кипит, касаясь леса, глаза ничего не видят, кроме гипнотического яркого диска и сотни иголок мягко входят в затылок, рождая волну дрожи, идущую по всему телу. Мой крик долетел до журавлей, и они отвечают ему новой песней, она летит ко мне, цепляя с собой все, что я видел на этой земле. Образы стекают в меня тонкими струйками со всех сторон— белые цапли, опаленные дубы, луг с гусями, крики журавлей, вкус и запах копченой рыбы, свежего хлеба ,антоновки— все сплетается в единый цельный клубок впечатлений и начинает наполнять меня как пустой сосуд. Нет, мое лето не уйдет с заходящим солнцем, я увезу его с собой, и как хорошее вино с годами, это лето станет еще теплее, ежевика еще слаще, и мы— еще моложе. Это то вино, что будет со мной всегда, и, если станет холодно и хмуро, можно выключить город, откупорить эту бутылку и глотнуть утреннего туманна над Припятью, запаха Светкиных волос, шелеста листвы.
Солнце потухло в зубчатых еловых вершинах, журавлей сменили лягушки, от реки потянуло прохладой. Застолье в тусклом свете севших фонарей, костер рассыпался горкой тлеющих углей, и до него уже никому нет дела, тосты кончились— водка нет! Суть разговора для меня потерялась на дне еще прошлой кружки. Напиток «Салют» оказался не простым– 6% отборного денатурата, и заметили это, кажется, слишком поздно. У старших своя «свадьба», у нас своя.
Стол потерялся, я смотрю на Светку, Светка на меня… Ямки и кочки неровно правят ногами, и, вцепившись друг в друга, осторожными шагами мы уходим от шума и веселья через луг. Уже совсем темно, и эта дрожащая и шатающаяся темнота наполнена звуками, запахами, и ощущениями. От реки по открытому лугу мягкими волнами плывет ночная прохлада, но вдоль кустов и в высокой траве редкими островками еще висит дневное тепло, и, двигаясь в темноте по этим воздушным потоком, сгоревшей кожей хорошо чувствуешь контрасты. Верхний, свежий и прохладный, пахнущий рекой слой хочет удержать тебя вертикально и помогает трезвее смотреть под ноги, а теплый, нижний, поток мягко обволакивает и тянет в перину пьяного блаженства. Решив, что отошли достаточно далеко, мы безвольно падаем вниз, к одеялу из запахов травы и адреналина. У костра слышен приглушенный смех, от реки разноситься целый хор лягушек, и далеко в деревне лают собаки. Ветки сухого старого дуба над головой пустили в небо длинные кривые щупальца и чертят там, на фоне дрожащих звезд, сложный, похожий на гигантскую паутину узор. Черное. Черная трава, черные деревья, черные ветви, черное небо. Белое. Белая луна, белые пряди волос рядом, белые цветы тысячелистника у лица. Черное и белое. Луна то прыгает на меня из темноты, то отскакивает в сторону, перед глазами мельтешат зонтики– цветы, одуряюще пахнут растения, и душная ночь вокруг напоена звоном кузнечиков. Земля вдруг расступается, и несколько секунд падаешь спиной вниз, луна теряется в паутине ветвей, а потом снова включается на своем месте, холодно, и не мигая, смотрит прямо в лицо. Через секунду-другую резкость опять пропадает, луна дрожит, двоится, и снова падаешь спиной вниз. В голове вдруг всплывает лекция по медицине: под действием спирта этилового, передача импульсов в нервной системе замедляется, первыми поражаются высшие уровни мозга– запреты, за ними поражаются низшие уровни мозга, ухудшается координация, двоится в глазах… Похоже, пока мы шли от костра, первая стадия кончилась, началась вторая, и повисшее неловкое молчание слишком затянулось… Тишина, ветки, луна… Старательно гоню от себя мысли о том, зачем я ушел от костра. А может быть здесь и сейчас нужно думать о здесь и сейчас? В ответ внутри что-то больно кольнуло, будто получил комелотовским ботинком в живот. Отпускаю Светкину руку и, приподнимаясь из травы к прохладе, тихо говорю:
- Светка, пора идти к костру, у меня что-то живот болит.
- Сейчас пойдем,- отвечает она- только ты мне вот что скажи, помнишь ты рассказывал про гору в Семиизе .
- Помню.
- Мне кажется, ты не на том склоне тогда свою палатку поставил…
У костра все по-прежнему, никто нас не видит, все поглощены застольем.
- Эй-й! Все-е! Мы идем спать, всем спокойной ночи.
- Ага, спокойной, спокойной, идите,– не глядя, отвечают нам.
В палатке темно и душно, я пытаюсь развязать шнурки на ботинках, а вокруг мельтешат Светки, шнурки разорваны, ботинки улетают на улицу, туристический коврик почему-то стал шатким, как водяной матрас, и замок спальника тоже не хочет расстегиваться, и не рвется з-зараза, крепкий.
- Ай, да ну этот спальник, давай поваляемся так, поболтаем.
- Это же наша последняя ночь…
- Да, последняя…
- Ты думал(а) обо мне…
- Ну да, тогда, на поваленном дереве…
- Светка, мы с тобой становимся на зыбкую почву, ты не боишься?..
- Это ты боишься...
Нет, не зря Светка напомнила мне про Симеиз, тернистая тропа, на которую я попал у горы Кошка, завела меня сюда, и, встретив на ней Светку, теперь уже не отвернуться и не перейти на другую сторону улицы, сделав вид, что не заметил— тут слишком узко.
Сердце опять медленно толкает по венам густой ежевичный сок, зыбкая почва уходит из под ног…
…Щелк… С трудом отрываю тяжелую голову от земли. Смотреть больно, распухший язык не умещается в пересохшем рту. Почему я лежал вниз головой?.. Ничего не помню… Проклятый Салют… Первый раз не помню, как уснул,.. проклятый Салют… Как мне плохо… Еще поспать… Что? Завтракать? Нет, завтракать не буду, еще посплю… Уже обед? … Где Светка? Как мне плохо… Светка, дай мне водички… Ты помнишь, как мы вчера уснули?.. Зыбкое дерево?.. Это все Салют…– но раз ничего не помнишь, значит, ничего и не было.
С трудом передвигаюсь по лагерю, нужно разбирать байдарку и складывать вещи. Скоро приедет автобус. Окунуться в ледяную речную воду помогает на две минуты. Потом снова таблетки, минералка и односложные ответы на непонятные вопросы. Автобус, дорога… Прислоненная к прохладному стеклу, голова ударяется в такт кочкам, отсутствующий взгляд повис на шелестящем в потоке ветра кусочке скотча, которым приклеена надпись «Аварийный выход»… Если бы у меня была такая же назойливая собака, как моя совесть, я бы ее отравил… Это Марк Твен… Но ведь ничего не было?..
Неправда - был кусочек эдемовского сада, была нежная Припять, под сладким ежевичным соусом, и крепко алкогольный коктейль из светлых волос.