Такое чувство, что по земле ходят одни ведьмы. Причём ведьмы эти – исключительно чёрные. Почему чёрные? Потому что мужики все – с пустыми глазами, с пустыми душами, потухшие, как мертвяки, а в черепе фитилёк только и светится – чтобы ноги-руки переставлять, да и членом изредка потряхивать.
Мужик ведь, по сути вещей – поиск и завоевание, прорыв и захват, кураж и безумства всяческие. А мертвяки на какие безумства способные? Как день настаёт – из гроба подымаются, человечий облик на себя напяливают – да и тот, кто криво, кто вообще наоборот, и топчутся на вырытом ими же могильном участке – кто оградку подправляет, кто землицу навозом удобряет, чтобы цветочки могильные пышнее разрастались, кто даже камни могильные туда-сюда перекатывает, - трудно, правда, тяжёлые они больно, а у мертвяков, как сказывают, туго с энергетическим потенциалом.
К вечеру, устамши от забот могильных по обустройству стекаются к могилкам своим по ранжиру – кто к склепу фамильному с резными балясами, кто к кресту деревянному с перекладиной, а кто и вообще в братскую могилу – на более, видимо, заслуг мертвецких не хватило. На ночь фитиля вообще тухнут, то ли сами по себе, а то, может, и ведьмы задувают за ненадобностью – ежели других каких планов на вечер не имеют – без фитиля у мертвяка и кости не скрипят, и колени не сгибаются, ну, и, соответственно, с членом сразу же проблемы.
Ведьмы их от себя не отпускают, в хозяйстве без мертвяка, тьфу ты, Господи, без мужика гадливо как-то, нескладно получается, недостача ощущается! Они-то, ведьмы, сначала ведь мужикам-то девами соблазнительными являются, зазывают их, плечами да бёдрами поигрывают, блаженствами всяческими манят, глазками так и постреливают – и на тебе, готово, попался мужик! На ласку зазывную потянулся, теплом обманчивым соблазнился.
Охотник, мужик ведь, по промыслу Божьему, захватчик. Да только ведьма-то, благостями неземными сманивая, сглаз тяжёлый на мужика накладывает – сладкую петельку такую на него накидывает, и так, пальчиками нежными перебирая, незаметненько к себе и подтягивает – больше и больше, пока петля та в удавку, или в ошейник вечный с кандалами на руках и ногах не обернётся.
Сладко мужику, тепло и уютно, только ведьма-то так просто, ради интереса спортивного, время своё не разбазаривает – пища и ей, до сердца чужого и жизни чужой жадной, нужна.
Словила ведьма мужика, притянула, защёлкнула кольцом золотым ошейник, цепью золотой пристегнула – тут и праздник её настаёт, ведьминский, цель её основная, и самая наиглавнейшая, достигнута! Набрасывается ведьма на мужика, да и давай пить, пить, пить с него силу его мужскую, жизненную, соки все жизненные высасывает, досуха опустошает мужика.
И превращается несчастный, обманутый видениями счастья, сытой и вольготной жизни мужик в мертвяка, с удавкой золотой на шее, а как свершается превращение сие, так уже и не хочется больше ему ничего, и не тянет никуда, - да и куда уже мертвяку тянутся, кроме как к могилке своей, последнему приюту и убежищу? И отшибает начисто память мужику, и не помнит он более ничего из жизни своей предшествующей – и ни как в небе учился летать, с птицами вольными наравне паря, и ни как мудростей чужих набирался, голову свою не щадя и героем себя отважным представляя, и ни как в море с ветром свежим под парусом с волнами боролся!.. И чувствовал себя, ну, если и не Богом самим, то уж, по крайней-то мере, властелином мира и царём судьбы своей, это точно.
Всю кровь ведьма выпивает без жалости, а заместо крови ведьминское зелье вливает мужику, так, чтобы и себя не помнил, и жизнь трепетную, живую позабыл. Забирает жизнь настоящую, а взамен существование убогое и жалкое поддерживает в мужике – чтобы благодарным ходил, что вообще в живых оставила.
И счастлив мужик, и руки ведьме целует, и цветы на день рождения дарит. И не замечает, что и не мужик он вовсе давным-давно, а мертвяк ходячий, и не осталось в нём мужского ничего, а то, что сношается он и детей на свет производит, так то ведьма в нём фитиль-то зажигает, и на время краткое поддерживает лучину сию тлеющую, столько, сколько ей надо, чтобы тело мученика в состояние эрекции ввести и зафиксировать.
А в состоянии том находясь, по преданию, можно и детей слепить, и мертвяка приободрить – вот, мол, раз сношаешься, значит, мужик ты, настоящий и без дураков.
А сама, представьте, тихонечно эдак в кулачок посмеивается – и куда ж ты, милый, денешься от меня? Не выберешься из объятий цепких моих, никогда, на веки вечные связан и повязан – судьба твоя такая, милый мой мертвяшка…