Сестра Мария 35 лет.
ОПЕРАЦИЯ.
Самуил Минькин.
Молоденькая, симпатичная врач – глазник, вторично вернулась смотреть мой правый глаз, и стала говорить моей жене на иврите, который я так и не знаю, прожив семнадцать лет в Израиле, что катаракта созрела и нужно делать операцию. Посмотрев расписание работы врачей, сказала, что в следующий понедельник принимать будет зав. отделением кандидат наук по глазным болезням, и чтобы мы заказали в приёмном отделении очередь к ней на приём.
Мой правый глаз, уже лет десять, как ни черта не видит, о последнее время, ещё больше ухудшилось зрение, и я стал видеть только светлое пятно. Снова операция. Доктор Сегель говорил, что операцию делать на этот глаз рискованно, так как нарушен зрительный нерв, и могут быть не предсказуемые последствия, и может повлиять на зрение левого глаза. Зав. отделением, кандидат медицинских наук подтвердила, что операцию нужно делать, и дала направление в больницу Кармель. Я оказался перед дилеммой, что делать? Идти на операцию, думая, что лучше не будет, а может быть и хуже?
Я вспомнил своего отца, которому было сделано огромное количество операций, причем несколько было очень тяжелых. И всякий раз ложась на операцию, он был весел и убежден, что операция будет удачной, и уговаривал меня, чтобы я не переживал и не волновался, и действительно операции были удачными. После раздумий, я принял решение, что нужно соблюдать традиции, убедить себя и заставить думать, что операция пройдёт хорошо, значительно улучшится зрение, заменив хрусталик, тем более, что все расходы в Израиле покрываются за счёт нашей мизерной страховки, из пособия по старосте.
Лет десять тому назад, на пляже, Мила познакомилась с женщиной со Львова, репатрианткой с сорокалетним стажем, которая делала далёкие заплывы. Женщина оказалась глазным врачом нашей больничной кассы. Она удивилась, что мы в нашем шестидесяти пятилетнем возрасте не ходим проверять глаза, когда нужно проводить проверку два раза в год, и пригласила немедленно зайти к ней на приём. Вот тогда-то и оказалось, что у меня в правом глазу давление сорок два, когда самый высокий предел должен быть не более двадцати, хотя я абсолютно ничего не ощущал. Врач, назначила мне капли, чтобы сбить давление, но оно уменьшилось незначительно, и она меня срочно направила на обследование в медицинский центр Рамбам.
В медицинском центре мной занялась профессор зав. глазным отделением, которая после всех анализов и обследований заявила мне, что по моей беспечности при имеющейся глаукоме зрительный нерв уже нарушен, произошел необратимый процесс, зрение в этом глазу полностью восстановиться не может, но срочно нужна операция, иначе вообще потеряю глаз. Я оказался в безвыходном положении, и мне срочно была сделана операция. Зрение на правом глазу сохранилось на 50%.
В течении пяти дней, что я находился в больнице, я увидел разницу с больницами, в которых мне приходилось бывать в Союзе. Палата на четыре койки, при входе комбинированный туалет и душ. Постоянно работает кондиционер. Рано утром в отделение закатывается телега с постельным бельём, полотенцами и пижамами. Две сестры, каждое утро, ещё до обхода, сбрасывают постельное бельё со всех постелей и застилают чистым бельём. Менять пижамы можешь самостоятельно сколько угодно раз в день. Кровати на колёсах, регулируемые по высоте, и регулируемые для головы и ног, с опускающимися и поднимающимися хромированными перилами. Транспортировку в операционную, приходит рабочий с радиопередатчиком, и больного увозят вместе с кроватью. После операции вместе с кроватью привозит снова в палату.
Обход врачей два раза в день. Сестры, как челноки, снуют туда, сюда обеспечивая больных всем необходимым. Ни в чем нет никакого дефицита. Кормёжка, три раза в день, не хуже чем в российских санаториях, с добавками, только кушай. Кроме того, имеется кухня, для больных, где установлены два огромных холодильника для продуктов больных, имеется титан постоянно с кипятком, на столе хлеб, сахар, чай кофе, молоко. Посещение больных круглосуточно, в любое время. После операции Мила (моя супруга) провела всю ночь около меня, хотя сколько не просил я её уйти домой.
Операция катаракты, была назначена на третье марта, прибыть в больницу нужно было, в пол восьмого утра. Решено было, часть дороги я проеду на своей машине, оставлю её на стоянке. К больнице повезет нас Вова (мой сын), после операции он нас заберёт, а машину кто ни – будь, потом пригонит домой. В назначенное время мы были в приёмном отделении. Отдав документы в приемной, меня сестра подвела к кровати, выдала, запакованный в целлофан полный комплект белья, в котором будет проводиться операция. Куда входило два зелёных халата, один одевается спереди другой сзади, на ноги белые тряпичные чуни, и предупредила снять абсолютно всё домашнее, и одеть больничное.
Рядом, на несколько минут раньше нас, уже сидела на кровати пожилая женщина лет восьмидесяти пяти, которую привели с алехоном - иврит ( ходунки - опорное устройство для передвижения) две дочки. Они все время уговаривали мать, не волноваться и довериться врачам, что эта операция пустяковая. Мать сидела понурая, не говорила ни слова, только тяжело вздыхала, и все уговоры дочек на неё не действовали. Я сидел абсолютно спокойным, и был уверенным, что у меня всё будет отлично, мне даже было весело, предвкушая, что мой правый глаз начнет хорошо видеть. Предыдущие дни я операцию вообще выкинул из головы.
Я переоделся в больничное, лег и задремал, пока ко мне не подошел мужчина, в кипе (ермолка – религиозные евреи носят кипу постоянно) и стал на иврите расспрашивать. Я сказал ему, что плохо знаю иврит, идиш знаю лучше. Тогда он сказал несколько слов на идиш, улыбнулся приятной улыбкой, и на лбу, у меня над правым глазом сделал пометку фломастером. Когда спросил у него, сколько времени будет длиться операция, он ответил на идиш, что два часа, час сама операция, и час послеоперационный отдых, и иди домой (гей агем - идиш). Как потом выяснилось, это был хирург, зав отделением. Сразу после ухода хирурга, пришёл мужчина, забрал мою соседку и повел её в операционную.
Постепенно приёмное отделение заполнялось претендентами с сопровождающими. Напротив, нас разместилась арабская семья с младенцем, который всё время капризничал. Пожилые люди с сопровождающими переодевались и ложились в кровать. Напротив, разместилась молодая русскоговорящая женщина с девочкой лет восьми. Сёстры отделения помогали переодеваться в больничную одежду, завешивали шторами боксы, все это делалось вежливо и заботливо. В приемном отделении, со стороны сестёр витала уважительная и доброжелательная обстановка.
Приблизительно через час, пришёл тот же мужчина, взял меня за руку и повёл. Я ему стал объяснять, что могу идти самостоятельно, но он мне ответил, что нельзя. Завел в операционную, снял с меня один халат, помог взобраться на операционный стол. Появилась ещё женщина, и они вдвоём стали на меня навешивать всевозможные датчики. Привязали мне левую руку, правую руку, обхватили ремнём ноги. Стали мне разминать ладонь правовой руки, и найдя вену вставили приёмную иглу. В операционную, разговаривая на иврите, вошли двое мужчин. Я не мог их видеть.
Мне на лицо набросили клеёнку, и предупредили – укол – еще укол. Я почувствовал укол внизу глаз. Были неприятные ощущения, что что-то копошатся в моём правом глазу, боли никакой не ощущалось. Ещё предварительно дав себе установку, что операцию мне сделают отлично, я лежал, стараясь не шевелиться, и отвлечься от операции. Я представил себе, что врач запретит сразу поле операции сесть за руль, и кто же отгонит машину со стоянки. Мог бы мой внук Стефан, но он в школе, а ключ у меня. Он только четыре месяца, как получил права, рвётся за руль, и бесконечно рад, когда кто-то даёт ему вести машину. А как я сам сутками готов был не отходить от первой купленной машины.
Отвлекшись, я не стал прислушиваться, о чём говорят врачи, да и на иврите, я не все понимал, что говорят. Но когда врач сказал:
- Кола кавот, околь тов - иврит (молодец, все хорошо).
Я понял, операция закончилась. С меня сняли клеёнку, и стал освобождать мене руки, ноги, и снимать все датчики. Мужчина, который привел меня сюда, помог мне слезть, с операционного стала, взял меня под руку и повел меня в комнату после операционного отдыха, хотя я сам мог идти самостоятельно. И усадил меня на кровать с высоко поднятой передней частью.
Тут же ко мне подошла сестра, предложила чай, спрашивая, сколько положить ложечек сахара. Я отказался от чая, но она стала настаивать, что нужно выпить чай.
- Одну ложечку - сказал я ей.
Подошла другая сестра, стала спрашивать, как я себя чувствую, взяла руку, и стала щупать пульс. Я попросил, чтобы позвал Милу, она ответила, что можно будет только через час. Принесли чай. Оказалось, как приятно было пить ароматный, тёплый чай.
Пожилая женщина, теперь уже с заклеенным глазом, которую перёд мною взяли на операцию, весело разговаривала и улыбалась с соседкой по кровати. Настроение е неё было явно совсем другое. Пришли дочки, принесли одежду, которые спрашивали у неё, как она себя чувствует. Она им говорила, что чувствует себя хорошо, что нисколько не боялась операции, перенесла её смело. Дочки переодели мать, и они весело отправились к выходу. Сестра тут же поменяла постель на кровати. Я подумал, сколько же раз нужно за день менять постель, если меняют почти каждый час.
Обстановка здесь так же была исключительно доброжелательная. На соседней кровати плакал ребёнок, сестра и мать стояла, наклонившись над ним, стараясь его успокоить. Другая сестра принесла и поставила для матери стул. Я рассуждал, интересно вот такая внимательность и доброжелательность действуют согласно полученным указаниям, или из-за ментальности и воспитания живущих здесь людей. Нет, я думаю за счет инструкций, уважительным и доброжелательным не будешь.
Отдыхая после операции, я стал вспоминать, как в начале октября 2000 года находясь в Москве, племянница Люба позвонила мне и сообщила, что у мамы, моей сестры Марии приключился инсульт, и что она находится в первой, городской больнице. Я в тот же день выехал в Брянск. По приезду я с Любой побежал в первую городскую больницу, которая когда-то считалась одной из лучших в городе. Вахтерша меня не впустила, был послеобеденный отдых, у Любы был постоянный пропуск. Пришлось около часа околачиваться при ветреной, дождливой погоде на улице.
Люба меня встретила, и я с ней зашёл в палату. Мария, в бессознательном состоянии лежала на обыкновенной железной койке, рядом с дверью. На койке, со стороны прохода было сколочено ограждение из не струганного тёса. Мария лежала с закрытыми глазами слабо дышала, не реагировала на слова Любы, которые она старалась довести до её сознания, что я приехал. Мне уже рассказали, что Мария знала, что я должен приехать и с нетерпением меня ждала. И вот, когда я был уже в России, с ней случилась эта беда, она так и не дождалась меня. В палате было пять пожилых, тяжело больных женщин, и за каждой постоянно ухаживал, кто-нибудь из родственников. Таким образом, в палате вместе с тяжело больными, без какой-либо вентиляции, находилось человек десять.
Как рассказала Люба, постель подушки одеяла все приносят из дома, уход за больными, выполняют близкие родственники. Лекарства питание всё свое из дома. Ни врача на сестру не допросишься. Когда начинаешь говорить врачу, что нужно применить какое-то лечение, врач отвечает, что в больнице нет ни каких лекарств, ничем помочь не может, нужно ждать кризиса. Для того, чтобы м. сестра присматривала за сестрой ночью, чтобы Люба могла сходить домой отдохнуть, только за отдельную плату.
Напротив, палаты находился туалет. Когда я туда зашел, о мама родная, стены грязные обшарпанные, фаянсовая раковина разбита, с крана течет вода на пол. Керамика на полу разбитая, положенные доски играют под ногами, опасно чтобы не оступиться в воду.
Унитаз и рядом с унитазом все загажено до такой степени, что не дай Бог, нога соскользнёт с мокрой доски. Такое впечатление, что здесь никогда ничего не убиралось. Когда на следующий день я был в больнице во время обеда, в палату принесли обед, одно единственное блюдо, суп молочный, гречневой. Чёрная жижа, с неприятным запахом. Все из сидящих родственников отказались от этого обеда. М. сестра с кастрюлей и половником отправилась в другую палату.
Мария, пролежав в больнице три недели, не получив абсолютно никакого лечения, и не придя в себя умерла. Сколько Люба не бегала, не просила врачей, сестёр, пробовала ругаться, жаловаться, чтобы спасти маму, бесполезно, не пробиваемая стена. Я когда-то болел желудком, и лежал, лечился в этой первой городской больнице, где был хороший уход и лечение. Боже мой, во что превратили больницу. Но самое интересное, что вахтёры всякий раз тщательно следили за посетителями, как-бут-то они идут в Кремль, или правительственное учреждение.
Лежа на кровати, со своими воспоминаниями, я уснул. Разбудила меня Мила, которая принесла мою одежду. Я посмотрел на часы, которые висели против меня, прошёл ровно час, как меня вывели из операционной. Одевшись, Мила стала звонить Вове, чтобы он нас забрал домой. Вова сообщил, что подъехать не может. Стали звонить Гале, не можем её поймать. Стефан в школе, дозвонились - договорились, автобусом доедим до Чек Поста. За это время, Стефан придет со школы, на стоянку, и заберёт нас. У Вовы пять машин на ходу, и некому забрать меня после операции.
Когда мы приехали на автобусе на Чек Пост, Стефана не было. Отправились па стоянку. Сколько Мила не протестовала не садиться за руль, я не стал её слушать, забрал свою машину, шляпу сдвинул на лоб, чтобы не было видно заклеенного глаза, и поехал домой.
На следующий день мы отправились в нашу поликлинику. Как раз мне повезло. Приём вела, русскоговорящая врач. Мне отклеили глаз, и хотя была ещё свежая рана, я стал правым глазом различать вокруг себя предметы. Врач приборами стала рассматривать мой оперированный глаз, сказала, что операция сделана отлично и красиво, и назначила мне дальнейшее лечение.
Я вспомнил недавнюю телевизионную передачу, где знатоки торы и кабалы рассуждали о пророках. Что каждый человек в своём роде пророк. Что человек постоянно находится между двумя проблемами, правильной и неправильной. И если у него хватает разума всегда принимать правильные решения, для чего надо постоянно много учиться, совершенствоваться и стараться побольше знать и понимать, он может считать себя пророком. Я не знаю, кто я такой, но думаю, что данной ситуации, я дал себе правильную установку, и принял правильное решение.
Самуил.