Быль-жуть
ЖАБА ж. гад рода лягушек; бородавчаты, вонючи, соки острые. | Южн. лягушка. | *Злая баба; | пенз. неотвязный, докучливый человек. | болезнь angina, воспаление горла, глотки, зева, у людей и скота. Жабенка ж. жабенок м. молодая жаба. | Злое дитя. Всяка жаба себя хвалит. Бил дед жабу, грозясь на бабу. Баба, что жаба...
Толковый словарь В.Даля
Эта правдивейшая история началась давным-давно, в эпоху глухую, серую и очень советскую, в эпоху «застоя».
Мне ее рассказал один очень честный человек, которому о ней говорил другой, тоже честнейший (правда рыжий) его знакомый...
Так что, господа энд дамы, все нижеизложенное есть абсолютная правда!
Полнейшая!
Да-с!
Так вот…
Жила-была маленькая-маленькая Девочка.
Жила Девочка в таком же маленьком-маленьком и таком же сереньком шахтерском поселке, под городишком, с символичным для тех мест названием Антрацит.
Жила она в стране угля, где в пыльной степи, с редкими «посадками» и «балками», возле шахт и терриконов были разбросаны тысячи таких же серых пыльных поселков, полных стандартных двухэтажноподъездных домиков и нестандартного «частного сектора», где жили шахтеры, их скот и их семьи.
Стране нужен был уголь, поэтому жили все они сравнительно неплохо.
Чуть сытнее...
Девочка была маленькая, честная, правдивая, как Павлик Морозов, белобрысая и очень тихая.
У Девочки была старшая сестра, мама, папа и кошка.
Старшая сестра ходила в поселковую школу, имени того самого Павлика.
Только памятник у входа был почем-то дедушке Ленину.
Памятник был махонький, вместе с пьедесталом всего метра два в высоту и такой же серый, как и вся школа.
Но периодически, обычно перед советскими праздниками, местные несознательные хулиганы закрашивали красной краской ленинскую промежность, а также кепку, которую памятник традиционно держал в грозимой врагам и народу руке.
Кепка была почему-то очень похожа на гениталии.
Ленинские, естественно...
Соцсюрреализм самокастрации.
Дали такое и не снилось...
В этой же школе их мама работала учительницей географии.
Причем не простой учительницей географии, а «заслуженной»!
Этим жутко гордилась и сама мама, и сестра, и Девочка.
Да и весь поселок.
Шутка ли – такое звание!
Одно на весь район!
Обязывает...
Только кошка и папа не гордились.
Кошка просто не знала, как и большинство в поселке, что это такое, а папа работал на шахте инженером по технике безопасности и по причине бессмысленности своей должности при часто пьющих и, вследствие этого, часто гибнущих шахтерах, страдал запоями и одиночеством души.
К тому же он сам всю жизнь жил с этой «заслуженной учительницей» и знал, что гордится там особо нечем.
Но на него и на кошку особого внимания не обращали.
Не прислушивались.
«Нет пророка в своем селе!»
Истинно так!
Папа был человеком, несомненно, талантливым, но несчастным.
В чем его талант он и сам не знал, а несчастьем была его семья, которая дружно грызла папу круглые сутки.
Из-за этого он все чаще пил, а чем чаще он пил, тем сильнее его грызли!
Тяжело, когда одни женщины в семье!
Быт он, знаете ли, жутко заедает любой талант...
И запивает...
Когда девочка немного подросла, и у нее поменялись зубки, она тоже принялась грызть папу, привыкая и входя во вкус, в который почему-то так быстро входит большинство наших дам.
Постепенно она привыкла к маминым мыслям, которые часто слышали все соседи в их квартале, что «все мужики козлы», и что «дура я была», и что «говорила же мне мама» и в том же духе дальше по маминым конспектам.
Детки!
Пьяный шахтер – это плохо! Очень!
Но пьяный папа-шахтер-инженер – это хуже!
Гораздо!
Мама, к своему счастью, не витала в эмпиреях, была по натуре простой русской бабой, терпеливой и выносливой, пуритански нравственной и очень дремучей, какими только и бывают такие правильные учительницы в нашей провинции.
Они веками сеют «разумное, доброе, вечное», сами же по шею вбитые в землю, задавленные скотским бытом, вечным безденежьем, семьей, комплексами несбывшихся надежд, невежества и «местечковости».
Больше всего мама блюла честь семьи.
Изо всех сил...
Правда, опять же толком не зная, что это такое.
Но блюла!
Профессия наложила на маму неизгладимое клеймо полуинтеллигента, полупролетариата, обильно политое сладкой привычкой учить, учить и еще раз учить маленьких будущих шахтеров и их маленьких будущих жен.
Разбрасывать камешки…
Сеять…
Видеть и ощущать свою убогость и эфемерность своей власти над этими малышами, верить какой-то призрачной идее и при этом не удрать, не спиться, не сойти с ума, а нормально себя чувствовать нужными народу и партии, могли только альтруисты-народники, сильно траванувшиеся в юности всякими Толстыми да Герценами и Белинскими с Чернышевскими.
Или же это были простые, как указка, очень по-ленински дремучие и идеологически правильные, верящие вождям, газетам и лозунгам.
Партия послала – комсомол пошел!
Мама было из последних.
Не до Херцинов тут!
Планы писать надо!
Пахать!
При всех этих сложностях маме еще надо было соответствовать неизвестному кошке стандарту «заслуженная».
Надо было периодически, на всех советских и шахтерских праздниках и юбилеях, трибунить с трибун, сиживать в президиумах и собраниях, разрезать ленточку, дергать за веревочку, открывать, быть главой, председателем каких-то бесчисленных комитетов, женсоветов и комиссий, приносящих много приятных хлопот и мало наличных денег.
Осанна вещь приятная.
Девочки росли, нужна была обувь, одежда, прочая женская бижутерия.
А где в советское время все это можно было «достать»?
Правильно – в Москве!
Вся страна туда за покупками и ездила.
Да что там одежда, из Сибири туда за колбасой ездили.
Целыми бригадами.
За вареной!
Брали мешками...
Вот и мама тоже, копила денежку, пряча, где попало от алчущего папы получки, премии и периодически моталась или сама, или с девчонками в великодержавную за шмотками, туалетной бумагой, обоями и прочим дефицитом.
Да еще «Фанты» попить на Курском...
Набирали в бидончики, во фляги, чтоб домой довезти, перед соседями похвастать!!
Оранжевое чудо капитализма!
Оооо!
Сложно ей было.
Маме.
Очень.
Крутилась и выкручивалась, как могла.
Но втихаря.
Никто не должен ничего знать.
Сор из избы – вы с ума сошли!
В их маленьком шахтерском поселке, где все «помнят друг о друге, даже то, что сам забыл», семья Девочки была местной аристократией, этакой элитой среди плебса и темного охлоса!
При встрече простой народ кланялся!
Надо было соответствовать! Ого!
Соответствовать...
А как? А чем?
Там, среди пампасов, под сенью терриконов...
«Аристократия помойки»
Пэсня!
Девочкина семья, по местным меркам, была аристократией бедной.
Чтоб не сказать нищей.
Соседки за спиной злобно хихикали, в глаза ооочень жалея и сочувствуя их элитному безденежью и даже занимая деньжат до аванса.
Папиным запоям доброхоты не сочувствовали, так как у них было то же самое.
Пили там все.
Серость, да, что тут поделаешь...
Жизнь такая.
Классики были не правы.
Сознание определяет бытиё.
Сразу.
В детстве.
Лет в тринадцать-семнадцать.
А потом уже, постепенно, бытиё определяет и сознание, и питиё, и битиё, и прочие жизненные безобразия и все скотство, которые можно было себе позволить.
Твое бытиё – ты и осознавай.
И позволяй.
Всю жизнь.
Девочкина семья не могла себе позволить многого.
Частный дом, дорогую мебель, загранпоездки.
Машину, например.
И это в краю, где уже в те годы каждый второй, работавший на шахте, мог себе позволить одну, а то и две машины и многое другое.
Бровеноносный Генсек снабжал в те годы земляков неплохо.
За что был, любим простым народом!
Папе тоже было тяжело.
Инженер по ТБ получал все-таки поменьше, чем корячащийся в забоях пролетариат, но пролетариат, помывшись в душе и опрокинув «малешку», ехал домой на своих колесах, в «Нивах» «Жигулях» и «Запорожцах», а инженер топал ножками.
Этот шуруп семья тоже педантично вгоняла папе в голову.
Главное в любом деле – методичность и постоянство!
Тут любой запьет...
Когда Девочка еще подросла, она пошла в туже школу, где все заслуженно учительствовала ее мама.
А куда еще?
Девочка была еще маленькая и поэтому маму еще слушалась.
Поэтому весь первый и второй класс она просидела на первой парте, как зомби, сложив, как положено ручонки, не глядя ни вправо, ни влево, ни назад, ни вверх, ни вниз, а только на учителя.
Как учила ее мама.
Только с третьего класса, она стала периодически выходить из такого остекленения и на переменки, и с удивлением замечать, что все-таки в школе она не одна.
Но это только периодически.
Ступор послушания и кома педантичного выполнения всех уроков помогали ей вырабатывать определенные качества характера.
Отнюдь, не самые худшие...
Так-то, детки!
Училась Девочка, соответственно, на «отлично».
Иначе и быть не могло, иначе бы поселок не понял бы маму, подводящую уже третий класс к финишу.
Девочка продолжала грызть кроме папы теперь еще и гранит науки, старательно хлопая белесинькими редкими ресничками и тараща на доску синие, как у гэдеэровской куклы, глазенки.
Головка была маленькой, как и сама Девочка, мозг тоже был маленький.
Мозг был не развит, памятью особой или другими талантами не отличался, был сер и нелюбопытен.
Девочке приходилось все брать с бою, зубрежкой, «усидчивостью», как политкорректно тогда выражались.
Жопой.
Она ею и брала.
А если вдруг и бывали какие-то проколы в школе, мама их быстренько «по-домашнему» ликвидировала.
В школе маму любили и дети и учителя.
Что-то все-таки в маме было, за что ее можно было полюбить.
Такое бывает даже с заслуженными...
Да-с...
Так они все и жили.
Мама учила, Девочка и ее сестра учили все жопами, все трое дружно грызли папу, который работал и пил, пил и работал.
Зарплата у него была, опять же – так себе, не такая как у проходчиков, но гораздо больше учительской.
Об этом папа, когда очередной раз, обычно в аванс или получку, набирался до поросячего визгу, обязательно напоминал всей притихшей семье и кварталу.
Туда же заодно приплюсовывалось и сидение жены в разных президиумах, ее «заслуженный» статус, подарки ей же, заразе, от партийного и школьного начальства, вчерашний неудачный (ее же!) борщ, проигрыш «Динамо», очередная авария на шахте и многое другое.
Стая получала хороший пендель от вожака.
Зато когда он был трезвый, тихий и молчаливый, семья оттягивалась по-полной, припоминая все обиды и притеснения во время пьяной мужской гегемонии! Аннексии и контрибуции взимались чудовищные!
До следующей получки.
А ля хер ком а ля хер, как пел в те годы боярский Д`артаньян.
Все усугублялось еще тем, что папа и мама были родом из одного села.
С Севера.
Оба из-под Архангельска, там же и полюбились и поженились, и когда теперь разгорались домашние разборки, вспоминалось и вытаскивалось все грязное белье, все сложные родственные отношения двух больших семейных кланов в далеком поморском селе, на берегу Беломорья.
Кошка в скандалы не вмешивалась, у нее была своя сложная жизнь маленького хищного существа в большом хищном мире, где серая семья Девочки воспринималась, как стол и дом.
И не более.
Она была единственной женщиной в семье, которая не грызла папу.
Наоборот, когда он, набегавшись по комнатам и наоравшись, падал обессиленный где-нибудь между давно раздвинутыми супружескими кроватями и тяжело, мокро засыпал, кошка приходила и садилась ему на голову.
Она сидела на ней до тех пор, пока папа не высыхал, не переставал плакать и стонать и не начинал дышать ровно и тихо...
Пришло время, Девочка выросла.
Теперь она была уже не маленькой, а рослой, длинноволосой блондинкой, с синими глазами, с белоснежной кожей и неплохой для своего роста фигурой. Правда, лобик был маловат, на два пальца всего.
Но что Вы хотите от блондинки, которая учится не головой!
И учится на отлично!
Тут уж другие части тела развиваются!
Старшая сестра, понимая, что на родине после школы ловить нечего, свалила в большой промышленный город на севере республики и там уже училась в каком-то институте и уже даже выскочила замуж за местного.
Это была гарантия, что ее после диплома никуда не пошлют «по распределению». Так поступали многие девчонки, толпами валившие в большие города из провинции и деревень – только бы не ехать обратно, в грязь, пыль и серость и кизяки!
Глупые, они не знали, что их ждет в этих бетонных муравейниках!
Тут были свои кизяки.
Побольше.
Но шансов тоже было побольше.
Сестрица Девочки была деваха яркая, по-своему красивая, активная и разбитная, влезла в комсорги курса, в актив и уже хозяйничала в институте вовсю, набирая очки и баллы в том гротеске, борделе и театре, что тогда назывался комсомолом.
Как отличнице (remember да? - by жопы, красный диплом и все такое!), активистке, комсомолке, практически сразу после этого диплома ей дали ключи(!) от чудесной двух-комнатной квартирки на 9-м этаже, как «молодому специалисту», что в те времена было чудом изворотливостии и конформизма, и достигалось количеством и качеством мозолей на языке и умением влазить без мыла во все щели и отверстия у советской власти!
Девочкина сестра и вылизывала тщательно, где надо, и влазила куда надо, и «комсомолила» вовсю, и честно работала в своем НИИ и уже растила девочкиного племянника, постепенно заканчивая свое формирование окончательной стервосволочи.
В семье считалось естественным, что Девочка после школы пойдет по ее стопам.
Папа что-то еще бурчал, типа «кто же в лавке останется», но его тогда уже почти никто не слушал.
Кошку тем более…
Город, связи, комсомол.
И партия!
И все будет нашим!
Подруг у Девочки не было.
Причем никогда.
Ее не любили.
За серость, за непонятный простым детям снобизм, высокомерие и холодность.
Она очень высоко себя ценила и если и позволяла «ходить» с собой, то только нужным и избранным.
Случайные дети в их доме почти не появлялись, бутербродом на улице она ни с кем не делилась, «водички попить» к ней не забегали.
С «плебеями» она не общалась.
На нее даже не обижались.
Одни просто не любили и сторонились.
Другие копировали и поведение, и одежду.
Фаны, конечно, были.
Мальчики.
Но сама Девочка была недоступна, как английская королева.
Ну, или хотя бы, как датская...
При всей своей яркой внешности тела, душа ее была претенциозно серой, и десятый класс заканчивала в гордом королевском одиночестве.
Ее оно не тяготило.
Истинное величие всегда одиноко.
И посредственность тоже.
Истинная...
Без сожаления покинув родной поселок, она устремилась на завоевание большого города, где так удачно складывалась жизнь и карьера ее сестры.
Тут Девочку ожидал удар.
Мелочь, но неприятно...
Привыкнув к восторженному шепоту за спиной, в местечке, где даже ее выход за хлебом в магазин завистливо обсуждался одноклассницами, она вдруг оказалась никому не нужна в колоссальном людском море.
Никому.
Обычная история.
Все иногородние, приезжие, «сільскі» студенты через год уже кое-как ассимилируются, постепенно превращаясь в горожан.
Тут такого не произошло.
Слишком гипертрофированным было чувство собственного неясного достоинства, слишком серой была гордыня, спесь и воинствующее невежество у Девочки.
Угрюмая от природы она еще больше законсервировалась в своей ракушке, и даже жившим с ней девчонкам в общаге было не достучаться.
Они особенно и не старались.
Дешевые консервы – один из признаков развитого социализма.
Супермаргинал.
Училась она опять же «на отлично», как и сестра, стала даже ленинской стипендиаткой, т. е. получала не как все быдло, по сорок рэ на рыло в месяц, а по сто рублей!
Даже для инженера это были тогда приличные деньги, что уж говорить о студентах!
Но денег активно не хватало, приходилось тянуть с мамы и папы и не просто тянуть или клянчить, а выжимать, выдавливать, часто забирая последние вместе с маминой консервацией, успокаивая остатки совести тем, что «папка все равно найдет и пропьет».
Мама хоть и была дремучая и серая, но в отличие от своих дочек, все же отличалась добротой, настоящей, русской, когда отдают последнее, если надо!
Девочке было надо.
Надо было всегда.
Хотя мама и папа уже побаливали, папа, соответственно, печенью, мама – нервами и почками, и им не мешало бы подлечится в каком-нибудь шахтерском санатории, тем не менее, посылалось Девочке все, что та желала.
Модные шмотки, не простые продукты, дорогая косметика...
Не совок какой-нибудь!
Запад.
Так что жилось Девочке неплохо.
Не мажор, конечно, так - подмажор!
Соседки по комнате дивились и завидовали нарядам и запахам.
Правда, была она не такая шустрая и активная, как сестра, которая заправляла уже парторгом своего НИИ, активно делая карьеру парттети и далеко обскакавшая своего тюфяка-мужа.
Девочке мешали все те дивные качества характера, о которых упоминалось выше.
Тормоз она была!
Серый.
Поэтому нашла она себе местного в мужья, только на третьем курсе, причем в своей же группе.
Может специально не искала, но устала она от постоянной смены кавалеров, от мелькания разлук - встреч, разлук – встреч...
От общаги вонючей устала.
Мужчины, юноши, большей частью старше ее, быстро понимали, кто перед ними. Понимали, что тут тяжелый случай, что Девочка себе цены не сложит, а может и видели ее серость, и поэтому быстро-быстро все заканчивалось, не успев толком начаться.
Плюс ко всему динамила она их свирепо, позволяя водить себя по ресторанам, дискотекам, угощать и ухаживать, но, однако, не подпуская близко к своей святыне, к своей занавеске, целомудренно хранимой для неведомого принца, наивно думая, что сей виртуальный инфант, обожает процесс дефлорации.
Как мама учила!
Вы шо, туда низя?!!
Любой нормальный ухажер такой петтинговый и финансовый удар долго держать не мог и сваливал к другим, более сговорчивым.
Подчеркиваю – нормальный ухажер!
Не влюбленный...
Были у Девочки и состоятельные, серьезные дяди в должностях и машинах, но все оканчивалось тем же.
Викторианская Англия.
Дама неподвижна и недоступна!
Грязно все это и неприлично!
В эсэсэсэр секса нет!
А тут рядом, под боком, видимый каждый день, на лекциях и коллоквиумах, красавец-раздолбай-троешник-бабник, заваливающий по природному разгильдяйству очередную сессию, обратился вдруг к нашей отличнице, чтобы та его подтянула по матанализу и прочим предметам.
Была она тогда уже пообтершаяся в городе, уже научилась разговаривать, общаться и притворятся, понимая, что с таким выражением лица ей ничего не светит в личном плане.
Она и подтянула его.
Чего ж одногруппнику-то не помочь?
Жила она в тот период у сестры, из общаги перед сессией ушла, в общем, было где уединиться парочке и вволю позаниматься матанализом, пока хозяева на работе. Девочка тогда еще ничего толком не поняла, занятая смакованием своих ощущений после очередного расставания, а вот Мальчика зацепило серьезно.
Он тоже с очередной пассией расстался.
Как-то это их и сблизило...
Кстати.
Мальчик симпатишный и интересный попался. Необычный какой-то, вежливый, и на гитарке песенку сбацает на вылазке под костер и водку, и в хоре поет, и в ансамбле на барабанах стучит, и альпинизмом занимается в горы ходит, и музычку необычную слушает, и рисует неплохо, и потрындеть на счет возвышенного мастер, и стихи пишет (и ей в том числе), и знает множество такого, что Девочке и не снилось, и про секс в том числе, и ... прочая, прочая...
Короче, богема и интеллигентный.
Чайлд Казанова.
Байрон Жуан.
И предки у него такие же, вежливые, образованные.
В театры ходят, на балеты разные!
На концерты.
В филармонии.
И друзья у них такие же.
Барды, поэты, писатели, альпинисты, да и просто необычные интересные люди.
Советский нестандарт.
И праздники отмечают культурно, без напивания в хлам, без мата и мордобоя, с битьем жен, посуды и мебели.
Под гитару поют.
Причем свои собственные песни!
Стихи читают! Свои!
Красиво говорят. Умно.
Тут никого развлекать не нужно.
Сами кого угодно развлекут.
Умеют.
Это не поселковые раздраженные пьянки в вечном предчувствии драки, в табачном дыму и скучном пролетарском недовольстве всеми и всем!
Тут интеллигенция, блин...
Поводил Мальчик ее.
Посмотрела Девочка.
Послушала.
В кои-то веки ей стало любопытно.
Любопытство сгубило кошку.
Наверное, впервые в жизни Девочка увидала, что существуют и другие краски, кроме родной серой.
Яркие, сочные, теплые...
продолжение http://www.proza.ru/2008/03/18/367