Гладкие ящерки

Ирина Маракуева
У меня в жизни было несколько тестов на пригодность людей. Один - это наши ручные волнистые попугайчики с неизменным именем Гарри (как королям, им давался порядковый номер - Гарри I,II и III). Гарри садились на голову только к тем людям, чей нравственный уровень устраивал их в полной мере, и никогда не ошибались. Особо жестокому отбору подвергал посетителей первый из славного племени. Его разрешение дружить с человеком значило для меня очень много: в старости сесть на незнакомую голову стоило ему больших усилий, но, буде появлялся человек, "приятный во всех отношениях", он, покряхтывая, пускался в путь.
Второй тест - поход в Троицкие леса. Еще в зеленой юности я почти было решила выйти замуж, оставался последний этап - отвести избранника в лес. Боже! Он запутался в паутине и, стеная, отскребал ее с лица и костюма (костюма!! - в лесу!), ныл всю дорогу так, что птиц не было слышно, не то, что видно, ухитрился промочить ноги в соответствующих костюму туфлях - и получил мой категорический отказ.
И вот теперь подвергается испытанию кандидат в мои вторые мужья. Мы с детьми с замиранием сердца ведем его в лес. Поход первый. Прямо на тропинке - слеток дрозда, толстый, желторотый, здоровенный, по размеру больше родителей - громко возмущается и требует есть даже тогда, когда мы берем его в руки. Поскольку мать возвратилась с едой и трещит невдалеке, отпускаем голодного на поляну, подальше от относительно торной тропы. Мать следует за ним, так что мы, похоже, не навредили. На заброшенной, любимой нами Кабаньей тропе - как и положено, отпечатки свинячьих копытцев, разрытые корни дубов, и - потерянный трюфель! И везде - грибы, грибы, грибы...
Испытание пройдено. Оценка "отлично". Интересно получается: передо мной лес красуется и докладывает, Аню - завлекает, Ивана - слушается и при случае слегка пугает, а Владимира - одаривает. Когда мы вместе все четверо - нет пределов фантазии этого леса!
И вот уже полная и довольная собой семья совершает свой первый поход в Троицкий лес после зимнего перерыва.
Первое мая 1983 года. Роскошные леса Троицка близятся к своему закату: уже истоптаны, заболочены. По заросшей прежде орхидеями, земляникой, колокольчиками и ромашками просеке тянут газопровод. Уже с шоссе слышно, как рычат бульдозеры, выворачивая плодородные пласты и обнажая унылую красную глину.
К празднику остался нетронутым совсем небольшой участок лесной дороги: весна влажная, в колеях стоит вода, откуда-то взялась вездесущая элодея и редкие частуха да рдесты. Естественно, дети исследуют так легко достижимую живность: тут и плавунцы гигантских размеров, и гребляки, и водомерки, лихорадочно удирающие по пленке воды.
Бульдозер (собственно, и колея найдена из-за неисправимой любви к машинам нашего младшего) стоит в нескольких метрах с угрожающе опущенным в основание колеи ножом: отдыхает, у него выходной. Значит, завтра весь этот мир будет уничтожен. Кого будем спасать?
И вдруг дети обнаруживают на дне колеи расписного, яркого тритона с большим гребнем! Это решает дело: срочно выпита взятая с собой бутылка Фанты, тщательно вымыта водой из соседней лужи и наполнена водой из колеи.
Пора ловить. Колея узкая, так что устраиваем загонную охоту. Сачка нет, ловим руками - двое ведут прочесывание дна "в четыре руки", двое ждут у мелкого конца колеи. Так вот и обнаруживаются две пары обыкновенных тритонов, да еще разного возраста - пара постарше и совсем молоденькие. Самочки, хоть и яркие, но без гребней, и сохраняют свое обычное сходство с гладенькой флегматичной ящеркой.
В бутылке тритоны доезжают до дома в Троицке, а уж в Москву едут со всеми удобствами: в трехлитровой банке и на переднем сиденьи машины, чтобы не трясло.
Тритонам достается круглый 10-литровый аквариум с песком, половинкой горшка и пучком элодеи, и они быстро его обживают. Переезд, видимо, пришелся прямо на момент икрометания, так что уже вечером старая самка начинает кладку, наевшись предварительно мелким мотылем. Остальные тритоны прячутся под горшком и интереса к событиям не проявляют.
Самка, перевернувшись на спинку, аккуратно скручивает задними ногами лист элодеи, и в образовавшуюся петлю сносит крупную икринку, которая тут же склеивает лист, образующий ее "домик". Устроив 2-3 икринки, самка всплывает подышать на поверхность - и снова принимается за работу. Весь неспешный процесс занимает часа два, затем самка проводит ревизию икринок (она расположила их на глубине 20 сантиметров, в основаниях веточек куста элодеи), и прячется под горшок. По-видимому, мы наблюдали завершающий этап кладки - самка отложила не больше 20 икринок, хотя считается обычным 60-150 икринок в кладке. Впоследствии тритоны не обращают внимания на икру.
Лишь спустя несколько дней начинаются брачные игры младшей пары. Мы по необразованности принимаем их за драку - никакой тебе эстетики, бурный гон и удары, даже толкание головой. Самка не выдерживает бури и прячется в гуще элодеи. Дальнейшее в течение суток покрыто мраком, ибо мы на работе.
Однако к пяти пополудни начинается следующий этап. Бедняжка тритониха, видимо, задержалась в воде из-за наличия зрелой икры, а икрометание сбилось переездом. Стресс, во всяком случае, сказался: она начала переходить к сухопутной форме до конца кладки. Отложить яйца ей никак не удавалось: только перевернется на спину - голова уходит под воду, она начинает задыхаться и тонуть. Мы бегаем вокруг и не знаем, что делать, тритониха бьется, и вдруг, привлеченная суматохой, из-под горшка выплывает решительная и уверенная в себе старая самка. Подплывает к младшей и подставляет свою спину под шею бедняжки, держит её голову над водой! Молодица сразу приободрилась, начала вертеть лист ногами…тут и икринка родилась.
Следующий лист. Сложная конструкция из двух самок передвигается в удобное положение. Периодически старшая бросает подопечную, чтобы подышать, а та в это время из последних сил машет хвостом и ногами, стараясь удержаться на плаву. Затем всё повторяется со слаженностью водных гимнасток. Так весь верхний ярус элодеи оказывается завитым младшей самкой, а основание куста - старшей.
По окончании кладки (тоже около 20 икринок) младшая самка вцепилась ручками в стекло над уровнем воды, и мы срочно вынули элодею и пустили в аквариум пенопластовый плотик. Самка провела на скосе плотика два дня, высунув из воды только голову. Поскольку она с выходом не спешила, мы проворонили ее суженого: тот вылез на плотик ночью, перебрался через бортик аквариума и ушел гулять по комнате, полной птичьих клеток. Сидя под горшком эти дни, он полностью потерял гребень и яркость и цвет окраски. Было жарко, самец вывалялся в птичьем пуху и пересох. Спустя два дня самка последовала его примеру - нашла щель между стеклом и стенкой аквариума и добилась желанной свободы. Хотя мы быстро хватились, она успела высохнуть настолько, что позднее уже не оправилась и через неделю умерла.
А старшая пара, что на неделю опередила с кладкой несчастных возлюбленных, жила себе в воде, отъедалась мотылем и не интересовалась плотиком еще пару недель. Затем вышел самец, а через день и самка, оба спокойно обсохли на плотике, дождались нашего прихода с работы и переехали в террариум с маленьким бассейном глубиной 2 сантиметра.
Сразу появились сложности с кормлением: в сухопутной "форме" тритоны купаются, но в воде не едят. Крошечные их размеры (по выходе они потеряли в росте и теперь не превышали 6,5 см) не давали нам возможности кормить их насекомыми. В тот момент мы еще не были морально готовы к разведению дрозофил и сверчков, поэтому, после долгих мучений с пинцетом, мы стали ставить в аквариум крышечку от зубного порошка с извивающимся в тонком слое воды мотылем. Чтобы выманить тритонов, медитирующих большую часть дня в земляной пещерке, сооруженной нами под корнями хлорофитума, мы опрыскивали зелень и стены. Нельзя сказать, что тритоны были в восторге от этой диеты, но продержались у нас два с лишним года и даже стали есть мотыль, бегая за пинцетом. Бегом его можно назвать только в случае тритонов: эти земноводные всё делают в сомнамбулическом состоянии.
Когда у нас появилась дрозофила, тритоны почти не реагировали на мушек. Если же обнаруживали, то промахивались и не успевали схватить юрких насекомых. Так что приходилось запускать мух и опрыскивать стенки снизу: мухи, садясь на стекло, увязали в каплях и доставались почтенным земноводным.
Последние месяцы жизни в неволе тритоны делили террариум с огромными моллюсками - ахатинами, и страшно мешали друг другу: тритоны то ползали прямо по ногам моллюсков, пугая тех, то сами пугались, а ахатины вечно выпивали всю воду их бассейна и съели весь куст хлорофитума, чуть не повредив пещерку сожителей. Когда же ахатины решили приняться за размножение, пришло время переезда на волю тритонов. Несмотря на бассейнчик (либо из-за его малых размеров), тритоны в неволе не переходили в воду и не размножались - сказывалась и беспокойная, бессонная (в спячку не впадали) зима. Так что они все время оставались такими же корично-серыми, гладенькими и замедленными, обстоятельными "ящерками". К концу июля, дождливого и теплого, когда погода позволяла тритонам успеть набрать силы перед зимовкой, мы отвезли их к той же, теперь уже заросшей вокруг огромной трубы, просеке, нашли яму, наполненную водой, и выкопали пещерку под корнями старой ели метрах в трех от ямы, во влажной земле. Выпущенные тритоны ушли в пещерку сразу. Мы постояли над ними, пожелали счастья и долгих лет жизни в родном лесу. Тритоны живут 2-3 десятка лет и достигают в длину 11 сантиметров, так что наши старшенькие были еще весьма молоды.
Но вернемся назад, в май 1983 года. Ведь мы вынули элодею с икринками из аквариума! А раз вынули, то и опустили - в большую простоквашницу (прозрачную толстостенную миску), и стали ждать потомства. Вот с разведением земноводных у нас проблем не было: и детские мои эксперименты по разведению лягушек, и работа с икрой и потомством шпорцевых лягушек и чесночниц - в общем, квалификация была вполне достаточной.
В отличие от головастиков лягушек, личинки тритона хищники, и очень прожорливые. Вид у них не такой симпатичный, как у головастиков - чем-то они напоминают безмозглую холодную машину для еды весьма угловатой и неэстетичной формы, с пучками торчащих жабр.
Однако дети земноводных - тоже дети! Поэтому мы восхищенно любовались оргиями наших питомцев, поедающих все живое, начиная от циклопов и заканчивая огромными дафниями, соразмерно возрасту. Личинки ничего не брали со дна. Они объедались в теплой водичке простоквашницы, а затем и большого кристаллизатора, места и еды им хватало, а потому они не точили зуб друг на друга.
Вскоре они подросли до двух сантиметров и начали утрачивать жабры. Тут и плотик пригодился. Вылезали по очереди, обсыхали и переезжали на сущу.
 Но, боже мой, корм! Если мы намучились со взрослыми, как же тяжко приходилось нам... в первый день! Уже назавтра тритонята собирались под пинцетом с резаным мотылем, страстно отталкивая друг друга, отличались шустростью (разумеется, по меркам тритонов), вырывали друг у друга еду изо рта. А через пару дней активность проявляли сразу, лишь только мы к ним подходили. Жара стояла изнуряющая - ведь уже была середина июля, прошло полтора месяца после их рождения в виде икринки, поэтому им тоже досталась крышечка от зубного порошка в виде бассейна, где они восседали большую часть дня, выталкивая друг друга. Их дикие родители не шли ни в какое сравнение с гениальным и веселым потомством, обретшим острый ум после потери жабр и появления ног.
Теперь и не вспоминались угловатые машины для еды
Нам предстояла экспедиция на Дальний Восток, и мы готовили переезд всей живности к моей маме и детям. Волновались мы, естественно, за взрослых - это они были трудными постояльцами. А малыши уже были покормлены Аней и Иваном, ничуть не смутились сменой кормильцев, и главная трудность с ними состояла в добыче мелкого мотыля.
В тот день мы перевозили первую партию своей живности - растения. Набив полную машину, оставили тритонов до последнего дня, все же они - бОльшая проблема, чем, скажем, кактус. Вернулись после обеда часов в пять. Устрашающая жара. В банке малышей за эти несколько часов высохли и земля и ванночка, в которой скопились мумифицированные малыши… Это была одна из наших самых страшных потерь.
Одно утешение: может быть, те личинки, которыми мы заселили маленький прудик в Лосином Острове (оставили себе шесть из тридцати восьми), все-таки выжили и теперь гуляют где-нибудь в лесу неподалеку от нашего дома.