ГЕРБ АРИЙ
Есть одна любовь, та что здесь и сейчас,
Есть другая, та, что всегда.
Есть вода, которую пьют, что бы жить,
Есть Живая вода.
И.Кормильцев.
ПРОЛОГ
Я вовсе не уверен, что хоть кто-то из вас встречал в пустыне закат. Тот закат, что был воспет сотнями писателей и поэтов, летящий по небу разноцветный сумрак, оттенки бардовых и фиолетовых тонов.
Запах прохлады в стремительно остывающем пространстве.
Потрескивание ионизированного воздуха.
Свежие ароматы трав, которые пока ещё лишь засохшие семена, ждущие своего пробуждения с первым дождем.
Оттенки памяти индейских богов, трубок мира и томагавков войны.
И ваши шаги, тихо осыпающие песок бесконечности кремниевого царства.
Человек и пустыня часто представляют собой одно и то же. Точно так же он скрывает в себе семена будущих прекрасных цветов, которые не растут более нигде. Тоже не позволяя увидеть тем кто равнодушно проходит мимо всего своего великолепия, горячности дней и свежести ночи. Мы все немного пустыни. То перекрестие дорог чужих судеб, то смертельная ловушка для полюбивших нас, то оазис на пути незнакомого и нежданного путника. А после дождя мы расцветаем коврами своих цветов и гладим белые кости тех кто погиб не пройдя нас. И знаки эти дорогие сердцу отметины прошлой любви гладим колосками мятликов, лепестками фиалок и осыпаем семенами высохших надежд.
По пустыне шагали два человека. Ворон видел это, в одиноком полете своем по пустым небесам ядерной зимы. Облака радиоактивных осадков уже почти растаяли в закатном свете уже почти греющего светила. Властелин пустынного неба парил широкими ругами, центром которых были две маленькие с такой высоты фигурки, упорно пробивающиеся сквозь рыжий мокрый снег и песок. Справа от них высилась гряда барханов, слева развалины небоскребов, чьи каменные ребра безмолвно кричали из сугробов рыжего, смешанного с песком, снега. Вскоре путники дошли до последнего бархана, после которого начиналась гладкая и ровная снежная проплешина, километров 10 в диаметре, на линии горизонта также окаймленная грядой песчаных дюн. Путники вскарабкались по осыпающемуся склону на плоскую вершину бархана и остановились тяжело дыша. Затем разогнули уставшие спины и сняли тяжелые рюкзаки.
Ворон спустился пониже, чтоб увидеть лица этих людей, и если повезет, заглянуть им в глаза. Первый человек утирая с лица пот, хватал воздух открытым ртом. Потом достал из нагрудного кармана самодельную сигаретку, вынул армейскую латунную зажигалку и жадно закурил, втягивая небритые щеки, покрытые сеточкой шрамов. Закрыв глаза и прислушиваясь к ощущениям внутри себя он проговорил:
- Кайф, черт возьми. Слышишь, Сергеич, красота!
Тот к кому он обратился присел на корточки и стал развязывать горловину рюкзака. Через его лицо от правой брови до левого уха тянулся извилистый и глубокий шрам, от чего его левый глаз был постоянно прищурен, словно бы он все время прицеливался, выискивая подходящую мишень. Этот человек был тоже не брит и странно бледен. Развязывая непослушными пальцами тугие веревки рюкзака он не оборачиваясь ответил:
-Странные у тебя представления о красоте, Саня.
Потом не переставая говорить стал растягивать зубами непослушный узел.
- Ты в курсе, что мы в пригороде Лас-Вегаса и тогда тут за минуту погибли миллионы. Ты их голосов сейчас не слышишь, случаем? Я вот слышу, Саня. И это не шиза, поверь мне.
Первый выдохнул кольцо едкого сизого дыма и совершенно серьезно произнес:
-Вся наша жизнь шиза, Сергеич. И ты знаешь это гораздо лучше меня, -потом едко добавил,- дядя доктор.
Второй казалось даже не заметил издевки.
-Если все вокруг шиза, Сань, то во-первых, ты мой самый неудачный глюк, а во-вторых что-то шиза в которой погибли 4 миллиарда человек уж слишком шизанутая даже для меня. Так что не трынди, а давай помогай разгружаться.
Из рюкзаков под последние лучи холодного светила были извлечены две складных брезентовых походных табуретки, бутылка водки, буханка черного хлеба и шматок окаменевшего сала. И две пачки со старыми фотографиями улыбающихся лиц совсем молодых девушек и парней штук по 50 в каждой. Достав эти фото мужчины замолчали и стали как-то неловко расставлять табуретки, положив фотографии на заледеневший искрящийся песок и стараясь не смотреть в их сторону. А легкий вечерний ветер змеился вокруг этих портретов перебирая их своими невидимыми руками и жадно вглядывался. Лица, лица… Задорные, задумчивые, красивые и умные, светлые и смуглые, такие разные. Но чем-то неуловимо похожие, словно умело подобранные в один альбом умелым физиогномистом. И правый нижний угол каждой фотографии был перечеркнут жирной неумолимой черной полосой, словно косым прутом решетки, навсегда отделяющим человека с портрета от жизни.
Поставив табуреты рядом друг с другом, Саня и Сергеич взяли в руки по пачке фотографий, нежно стряхнули успевшую осесть песчаную пыль и принялись втыкать их в один ряд в рыжий песок таким образом, чтоб они смотрели прямо в центр расстилавшейся перед ними плоской пустоши. Саня работал молча, Сергеич втыкая каждое фото долго смотрел на него и беззвучно шевелил губами, будто что-то произносил. Когда все фотографии были расставлены мужчины налили в граненый стакан водку, и поставили его перед рядом фотографий, затем широким армейским ножом отрезали корку хлеба и накрыли ей стакан.
После этого разлили водку ещё в два стакана, взяли их в левую руку и стоя не чекаясь и не морщась выпили одним махом.
Шумно выдохнули.
Сели на табуреты.
-За вас, ребята, -сказал Сергеич.
-Простите, что мы не с вами, -добавил Саня.
Сергеич посмотрел на часы и пробурчал:
-Никакой организации, уже должны били нач…
Последние звуки его прервал резкий удар воздуха и в пятидесяти метрах левее бархана за доли мгновения пронеслись несколько вытянутых размытых силуэтов. А через 15 секунд на бархан обрушился рев турбореактивных двигателей только что пронесшихся сверхзвуковых ракет.
Мужчины вскочили со своих мест и радостно заорали какие-то нечленораздельные первобытные слова.
Последняя атака последнего оплота пришельцев на земле началась. За первой линией атакующих ракет уже плыли в небе десятки штурмовиков подавления объектов ПВО, эскадрильи тяжелых бомбардировщиков, глухо рявкали дивизионы тяжелых гаубиц загоризонтного огня и шипели рассекая воздух огненные змеи установок «смерч». И все эти сотни тонн смертоносного металла и взрывчатки неумолимо приближались к центру снежной пустоши. Из неё стартовали в небо противоракеты, трассирующие скальпели радарных зенитных автоматических пушек, шнуры плазмы тяжелых установок ПВО и всё это взрывалось, разлеталось фейерверками и клубками огня. А Саня и Сергеич прыгали и кричали «УРА!» размазывая по щекам обжигающие слёзы. И даже Ворон, понимавший, что в небе сейчас делать нечего, взволнованно распахивал крылья и смешно подскакивая каркал что-то на своем вороньем языке. И в этом безумии света и тени, этом энергичном танго смерти во всем своем кошмарном и неправдоподобном великолепии вставала над миров тень нашей Победы.
Сергеич опустился на колени, поднял с земли одну фотографию и подрагивая широкими плечами, зарыдал, прижимая к мокрому лицу её и целуя потрескавшимися обветренными губами улыбающееся фото с которого смотрела на него светлоглазая высокая девушка со славянским лицом, чьё правой плечо перечеркивала черная линия.
-Победа, милая моя девочка, победа,- шептал сквозь слезы Сергеич…
Санек стоял позади молча, потом подошел к ему встряхнул за плечи.
-Сергеич, не надо плакать. Ты ведь сам учишь всех, что надо оставаться сильными вопреки всему.
Сергеич перестал шмыгать носом, поднялся сперва на одно колено, потом на второе, выпрямился и обвиваемый бураном, почти не различимый в ярких перепадах вспышек взрывов ответил Саньку:
-Пошли домой, Санек.
И они стали спускаться той же дорогой, что и пришли…
ИЮЛЬ 2003 ГОДА САНКТ-ПЕТЕРБУРГ.
-1-
…Красота не исчезает,
Лишь уходит иногда…
Ю.Шевчук.
Санкт – Петербург это всего лишь город. Это дома и стены, это брусчатка Дворцовой площади, парапеты набережной Фонтанки и поребрики проспектов. Все это более или менее удачное сочетание строительных материалов и форм различного времени. Легендой город делают люди. Причем не окружающие вас а вы сами. Это вы зайдя в глухой колодец на Каменном острове задираете голову и восхищенно смотрите в маленький квадратик неба над крышами. Это вы слушаете в переходах безголосых гитаристов и думаете, что как это хорошо, что они есть, но вот денег я им не дам. И это вы видите особый смысл в ночном разрыве мостов и в ставших вдруг такими недосягаемыми людях на противоположной стороне Невы.
В Питере, как и в Москве, как и в любом крупном городе есть безотказный способ отличить приезжего от местного – метро. Местный никогда не будет пялиться на людей, проезжающие мимо светильники, рекламные щиты так как все это ему уже осточертело за годы в сумме проведенные под землёй.
А я вот был ещё приезжий. Ну, не совсем, конечно, год я проучился на первом курсе Военно-медицинской академии и в увольнениях бывал весьма и весьма редко. А теперь же все стало проще. Я возвращался из почты, где получил из дома посылку с мечтой любого курсанта – консервами, моей любимой голубой джинсовой курткой, травами к чаю и прочими приятными мелочами. Сумка с разобранной посылкой приятно оттягивала руку. А я отчаянно вертел головой, пытаясь впитать все и сразу, этот гул, этих людей, стоящих в 10-ти сантиметрах друг от друга и умудряющихся при этом в неярком свете старых метрополитеновских светильников читать газеты.
Раскаленный Питерский полдень царствовал над городом, и это чувствовалось уже при выходе из метро. Словно бы кто-то раскрыл перед выходом жерло мартеновской печи и жар десятков тонн расплавленного металла поглощал в себя десятки тонн человеческих тел.
Я выскочил из метро и сразу понял, что одеть жилетку на голое тело было конечно правильно, но не правильно. Все-таки это был Город с большой буквы, и в нем хотелось чувствовать себя Горожанином. Впрочем в те годы забивать себе голову соответствиями и не соответствиями каким-либо представлениям о порядочности мне не хотелось и, весело насвистывая, я неторопливо побрел к подземному переходу.
Среди всех таких переходов в Питере он один имел свое собственное имя, известное в неформальных кругах и за пределами России. А назывался он Труба. Толи потому, что в нем всегда дул ветер, словно в аэродинамической трубе, то ли от того, что в нем вечно устраивали концерты разного рода уличные певцы, гитаристы и трубачи, пытающиеся хоть что-то заработать своими по большей части блеклыми мелодиками и не трезвыми голосами.
Однако сегодня в Трубе было многолюдно, видимо кто-то действительно смог заинтересовать. Народ что-то одобрительно выкрикивал, заполняя все пространство широкого подземного перехода. Молодая дамочка в тонком ситцевом платье с черной сумочкой на бледном плече улыбалась лицом без тени косметики, зато с густыми тенями бессонных ночей под глазами и покачивалась в такт исполнителю. А тот был чем-то вообще невообразимым: пожилой губастый одноногий негр в рубашке «Гавайи» и коротких шортах. Он скакал на одной ноге, ловко прижимая к груди гитару и напевая что-то развязное, периодически выкрикивая маты на чистом русском языке. Левый его карман оттопыривала зеленая бутылка, которую он, чтоб та не вывалилась периодически доставал и с криком: «Отзовись, горнист!» делал большие глотки из горлышка. Гитарный футляр перед ним был полон звонкой мелочи и смятых мелких купюр. Прислонившись к поддерживающей потолок перехода колонне я с любопытством вглядывался в несущийся мимо меня мир, словно выпав из него, невидимый и не слышимый никем. Огромный город концентрировался в этом переходе, как собственно в любом другом месте, надо только уметь видеть все это.
Немного ещё постояв, я вышел на поверхность и присел на парапет Трубы. Жар обрушился на меня раскаленным молотом. Мрамор парапета был горячим настолько что жегся через штаны. Я достал из пакета бутылку холодного кваса, очередной роман Лукьяненко, опустил на глаза темные очки и почти почувствовал себя комфортно. Тем более, что от Невы подул холодный, пронзительный ветер, принесший с собой желанную прохладу.
За моей спиной рычала, шипела и гудела проезжая часть Невского проспекта и конечно же я не услышал подходящих ко мне шагов. Принадлежали они девушке которая словно бы не шла по земле, так она была невесома. Сейчас мне кажется, что тогда она вообще была прозрачной и солнце просвечивало её насквозь. И я щурился, глядя на неё, не понимая ещё что слепит меня не солнце а небывалая красота этой девушки, которая словно была сплетенной из красок лета и звуков горных ручьев. Что-то не правильное было в этой красоте, что-то не подвластное правилам красоты., Что-то чего не может случиться в этой отравленной атмосфере, среди криков, гудков машин и вообще правды жизни…И мне вдруг стало стыдно за то что я полуголый, полунищий курсант, конечно же недостойный даже взмаха её ресниц, неспособный здесь и сразу свалить к ногам этой девушки все богатства мира, пробить дорогу сквозь горы для её летящей походки или просто создать для неё новую вселенную, наполненную миром и истиной.
Как ни странно, девушка села на тот же парапет что и я, в паре метров, чуть ближе к спуску под землю, открыла сумочку и достала из неё какую-то толстенную книгу. Открыв книгу на закладке, она задумчиво проглядела страницу и с какой-то тоской огляделась на карусель прохожих.. Действительно, с чего бы это радоваться одиноко сидящей девушке. Особенно в полдень субботы. Видимо не с кем пойти поехать в Кавголово, видимо ночью выспалась или
вот-вот на носу экзамен. Сразу же видно, что девушка умна и любознательна, вон какую скучную книгу уже до середины прочитала. Так думал я, делая вид что читаю, а на самом деле что называется смотрел «искоса, низко голову наклонив» на это совершенно невозможное чудо. Сколько прошло времени в таком состоянии я не могу сказать. Я тогда с хрустом вывалился из нашего мира в далекую галактики имени прекрасной незнакомки.
Возможно по этому я не заметил, как начала стремительно меняться погода. Все таки Питер-город приморский со всеми присущими таким городам вывертам погоды. Со стороны Финского залива резко потянуло холодной свежестью, да так что даже яростно палящее солнце перестало обжигать кожу. Небо разделилось на две половины - синюю и черную и черная словно в кошмарном сне быстро превратила светлый полдень в сумерки. Я поежился, потер ладонями выступившую на плечах «гусиную кожу» и стал собираться, прокручивая в уме, где тут поблизости можно с толком переждать ненастье. Но додумать я не успел, тяжелый, темный словно свинцовый, дождь упал с неба и уже через мгновенье я уже покрылся холодной пленкой воды. И в тот же миг я рванулся к девушке, выхватывая на бегу из пакета куртку. Со словами: «Не спорь!» я накинул её на светлые волосы незнакомки, потом схватил её за руку и мы побежали под своды наружной галереи Гостиного Двора.
С каждой секундой Город преображался. Словно бы становился проще и чище душою. Дождь как умелый пожарник тушил в душах людей огонь беспокойства, утихомиривая жажду жгучую жажду наживы, гася пламя ненависти и неприязни.
Перед дождем все равны. Он наш прокурор и адвокат. Он-вода, дающая жизнь, он частичка неба он как локальное нисхождение на землю Бога.
Мы, окончательно промокнув, вбежали под своды галереи, дождь сплошной стеной стоял за ней и на асфальте уже обозначились будущие бурные потоки, которые вскоре захлестнут город. Моя незнакомка поправила на плечах куртку, отряхнула с лица водяную пыль и сказала:
- Спасибо,- и улыбнулась при этом самой обворожительной улыбкой из всех, что я мог себе представить.
- Не за что. Меня кстати Миша зовут, -я тоже улыбнулся искренне как только мог, -сильно промокла?
-Нет, ответила она, хотя мокрое платье прилипло к ней как вторая кожа,- зато ты насквозь, теперь ты простынешь и умрешь а я буду винить себя за это до конца жизни…
Она звонко рассеялась и добавила:
- На самом деле спасибо, меня зовут Таня. Только не Ларина.
-Вижу что не Ларина, ответил я. Если бы ты была Ларина Онегин никогда бы не отверг твоей любви.
- Ну что ты меня смущаешь, Миш, -заулыбалась Таня, -я сейчас мокрая курица, а Онегины в своих шестисотых таких не очень то привечают.
- Перестань, Таня -я взял её под руку и мы двинулись в сторону Апраксина Двора,- давай лучше пойдем выпьем чаю, согреемся, подсушим наши старые косточки.
-Пойдем, а то мои СТАРЫЕ косточки и мои СТАРЫЙ песок, который я тут щедро рассыпаю, скоро действительно замерзнут.
Профиль №1:
Татьяна Сергеевна Орловская.
Личные данные:
Дата рождения: 13.03.1980
Место рождения: г. Ленинград,
Адрес: г.Санкт-Петербург, ул. Рубинштейна 20, кв.33.
Знак зодиака: Рыбы
Жизненные интересы: хочу самореализоваться в работе. Люблю плавание и коньки. Фрукты люблю и солнце. Читаю тупые книги, потому что умных книг нет. Хочу семью с любимым человеком и троих детей.
Жизненные антипатии: терпеть не могу пустые понты и болтунов. Плохо переношу одиночество и отсутствие денег. Любителей легкодоступного секса прошу не беспокоить.
О себе: данные отсутствуют.
В 2006 году защитила бы кандидатскую диссертацию и закончила аспирантуру Ленинградского электротехнического института.
В 2007-ом вышла бы замуж по большой любви, в 2008-ом развелась. В 2012 стала бы деканом факультета электронных систем ЛЭТИ,в 2015 – ректором.Родила бы троих детей от второго брака. Жила бы в целом хорошо и спокойно и умерла, дожив до 85 лет дважды прабабушкой. Посмертно была бы занесена в галерею славы Российской науки и справочник «100 великих ученых»…
И мы шли, спрятавшись от неба под старыми тяжелыми сводами галереи. Она закончились нас укрыли от дождя строительные леса бесконечной ремонта-перестройки-реконструкции. Под ними, вместе уворачиваясь от просачивающихся капель, мы дошли до маленькой Питерской забегаловки «Медведь».
Мы просидели мило болтая пока не закончился дождь. Потом долго бродили по дымящимся мостовым, с которых жаркое как и в начале дня, солнце испаряло воду и поднимало в воздух маленьких туманных джинов.
Таня заканчивала обучение в ЛЭТИ по специальности «программирование хаотических систем». Сама она коренная петербурженка и сирота. Мать и отец Тани погибли во время третьего арабо-израильского конфликта. Они находились в командировке от секретного НИИ, так как были профессиональными создателями оружия. И с 3-х лет Таню воспитывала бабушка, старая аристократка, пережившая обе мировые войны, блокаду и репрессии. Жила Таня на переулке Рубинштейна, прямо напротив рок-клуба и потому прекрасно помнила, как пьяный Виктор Цой пел там с Гребенщиковым свою нестареющую «восьмиклассницу».
Повернув с Невского проспекта на Владимирский мы прошли мимо театра им. Ленсовета. Афиши объявляли мою любимую пьесу «Калигула» по драме А.Камю «Игрок» в постановке Ю.Бутусова с Хабенским и Пореченковым в главных ролях. Я был на ней уже несколько раз и она нравилась мне все больше. Немного сомневаясь в том, стоит ли это делать, я пригласил Таню на завтра в театр. Таня задумчиво улыбнулась и ответила:
-Знаешь, Миша, мне бабушка всегда говорила, чтоб я судила о молодом человеке по тому, на какую постановку он пригласит меня в первый раз. «Калигула», Камю… Даже не знаю…Что-то, во всяком случае, необычное. Хорошо. Я пойду завтра с тобой в театр, запиши телефон.
-Говори,- ответил я,- запомню.
Я проводил её до подъезда и всю дорогу до КПП академии как заведеннный повторял эти семь цифр. Они звучали в ритме колес метрополитена, их насвистывал ветер и проходящие мимо люди, их шептали деревья на Боткинской и в их ритме звенели старые красные трамваи. Я даже записал их на троллейбусной остановке поверх объявления о продаже дивана, которое не срывали не заклевали уже год.
-2-
Но если однажды случится пожар
И все здание будет в огне,
Мы погибнем без этих крыльев,
Которые нравились мне…
И.Кормильцев.
- Верьте в Иегову, верьте в Спасителя! В бога милосердного и праведного! Верьте ибо предсказанный конец уже близко! И падет небо на землю, и побьет пастырь стадо свое и реки багровы будут от крови человечьей! Верьте в Иегову!
Человек в блеклой серой куртке истошно орал у выхода станции метро «Приморская». Рядышком вечные бабки в вытянутых кофтах невнятного цвета продавали молодую картошку и семечки. Заскорузлый бомж собирал бутылки, следя за сидевшей на ограде высохшего палисадника компанией скинхэдов, они были основным поставщиком бутылок, но могли и в лицо ботинками ударить.
Блеклое солнце, как пыльная лампочка в кладовке едва светило сквозь низкие лохматые облака, поднимавшиеся из глади Финского залива. Порывистый ветер распахивал куртку, противно щекоча ребра ледяными пальцами. Утром в новостях передали штормовое предупреждение.
Воздух ощутимо пах штормом.
Я, перепрыгивая тусклые лужи, свернул на боковую улочку. Вела она к Смоленке - маленькой речушке почти у самого уже Финского залива. Слева от неё, в паре сотен метров против течения уныло торчало из земли многоэтажно серое здание советской постройки. Мрамор со стен облетел, обнажив уродливые лохмотья теплоизоляции и наросты плесени. К безликому бетонному крыльцу вела разрушенная асфальтовая лента. За входной дверью желтого стекла находился тёмный вестибюль с признаками давно прошедшей популярности: остатками большого деревянного гардероба и разбитыми зеркалами во весь рост. Посреди вестибюля сверкал хромом неуместный здесь здоровенный Харлей-Дэвидсон. На верхние этажи вела неприметная боковая лестница, удивившая меня своей чистотой. Ни окурков, ни пивных крышек, надписи «Белый-лох», «Havy Mettal» и прочее наскальное творчество современных неандертальцев аккуратно закрашено. Кто-то любил эту лестницу.
Через три лестничных пролета шагнул в светлый коридор и постучал в дверь. Номера на ней не было, зато бросался в глаза огромный цветок магнолии, объятый оранжевым пламенем. За дверью в кольцах табачного дыма спорило, смеялось и переругивалось литературное общество «Новые Бродяги».
Этих, в общем-то, милых людей я любил, и они любили меня. Закрыв за собой дверь, я прервал приветственные возгласы взмахом кисти, после которого скрестил руки на груди и патетично произнес:
- О, рыцари ордена ручек,
Адепты блокнотов и слов,
Я научу вас быть лучше,
Управлять разводом мостов,
Покажу вам границы сознанья,
Проведу по дороге до счастья,
Так что вот вам мои изысканья
И попросту вот вам «Здрасьте»!
Раздался дружный смех всех собравшихся здесь непризнанных гениев и гениев, которых невозможно признать. Все они кричали мне приветствия, жали ладонь и вообще выражали радость от того, что в их стае социальных изгоев появилась ещё одна птица со схожей окраской оперения. Разношерстная компания поэтов и прозаиков собиралась каждый четверг. Среди них присутствовали и студенты и директора довольно крупных фирм, парочка алкоголиков, байкер и несколько просто неудавшихся отцов семейств. И даже две девушки, назвать которых симпатичными было бы большим преувеличением.
Темой сегодняшнего заседания была война. Я в поэзию войны не верил, поэтому ничего к собранию не написал и шел в общем-то только для того чтоб слушать. Через пятнадцать минут после моего прихода все немного успокоились и даже смогли договориться об очередности выступлений. Это был почти рекорд. Обычно товарищи по перу спорили почти до окончания встречи.
Первым встал во весь свой могучий рост человек, голова которого представляла собой сплошной шар волос. Борода, усы и прическа составляли единое целое так, что не сразу разберешь откуда исходит звук голоса. Поэт в жизни звался Сергей Смолин. В редких же газетных публикациях он был известен как Эрнст Нечахнущий. Писал Сергей в основном о женских прелестях и своей к ним любви. Я не представлял, что этот человек может сказать о войне. Сергей почесал живот, что-то ковырнул, там где должен быть нос и начал:
- Взвейтесь, стяги,
Прочь сомненья,
Выход в темноте один,
Ходят строем поколенья,
Меж рядов рогатых мин
Словоизлияние Сергея продолжалось еще около десяти минут. Рулады бородача повествовали о неком герое на войне и его героической миссии. Но благодаря фразам «колебать неколебимость» и «в Господа не верит бог» разобрать общий смысл было не просто.
Я сосредоточенно играл в крестики-нолики с соседом.
Далее начались выступления одно другого краше. Кто-то восхвалял бессмысленность самопожертвования, кто-то любовь, рожденную смертью. Нашлись и воодушевленно заявляющие о величии человека спускающего курок и прелести вида планеты через прорезь прицельной планки. Байкер же торжествующе произнес:
Тебя не сломают невзгоды,
Ты потому и герой,
Что война это, братцы, свобода
От того что бы быть собой.
Никто не видел что моя, поначалу искренняя, улыбка все больше напоминает оскал. Я старался считать про себя до десяти, чтобы сдержать эмоции. Но все время сбивался и начинал счет заново.
- Война есть высшая цель человеческой жизни! Высший экзамен и радость за весь период бессмысленного существования!
Прокричавший это прыщавый парень сиял лицом, будто достиг Просветления, Рая и Вальхаллы одновременно. Слушающие бурно зааплодировали, кто-то даже свистнул.
Я не выдержал. Стул позади меня впечатался в стену и громким треском развалился. Тишина, наполненная удивлением стояла вокруг меня несколько секунд. Тихо и четко я произнёс:
- Вы все моральные уроды. Никто из вас не видел трупов. Не знает запах крови. Ни разу не выковыривал её из-под ногтей. Нет ничего героического в том, что бы быть вынужденным убивать. Нет в этом свободы, нет смысла, нет славы.
Я оглядел всех сидящих вокруг людей. Хмурые лица. Непонимание. Неприятие.
Прежде чем выйти вон, я не оборачиваясь добавил:
- Я был здесь последний раз.
Выйдя из комнаты я аккуратно закрыл дверь. Так, чтоб она не хлопнула.
На улице уже начиналась буря. Ветер выбивал стекла в форточках окон, свирепо рвал с деревьев ветки. Над морем вспарывали небо молнии. Сквозь вой вихря было слышно как свирепо, как разъяренно бился о берег свинец Балтийских волн.
Отвратительное настроение и накопившаяся во мне злоба требовали выхода. Не раздумывая и не выбирая дороги я направился на звуки волн – к набережной Финского залива. Ветер бросал в меня пыль и мелкие камни и, как снайпер, почти всегда попадал в лицо. По пути к набережной в ряд стояли несколько многоэтажек, у которых вместо первого этажа было несколько десятков толстых бетонных свай. Дома, словно гигантские бетонные пауки, казалось бежали от ветра а тот завывал между их паучьих ножек, злорадно хохоча и улюлюкая.
С каждым шагом гул моря становился все громче. Ещё немного и я уже губил ботинки соленой водой на граните набережной. При взгляде с высокого парапета казалось что море обьявило войну всему миру. Волны перехлестывали друг через друга, спеша разбиться о берег. Будто ища в небе встречи с чайками, летала над ними пена.
Я подошел к самому краю, туда, где тяжелая серость гранита обрывалась в свирепую сталь волн. От воды меня отделяли два метра по вертикали и море, тщась достать, швыряло мне в лицо пригоршни холодных брызг. Мне даже стало казаться, что оно что-то яростно мне кричит. Я не сразу понял, что голос моря принадлежит человеку.
Там где набережная спускается к срезу воды был небольшой, с полметра, гранитный карниз. В спокойную погоду по нему было удобно прогуливаться и кормить бакланов булкой. Сейчас же карниз полностью был скрыт в свинцовом водовороте разбившихся волн. По колено в свирепой воде стоял паренек. Черный кожаный плащ развивался на плечах как крылья ворона. Вода поднималась ему почти по пояс, каждая волна отбрасывала и била спиной о гранит. А парень сжав кулаки грозил морю и швырял в его яростное лицо какие-то слова. Ветер изменил направление и до меня донеслось:
... Поэты с губами на бедрах горячки
Летят без разбора во все дорогое.
И каждую ночь, воскресая из спячки,
Срываются в лютое, смертное, злое.
Переплыли Исаакий, что лысой горою
Вырос вчера и молчит между нами.
Спи, мой гранит, я плейбоем накрою
Печальную песню о блоковской даме.
Паренек захлебнулся попавшей в рот водой, закашлялся и замолчал. Я перегнулся через парапет, рискуя, что ветер сорвет меня и кинет в море как игрушку. Слова этой песни ДДТ я знал наизусть и закричал изо всех сил:
… И упал лицом в правду, и пытался подняться,
Если ты не поможешь, он не выйдет из драки.
Но на сердце твоем надпись: «Не прислоняться!»
И он глупее поднявшейся в космос собаки.
Он рефлексы свои как катетер срывает,
Он вдохнул стратосферу и горит как комета.
И от боли и отчаянья в ярости лает
На Звезду, исхлеставшую ветками света.
Парень услышал. Он смотрел на меня, обвиваемый водой. Очередная волна ударила его в грудь и швырнула на стенку набережной.
- Поднимайся!,- закричал ему я.
Вскоре мы уже сидели прижавшись спиной к парапету за которым свирепствовала Балтика.
Нам было холодно. Мокрая одежда грозила половиной медицинской энцеклопедии.
- Миша,- сказал я пареньку и протянул руку.
- Санек,- ответил тот.
Профиль№2: Крохотков Александр Борисович
Дата рождения: 23.05.1982
Место рождения:г.Калиниград
Адрес: г.Санкт-Петербург ул. Лесная д.6 корп.3 комната 22
Знак Зодиака: Близнецы
Жизненные интересы: СВОБОДА!!!
Жизненные антипатии: НЕ-СВОБОДА!!!
О себе: Лучший мир нужно строить только для лучших людей. Вся проблема современности -проблема кого туда выбрать.
В 2005-ом был бы отчислен из института культуры за участие в массовых беспорядках.
С 2005 по 2007 скитался бы по квартирам друзей перебиваясь случайными заработками. Пытался бы стать музыкантом и художником, но безуспешно. В 2007 году организовал бы уличную банду вандалов, оскверняющих сомнительные памятники и посольства стран НАТО. До 2009 года находился бы в тюрьме. Влюбился бы в женщину по переписке. После выхода из тюрьмы вступил бы в Иностранный Легион Франции, дослужился бы до капитана, несколько раз был бы ранен. По выходу на военную пенсию писал бы мемуары и спился бы в 2030-ом году. Умер бы от рака печени в 2034-ом в нищете и одиночестве.
Потом поднялся, снял плащ, футболку и стал её выжимать.
- Погоди, - сказал я,- завяжи её за рукава вокруг парапета, на таком ветру она мигом высохнет.
Сказав это я протянул ему свою рубаху и остался в одной джинсовке.
- Держи.
Санек недоуменно посмотрел на меня, потом пробормотал что-то вроде «спасибо» и взял рубаху. Вновь спрятавшись от ветра за парапетом, я открыл рюкзак.
- Не пригодилось там, куда нес, зато сейчас в самую точку будет.
Я вынул из рюкзака термос с глинвейном и пакет бутербродов с колбасой и горчицей.
Колбаса, глинтвейн и буря – рецепт приятного общения. Постепенно пьянея и отогреваясь, мы разговаривали. Мне не казалось это ни странным, ни противоестественным: сидеть на мокром граните с человеком которого видишь впервые в жизни. Общаться с ним, пить спиртное… Термос уже опустел наполовину, когда Санёк заговорил о себе.
Он скульптор. В будущем. Пока что он только студент института культуры, но хочет бросать. Мол, нечего делать среди людей, застрявших в конце советской эпохи, ценителей правильных линий и праведных поступков. Санек не терпел лжи в искусстве и в жизни, он искал искренность везде где она только вообще возможна. От того и страдал всю сознательную жизнь. Жизнь… Она ведь не очень-то привечает тех, кто идет прямо.
И Саньку она раз от разу подкидывала ситуации, неизменно приводившие его к конфликту со всевозможными носителями власти. В свои 20 лет Санек испытал уже и ночевки в подвалах, и недельный голод, успел несколько раз посидеть в КПЗ и получить пару сотрясений головного мозга. Утирая слёзы, вызванные злой горчицей, он сказал:
- Спасибо тебе, Миша. Меня сегодня девушка моя предала. Я ехал на трамвае мимо Александровского саду и увидел как она… Там с этим черным… С этим жирным уродом, Гариком. На скамейке, взасос, при всех этих ингушах - его друзьях. Не могу, Миш.
Санек откинулся назад, ударился затылком о гранит и надолго замолчал.
Я думал о Тане. О том, что она-то конечно никогда так не поступит. И что если допускать в её отношении мысли о вот такой вот ситуации, то лучше сразу покупать водку, рвать телефонную книжку, выкручивать из прихожей звонок … И заколачивая свою дверь досками все же думать, что твоя девушка-это всегда эталон красоты, ума и верности… До тех пор пока трамвай, дребезжа и высекая искры, не проедет мимо Александровского сада.
Мягко я сказал Саньку:
- Саша, мы в таких ситуациях все бывали. Что ты хочешь от женщин? Верности? Да их праматерь райских кущерях уже ходила от Адама налево! Представляешь, какие гены достались от неё всем женщинам мира? Брось, Санек!
Я встал, облокотился на парапет и перекрикивая ветер добавил:
- Вот в море и брось!
Санек встал рядом со мной, плюнул в волны и стал одевать свою уже почти сухую футболку.
Мы уже видели двери метро, когда начался ливень.
-3-
… И моё сердце остановилось,
Моё сердце замерло…
А.Васильев.
От утренней росы жестяная крыша словно бы покрылась испариной и матово отсвечивала в не яром ещё свете солнца. Мы с Таней сидели, прислонившись у кирпичной трубы её дома на Рубинштейна, по шею закутавшись в байковый плед. Рассвет в июле встаёт над Невой часа в три-четыре, и утро только-только начало пленение спящего города. Морской ветер, словно джазист, что-то наигрывал в трубе за нашей спиной. Свинг ветра настраивал на лиричный лад. Таня сидела ко мне спиной, положив затылок на моё плечо. Я обнимал её, скрестив ладони на Танином животе.
Мы созерцали целую вселенную, наблюдая как солнечное пятно ползет по золотому куполу Владимирского собора, как на мокрых от росы кронах высоких Питерских деревьев сверкают искры. И как оставляют за собой шлейф электрических огоньков рога сонного дежурного троллейбуса. Город, как огромный соня, лениво ворочался в кровати утреннего тумана. Уже понимая, что пора просыпаться он что-то бормотал далекими гудками верфей, словно надеясь, что пришедшее утро отступит и даст досмотреть сны.
Я, как и город, не хотел, чтоб сегодняшнее утро наступило. Этим утром в восемь часов Таня должна была сесть на поезд и на полгода уехать в Обнинск. ЛЭТИ откомандировал её туда чтоб она выполнила там свою дипломную работу. Создала самоинтрегрирующуюся логическую систему, говоря проще - искусственный интеллект Российского образца. Я не то, что бы был против такого прорыва российской науки. Не то, что был против открывающихся за ним перспектив. Я даже не был против, чтоб Таня прославилась таким образом. Я был против нашего расставания. Но что мог я сделать? Только замереть так двухголовым пледом на всю последующую вечность.
Мир останется таким же. Но в нём не будет уже запахов. Не будет прикосновений. Не будет шепота на ухо. Такого близкого что губы слегка щекочут кожу…
- Таня, - я решил её немного растормошить,- хочешь знать, почему мы сейчас не на крыше?
Таня лениво приоткрыла глаза, улыбнулась и ответила:
- Если ты докажешь мне, что мы сейчас не на крыше, то я сама спущусь в квартиру приготовить нам кофе с корицей.
Мне было плевать на кофе. И на корицу было тоже плевать. Просто неожиданно для меня самого в памяти всплыла одна лекция... Всего лишь сорок минут навсегда изменившие моё отношение к Богу.
Тогда, летом 2000 года, в аудитории стояла душная жара. Воротник форменной рубахи давил мне на шею. Моё маленькое личное проклятие заключалось в том, что на меня никогда не могли подобрать форму. Если находили нужный размер, он всегда был короток. Если, о, редкое чудо, на складе появлялась форма моего роста, то всегда был велик размер или давил ворот рубахи.
Аудитория номер 12 одна из старейших в Военно-медицинской академии им. Кирова. Она проектировалась под личным контролем И.И. Павлов. Того самого, который создал учение об рефлекторной природе высшей нервной деятельности, за что получил Нобелевскую премию. И Сталинскую премию тоже получил за то, что с физиологической точки зрения обосновал, что материя рождает сознание.
По меркам времени Павлова, аудитория, конечно же, была большой. Скамейки темного дерева поднимались амфитеатром на 9 рядов. Так, что верхний ряд находился в пяти метрах от пола. В толстой стене напротив скамеек были 4 высоких сводчатых окна. За десятилетия, прошедшие со времени постройки аудитории они никогда не открывались, от чего их стекла пожелтели. И когда на лекциях заходила речь о желтухе, то окна приводились в качестве наглядного пособия по цветам кожи таких больных.
До лекции было целых четыре минуты, и я их с толком использовал на сон. Привычка спать в любое возможное для этого время выработалсь у меня ещё до поступления в академию. В интернате, где я прожил десятый и одиннадцатый класс, спали тоже мало и засыпали даже на переменах между уроками. На военной службе этот необходимый для выживания навык обрел новые грани и оттенки. Я научился спать сидя, подперев голову рукой и не выпуская ручку из пальцев. Иногда одевал очки, садился подальше и спал с выражением строгости и внимания на лице. Преподаватели видя такое усердие в учебе разве что только слезу с седые усы не пускали. И я дремал, привалившись к плечу моего академического приятеля Виталика Трубецкого. И сон был бы высшим наслаждением в жизни, затмевающим власть и героин, если бы не тяжелейшая абстиненция пробуждения.
- Курс, встать!
Наш старшина Палыч обладал истинно военным голосом, от которого тревожно замирала жизнь в радиусе километра.
- Смирно!
Мы вытянулись на полукружиях аудитории как небольшая стая синих сурков: окантовка на затылках, бакенбарды не ниже козелка уха. Убедившись, что его команда выполнена, Палыч развернулся к очаровательной женщине восточного типа в белом халате и произнес следующую фразу из ритуала построения синих сурков:
- Товарищ преподаватель, второй курс третьего факультета на лекцию прибыл в количестве семидесяти пяти человек. Незаконно отсутствующих нет. Старшина Сидоров.
Женщина повернулась к нам и мило улыбаясь произнесла:
- Здравствуйте, товарищи курсанты.
Отвечать громогласно такой женщине не хотелось, мы ровно сказали ритуальное: «Здравия желаем товарищ преподаватель». Она улыбнулась ещё раз:
- Пожалуйста, присаживайтесь.
Сидоров скомандовал завершение ритуала построения словами: «Вольно, садись», синие сурки опустились на скамейки и вновь превратились в людей.
Я открыл тетрадь для конспектов и предупредил соседа:
- Виталь, буду сопеть - толкни, хорошо?
- Не восхрапи на лекции, сын мой, дабы не разбудить ближнего своего,- Виталик был в своем шутливом репертуаре,- чего не выспался – то?
Ответить я не успел, заговорила наша симпатичная преподаватель.
- Итак, товарищи курсанты, тема нашей сегодняшней лекции – физиология сердечной деятельности. Сегодня мы посмотрим с вами опыт на выделенном сердце кролика и узнаем, какие метаболические механизмы регулируют его деятельность в норме и при патологии.
После вводной теоретической части лаборанты вкатили в аудиторию большой лабораторный стол. На нем стояла кювета с термометром, каким – то раствором и плавающим в нем кусочком розового мяса. Рядом с кюветой стояло не вполне понятное приспособление похожее на миниатюрную виселицу и ещё много всяких баночек, тазичков, шприцов и пробирок довольно зловещего вида.
Ни один защитник животных не вынес бы того, что происходило на этом столе далее. Кусочек мяса в кювете оказался кроличьим сердцем, которое до начала лекции было вырезано у несчастной ушастой жертвы науки. Его подвесили на держалку, ту самую, которая так походила на виселицу и стали лить на него питательный раствор. И сердце билось, подпрыгивая и дергая нитку на которой висело. Потом к льющемуся раствору добавляли кальций, заставляя сердце биться чаще и метопролол, замедляя его.
Прозрение у меня наступило, когда сердце стали поливать дихлофосом, чтоб показать, как фосфор – органические отравляющие вещества останавливают сокращения миокарда. Я понял, что сердце человека точно так же подвешено у него в груди и бьется чаще когда в кровь попадают ионы любви. И останавливается, когда приходит горе. Что наша жизнь. по – сути, - большой лабораторный стол. А высшие силы учат на наших сердцах своих синих сурков, добавляя в жизнь человека любви, войны и расставаний…
Совершенно проснувшаяся Таня недоверчиво спросила:
- И что, все врачи проходят такую подготовку от доктора Геббельса? У вас от этого все мысли набекрень? Тебе, Миша, время от времени не хочется быть немного добрее и не воспринимать такие ужасные вещи так спокойно?
-Танечка, милая, - ответил ей я, - все врачи немного двинутые. Но поверь мне, страшные вещи вокруг обостряют восприятие прекрасного. На контрастах со смертью жизнь и любовь кажутся куда совершеннее чем есть на самом деле.
-Да?- Таня ехидно продолжала,- и что, ты в тот раз тоже много прекрасного увидел? Может даже полюбил кого?
Я вздохнул.
- Нет, Танюш, Виталик всё испортил. Когда моё откровение почти достигло своего апогея, он повернулся ко мне и хихкнул: « Надо такой же эксперимент над задницей провести. Вырезать её, подвесить и поливать растворами, глядя как она расширяется и сужается. Как считаешь, Мишаня?». Я ответил, что соглашусь, только если там подвесят его самого. Но Виталя не обиделся. Он долго рассуждал: какой именно памятник поставят человеку, пожертвовавшему своей задницей ради науки.
Таня заулыбалась, потом вырвалась из кольца моих рук и сказала:
- Все, последователь Геббельса, пошли кофе варить. Мне ещё вещи собирать, а я все - таки девушка, мне положено на это не менее двух суток тратить.
Врала Таня. Собиралась она так, словно родилась и выросла в казарме: четко, по-уставному, за сорок секунд.
Но мы все равно затянули с выходом из дома. И не по Таниной вине. Скорее скажем так, по обоюдным форс-мажорным желаниям. И бежали потом от такси к поезду, не замечая тяжести сумок и не разбирая пути. Успели. Прощальному поцелую аккомпанировали маты проводницы и лязганье колес набирающего скорость вагона.
-4-
Лишь одно в моём кармане –
Беспонтовый пирожок.
Каждый из нас –
Беспонтовый пирожок…
Е. Летов.
Через три дня после отъезда Татьяны мы с Саньком стояли на пяти углах и предъявляли документы патрулю народной дружины. В мой военный билет они едва глянули и тут же отдали обратно, а вот Санька промурыжили несколько минут. То печать им в регистрации не нравилась, то пробить его данные по базе не могли – КПК глючило. Потом все-таки отпустили нас с миром. Разозленный Санек смотрел им вслед мучительно подыскивая подходящие ругательства. Я взял его за рукав:
-Саня. Саня, остынь! Ну чего ты взъелся? Делают свое дело ребята, пора бы уже и привыкнуть.
Саня выдернул рукав из моих рук и рывком поправил воротник. Всё таки он органически не переваривал любые формы проявления власти по отношению к нему. Немного успокоившись, но все-таки продолжая порывисто дышать, он сказал:
- Ну все хорошо Верховский делает, все правильно, но нахрена ещё одну милицию плодить? Что, старые не справляются? Не понимаю я этого.
- Саня, что ты опять старую песню заводишь?
Я пытался как-то успокоить товарища.
- Знаешь же, что народные патрули - это мера вынужденная, на три года, пока школы милиции не выпустят новые кадры взамен расстрелянных коррупционеров. Розыскников и криминалистов, понятное дело только предупредили, куда без них-то, а вот ППС запросто можно народниками заменить.
- Ага, не говори! Красота, черт возьми!
Санька, как всегда, не желал успокаиваться, раскрасневшись, он продолжал:
- Четыре миллиона чиновников и административных работников за год! Кого в лагерь, кого к стенке. А вместо каких бы то ни было, но профессионалов, таких вот народных мстителей, которым приходится доказывать, что верблюд – это фамилия такая. А сам ты не верблюд а человек. Ты, Мишаня, не боишься тенденции? Что завтра новое дело врачей начнут? И тебя кстати могут приписать.
- Сань, ну что ты заладил: дело врачей, дело ткачей… Да хоть грачей, Саш. Ну, честное слово!
Я и сам уже начинал раздражаться и повысил голос:
- У тебя, Санек глаза где? На голове? Или может ещё где-то? Так ты скажи, я хоть знать буду. Я в Советской Армии не служил, не довелось знаешь ли. Зато те кто служил говорят, что такого обеспечения доже в СССР не было. Технику принимать не успевают, столько её в войска прёт, У летчиков налет за год составил как суммарный за последние 10 лет! А отмена моратория на смертную казнь? А новый УК? Коррупция – высшая мера наказания. Рекет – высшая мера. Расхищение государственной собственности – высшая мера. Пособничество терроризму – тоже вышка! Или это не правильно? Или ты, Саша, считаешь, что те кто в девяносто втором составы со стратегическими запасами магнии, никеля, вольфрама за границу гнал имеют право на жизнь? Так скажи мне это! Скажи!
Я рывком развернул Сашку к себе, почти уперевшись ему лоб в лоб:
- Саша, ты не будь таким добрым к тем, кто тебя считает животным.
Сашка медленно перевел глаза с моих кулаков, сжавших отвороты его куртки, на моё лицо. Долго так и вдумчиво смотрел мне в глаза.
Спокойно, очень спокойно он сказал:
- Миша, прежде чем ты разожмешь кулаки и отпустишь меня, я скажу тебе, что справедливости вообще не бывает. Если кого – то расстреляют, это не значит, что акт справедливости свершился. Есть ещё и правда жизни. Она со справделивостью не очень-то дружит.
Я разжал руки, пригладил ладонями сморщившуюся на груди Санька куртку.
- Ладно, Саш. Ты проси меня. Как Таня уехал, я сам не свой. Вот уже и на людей бросаться начал. Ты про справедливость всё правильно сказал. Но я твоих взглядов придерживаться не стану никогда. Не может офицер сомневаться в правильности приказа. Офицер от этого обычно умирает. И все его подчинённые. Так что, Саш, давай всю эту политику оставим политикам. Пошли в «Навигатор».
«Навигатором» назывался компьютерный клуб на пересечении ул.Победы и Владимирского проспекта. Переделанное под современные запросы старое подвальное бомбоубежище, наполненное сумраком и гулом десятков компьютеров, как нельзя лучше подходило всем любителям виртуала. Под арочными сводами в одночасье уничтожались армии монстров и людей. Рождалась тут и чистая, как слеза, виртуальная любовь и удовлетворялись самые развратные желания. Матрица действительно «имела нас» в этих кирпичных стенах, где ещё различались клейма Императорского кирпичного завода и год кладки – 1876.
На часах было без четверти семь, до связи с Таней чате оставалось ещё пятнадцать минут.
Ей, конечно же, строжайше запрещалось выходить в интернет из Обнинска по как всегда доводящимся до абсурда соображениям безопасности. Все исходящие сигналы просматривались, канал доступа в сеть имел кодировку пятого усиленного уровня. То есть пройти через такую сеть практически невозможно для человека. Но Таня смогла. Одна из частей программного кода, который она писала для создания искусственного интеллекта был превращен ею в особую программу. Не знаю как, но для неё антивирусов и файерволов вообще не существовало.
Что бы скоротать время до сеанса связи с Таней я взял у бармена зеленый чай и шоколадку. Бармен презрительно посмотрел м мою сторону, но чай налил как полагается: с долькой лимона и сахаром. Сев за компьютер, я от нечего делать набрал в поисковой строке запрос: «форумы Белгорода». Ответ меня озадачил. Оказалось, что в городе форумов так много, что с чашкой чая не разобраться. Наугад я нажал на одну из первых ссылок и попал на форум.
Сразу же бросились в глаза заголовки тем: «Лозунг медиков:-"Запрет на продажу пиротехники», «Куда делась НАУКА???», «Белгородки, берегитесь!
Альф вышел на тропу!» и множество различного толка мнений и виртуальных личностей, их высказывающих. Я увлекся ходом ожесточенного спора между некими Вопилкой и Цыхрой о судьбе мира и города в виду произошедших перемен в правительстве Верховцева. Дочитать все высказанные мнения я не успел, пришло время для Тани.
Выписка из истории сообщений с веб-сайта www.*****com. От 26.07.2003 года.
Т.-Привет, Мишка!
М.-Привет,Танюша!))))
Т.- я тута по тебе скучаю.Сильно(((
М.-я тоже, знаешь, не могу избавиться от воспоминаний как мы…
(следующие 23 сообщения удалены по соображениям этичности)
…Т.-Да работы,Миш, столько, что воздухом подышать некогда. Хотя здесь даже на наших 80-ти метрах вниз вентиляция отличная. Разницы с улицей почти не чувствуется. Сегодня составили план и утвердили у руководителя группы (прости, но его фамилии я назвать не могу) график выведения проекта. Если все пойдет по плану то через полгода научим компьютер придумывать новые сорта самогона))). Ребята – соседи по лаборатории просто отличные! Все из провинции. Они были отобраны по программе Верховцева. Ну эта, как там её? «Колыбель», кажется. Есть даже одна девчонка из твоего города, из Белгорода.
М.- кто такая, почему не знаю?)))
Т.- Мишь…ну прости, я не знаю никого тут по имени. Как и меня тоже никто не знает. Здесь все под псевдонимами работают. Аппаратура немного сложновата. Все-таки после Windows перейти на РООС не просто. Но надо хоть, как ты говоришь,- «кровь из носу». Наши компьютеры нижнетагильского производства на два порядка мощнее IBM, но работают только с РООСом.
М.- С размещением, едой там и всем таким проблем нет?
Т.- Нет, ну что ты)))Насмешил. Тут не все любят Верховцева, но то, какие средства вкладываются в наши исследования - это впечатляет. Как бы все не кричали в прессе о новом 37-ом, здесь за Верховцева будут все и каждый. Ну ладно, что это я всё о себе да о себе. Как ты там, милый?
М.- Я в общем – то отлично, но в частности без тебя – плохо. Завтра начинаем готовиться к годовым полевым учениям. Они с 2000-го года считаются одной из частей выпускных экзаменов. Так что, Тань, будет высокое начальство удовлетворять с нашей помощью самые грязные свои желания))). Говорят, в этом году почти все части Ленинградского военного округа вместе с нами участвовать будут. Такая локальная третья мировая получится.
Т.-Миша, миленький, мне пора :’(, скоро окно в системе закрывается. Теперь я смогу выйти в сеть только через неделю. Не знаю, как прожить её и не умереть тут без твоих рук(((Ой,что-то зря я это начинаю….
(последние 30 сообщений удалены по соображениям этичности)
Профиль№3: Севрюкова Алина Викторовна
Дата рождения: 30.06.1980
Место рождения: г. Ашулук
Адрес: г.Белгород ул. Рельсовая д 4 кв 213
Знак Зодиака: Дева
Жизненные интересы: Да ничего необычного. Работа, семья, друзья и взаимопонимание.
Жизненные антипатии: Ленивые люди много думающие о себе.
О себе: Я умная и красивая, а ещё скромная.
В 2005 году получила бы повышение на работе и целый отдел. Несколько лет подряд совершенствовалась бы. Вскоре её стали бы посылать в командировки по всей стране. В 2008 вышла бы замуж. Но, не сумев выбрать между карьерой и семейной жизнью, вскоре развелась бы. До 2010 продвигалась бы по служебной лестнице. В 2010 году получила бы приглашение на работу начальником компьютерного отдела в Швейцарское фармакологическое предприятие.
В 2011 стала бы женой хозяина этого предприятия. В 2035 после смерти мужа стала бы главой фармакологической отрасли Швейцарии и одной из самых богатых женщин мира. Умерла бы 2050 году. Похоронить себя завещала бы в Белгородской области России.
Закрыв соединение с сетью, я печально вздохнул и, оттолкнувшись от стола на своём катающемся кресле, подъехал спиной к Саньку. Тот сидел в наушниках и, с упоением и тихими матерками сквозь зубы, поливал на экране огнем из какого – то жутковатого пулемета непонятных существ больше всего похожих на гигантских фиолетовых слизей с клыками и когтями. Я выждал пока Санькин герой зайдет в какое – то темное подземелье и схватил Санька за плечо. Дикий вопль потряс компьютерный клуб. Санек вскочил, сорвал с себя наушники и с решительным видом двинулся ко мне. Я же, согнувшись от хохота пополам на кресле, отталкивался ногами от пола, пятясь от разгневанного Санька. До тех пор, пока не уперся спинкой кресла в стол администратора. Из – за этого стола поднялся огромный, ритмично жующий жвачку, детина. Под его полупрозрачной майкой перекатывались бугры мышц. Схватив моё сиденье он обратился к нам с Саньком
- Значит, типа так. Ты, мля- он ткнул пальцем на Санька,- в клубе запрещено ругаться матом. Ты,- обратился он ко мне,- в клубе, мля, типа запрещено кататься на стульях. Так что оба нах отсюда за нарушение правил клуба. И чтоб больше, мля, сюда типа не совались. Опа?
Видимо «Опа» - это был способ задавать вопрос.
Поднявшись по ступенькам из Навигатора, Санек загрёб ботинком из ближайшей лужи воду и плеснул её на ступени крыльца.
- Пусть теперь думают, что здесь бомжи туалет устроили,- сказал он при этом,- я сюда всё равно больше ни ногой! К этому, мля, типа крутому админу.
Мы ошибались тогда. Когда звено F-22 все-таки прорвётся через ПВО Санкт-Петербурга этот подвал спасёт нас с Саньком. Мы успеем нырнуть в него, и старая железная дверь выдержит взрывную волну двух термобарических бомб объёмного взрыва.
-5-
Я год за годом отмечал в тетрадке,
Как падали костяшки домино.
Мы запивали водку полусладким,
Хотели опьянеть, но всё одно…
Дальше мысль не шла. Поэтом я был никудышным. Ручка рисовала в тетради бессмысленные квадраглики, какие-то рожицы. Мысли мои витали, нарушая все правила воздушных перевозок, где – то в районе Обнинска. И может быть я достиг бы нирваны и отправил бы свой дух туда по Космосу, но входная дверь отворилась.
Вошел человек в выглаженном трехцветном камуфляже. Это был генерал – майор
Черепов – начальник кафедры организации и тактики медицинской службы. Мы поспешно вскочили, поправляя одежду. После необходимого порядка приветствия Черепов милостиво разрешил нам сесть. Это был добрый знак. Многие группы стояли в классе перед ним навытяжку по несколько часов - Черепов был повернут на строевой подготовке военных врачей.
Дежурные быстро развернули и повесили на доску не совсем обычную карту Ленинградского военного округа, которую принес с собой генерал. Он смотрел только на неё, на стены, кафедру за которой стоял, но не нас. Голос его был голосом иерихонской трубы, потрескавшейся от времени. Дребезжащий, но с постоянно прорывающимися нотками командирского баса.
-Товарищи курсанты, я сегодня буду просить вас всех о одном. ЗАБУДЬТЕ ЧТО ВЫ – ВРАЧИ. Послезавтра вы выдвигаетесь на учебный центр в Красном Селе, там где когда-то совершили грандиозную ошибку и поступили в Академию. Вы хотите спросите, почему? Например потому что вам бессмысленно меня спрашивать. Я просто отвечу НЕТ на ваш вопрос «Товарищь генерал - майор, разрешите обратиться». Вы тут ни хрена не врачи. Вы. Офицеры. Российской. Армии. И с началом учений вы все будете командовать подчиненными, а не клизьмы (он так и говорил - клизьмы)в жопы вставлять.
Черепов открыл свой затрепанный блокнот, надел очки и продолжил:
-Ладно, товарищи курсанты, слушайте сюда. Перед вами карта Ленинградского военного округа. Черная линия на ней – государственная граница Российской Федерации. Восточнее неё по нашей территории проходит красная линия. От госграницы она отстоит на 300 километров. На территории до этой линии всё будет сожжено в первые сутки войны. Это, товарищи курсанты простой расчет количества вооружений по обеим сторонам границы.
Чтобы вы лучше прочувствовали всю глубину прямой кишки ситуации на собственной военно – медицинской шкуре на этих учениях кое что будет по другому. Во – первых в учениях принимают участие 24 войсковые части общей численностью около пяти тысяч человек. Во – вторых собственно медицинская часть учений будет теперь не главным эпизодом, а только одним из этапов. Ну в – третьих на учениях впервые сымитированы все возможные боевые ситуации, включая применение условным противником оружия массово поражения. Будьте готовы к работе в условиях радиоционного, химического и бактериологического заражения. Также приготовьтесь к массовым поступлениям раненых и пораженных. Будьте готовы в любой момент получить приказ на передислокацию ваших подразделений.
Задача на послезавтра будет простой: выдвинуться в установленные сроки на рубеж получения дальнейших распоряжений от непосредственных руководителей. На рубеже получите назначение на соответствующие офицерские должности, получите в своё распоряжение личный состав и имущество согласно штатного расписания. Задачи конкретизируют там же. Наблюдатели, в числе которых будут представители стран НАТО, заместитель министра обороны и я, оценят ваши действия, знание руководящих документов и профессиональные навыки. По результатам учений вы все получите соответствующие оценки и характеристики от назначенных вам кураторов. Эти оценки и характеристики окажут решающее влияние на выпускных экзаменах.
Черепов поднял голову, снял очки и обвёл аудиторию тяжелым холодным взглядом.
- Вопросы непонятные есть?
Вопросов, естественно, была масса но не озвучилось ни одного.
За дверью по окончании лекции Виталя Трубецкой шепнул мне на ухо:
- Могу спорить, что учения начнуться сегодня ночью!
- С чего ты это взял, Виталь?
- Смотри сам. Черепов сказал, что учения НЕ-сегодня. А зная его любовь к военному дебилизму можно точно сказать что они и не в то время, которое он назвал. Потом ещё, ты видел, что сегодня Славик подшивал подворотничок и тревожный чемодан достал?
Славиком мы звали нашего начальника курса – капитана Польского Станислава Степановича. Я припомнил, что, действительно, Славик крутился сегодня перед зеркалом в камуфляже и говорил по телефоне кому – то, что ночью не придет.
- Могу спорить, Виталя, что сегодня в четыре утра, совершенно неожиданно, прозвучит тревога. А что это значит?
Виталя прищурился и сложил губы трубочкой.
- Что?
- Виталя, друг мой, это означает, что водкой надо затариваться уже сейчас! Потом неделю в полях совсем не весело будет.
Поход за выпивкой отнял много времени. Мы же дегустировали. Почти до самой тревоги дегустировали. После надрывного крика дневального «Курс, подъем!!!» мы с Виталиком подняли себя из раковин умывальника.
Учения «Рубикон - 2003» начались. И начались они ужасно.
В то время, когда я, стараясь не икать и не давать волю рвотным позывам трясся в электричке, у Тани происходил интереснейший разговор.
В кафе работали климатические системы, вместо окон стояли плазменные экраны, изображавшие солнечный весенний березовый пролесок и тяжесть полусотметрового пласта земли над головой вообще не ощущалась. Таня сидела за изящным столиком из негорючего оргстекла теплых тонов. Обстановка напоминала стандартное Питерское кафе: черно – белые фотографии незамысловатых сельских пейзажей, пустые бутылки на полочках, маленькие гравюрки на стенах. Дизайнеры при разработке постарались создать максимально непринужденный микроклимат. Собеседницей Тани была высокая загорелая девушка с длинными светлыми волосами, широкими бедрами и высокой грудью. Это всё и ещё едва заметное характерное «гэканье» выдавали в ней уроженку южных районов страны. На столике дымился кофе со сливками и источали прекрасный аромат свежие эклеры. Они – то и стали причиной горячего спора между девушками. Таня смотрела на них и грустно вздыхала.
- Вот наемся тут эклеров, забью на спортзал, разнесет меня килограмм на двадцать… Приеду в Питер – Мишка меня не узнает. А когда я к нему сама на платформе подойду – сделает вид, что не узнает.
Собеседница Тани решительно взяла эклер и сразу откусила половину.
- А мне вот не страшно. Меня встречать некому! Так что я и твои съем. Пусть меня разнесет, мне плевать, Танюш!
Таня недоверчево посмотрела на южанку
- Аля, я чего – то не понимаю. Ты же только вчера мне про своего Макса песни пела – какой он хороший и как сильно тебя любит.
- Это он до вечерней почты хороший был. А после почты он подонок. Он тварь. Чмо и кобелина. Видите ли он не мог больше переносить скуку по мне и пошел к моей лучшей подруге чаю вечером попить. К этой крашеной крысе. А она ему видите ли «открыла свое нежное сердце» и пообещала собой покончить если он у неё не останется. Идиот…
Аля сжала кулаки до хруста. Закусила нижнюю губу. Замолчала. Потом сделала глубокий вдох, шмыгнула носом и стала аккуратно подбирать кончиками пальцев просачивающиеся из глаз слёзы.
- Какой же он, Таня, все таки идиот. Как он мог! Я же уже была готова с ним… Он же… Он говорил, что обязательно дождется, сволочь.
Таня обхватила Алины ладони своими и тихо начала успокаивать её:
- Аля, не плач из-за такого дерьма. Он и половины твоей слезинки не стоит. Не думай ты о нем, выбрось как выбрасываешь ведро с вонючим мусором. Хочешь, сходим к доктору, он на несколько дней тебя от работ отстранит? Отдохнешь, выспишься – полегчает. Ну?
- Тань, спасибо тебе. Ты такая классная!
Аля улыбалась и шмыгала носом.
- Но не надо доктора. Я лучше с головой в работу уйду. Я так всегда поступаю, когда жизнь полным дерьмом становится. Особенно из-за мужиков, чтоб им всем сдохнуть. Мне завтра как раз программирование эмоций у «Буратино» продумывать надо. Я уж ему напишу программку. Эмоций, Таня, у меня как раз хватит на десяток деревянных искусственных интеллектов.
Так первой эмоцией первого искусственного интеллекта стала ненависть к человеку, а первым желанием жажда мести. Возможно именно это сделало его настоящим Человеком.
Аля как раз слышала приветственную мелодию запуска РООС, когда я в составе походной колонны взбивал лужи между рельсами на станции Волховстрой. Голова моя была занята выдумыванием самых жестоких казней человеку, придумавшему водку. Большинство моих сокурсников думали о том же самом. Тяжелый дух перегара над строем говорил об этом достаточно красноречиво.
ГЛАВА ВТОРАЯ. АВГУСТ 2003 ГОДА.
МОСКВА – САНКТ-ПЕТЕРБУРГ – БЕЛГОРОД.
-1-
В приёмной Верховцева ярко горел свет. Толпившиеся в приемной люди в погонах и пиджаках негромко переговаривались. Разрешение пройти в комнату совещаний всё не поступало, и воздух отчетливо начал пропитываться тревогой. Все знали характер президента. Его привычка самому продумывать все свои решения и предлагать министрам на утверждение уже готовый проект порядком портила жизнь всем, кто не успевал за мыслью Верховцева. Каждое совещание могло превратиться из рутинного обмена мнениями в экзамен на прочность нервов и скорость реакции ума.
Сегодняшнее оно обещало много интересного. Одни только учения «Рубикон» с применением секретных вооружений и приглашением злейших друзей могли принести массу сюрпризов. Дверь приоткрылась, вошел секретарь Верховцева и жестом полным неторопливого самоуважения пригласил всех в зал.
Верховцев был невысоким человеком выглядевшим гораздо моложе своих сорока трёх лет. При Советском Союзе он выполнял обязанности советника по внешней политике при Горбачёве. Правда в 85-ом подал в отставку из-за несогласия с курсом перестройки. При Ельцине вновь занялся внешней политикой, но уже по линии курирования агентурной разведки. В 99 – ом ему стали известны сведения об участии правительств Великобритании и США в выборах 1996 – года, в результате подтасовки которых продолжила своё правление семейная клика Ельциных. Кроме того, Верхоцевым были получены документальные свидетельства о выполнении этой семьёй специального плана по деструкии всех силовых и духовных институтов народов бывшего СССР. Впрочем если не прямые свидетельства, то намеки и слухи об этом ходили по всей стране. Отличие Верховцева от всех, говоривших о предательствах на высшем уровне заключалось в молчании.
Его время пришло весной последнего года второго тысячелетия. Постаревший Ельцин, спивающийся под гнётом власти уже не мог представлять из себя надежную опору режима. Часть документов была продемонстрирована среднему офицерскому составу подразделений Московского гарнизона на специальном собрании. Когда же умело подобранные факты и соответствующее психологическое сопровождение Верховцева возымело своё действие, будущий президент Российской Федерации изложил офицерам свой план действий.
В течении последующих суток почти все армейские командиры Московского гарнизона от командира дивизии были тихо смещены со своих постов. Ещё через час Верховцев в окружении офицеров «Альфы» постучался в тяжелую дверь кабинета Ельцина. Два президента – настоящий и будущий разговаривали там около часа. О чём они говорили, какие бумаги были у Верховцева во взятой с собой папке и что именно сказал Верховцев Ельцину – всё это было названо позже самым загадочным разговором двадцатого века.
После беседы по личному приказу Ельцина в кабинет была доставлена группа тележурналистов. Совершенно спокойный президент объявил в прямом эфире об отставке действующего премьер – министра и внесении в думу на его должность кандидатуры Верховцева Петра Викторовича. Ещё через два часа на экстренном заседании нижней палаты парламента он был утвержден.
Не успели ошарашенные журналисты написать свои первые статьи, не успели западные работодатели опросить своих осведомителей о случившемся, как в новом обращении к нации Ельцин подал в отставку с поста президента России. Согласно Конституции, исполняющим обязанности президента стал премьер – министр. У Верховцева остались два месяца до досрочных выборов, чтоб провести избирательную кампанию и завоевать голоса совершенно не знавших его избирателей.
Но теперь всё это было позади. Предвыборные скандалы, заявления наблюдателей от ПАСЕ о нелигитимности выборов и безапелляционная, жесткая критика всей западной прессы. А после выборов - отказ от моратория на смертную казнь, выход из ДОВСЕ, СНВ-2 и договора о ПРО. Изменение Уголовного Кодекса, введение налога на роскошь, прогрессивного налога на добычу полезных ископаемых, конфискация имущества и аресты счетов в зарубежных банках. Создание специальной следственной комиссии при президенте и тысячи коррупционных дел с сотнями тысяч фигурантов. Два предотвращенных покушения. Теперь всё это уже достояние учебников по истории и политтехнологиям…
Сегодня Верховцев был не в духе. Экономисты прогнозировали скорый спад производства и темпов экономического развития из-за оттока инвестиций. Машина дезинформации стран НАТО работала на полную мощность и формировала из России образ новой империи зла. Пришлось даже раньше графика запускать ретрансляторные спутники, вещающие на западное полушарие. Они осуществляли передачу на антенны теле- и -радиоприемников простых жителей западных стран специальных каналов. Их программы показывали события в России и мире со стороны, выгодной правительству. Запуск этого проекта свое дело сделал – вакханалия в прессе немного поутихла и охота на ведьм почти прекратилась. Но укрепление рубля удержать не удалось. Это сразу привело к падению курсов мировых валют и всемирному инвестиционному кризису. Пусть предприниматели из Китая, Малазии и Индии никуда не делись, но без мощной подпитки средств западной Европы и Америки вытянуть экономический кризис будет сложно.
Министр финансов блеял что-то у кафедры о мировых валютных потоках, рисках, ещё о чем-то, о чем говорят финансисты, когда не имеют четких планов и разъяснений. Верховцев терпеть не мог этого слабовольного слюнтяя. «Нет, надо его заменить. Но на кого?»- настроение Верховцева от этих мыслей портилось ещё больше. Он повернулся к министру и рубящим движением ладони прервал его бессвязный доклад.
- Итак, товарищи, - Верховцев обратился ко всем сидящим,- как вы видите, финансисты нам помочь не могут. У кого будут предложения по использованию кризиса в наших целях?
Министр иностранных дел Скворцов первым подал знак, что готов ответить:
- Разрешите мне, Петр Викторович?
За спиной министра на трехметровом экране появилась подробная карта мира.
- Итак, давайте судить о наших партнерах с позиций разумности и долгосрочной выгоды. С одной стороны им нужно пускать в оборот денежные средства, чтоб те приносили выгоду. В этом суть любого бизнеса. С другой стороны такой оборот может быть гарантирован только стабильностью страны, куда эти средства вкладываются. Тут даже дешевизна материалов и рабочей силы отходит на второй план. До 11 сентября 2001 года весь мир верил мифу о несокрушимости США. Расчеты строились на том, что даже если какой-то островок нестабильности в мире и возникнет, то несколько авианосцев дяди Сэма в течении недели все вернут на свои места. В умах инвесторов всего мира был четкий образ гаранта своих вкладов.
США это тоже прекрасно понимали. Поэтому – то и начали бомбить Афганистан и попытались сунуться в Ирак со своей паранойей об оружии массового поражения. И если бы мы тогда не заявили на ассамблее ООН, что поддержим любую страну мира подвергшуюся нападению… Можете мне поверить, товарищи, сегодня мы бы слышали сводки о потерях США в Ираке и не имели бы эксклюзивный договор с Саддамом об объёмах поставок нефти на мировой рынок. Соответственно не мы бы были игроком №1 на нефтяных биржах, а Штаты и Эмираты.
Но давайте оставим все эти если бы да кабы историкам. В настоящее время идет не конкуренция реальных сил, гарантирующих стабильность в мире. Нет. Сейчас идет соревнование образов. Кто сможет изобразить свою силу, к тому и будут прислушиваться кредиторы. Из – за перестройки и частичного развала науки и армии в девяностые наша страна пока проигрывает в гонки имиджей. Телевизионная картинка наших зарубежных телеканалов не может дать такого же эффекта, как заявления их телеведущих и экспертов. Нам нужна эмоциональная бомба. Какое-то действо, озвученное в наших и их масс-медиа так, чтоб нарушить статус кво. Всем должно стать понятно, что Россия и только Россия может обеспечить не только свою, но и общемировую безопасность в долгосрочной перспективе. Причем делать это нужно ещё вчера. Может кто-то из коллег имеет идеи по этому вопросу?
Верховцев, словно бы погруженный в свои мысли, рассеяно скользнул взглядом по лицам министров. Они молчали и напряженно переглядывались. Впрочем, если речь зашла о силе, то хочешь-не хочешь, а отвечать придется оборонщикам. Понимали это все присутствующие и под прицелов взглядов коллег министр обороны Просяннкиов встал и прошествовал к трибуне. Откашлялся. Немного ослабил галстук. Он прекрасно знал как не любит Верховцев плохие новости, но других у Просянникова на сегодня не было. Вилять и тянуть время как министр финансов Просянников считал глупым. Поэтому он начал прямо и сразу, как и подобает военному.
- Итак, Петр Викторович, если просуммировать все имеющиеся в нашем распоряжении средства, то положение не очень радостное получается.
При этих словах Верховцев поднял голову и с неодобрительным прищуром посмотрел на Просянникова. Тот стараясь не смотреть президенту в глаза продолжил. Новые вооружения, как например плазмоидная система ПРО , плазменный же генератор радарной невидимости техники и гиперзвуковые ракеты А-550 ещё не достигли конца испытаний. Все остальные разработки продолжают оставаться сверхсекретными. Возможно, конечно, проведение стандартного набора мероприятий. Танковые атаки, прицельное бомбометание, высадка десанта.
Верховцев прервал его взмахом руки.
- Это все не то. Этим западников не удивить. По этому слушайте все.
Он обвел сидящих за столом взглядом, полным тяжелой стали. Министры напряглись. Все знали, что такой взгляд Верховцева предвещает новые идеи и перемены.
- Товарищ Просянников, на учениях должна быть тщательно подготовлена внештатная ситуация и быстрое профессиональное её разрешение. Подробности оставляю на Ваше усмотрение. Взорвите там что-нибудь, выстрелите не туда, ещё что-нибудь подобное. Создайте героя, который всё это исправит. Затем проследите, чтоб это попало во все западные газеты. Учтите, чтоб никто не пострадал. Отвечаете погонами, товарищ маршал. Времени мало, по этому отправляйтесь прямо сейчас, взаимодействие со СМИ вам обеспечат.
Просянников встал, нервно отставил стул и почти бегом вышел из кабинета.
Верховцев перевел взгляд на министра культуры и массовых коммуникаций.
- Вам, товарищ Новиков, как раз поручаю взаимодействие с ведомством Просянникова. Кроме того свяжитесь с начальником службы внешней разведки и организуйте через наших журналистов в трех – четырех ведущих печатных изданиях Великобритании публикации двух типов. В первых пусть кричат об агрессивной, угрожающей всей западной культуре политике правительства Верховцева. Во вторых о необходимости крепить оборону стран НАТО от русской угрозы. Этим мы подтолкнем инвесторов к двум мыслям. Первая – США и другие участники НАТО скоро просто обязаны будут начать новую гонку вооружений. Но на этот раз контролировать её ход будем уже мы. А заставить те же Штаты вбухивать миллиарды в программу контроля роста телеграфных столбов при помощи фаз луны – это как известно не сложно.
Вторая мысль, которая обязательно придет в голову людям с мозгами – страны НАТО не в безопасности. Они кричат о том, что боятся русской угрозы. А русские в это время проводят масштабные учения и совершенно спокойно их освещают в СМИ. Следовательно, они-то за свою безопасность не боятся.
И третье – ещё раз напомнит про 11 сентября и соответственно, что в России четверть населения – мусульмане. И никому пока в голову не пришло направить парочку Ту-154 в Спасскую башню.
Таким образом те кто по старинке боится глобальной войны систем увидит, что у нас спокойствие и стабильное наращивание сил. А те, кто боится терроризма и обвала мировых путей поставок нефти, сырья и рабочей силы… Особенно после очевидного провала Америки в Афганистане и попытках поймать Уссаму… Они увидят интересную перспективу: похоже что только одна Россия среди цивилизаций Западного типа умеет мирно жить с исламом. Это даст эффект.
Верховцев замолчал, словно бы подводя черту под сказанным. Рассеянно пролистав свой личный блокнот он сказал:
- Пока это все. В 19:00 жду у себя по текущим вопросам.
-2-
Я террорист, я Иван Помидоров,
Хватит ломаться, наш козырь – террор!
Ю.Шевчук.
Влажная духота неподвижного воздуха словно впитывала в себя мои силы. Совершенно не было разницы – махать лопатой или сидеть в тени. Всё одно, постоянно преследовало ощущение разбитости и собственного бессилья.
Вчера около полудня мы дошли до точки. До точки где заканчивается терпение и силы и до точки, где нам предстояло неделю есть консервы. Затерянный где-то в болотистых лесах между Свирью и Волховом полигон выглядел совсем негостеприимно. Собственно то, что это полигон можно было прочесть только на тактической карте. Складской комплекс, командный бункер и цистерна для воды – вот и все, что было на нем.
Я был назначен врачом перевязочной медицинского пункта ОБАТО . И вот уже в десятый раз я переставлял свою перевязочную палатку. То на метр влево, то немного западнее, то на противоположный край медпункта. Злость и бешенство на начальство прошло после пятого раза. Я уже с закрытыми глазами мог выполнить всё это растяжение, расправление и окапывание. Наконец какому-то толстому майору, назначенному начальником нашего многострадального медпункта, и самому надоело носиться и орать. Нелепо подпрыгивая, он умчался в направлении штаба учений, не забыв перед этим от души нарезать мне задач.
Все мои товарищи по медпункту немедленно разбрелись кто к ручью неподалёку, кто в единственный населенный пункт в округе – хутор Жабское.
Я же были занят тем, что устроил себе из поднамета палатки балдахин и вынашивал там планы мести майору. Мне рисовались пурген в пиве, анонимные кляузы на сексуальные домогательства, несколько дохлых мышей под полом палатки, и прочие ненавязчивые шалости. И месть моя была бы страшна, если бы появившийся вдруг шум танковых двигателей не нарушил течение мыслей.
Танк Т-95, как и его прототип – старенький Т-80 не просто так назывался в НАТО «Тихим Убийцей». Два газотурбинных, почти самолетных двигателя, подвешенные на рессорах, система шумоподавления, полутораметровая высота в профиль и обрезиненные катки снижали шумность танка. Да так, что замечать его начинаешь только когда срез стодвадцатимиллиметрового дула уже смотрит тебе в затылок.
Вот и на этот раз получилось так же. Выйдя из палатки, я увидел, что четыре Т-95-х уже вьезжают колонной между палаток. Танки, сбрасывая с траков куски грязи, остановились, дернулись по инерции вперед и застыли в паре шагов от меня. Плоские, камуфлированные, в «Накидке », хищно вытянувшие вперед длинные пушки, они казались какими-то металлическими призраками, неуязвимыми и жестокими.
Передний люк на головной машине откинулся и из него показалась бородатая голова в командирском шлеме .
- Это тут у вас что ли медицина?
Танкист спрыгнул с пыльной брони и направился ко мне. В остальных танках тоже открылись люки, из них, довольно потягиваясь и разминая затекшие мышцы стали выбираться танкисты.
Бородач тем временем ленивой походкой подошел и, встав напротив, медленно оглядел меня с ног до головы. Потом резким, почти неуловимым движением вскинул кисть к виску.
- Ну, что, медицина, привет. Капитан Прохоров, командир танкового взвода 312 танковой роты 245 танкового полка. Сдаваться вам, докторам приехал.
- Здравия желаю, товарищ капитан. Курсант Волынский, пятый курс третьего факультета Военно-медицинской академии. Что случилось-то?
Капитан снял шлем с седой головы и его лицо сразу же показалось мне смутно знакомым. Я точно уже видел где-то эти насмешливые глаза, нос с горбинкой и волевой подбородок. И недавно. Тут он заговорил и я сразу же уловил родной южнорусский акцент и характерное «хэ» вместо «ге».
- Хлавное , товарищ курсант, это здоровье. Я так думаю. А потому, кстати, зовут-то тебя как?
- Миша. Михаил Сергеевич.
- Ага, -капитан продолжил,- так вот, Миша, самое хлавное, это здоровье, а стало быть о нем надо в первую голову заботься. Я тут давеча решил двинуться по азимуту, напрямую то бишь, и в Жабском на какой-то охород заехал. Выскочила бабка с охлоблей, злючая что твоя овчарка, танк остановила, а когда я высунулся так мне той охлоблей двинула, что пришлось боевому офицеру применить тактическое отступление. И то место, куда тот бес в юбке меня приложила, болит теперь уже третий день, ни хрена не проходит. Ты не хлянешь там своим выпуклым военно – медицинским глазом? Может там чехо натворила сумасшедшая?
- Конечно посмотрю, - сквозь смех произнес я. Пойдемте в перевязочную . А своим можете сказать, что тут рядом холодный ручей.
В перевязочной оказалось, что у Прохорова за левым ухом здоровенный синяк. Похоже что он собирался нагнаиваться. И что такое состояние требует обязательной госпитализации. Узнав об этом Прохоров так рассвирепел на виновницу его страданий, что за минуту обогатил мой матершинный словарь вдвое. Когда же словесный фонтан иссяк, седой капитан сразу же как – то сник, осунулся. Скрипучий складной стул жалобно пискнул и замолк под офицерской задницей. Прохоров сложил руки на коленях и посмотрел на меня такими печальными глазами, что мне сразу же стало жаль этого человека до глубины души.
- Понимаешь, Миша, меня же на простые сборы из дома выдернули, буквально на скучное мероприятие. Водка, занудство командиров, карты… А тут строят нас утром на плацу и обьявляют, что завтра мы принимаем участие в храндиозных учениях «Рубикон». Ты хоть представляешь себе, что это такое – дожить до сорока лет и ни разу не повоевать?!
Ну тут у нас всех кровь и взыхрала. Как же, - марши по сотне километров за день, стрельбы, маскировка. Это как снова в детстве оказаться. Моя песочница против твоей. Эх-эх… Миша, а сейчас если в хоспиталь, то считай сразу же домой… В управление статистики. К цифрам вместо людей и людям вместо цифр.
И тут я вспомнил. Сидевший передо мной капитан Прохоров был никое иным как участником белгородского форума с ником «Подземный житель». На форуме была его нечеткая фотография и немного личной информации.
Профиль№4: Прохоров Игорь Николаевич
Ник: Подземный житель.
Дата рождения: 23.05.1966
Место рождения:г.Белгород
Адрес: г.Белгород, ул. Юных Марксистов д.12 кв 35.
Знак Зодиака: РАК
Жизненные интересы: Семья, интересные люди, красота и искренность.
Жизненные антипатии: Начальство
О себе: Умным быть скучно. Так что я вам всем завидую. У вас наверное очень интересная жизнь)))
В 2006-ом впервые стал бы дедушкой, что повергло бы его в месячную депрессию. В 2010-ом у него обнаружился бы туберкулез тяжелой формы. Из-за него переселился бы с женой на Кавказ, где нашел бы свое жизненное предназначение в выращивании винограда. После излечения туберкулеза в 2020-ом году, остался бы на Кавказе на всю жизнь. Умер бы дважды прадедом в возрасте восьмидесяти трёх лет и не узнал бы о том, с какой яростью будут драться его дети и внуки за наследство.
Я спросил бородача, не из Белгорода ли он? Дальше все пошло по накатанной. Радостные крики, обьятия и похлопывания по спине. Прервал их истошный крик снаружи
- Это что за хрень тут твориться? Дежурный по медпункту, ко мне! Ко мне я сказал, павиан грёбаный, мать твою!!!
Я скривил лицо и пояснил недоумевающему Прохорову:
- Начмед наш, майор Синесупов. Дятел между нами говоря, каких поискать надо.
Прохоров встал, одернул форму. Зажав подмышкой шлем, он двинулся к выходу. У самого порога он обернулся ко мне:
- Я вечерком загляну, мы тут неподалеку стоим. А щас смотри как я твоего Синесупова на куски рвать буду. Он мои танки хренью назвал.
Прохоров вышел наружу. На лице его играла очень нехорошая улыбка.
Что творилось дальше рассказывать без слез невозможно. Через пятнадцать минут крикливые взвизгивания Синесупова почти прекратились. По инерции он продолжал что-то кричать про субординацию и прокуратору, но возгласы его потонули в реве десятицилиндрового Х-образного дизельного двигателя модернизированного командирского Т-72 «Рогатка». Это прибыл на место спора вызванный Прохоровым командир его полка. Красноречиво уткнув дуло в лицо Синесупову он вежливо попросил «сраного майоришку» перевестись в отделение по разлохмачиванию бабушек ближайшего дома престарелых. И не дышать с ним, боевым полковником одним воздухом, так как при нехватке воздуха полковник может впасть в ярость и превратить «сраного майоришку» в посмертную эпитафию одним чихом из левой ноздри.
Через два часа майор Синесупов уже шел своей подпрыгивающей походкой в направлении штаба учений. Больше в моей жизни этот человек не встречался.
Вечер пришел как-то неожиданно. Темная сырость леса выползла из деревьев и быстро поглотила людей, палатки и технику. За аптечной палаткой разгорелся веселый костер, списанный на «текущую дезинфекцию инструментария», спирт умело превращен в водку с лимоном и брусникой. Закутавшись в большие теплые бушлаты, мы грели на костре тушенку и нарезали хлеб.
Такая идиллия просто должна была быть нарушена. Даже просто для контраста.
- Алё, медицина, это кто тут у вас канав накапал? Русский офицер чуть все ноги не переломал! Волынский, ты что, решил земляка ухробить?
- Игорь Николаевич, вы на костер ориентируйтесь. К нему дорога прямая и безопасная.
Через пару минут неровное пламя костра уже освещало веселого танкиста. Когда же Прохоров достал из-за шиворота сало и аджику, нарушенная было гармония снова воцарилась. Под звяканье алюминиевых кружек, простые тосты и сигаретный дым в воздухе вокруг нас воплотилось то, что зовется русской душой. Такое сочетание необоснованного доверия, готовности делиться всем и чувства единства… Казалось, что все наши предки - дружинники Дмитрия Донского, стрельцы, гренадёры Румянцева и Суворова, уланы Барклая-де-Толли, пехотинцы обеих мировых войн – все они сидели где-то за нашими спинами. Почти слышны были их негромкие разговоры о доме и любимых, сплетни про глупых командиров, пересказы подвигов героев и слухи о повышении жалованья. Суть любого солдата любой армии любого времени одна – поскорее вернуться домой.
Большинство собеседников разошлись в спальники – урвать немножко сна до завтрашнего дня. Я с Прохоровым остался у догорающих углей. Водка выпита, закуска съедена, легкая сонливость боролась с лесной прохладой, вползающей под бушлат.
Прохоров знал много интересного. В Белгороде, в управлении статистики через его руки проходили сотни таких новостей, про которые никто из нас и знать – то не мог. Оказалось, например, что около полугода назад японцы провели испытания на животных нового устройства дистанционного управления. Размером в четверть спичечного коробка, оно вживлялось под черепную коробку и улавливало там импульсы с нейронов мозга, отвечающих за движения человека. Дальше эти импульсы преобразовывались в устройстве в радиосигнал и по технологии Wi-Fi передавались на приемник. Теперь человеку не нужно было уже нажимать на кнопки и крутить руль. Мысль о том, какую кнопку нажать, какой рычаг повернуть, какой открыть файл – всё это передавалось непосредственно на объект действия. Перспективы открывались потрясающие – не нужны будут клавиатуры и джойстики, пульты от телевизора, телефонные трубки и микрофоны. На человеке устройство пока не опробовали из-за японских законов, запрещающих такие эксперименты. И тогда создатели устройства выложили в интернете обьявление о наборе добровольцев по всему миру. Непосредственно операцию будут проводить в ЮАР. И один из форумчан белгородского форума дал свое согласие. Как его зовут на самом деле Прохоров не знал, но ник его на форуме – Джек Ре.
Профиль№5: Молчанов Юрий Станиславович
Ник: Джек Ре.
Дата рождения: 13.02.1980 год
Место рождения:г.Белгород
Адрес: г.Белгород, ул. Пейзажная д.110 кв. 13.
Знак Зодиака: Водолей
Жизненные интересы: Саморазвитие. Реализация всех планов. Достичь в жизни Совершенства.
Жизненные антипатии: Неправильность и нелогичность.
О себе: Человек - не венец эволюции. Амеба и та приспособленнее. Надо двигаться дальше.
В 2006-ом создал бы новую графическую программу, интуитивно осознающую желание художника. Первые же полученные с помощью этой программы картины сделали бы его всемирно известным художником и очень богатым человеком. Несколько раз был бы женат, но каждый новый его брак был бы еще более несчастным, чем предыдущий. В 2014 впервые попробовал бы новый синтетический наркотик и вскоре спустил бы на него все свое состояние. Умер бы в 2016 году в полном забвении и нищете. На его могиле была бы высечена завещанная им фраза: «Не верьте мне».
После этого разговор наш плавно перетек на Белгород, на его людей и интерент сообщества. В конце концов мы перешли на личности белгородского форума. Прохоров уже давно обитался там в свободное время, многих постоянных членов форума знал лично и многое мог о них рассказать. Однако развить тему мы не успели. В тишину ночного леса сперва негромко, на грани возможности слуха взволновал далекий тяжелый гул. Низкий, тяжелый, какой-то густой, он не звучал в воздухе, он заменял его собой. Прохоров потянулся, сплюнул на багровые угли. Потом сказал:
- Ну вот, поспали, блин. Хероические будни начались.
Я в недоумении поднялся и вопросительно посмотрел на танкиста.
Это бомбардировщики, Миша. Сегодня нашу условные противники должны начать наступление. Ну как нам наша разведка донесла.
- Разведка? Какая ещё разведка? Учения всего-то третий день дляться. Вы же не могли внедрить агентов за такое время, да и как-то это глупо.
Я никак не мог взять в толк, о чем говорит Прохоров. Видимо водка и желание спать окончательно выключили мне мозг. Прохоров усмехнулся:
- Какие нахрен агенты, Миша? Начпрод нашего полка с их начпродом вчера местный самогон опробовали. В конце дегустации их продовольственник рассказал, что на послезавтра выдает своим подчиненным сухпайки. А значит что? Значит им на следующий день куда – то выдвигаться. Ну а с чего начинается любое наступление в закостенелых мозгах наших теоретиков? С мать её бомбо-штурмовых ударов и артподготовки. Вот тебе, Мишаня, бомбо-штурмовой удар. Я турбины Су-25 ни с чем не спутаю. А минут через 30 гаубицы запоют. Тогда вообще не поспим. Так что, пойду я в свое расположение. Все равно сейчас тревога придет по ВЧ . Спасибо, Миша, за вечер. Сто лет так душевно не сидел.
Прохоров уже скрылся в предрассветном сумраке леса, когда до меня донеслись его слова:
- Мишаня, не пропадай. Как учения закончатся, зарегайся на форуме, там о встрече договоримся. Будь здоров, доктор!
Я встал, поправил на плечах бушлат, после чего загасил костер кроманьонским способом. До подъёма оставалось еще четыре часа…
-3-
Катастрофически тебя не хватает мне,
Жгу электричество, но не попадаю я…
Т. Арбенина.
- Товарищ курсант, расскажите мне состав большеобьемной круговой блокады по Рожкову.
Черепов кривил губы и раскачивался взад-вперед на носках запыленных туфель. Рядом толпились корреспонденты, какие-то чины в погонах, штатские с невыразительными скучающими лицами. Вся эта, набившаяся в палатку, толпа мигом пропитала спертый воздух запахом пота, табака и резкого одеколона. Я благодарил небеса, что могу свободно ходить в хирургической маске. Подложенная под неё ватка, смоченная в мятном настое, почти что спасала.
Пот лил градом с окруживших меня лощеных лиц и жирных загривков. Все мечтали выйти на воздух, но пока Черепов не закончит своих придирчивых расспросов, никто не смел шагнуть за брезентовый полог.
Стянув маску с лица на подбородок, я ответил Черепову, глядя, как и полагается перед начальством, немного за его спину:
- Круговая большеобъемная блокада по методу Рожкова применяется как анальгезируая и противовоспалительная процедура при массивных травмах конечностей, открытых переломах, огнестрельных и минно-взрывных ранениях. А её состав входит: цефазолин – один грамм, амикацин и метроинидазол по полграмма, Тридцать тысяч единиц действия контрикала, девяносто миллиграмм преднизолона или дексометазона. Если раненый в сознании, все перечисленное разводится в 120 миллилитрах полупроцентного новокаина. Обкалывается все пространство вокруг раны на всю её глубину.
Черепов довольно заулыбался. Вернее на лице появился оскал, должный заменять собой улыбку. Он обернулся к стоящим вокруг и громогласно произнес:
- Вот, мля, товарищи, вам пример военного врача. Четко, правильно и полно.
Он повернулся ко мне:
- Фамилия!
- Курсант Волынский, товарищ генерал майор. Пятый курс третьего факультета. Исполняю обязанности врача перевязочной.
- Отлично исполняешь, курсант Волынский! Кем хочешь стать после выпуска?
- Врачом, товарищ генерал-майор.
- Молодец, Волынский! Продолжай заниматься.
Толпа постепенно вынесла себя из желтого мирка палатки, я снял колпак, вытер им стекающий пот. В который уже раз я подумал, как отвратительно воевать в жару…
Судьба ещё посмеется над этим, вписав меня в снег и лед моей единственной войны…
День только начался, но уже предвещал собой страшное пекло. Ни облачка. Ни намека на ветер. Я уже сейчас сочувствовал тем условно раненым, которых должны будут вскорости прислать на сортировочную площадку. Этим беднягам те несколько часов, которые они проведут туго забинтованными и неподвижными, покажутся вечностью. И нам тоже сладко не будет. Таскать их по палаткам. Условно выполнять условные операции. Условно дегазировать и обеззараживать условно попавших под действие ОМП . Не так я представлял себе эти учения. Мне попросту становилось очень скучно.
Где-то прыгали в набегающий ветер сгруппировавшиеся десантники, ныряли в серую Балтику подлодки, выли сирены тревоги на аэродромах. Снайперы расстреливали учебные мишени, ПВОшники устраивали ракетные засады и материлась на марше пехотная колонна. Военная жизнь бурлила вокруг нашего маленького медпункта, как бурлит вокруг мокрых камней водоворот. И я посреди палаточного городка стоял, как стоит на вершине того камня ленивая птица.
Черепов со свитой убрался восвояси и медпункт словно вымер. Лениво поднимался дым из закопченной трубы аквадистиллятора, да валялись под солнцем мои полуголые однокурсники, надеясь получить немного загара под этим Карельским солнцем.
После бессонной ночи хотелось попросту послать все в задницу и завалиться спать в прохладу высокой болотной травы, в тень какой-нибудь осиновой рощицы и минут на 300-400 умереть. Я прошелся к ручью, намочил там майку и одел её на голое тело. Холод пронзил меня. Усталость и сон исчезли даже из воспоминаний. Я даже нашел в себе силы пойти обратно в желтый душный ад палатки и навести там порядок после визита Черепова.
Майка уже почти высохла не мне, когда в палатку вошел согнутый блондин в НАТОвской рубашке с погонами капитана медицинской службы. У меня в руке был зажат резекторский нож из хирургического набора. Увидев это, блондин немного подался назад и напрягся. Я откровенно посмотрел ему в лицо и медленно положил нож на столик. Блондин натянуто улыбнулся и произнес совершенно правильном, даже скорее литературном руссом языке:
- Прошу прощения за неожиданное вторжение, молодой человек. Даю вам честное слово, что я совершенно не ставил перед собой цели нарушить ваши планы.
- Ничего-ничего. Я просто хочу поинтересоваться, как это вы сюда попали?
Я и сам был немного ошарашен и неожиданностью появления этого человека и манерой его разговора. Насколько я знал, все иностранные представители всегда должны сопровождаться представителями встречающей стороны. Для предотвращения так называемых недоразумений. Как раз таких вот таких, как сейчас.
- Послушайте, господин капитан, я тоже не хочу портить вам осмотр, раз уж вы сумели вырваться из-под опеки штабных контролеров, но все-таки, вам тут находиться нельзя. Прошу вас выйти. Я даже сам провожу вас до штаба учений.
Блондин понимающе улыбнулся и попятился мокрой спиной к брезентовому выходу.
Когда же и я вышел из духоты палатки на духоту воздуха, блондин стоял и улыбался, глядя на меня. Так мы торчали некоторое время – словно герои голливудских вестернов – молчаливо улыбающиеся и мысленно поглаживающие свои револьверы систем Кольта и Смитта-Вессона.
Блондин рассмеялся первым и шагнул ко мне на встречу. Я пожал протянутую мне руку.
- Волынский Михаил Сергеевич.
- Адамс. Кирк Адамс младший. Капитан. Простите, но без кителя я не могу знать ваше звание.
- Да рядовой я, господин капитан Кирк Адамс младший, рядовой.
Я и сам невольно стал подстраиваться под стиль речи моего нежданного визави. Мы шагали по тонкой тропинке, вьющейся между камней и кочек. Где – то ближе к её окончанию находился штаб учений. Дорога занимала где-то полчаса, и мы как-то неосознанно подстроились друг другу в ногу (это у всех военных людей мира почти рефлекс). Спустившись с небольшого холма, где стоял наш медпункт, мы вошли в небольшую ивовую рощицу. Её прохлада разбудила в нас собеседников. Адамс снял свою синюю пилотку и обратился ко мне.
- Да я тут в общем – то случайно. (Ага, знаем мы такие случайно!) Я сейчас совсем в другом месте быть должен. (А вот это уже ближе к истине…). Впрочем, у вас тоже много интересного для размышления. Вот например я никак в толк не возьму, как вы умудряетесь в таких адских условиях, как это по-русски… излечивать раненых. В палатках жара, духота, никаких прохладительных напитков! У вас вообще такого слова как военный комфорт не существует!
Я ухмыльнулся, повернулся к американцу и посмотрел ему прямо в глаза:
- Нашим во Вьетнаме хуже было…
Адамс поперхнулся и застыл на месте. Потом вновь растянул губы в голливудской улыбке:
- Ну это конечно вы, Михаил Сергеевич, правильно сказали. Во Вьетнаме всем несладко пришлось. Но всё равно, столько лет прошло… Могли бы и изменить что-то в лучшую сторону. Хотя бы томограф поставить. Или сделать ваши медпункты модульными для транспортировки самолетами.
- Да знаю я про этот ваш аэромобильный госпиталь от USUHS . Хорошая задумка и нужная вещь для небольшой локальной войны где-нибудь на краю света. У нас, вы не думайте, для таких целей есть своя мобильная медицина, но вот для действительно Большой войны… Когда самолеты либо уничтожены либо позарез нужны где-то ещё, электричества нет в принципе и на весь медпункт один на ладан дышащий грузовик…
Я остановился, снял кепку и вытер ею мокрое лицо.
-Черта лысого вы томограмму сделаете в таких условиях или включите кондиционер. Так что наши палатки - вещь проверенная и войной и жизнью вообще. Не надо думать, что на войне все будет так, как вы о ней представляли.
Адамс громко и заразительно засмеялся. Его явно забавляла ситуация и наш разговор. Вдали послышались голоса, потом где-то справа, за леском засвистели вертолетные лопасти. Мы вышли на разбитую колею рыжей дороги и вскоре нас уже обогнала колона УРАЛов с мотопехотой. Штаб находился практически за поворотом этой дороги. Бункер затянутый маскировочной сетью, ложный бункер в километре левее, ложная дорога к нему, передвижная радиостанция – вот собственно и всё, что было видно снаружи. Поэтому откуда вынырнул патруль для меня так загадкой и осталось. Нас с Адамсом вежливо препроводили в дежурку и передали с рук на руки поджарому майору ФСБ.
Он учинил мне короткий допрос, после чего меня отпустили почти сразу. Вручили запечатанный пакет для нового начальника моего медпункта и приказали максимально быстро двигаться обратно в медпункт. Как оказалось, пакет должны были доставить ещё вчера вечером, но в суматохе забыли. На выходе из штаба я столкнулся с какой-то пестрой толпой в аляпистых рубашках и юбках, окруживших допрашивавшего меня майора. Дежурный по штабу хмуро посмотрел в их сторону и пояснил мне недовольным голосом, что это, мать их, зарубежная пресса. Их пригласть-то пригласили, но сопровождающего не дали. Вот они и мечутся, неприкаянные, пристают ко всем с дурацкими вопросами… Безтолку мешаются под ногами и ругаются, что их не пускают делать сенсационные фотографии на фоне секретной техники. Пройдя бочком мимо попавшего в столь досадное положение майора, я выбрался на дорогу, которой только что шел и отправился обратно. После толкотни и суеты штаба окружающая тишина действовала умиротворяюще.
Перевалило за полдень, когда я наконец отдал пакет своему новому начальнику. Оказалось, что я принес с собой смерть всем нам. В пакете сообщалось, что в пяти километрах западнее от нас взорвался тактический ядерный заряд и весь наш медпункт представляет собой сборище смертельно облученных зомби. А стало быть учения для нас закончены. Можно потихоньку паковаться и готовиться к отъезду домой. Но сначала, чтоб не посрамить славные военно-медицинские традиции, предстояло хорошенько напиться. Озвучив это перед строем, новый начальник, (майор, гора мышц с повадками кошки, шрам на пол лица) распустил всех до ужина, а сам отправился на озеро купаться.
Такие веселые перспективы окончания учений придали мне отличное настроение. Насвистывая мотивчик песни про то: « Но мало, водки мало, водки мало, и песня начинается сначала» я побрел в свою палатку паковать вещи.
Когда я заканчивал собирать инструментарий со стерильного столика, в тридцати километров севернее, в штабе учений, посыльный положил на стол командующего телеграмму. Она приказывала ему дать команду дивизиону ракетных комплексов «Искандер» нанести неожиданный удар по предписанным координатам. По выпуску всех ракет дивизиону предстояло свершить марш из района предполагаемого удара и ждать дальнейших вводных. Телеграмма, как телеграмма. Вводная, как вводная. Такие десятками поступают в участвующие в учениях части. В общем, ничего не обычного. За исключением координат, куда наводчики должны были послать ракеты.
Командующий помнил координаты всех расположенных в зоне учений частей и подразделений. Он несколько раз перечитал присланные координаты, недоверчиво пробурчал под нос: «Они там что, вообще все мозги пропили» и нанес на карту зону поражения при ракетном стрельбе. Наш медпункт аккурат соприкасался с ней своей северной стороной.
Командующий медленно опустился на стул. Он начал понимать, о чем ему говорил лично министр обороны накануне. Просянников тогда подозвал его к себе и сказал, что во время учений в штаб может придти необычная телеграмма. И что её требования нужно будет выполнить четко, в срок и по исполнении доложить.
- Да что же они творят… Это же трибунал!
Командующий говорил это сам себе, уже понимая: что бы не случилось в результате ракетного залпа, ни трибунала, ни следствия не будет. Случиться что-то страшное – всё замолчат и похоронят под кипами архивов. Пройдет всё гладко – и кто-то ордена получит.
Командующий шумно выдохнул. Как бы то ни было, он офицер. И он имеет приказ вышестоящего начальника. А в армии приказы сперва выполняются, а потом обсуждаются. И командующий потянулся к тумблеру связи с адьютантом.
- Командира 23 ракетного полка мне на трубку.
Я искал в палатке бушлат, а в лесах под Волховстроем выбегали из казарм экипажи пусковых установок. Подошвы ботинок стучали по бетону, руки привычно хватались за поручни, запускались мощные двигатели… Раздвижные ворота закрывались уже закрывались за пылящей колонной БеАЗов, когда я, собираясь немного вздремнуть, расстилал бушлат под ближайшей к палатке ивой.
Её шершавая тень неплотно прикрывала меня от жалящего солнца. От ближайшего болота поднимались удушливые испарения, отравляющие радостное настроение. Разморенный жарой я надвинул кепку на глаза и задремал.
- Молодой человек. Молодой человек, проснитесь же, когда с вами старший по званию разговаривает.
Голос вырвавший меня из тяжелого усталого забытья был женский. Мелодичный и простой. Я открыл глаза, сдвинул с мокрого лица фуражку, затем неспешно поднялся. Передо мной стояла немолодая, но красивая темноволосая женщина. Змейки в петлицах, четыре звезды на погоне, группа крови и резус-фактор над пятнистым карманом кителя. Расстегнутый на две верхние пуговицы он умело управлял направлением моих взглядов. Я неловко отряхнул руки, одернул китель и произнес:
- Желаю здравия, товарищ капитан. Начальник перевязочного отделения этого убогого медпункта. Какими судьбами?
Женщина сняла с плеча объемистую сумку и протянула мне руку со словами:
- Капитан Столярова Алиса Аркадьевна, врач – стоматолог этого, как вы выразились, убогого медпункта. Только что прибыла на попутке из Жабского, не подскажете где тут штаб? Надо доложиться о прибытии.
Я не пожал ей руку. Никогда не умел этого делать.
А в здании штаба Ленинградского военного округа, что на Дворцовой площади, в кабинете командующего округом мокрый от пота министр обороны Просянников нервно говорил в эбонитовую трубку черного телефона:
- Так точно, Петр Викторович, все готово. В означенном расположении остался только один человек – майор спецвойск, десантник. Для пущего эффекта ему придается наш сотрудник, женщина, которая под видом врача также попадет под удар и будет героически спасена нашим спецназовцем. Да, Петр Викторович, потерь не будет, повторяю, что весь личный состав меднункта покинул свое расположение уже утром. Палатки и оборудование мы оставили для прессы. Так точно, отвечаю головой. Так точно сразу же доложу. Просянников выдохнул, опустился на стул и медленно вытер жирный загривок платком…
Алиса стояла передо мной и с какой-то неуловимой смешинкой смотрела мне в глаза. Я старательно не улыбался и не отводил взгляд.
- Не хочу вас, товарищ капитан, огорчать, но мы все тут мертвы. Вводная пришла, что мы попали под заражение и вот-вот все помрем от острой лучевой болезни. Как-то немного запоздали вы к нам, Алиса Аркадьевна. Так что давайте я вас к врачебной палатке отведу. Назад вы все равно сегодня уже не успеете, а у нас сегодня будут поминки самих себя. С водкой и закуской. Также в концертной программе несвежие анекдоты и песни под аккомпанемент гитары.
Алиса Аркадьевна огорчилась. Это было видно. Она как-то сразу ссутулилась и перестала улыбаться. Я показал ей направление к палатке, взял её сумку пропустил вперед.
Сделал я это специально, чтоб пойти сзади и держать перед глазами плавные покачивания широких капитанских бедер.
Мы с Алисой уже почти дошли до палаточного городка, когда за над нашими головами что-то визгливо просвистело. Не успев даже подумать, на инстинктах, я прыгнул вперед и свалил Алису в высокую траву. В лесу что-то оглушительно взорвалось и выбросило в облаке огня целую рощицу кривых ивовых кустов. Через мгновение вал взрывной волны смел палатки и пронёс их над нашими головами как стаю попавших в ураган птиц. Ещё через пару секунд на нас, оглушенных и ничего не понимающих, с неба упали пласты земли.
Из того, что было дальше, я помню лишь пульсацию сердца где-то в глотке, вкус крови во рту и нестерпимый звон в ушах. Наверное, я пытался выбраться из преждевременной могилы, наверное, это я дотащил контуженную Алису к ручью. Наверное, это я обмывал ей лицо, только размазывая смешанную с землей кровь. Наверное, это именно я не оттолкнул Алису, не помешал ей, когда она вдруг открыла глаза и, притянув меня к себе, жадно впилась в меня губами. Мы катались по земле оглохшие, грязные, кровоточащие и душили друг друга поцелуями со вкусом крови и грязи…
Промедол погрузил меня в сладкое ощущение покоя и тепла. УАЗик трясло и такой же как я курсант, с бледного носа которого капал пот, никак не мог попасть мне в вену иглой. Желтая лампочка, искаженное лицо кричащего мне что-то врача и тяжелая, ватная тишина ещё долго снились мне потом в кошмарах.
В «Биссектрисе» нас с Алисой положили рядом. Она не приходила в сознание, но дышала самостоятельно и ровно. Действие промедола начало прекращаться и боль стала постепенно добираться до сознания. Но вместе с болью возвращалась способность мыслить и чувствовать. Закусив нижнюю губу, я протянул свою руку к ладони Алисы и принялся её гладить, на ощупь запоминая расположение вен и морщинок…
-4-
…Льётся река, через века
Приносит вода снова и снова
В руки мои
Розово-алый бинт с запахом крови…
Фрагмент текста песни «Розовый бинт»
Группы Агата Кристи
В палате было очень светло. И пыльно. Будто меня поместили в запасник музея и залили всё вокруг нестерпимо белой краской. Я закрыл глаза и непроизвольно застонал от той боли, которую доставило это простое движение век. Рядом со мной кто-то негромко закашлял и скрипучий мужской голос произнес:
- Это ничего, Михаил Сергеевич. Мимические движения будут довольно болезненны ещё пару дней. Мы наложили вам повязку на глаза, чтоб вы меньше ими двигали. Контузия оказалась серьёзней, чем мы подумали вначале. Я ваш лечащий врач, меня зовут Николай Владимирович.
Губы были словно резиновые, никак не хотели растягиваться, языка я не чувствовал вообще. Когда же мне удалось произнести пару слов, я не узнал свой голос.
- Я в больнице? Что с женщиной, которая была со мной? Что вообще произошло?
Голос требовательно прервал меня
- Успокойтесь, Михаил Сергеевич. Вам скоро все расскажут. С капитаном Столяровой всё в порядке, она, как мне известно, в центральном госпитале ФСБ. Вы сам в клинике неврологии Военно-Медицинской академии. То, что вы помните, что произошло позавчера – это очень хорошо. К вам рвутся журналисты и следователи, но я пока я запретил всяческие к вам посещения. Лучшее лекарство для вас пока, это покой и сон. Завтра приезжают ваши родители, и некая Татьяна Ларина постоянно звонит.
- Таня?
Я схватил собеседника за руку.
- Николай Владимирович, ничего ей не говорите! Прошу вас! Вернее… Говорите, что у меня все в порядке, пустяковое там сотрясение, пара недель и пройдет. Или если хотите, я сам…
Тут я понял, что больше не могу сказать ни слова. Сидевший рядом обладатель скрипучего голоса положил мне сухую ладонь на лоб.
- Спокойнее, Михаил Сергеевич. Спокойнее. Врать Татьяне Лариной или кому бы то ни было я не собираюсь, не тот возраст. Тем более, что все газеты только и трубят о героическом русском курсанте, спасшем женщину из-под ракетного удара. И день ото дня количество взорванного тротила в этих газетах все растет, а ваши с товарищем капитаном раны расписываются все страшнее. Так что с вашего позволения, Михаил Сергеевич, я вашей Танечке расскажу всё, как есть. Представляю, как она переживает. А теперь спите.
Доктор говорил что-то ещё, но я уже провалился в черную дыру забытья.
Вечером я снял повязку с глаз. Крашеные масляной краской синие стены. Ортопедическая кровать. Деревянная рама присохшего к стене окна. За ней ветер играл с кленовыми листьями и летали светлячки. Больше всего на свете я хотел подойти к этому окну и открыть форточку. Я так этого хотел, что энергии моего желания хватило бы а освещение планеты в течении года. Может у меня что-то и получилось бы, но открылась дверь, вошла немолодая женщина в белом халате со шприцом на лотке. После короткой боли укола я вновь отключился.
Так прошло несколько дней, спустя которые, меня перевели в общую палату. Впрочем какой-то особенной разницы я поначалу не заметил. Из шести коек занята была лишь одна, да и то на ней спал какой-то старик, густо покрытый разноцветными родинками. Ко всему прочему он ещё и убойно храпел.
В отчаянье найти хоть немного покоя, я вышел в коридор, дубовый паркет которого был застлан дешевыми зелеными паласами. Впрочем унылость этого коридора слегка скрашивал старинный книжный шкаф. Напротив стоял невысокий столик, два скрипучих кресла и обязательная кадка с пыльной геранью. Книги в шкафу говорили о своей старости серыми матерчатыми переплётами. Толстый слой пыли на полках ясно давал понять, что популярностью у больных эти фолианты не пользовались. Именно это и делало их привлекательными в моих глазах. Немного порывшись сред корешков, я нашел что-то интересное. Облезлая позолота на обложке фиолетового цвета сообщала, что это ни что иное, как «Аннотированный сборник статей по проблемам биологического воздействия ионизирующих излучений». Издательство Москва, год издания 1965. Какого черта эта книга делала в шкафу, стоящем на отделении, где мозги вообще-то напрягать вредно – не понятно. Тем не менее, я попытался устроиться с этой книгой в кресле. Оно скрипело как целый оркестр. Мне казалось, что при достаточной сноровке из него можно извлечь даже 12-й концерт Чайковского.
Через четверть часа я уже не мог оторваться от желтых, пропахших временем страниц. В книге на поразительном для эпохи первых компьютеров уровне рассматривались фундаментальные проблемы перекисного окисления липидов, аутолиза и мутагенеза ДНК . Авторы с юмором и каким-то житейским языком за полчаса дали мне понять то, что семестрами бестолку вбивалось мне в голову десятком профессоров. Чтение так увлекло меня, что раздавшийся рядом громкий треск заставил меня невольно вскрикнуть от неожиданности.
- Молодой человек, ну что ж вы такой нервный? Я в вашем возрасте таким не был.
Напротив меня в кресле сидел тот самый старик из моей палаты и улыбался. Мне как-то сразу стало стыдно, за то, что я подумал про полчаса назад. Ну да, храпел он, ну да, весь в родинках. Зато благородная седина, гладко зачесанная назад, умный прищуренные глаза и морщины, которые собираются на лбу параллельными складками, – такие только у очень умных людей бывают, - всё выдавало в нем человека науки. В таких сразу же начинаешь чувствовать ученого с большой буквы «У». А себя рядом с ним ощущаешь просто неучем и бездарностью.
- Ничего-ничего, вы мне ничуть не помешали. Это последствия контузии. Не могу пока контролировать нервишки.
Я положил книгу на стол. Мой сосед бросил на неё один быстрый взгляд и представился в такой манере речи, за которой чувствовались десятилетия прочитанных лекций:
- Лев Моисеевич Старолесский. Бывший преподаватель кафедры биологической физики. Вы скорее всего курсе на пятом-шестом, а стало быть мой бывший предмет у вас давно прошел. Впрочем, молодой человек…
Я торопливо перебил его:
- Михаил Сергеевич Валуйский.
Тот продолжил
Мда…Так вот, уважаемый Михаил Сергеевич, книга которую вы только что изволили пролистывать, была написано мной и моими друзьями ещё когда ваши родители скорее всего были только в проекте у ваших бабушек. Вы так увлеченно читали, что мне показалось, будто изложенный в книге материал вас чем-то заинтересовал.
- Лев Моисеевич, да книга просто великолепная! Я не понимаю, почему нам не преподавали её. Здесь все так просто и доступно изложено! А главное, не скучно. Хочется читать и читать!
Мои речи явно польстили старику. Он заулыбался, пригладил ладонью волосы. Потом рассказал мне про политику партии и подковерную борьбу московских и питерских ядерщиков. Мы проговорили с ним до обеда. После у меня дико разболелась голова, сестра вколола мне трамал с димедролом и я мгновенно уснул.
Ночь уже шелестела крыльями ночных бабочек, когда я открыл глаза. Почему-то я сразу понял, что сегодня больше не усну. Лев Моисеевич стоял у окна, заслоняя желтую морду луны. Профиль ученого словно был списан с классических полотен – острый, как будто высеченный из старого янтаря. Я сел на кровати, спустив ноги на холодный пол.
- Не спиться, Лев Моисеевич?
- В моем возрасте спать ещё обиднее, чем в твоем, Миша. Жизнь и так уже больше напоминает собой тяжелый рюкзак, набитый воспоминаниями. И каждый сон это как снова и снова ворошить его, отыскивая что-то сделанное не правильно. И бессильно понимать, что ничего уже не переменить. Тем более что последнее время снятся какие-то апокалипсические кошмары. Горящие города, мертвые дети, бесконечный огонь, пламя, взрывы и ненависть… И какие-то странные фигуры в черных плащах. Они ходят по развалин городов с тяжелыми огнеметами и жгут, жгут все, что ещё шевелится… Так что говорить о таких снах неприятно. А видеть их просто страшно. Каждый раз просыпаюсь ночью и хватаюсь за сердце. Боль дикая. Полежу – полежу полчасика вроде как отпускает.
- А сегодня что приснилось?
- Да так, последняя наша совместная работа с твоим преподавателем по биофизике Вайлем . Мы тогда почти подошли к созданию универсального радиопротектора . Понимаешь, после того как была взорвана Кузькина Мать все, кто вместе с Сахаровым создавал термоядерную дубинку словно проснулись. Мы тогда очень ясно поняли, что ещё немного и от нашего мира не останется вообще ничего. Ещё чуть-чуть и матери будут мазать зеленкой радиоактивные язвы на щеках детей. А ради чего? Амбиции, ненависть, неразделенная власть горстки чванливых уродов по обеим сторонам океана… И тогда мы решили создать тот самый радиопротектор. И отказались от дальнейших работ над ядерным оружием. Этого нам конечно не простили и наше направление прикрыли. Мы тогда так ничего и не получили. А ведь уже тогда мы знали, что при прохождении через биологические среды пучков фотонов ионизация вещества происходит в результате фотоэффекта, комптон - эффекта, рождения электрон - позитронных пар, когерентного рассеяния и фотоядерных реакций…
Когда наступило утро, я уже не чувствовал своей головы. Мезоны в ней сталкивались с позитронами и разрушали молекулы ДНК посредством перекисного окисления липидов. В тяжелом сне мне впервые пришла в голову мысль, навсегда изменившая судьбу человечества.
Мы все всего лишь поля излучений… Озера особым, очень сложно скомпонованным образом энергии… А радиация это та же самая энергия, только направленно летящая… И что защита от неё лежит именно в плоскости энергетической. Что нужно вещество, особым образом изменяющее энергетические профили липидных профили мембран клеток.
Додумать не успел. Проснулся. Тишина поразила меня. Не было уже ставшего привычным храпа и причмокивания Льва Моисеевича.
На утреннем обходе мне сказали, что у моего соседа утром случился инфаркт. К обеду стало известно, что он скончался в реанимации.
Я подошел к кровати, на которой он спал. На подушке до сих пор оставались складки от его головы… Ветер громко хлопнул форточкой над самым моим ухом. От неожиданности я вздрогнул, осознав, что любая жизнь вот так и заканчивается – словно хлопком окна. Просто громкий стук фрамуги по ставне и тебя больше нет вообще…
И как-то сразу я понял, что пора выписываться. Но провести в больнице мне предстояло ещё долгий месяц. Каждую неделю мне приходило вскрытое и прочитанное гэбистами письмо из Обнинска, пропахшее Таниными духами и пропитанное её тревогой за меня. Несколько раз меня доставали журналисты всевозможных изданий с идиотскими вопросами вроде: «Что вы чувствовали, когда взорвались ракеты?». Трижды приходили однокурсники и приносили коньяк с кофе, чтоб забить запах. Пару раз забегал бритый наголо Санек, который бросил таки свой кулек . Теперь он с гордостью говорил мне, что подал документы в Краснодарское высшее авиационное училище. «Истребителем буду, Мишаня!»,- говорил он мне с горящими глазами.
Когда мне стало казаться, что я уже врастаю в кровать появляются пролежни, наконец произошло последнее заседание военно-врачебной комиссии. Я был признан полностью здоровым и годным к дальней службе в Вооруженных Силах. На комиссии мне так же сказали, что за контузию мне полагается страховка в двадцать окладов, правда ждать её ещё придется с месяц. Но мне было плевать. Я был настолько счастлив, что наконец-то можно выйти из отделения на шумную улицу Лебедева! В хлебном киоске за углом клиники купить горячую булочку с маком и кефир. А потом, немного пройдясь по улице, повернуть к ДК Выборжскому, зайти в небольшой скверик за ним. Там, сидя на корнях огромного тополя, пить кефир и глазеть на ноги проходящих мимо Питерских девчонок. А самое главное, чувствовать себя при этом здоровым. Способным свернуть горы и изменить течение рек.
Сборы сумки с вещами за такими мыслями проходили на удивление быстро. Вот только записную книжку свою я никак не мог отыскать. Наконец обнаружил её в углу под кроватью, за дальней ножкой у самого плинтуса. Пока я кряхтел, изгибаясь под койкой змеёй, (просто отодвинуть кровать я, конечно же, не догадался) в дверь палаты кто-то тихо постучал. Затем дверь скрипнула. Изогнув голову вбок, мне стала видна небольшая щель пространства у двери между кроватью и полом. В этом пространстве, обутые в уродливые больничные тапочки, стояли тонкие ноги. Я узнал бы их из миллиона. И раздавшийся голос лишь подтвердил мою догадку:
- Миша, ты здесь?
Это несомненно была Таня. Я быстро, как только мог, начал выкарабкиваться из-под кровати, стукнулся затылком, опрокинул стул и, наконец, в счастье свое не веря, выпрямился.
Таня стояла передо мной в белом халатике накинутом на плечи, улыбающаяся, загорелая и сжимала перед собой ручки пластикового пакета. В таких как раз всегда приносят передачки в больницу. Я шагнул к ней, обнял за плечи и жадно впился в Танины губы, она отпустила пакет, он упал на пол между нами и что-то громко звякнув в нем разбилось. Мы обхватили друг друга и кружились по палате в ритме вальса поцелуев слышимого только нам.
Уже позже, когда вечер погрузил в синий цвет все зеленое и желтое в Петербурге, мы гуляли по набережной Малой Невы и разговаривали. Таню отпустили в небольшой отпуск, в качестве премии за досрочно выполненные работы. Как оказалось, работа над Буратино застопорилась. Весь его электронный разум проводили по пути эволюции подобно человеческому. Он должен был понять, что такое выживание, и как человеку пришлось предугадывать изменения среды, чтоб реагировать на них ещё до их появления. И если с логикой «всё, что ведет к выживанию эволюционно оправдано и стало быть хорошо» справились без особых проблем, то вот с иррациональностью все обстояло значительно хуже.
Вечер замедлил время. Оно текло помимо моего сознания со всеми звуками плавучих ресторанов и запахами шавермы из ларька на углу. Прогревшийся за день гранит набережной приятно грел при прикосновении, ветер пах морем и солью. На углу у моста сидел седоватый уже и прилично одетый музыкант с потускневшим от времени саксофоном. Таня как раз увлеченно обьясняла мне что-то об нелинейных алгоритмах иррациональности у человека и искусственного интеллекта, когда мы прошли мимо его бессмертного «Wonderful world»Луиса Армстронга. Внезапно музыка позади нас оборвалась и хриплый голос сказал:
- Простите молодые люди, что вмешиваюсь, но терпеть подобное невозможно.
Мы с Таней остановились и одновременно, не скрывая удивления, оглянулись назад.
Саксофонист, вытирая пиджаком набережную, сменил позу, повернулся к нам и растянул рот в белоснежной улыбке.
- Девушка,- он обратился Тане,- ну посмотрите на вашего спутника. Он же смотрит на вас как первобытный человек на огонь,- со страхом, трепетом и благовением. А вы ему какую-то чушь научную втираете. Да я бы на вашем месте его обнял и не отпускал до самой кровати!
А вы, молодой человек, ну зачем вы все это слушаете… Возьмите её на руки, покружите на ветру и танцуйте, а я сыграю вам что-нибудь вечное!
И он взял саксофон поудобнее и затянул что-то медленное и тягучее, полное переливов нот и созвучий. А Питерское небо спустилось на нас всеми ангелами и флюгерами со всех шпилей. Что-то надломилось во мне, словно какое-то предчувствие перемен и грядущих ураганов опустилось на меня. И под их давлением я все сильнее прижимал к груди тонкое Танино тело, беспорядочно целуя её локоны, щеки и глаза… А саксофонист сидел зажмурившись и мечтательно улыбался каким-то своим воспоминаниям.
Белая ночь соединила нас с Таней крепче любых обрядов и обетов.
-5-
…Сердце в небо,
Стану смелой.
За тобой…
Т. Арбенина.
Верховцев смотрел на звездное небо. На крыше защитного бункера гулял легкий таежный ветер, пропахший смолой и хвоей. Немного ближе к космодрому – и сразу же ударит в нос тяжелый запах ракетного топлива. А отсюда весь космодром выглядел как детский конструктор. Вышки, прожектора, отъезжающая от стартовой площадки техника, а вокруг огромное звездное небо. И в него была нацеленная огромная даже отсюда, с трехкилометрового удаления, сигара ракетоносителя Энергия-2М с «Клипером» на могучей спине. Сегодняшний запуск был особенным для всей страны. В грузовом отсеке «Клипера» лежали три последних спутника ГЛОНАСС , новый спутник системы Око-2 и два спутника системы «Легенда» взамен устаревших. А с запуском функционирования ГЛОНАСС на полную мощность в стране вводился запрет на использование GPS-приемников и всей аппаратуры с использованием системы GPRS. Всем производителям мобильных телефонов ещё год назад были даны рекомендации освоить приемо – передающие частоты линий ГЛОНАСС для создания телефонов на их основе. Правда на это предложение откликнулась только французская «Alkatel» и выпустила партию мобильников под отечественные частоты. Зато завтра все остальные производители будут рвать на себе волосы, а Alkatel за неделю покроет втрое все расходы на переделку мобильников. И из-за отсутствия конкуренции на рынок выйдет Томофон – небольшая фирма из Томска, производящая мобильники на отечественной промышленной базе. Ну и налоги с продаж, соответственно, пойдут в казну.
Так что Верховцев мысленно потирал руки. И деньги будут и отечественного производителя на рынок выпускаем. Ну а то, что теперь американцы не смогут в случае чего просто отключить все мобильные телефоны в стране – так просто великолепно. Сзади президента раздались шаги. Руководитель стартовой группы приложил руку к седому виску:
- Петр Викторович, прошу спуститься в бункер, до старта двадцать минут.
В бункере был приглушен свет, чтоб картинка на двух огромных плоских экранах выглядела ярче. На них воспроизводилось все, что происходило на космодроме. В бункере высшей защиты окна не полагались. Вместо них 20 защищенных камер снимали все даже лучше, чем можно было бы увидеть глазами. За пультами сидели молчаливые офицеры. В нише для гостей находился стул для Верховцева, в который он, впрочем так ни разу и не сел. Там же стояли три проверенных корреспондента с телевидения, газеты и радио и что-то тихо говорили в свои диктофоны.
Верховцев жестом подозвал к себе Просянникова.
- Ну что, вы передали дела и должность?
После того, как запланированная внештатная ситуация на учениях стала действительно внештатной, Просянникову не оставалось ничего как написать рапорт с просьбой уволить его с занимаемой должности. Его рапорт был удовлетворен и он, не без облегчения, что так легко отделался, передал дела и должность преемнику. Впрочем, организатором он был всё же не плохим, а потому был назначен командовать приволжским военным округом. Сегодняшний запуск был последним мероприятием, в котором он участвовал как министр обороны. Он отвечал Верховцеву, не в силах снять с лица неловкую улыбку:
- Так точно. Рапорт о сдаче дел завтра будет представлен вам, Петр Викторович, на подпись.
Верховцев неожиданно широко улыбнулся и приобнял Просянникова за плечи.
- Это хорошо. На меня не злись, я тебя от народного гнева спас. Мальчонка та тот, конечно геройски поступил, но ведь почти погиб. А представь – помер бы там? Что тогда поднялось бы? Там же куча иностранцев была! Да комитет солдатских матерей тебя на кол посадил бы прилюдно! И никто бы им не помешал. Ты это учти. А там, на Волге у меня к тебе особое поручение будет, без дела не останешься.
Тут один из сидящих за пультом запуска офицеров произнес:
- Ключ на старт!
Верховцев повернулся к экрану. На нем вдоль корпуса «Энергии» змеились облачка остывающего воздуха, отошли верхние крепежи корпуса.
- Продувка!
Сопла двигателей заклубились паром из продуваемых камер сгорания. Огромная мощь, спрятанная за титаном корпуса начала просыпаться и пробовать силу.
- Протяжка!
Из сопел показалось первое пламя, выжигавшее остатки воздуха и паров воды из двигателей, стало видно, что корпус ракеты мелко вибрирует, словно ему нетерпиться откинуть все сдерживающие цепи и одним мощным прыжком рвануться в это черное небо. К холодным звездам и кометам, туда где единственно и можно почувствовать свободу.
-… Три, два, один, СТАРТ!
Бункер мелко затрясло. Ослепительное пламя озарило северную ночь, казалось от горизонта до горизонта. Энергия словно перевернутый вулкан медленно оторвалась от стартового стола. Теперь она казалась невесомой. Такой легкой, что чудилось – дунь на неё и она мгновенно сорвется ввысь. Рукотворный факел Прометея мчался в космос, разрывая воздух и облака. Стремительно, пожирая 9 километров в секунду, Энергия-2М всего через 10 секунд казалась огромной вспышкой где-то высоко в небе.
В бункере кто-то крикнул «ура!» и тут же его подхватили десятки голосов. И только офицеры за пультом так же сосредоточенно выводили на орбиту плод труда тысяч человек.
По дороге к аэропорту Верховцеву передали небольшую запечатанную папку черного цвета. Такое оформление означало высшую степень секретности, когда переданную информацию знают только четыре человека. Агент, нашедший её, начальник отдела, получивший информацию, начальник службы внешней разведки и собственно президент.
Верховцев ввел личный код на цифровой панели папки и вскрыл её. Сообщение было коротким. Всего восемь строк.
«Довожу до вашего сведения, что в ЮАР успешно прошла операция по вживлению чипа дистанционного управления в мозг. Операции подвергся гражданин России под кодовым именем Джек Ре. Правительства стран НАТО срочно организовывают предварительные работы по массовому внедрению таких устройств в мозг высшего военного и политического руководства, с перспективой дальнейшего расширения контингента носителей чипа вплоть до офицеров батальонного звена. » Дальше шла карандашная подпись начальника СВР. «Товарищ президент, информацию считаю достоверной. Прошу определить стратегию дальнейшей работы в этом деле».
Верховцев закрыл папку и включил систему уничтожения сообщения. Когда зеленый огонек сообщил, что сообщение уничтожено, Верховцев откинулся на спинку сиденья. Всю дорогу до самолета и весь перелет он молчал…
-6-
И каждый день другая цель.
То стены гор, то горы стен.
И ждет отчаянных гостей
Чужая стая…
Из репертуара группы Би-2
Утро ворвалось в мозг запахами мяты и имбиря. На кухне негромко звенели чашки. Я наслаждался покоем и негой под приятным ситцем голубого пододеяльника. Таня вышла из кухни, босиком, закутанная в мою клетчатую рубаху. Она присела на край тахты рядом с моей головой и принялась ласково гладить меня по лицу.
- Вставай же, соня мой любимый!
Я открыл один глаз, посмотрел на Таню. Она улыбалась и зеленые глаза её смеялись.
- Вставайте же, товарищ курсант, а то чай ваш остынет.
- Ну и черт с ним, с чаем!
Я схватил Таню и бросил её, верещащую на кровать рядом с собой…
Сегодня был первый день летнего каникулярного отпуска. Большинство моих однокурсников уже разъехалось. Остался только наряд по курсу и начальник курса, который сидел сейчас, подставив голову под струю воздуха из вентилятора. Похмелье мучило его немилосердно.
- Товарищ капитан! Курсант Волынский прибыл за отпускным билетом!,- гаркнул я.
Польский охнул, и схватился за голову.
- Волынский, ну какого черта так орать-то? Возьми свой отпускной, распишись за инструктаж безопасности и езжай ко всем чертям.
Я наклонился над замусоленным журналом по технике безопасности, чиркнул роспись напротив фамилии и взял со стола свой отпускной билет. Польский немного пошатываясь подошел к сейфу, повернул маховик. Из сейфа прямо ему в руки выпала закупоренная бутылка коньяка. Польский поморщился, неловко сунул её обратно и пошарив рукой на верхней полке вынул два розовых квиточка – мои воинские перевозочные документы. Передал их мне. Пожал руку. Напомнил о времени построения после отпуска и буквально рухнул на кресло под ветерок из вентилятора. ..
Я зашел в комнату отдыха наряда, где сидел свободный дневальный – Андрюха Натурин. Он как раз упорно сражался с кем-то по сети. Не отрываясь от монитора, он торопливо сказал мне «до свидания» и продолжил клацать мышкой. Вся общага моего курса выглядела какой-то запущенной, как выглядит любое помещение в котором кипела жизнь, когда его вдруг оставляют люди. В голове у меня словно крутилась какая-то мысль, которую я никак не мог выхватить и зажав в ладони внимательно разглядеть. Блуждая взглядом я наткнулся на выцарапанную на столе дежурного надпись: « Биофиз - жопой вниз!». И тогда я вспомнил. И с досады чуть не стукнул себя по лбу.
Общага Военно – медицинской академии называлась «Пентагон» потому что действительно была пятиугольной. Вокруг Пентагона шла узкая асфальтовая дорожка, хранившая на себе отпечатки тысяч курсантских сапог. Дорожка выходила на трамвайные пути улицы Боткинская, через неё как раз была железная решетка, открывавшая проход в парк ВМедА. Парк этот служил ещё и как бы внутренним двором штаба академии и клиники Военно-полевой хирургии. В нем находился бронзовый памятник баронету Виллье – одному из основателей отечественной хирургии, с которого бомжи регулярно воровали бронзовые таблички. Там же находился песчаный плац и место торжественных построений. Дальше через парк был выход к зданию кафедр ЛОР и глазных болезней, напротив через узенькую дорожку – клиническая столовая, продсклад и клиника акушерства и гинекологии. За её углом начинался так называемый 54-й военный городок, образованный клиниками нейрохирургии, инфекционных болезней и зданием, в котором были кафедры физики, химии, биофизики и биохимии. Туда – то и спешил я в первый день отпуска.
Мне повезло. Начальник кафедры биофизики был на месте. За глаза его называли «синяя борода». За беспощадность на экзамене и рыжую бородку. Умнейший он был человек. Лекции он вел в спортивном костюме и пиджаке поверх него. На первых двух Синяя Борода умудрился с помощью мелка и доски на наших глазах дискредитировать и разрушить всю современную физику. От Ньютона до Бора и Энштейна. Правда взамен ничего нам не предложил. А экзамен ему на первой сессии я еле вытянул на четыре. За четыре года, которые прошли с того дня Синяя Борода почти не изменился. Я постучал в дверь и попросил разрешения войти. Правда разговор у нас не получился. Я выложил ему на листе бумаги все свои соображения по радиопротектору ,и он, как мне показалось, вполне благосклонно отнесся к информации. Но когда я наконец упомянул, что натолкнул меня на эти мысли Лев Моисеевич Старолесский, с Синей Бородой произошла разительная перемена. Он покраснел, вдруг резко поднялся из-за стола и прокричал, что ничего об этом старой бездарности и пустомеле слышать не желает. Когда же я упомянул, что Старолесского несколько дней назад не стало, Синяя Борода буркнул что-то вроде того, что туда старику и дорога и выгнал меня из кабинета.
Закрывая дверь, я успел заметить, что он внимательно вглядывается в оставленный мной листок.
Дверь старой пышечной была корявым железным каркасом, грубо обшитым голубым пластиком. Внутри царил полумрак. Большие окна пышечной были настолько запыленными, что даже половины дневного цвета не пропускали. Желтые люстры, сплошь загаженные мухами тоже очарования этому месту не добавляли. Зато пышки делали там превосходные. Светло-коричневые мягкие колечки, хрустящие, посыпанные сахарной пудрой. Они лежали на большой фаянсовой тарелке и источали чудесный аромат. Мы с Саньком стояли у невысокого круглого столика и дули на крепкий чай в пластиковых стаканчиках. Старенький магнитофон на стойке справа напевал Земфиру
… А мне бы хотелось
Рисовать твои руки,
Читать твои мысли,
Не думать о звуках,
Не помнить о числах.
Рассказать тебе сотни
Смешных и не очень
Слишком долго сегодня,
Завтра будет короче…
Санька смачно откусил пышку и не прожевав сказал:
- Мне ответ из военкомата пришел. Сказали через неделю прибыть в Краснодар для сдачи экзаменов. Так что сегодня – завтра проводы. Придешь?
- Санька, черт побери, как это все не вовремя. У меня сегодня ночью Таня уезжает, а завтра утром я сам уезжаю в Белгород. Уже и билеты взял.
- Как Таня уезжает? Она же… Ты же говорил, что какникулы там у неё какие-то, что на неделю.
- Вызвали её, Санек. Сказали, что-то не так пошло с проектом.
Я отпил чая, обжегся, и досадой продолжил:
- Государственная служба мать её. Слушай, Сань, а ты уверен, что тоже хочешь в наш клуб? Не боишься разочароваться через несколько недель?
- Мишаня, ты разве разочаровался? Что-то не похоже.
- Я, Санька, врач. Мне абсолютно не важно, будут на мне погоны или нет. Без дела и работы не останусь. А вот тебе авиаторствовать потом будет как-то, знаешь, не очень-то сладко.
- Пох, Миш.
Санька набил полные щеки пышками и надолго замолчал, сосредоточенно жуя. Я последовал его примеру.
Когда мы вышли из пышечной все уже стало синих оттенков. Трамваи искрили на пересечениях проводов. От Невы тянулся легкий туман. На перекрестке Лебедева и Боткинской собралась небольшая толпа. В её центре сидела на асфальте пьяная старуха и распевала похабные частушки. Город жил своей жизнью. Было третье августа 2003 года. И существовать городу оставалось ровно сто восемьдесят дней. Как, впрочем, и всему миру. И Город, словно человек у пешеходного перехода, спокойно слушал музыку. Осматривался вокруг, на красивых людей. Вдыхал ароматы цветов. Жил не задумываясь о смерти. Потом делал первый шаг на проезжую часть, чтоб быть сбитым и вдавленным в асфальт колесами тяжеловоза…
Рыбаки, закинувшие удочки в парапета Литейного моста, оглядывались нам с Таней вслед. Она шла со мной под руку, тонкая, невесомая, светящаяся внутренним светом. Гранит набережной. Асфальт Потемкинской улицы. Темнота и прохлада в сени высоких деревьев Таврического сада. Свадьба в окнах дома на улице Восстания. Запах гари Московского вокзала. Бомжи. Долгий, почти мучительный поцелуй на перроне. Сердечко, нарисованное пальцем на пыльном окне вагона. Плачущая Таня за этим окном. Стук колес…
ГЛАВА ТРЕТЬЯ
СЕНТЯБРЬ 2003 ГОДА
БЕЛГОРОД – МОСКВА – ОБНИНСК
-1-
Опять ночь без сна,
В окно смотрит луна,
Наверное знает она,
Отчего так мучают кошмары…
Из репертуара группы «Король и Шут»
- Знаешь, Таня, а ведь всего тринадцать лет назад мы пошли в школу. В кружевах поверх коричневых платьиц. Я тогда такой огромный букет принесла, что еле удерживала его в руках.
Аля мечтательно смотрела перед собой куда-то в синь сентябрьского неба. Она сидела поджав ноги на небольшом холмике, оперевшись плечом на шершавый ствол высокой березы. Таня перед ней на маленьком пеньке и аккуратно наливала чай из термоса в кружки. В лаборатории был день дезинфекции и всему персоналу запрещалось проходить на рабочие места.
- Танюш, какая все-таки красота кругом. Так вот никогда бы и не вставала и не уходила отсюда. Сто, нет, двести лет так не сидела. Последний раз было наверное два года назад, когда Макс устраивал мне романтическое начало. Притащил на работу белые лилии, ведро наверное. Машину заказал… Мы где – то катались до полуночи, пили шампанское, но это собственно не главное. Уже за полночь водитель отвез нас с Максом километров на двадцать от города, в небольшую избушку у озера в лесу. Вот там было почти так же хорошо как сейчас. Мы под звездами пили горячее вино, прыгали голые с обрыва…
Аля замолчала, потом шмыгнула носом и отвернулась. Таня потянулась к ней и мягко взяла её за руку.
- Алечка, ну перестань ты о нем думать. «На то нам первая любовь дана, чтоб вслед за ней пришла очередная», Пушкин между прочим. А я добавлю, что не только первая, но и вторая и третья. Давай лучше вот чаю возьми и расскажи как там твоя программа эмоций поживает.
Аля как-то неловко, словно бы извиняясь, улыбнулась и взяла чашку. От поверхности чая поднимался дивный аромат смеси трав и меда. Аля вдохнула его, склонила набок русую голову и несколько минут сидела так, словно оцепенев. Потом встряхнулась и заговорила.
- Да Танюш с этой программкой вроде как всё уже. Сделали, протестировали, можно соединять модули проекта в пробную модель. Но мне одно не понятно.
- Что?
- Вот мы создаем искусственный ИНТЕЛЛЕКТ. Никто, кстати, не против его создания. Но зачем мы делам искусственного ЧЕЛОВЕКА? Зачем мне надо было вписывать ему радость и горе? Зачем искусственному интеллекту любовь и ненависть? Он от этого хуже маршруты просчитывать и транспортом управлять не станет. Да и воевать тоже. Я наверное немного подправлю его дома.
- Аля, перестань, знаешь же, что все порты у наших машин опломбированы. На что ты его перепишешь?
- У меня есть Bluetooth флешка, Таня. Завтра скачаю тихонько, потом в Белгороде доделаю.
- Ты что, едешь в Белгород? Когда? Что раньше не говорила? И как тебя отпустили-то?
Таня отставила чашку и с неподдельным интересом посмотрела на подругу.
- Да легко, Танюшка,- Аля тихонько хихикнула,- мне вчера Макс позвонил, плакался и уверял что он осел и идиот и просит дать шанс все начать заново. Ну я то его конечно нафиг послала тут же. Но попросила об одолжении – послать из Белгорода официальную телеграмму, что у нас на следующей недели свадьба. Пусть посидит, помучается, подумает – это я серьезно или просто так сказала. Сегодня телеграмма пришла. Я с ней к руководству сходила. Они там удивились сперва, потом давай поздравлять. Ну и дали отпуск по семейным на две недели.
- А по возвращению что делать будешь? Надо же штампик в паспорте предоставить.
- А я раньше вернусь. Скажу, что свадьба не состоялась. Мол жених сволочь такая, передумал в последний момент. Меня ещё и жалеть все будут. Вот увидишь. Съёзжу к бабушке в деревню, там как раз урожай собирать будут. Наделаем с ней повидла…
Аля мечтательно замолчала, представляя, видимо, запах яблок в старом деревенском доме. Шуршание опадающих листьев и чай по вечерам на прохладной веранде.
- Ну и заодно Буратине мозги поправлю. А то мне совсем не нравится, во что воплощается хорошая идея.
- Аля, меня это тоже пугает. Мы сейчас создадим могучий разум, мы дадим ему работу. Мы покажем его всему миру… Но как мы ему самому объясним, зачем он вообще нужен? Для чего он – РАЗУМ существует? Подразумевается, что наши крутолобые начальники лабораторий смогут сделать так, что Буратино себя не осознал … Но кто даст гарантию? И однажды мы столкнемся с ЧЕЛОВЕЧЕСКИМ разумом вне человеческого тела. И разум этот не будет знать, что такое холод, голод, смерть… Он не будет ценить все общественные институты и законы, которые мы создали. Ему не нужно будет общество чтоб выжить в окружающей среде. Он не будет знать, что такое ценить жизнь каждого. А значит в нем не будет доброты. И представить себе НЕ-добрый разум…
Над головами девушек, в густой листве берёзы что-то зашумело и Таня замолкла. В ветках что-то задвигалось, засуетилось и вдруг раздалось оглушительное карканье. На короткий сук у самого ствола спрыгнула черная птица. Она была очень большой. Смешно перебирая лапами Ворон подошёл к самому срезу сучка. Там он почистил перья мощным клювом, вырвал черное перо и бросил его вниз. Оно, плавно переворачиваясь, полетело вниз. Ворон раскинул огромные крылья, ещё раз громоподобно каркнул и прыгнул с дерева. Потом стремительно взвился в небо и через минуту был уже невидим.
Перо упало Але на колени…
И в тот же миг послышался звук двигателя тяжелого автомобиля. Из – за поворота дороги, рядом с которой девушки пили чай, появился грузный «Хаммер» начальника охраны лаборатории. Из под колес летели камни, пыль, сразу же стало понятно, что водитель очень спешит. Не сбавляя скорости, «Хаммер» буквально подскочил к девушкам и взвыл тормозами. Дверь машины распахнулась ещё до остановки автомобиля. Из «Хаммера» выскочил взмыленный высокий мужчина в камуфляже из пятен оттенков черного цвета с Вереском в руках. Это действительно был начальник охраны комплекса.
- Севрюкова, Орловская, марш в машину! Срочно! Скарб свой оставьте, за ним приедут!
Девушки растерянно застыли, не в силах сообразить, чего от них хотят. Увидев это, начальник охраны пришел в ярость и уже откровенно заорал:
- Чего встали?! Сказано же, в машину! Самолет Верховцева через час приземляется в Обнинске! Он едет с инспекцией! А с ним целая свита генералов и академиков!
Девушки мигом бросили чашки на землю и побежали к машине. Все знали, что значит не прибыть на проверку, которую устраивает лично Президент. Как минимум увольнение к чертовой матери.
В холле надземной части комплекса уже собралось взволнованное начальство. Все бестолково суетились, отдавали какие-то распоряжения, каждое последующее из которых противоречило предыдущему. В общем хаосе спокойный островок оставался только у лестницы на второй этаж. Опершись на швабру, там стояла уборщица, возраст которой не сильно отличался от возраста пирамид. Она пережила здесь проверки всех рангов и мастей. И отлично знала, что от суеты толку никакого. Что все проверки уезжают, оставив грязь на полу, окурки во дворе, обрывки бумаг. И всё это убирать потом ей.
Тая и Алина предусмотрительно забежали сперва в свои комнаты. Несколько волшебных манипуляций с косметичкой перед зеркалом, 50 грамм коньяка «для храбрости» - и вот им уже сам черт не брат. В зал для совещаний они вошли спокойными и собранными. И только мелкая дрожь пальцев могла бы выдать внимательному наблюдателю их волнение.
В это время на асфальте дороги показался эскорт Верховцева. Первыми в небе пронеслись и зависли по периметру лаборатории два ударно – штурмовых Ка-52. За ними мчались по обочинам шоссе два БТР-90 с дистанционными миноискателями и спецназом, вооруженным в том числе тяжелыми пулеметами. Уже за ними следовали бронированные ЗИСы, в одном из которых ехал Верховцев. В конце колонны дымили два армированных автобуса с членами проверочной комиссии. Замыкали колонну также два БТРа. Вся эта техника проскочила за ворота комплекса и остановилась. Спецназ высыпал из транспортных отделений БТРов и занял позиции вокруг комплекса. Сами бронетранспортеры встали по его углам, каждый в своем секторе огня. Только после этого Верховцев и свита вышли из машин…
Обход лабораторий с комментариями начальников о достигнутых результатах продолжался три часа. После чего началось заседание. Шел уже второй его час, когда за трибуну вышел президент. Шум в зале смолк, будто кто-то огромной ладонью собрал его с поверхности и зажал в кулаке. Верховцев оглядел собравшихся. Он любил вот такие вот внезапные проверки. Но ещё больше он любил, когда ему нравился их результат. Как например сейчас. Все эти гении, балансирующие на грани сумасшествия, все эти молодые таланты, оставшиеся в своей стране, - все они сделали раньше срока то, что больше никому в мире вообще не удалось. Не удалось даже теоретически. Верховцев улыбнулся и начал:
- Уважаемые собравшиеся, я приветствую вас всех. Прежде всего хочу сказать вам всем огромное спасибо за проделанную работу. Для страны и всего научного прогресса на планете ваш труд воистину неоценим. Поздравлю вас с победным окончанием проекта создания искусственного интеллекта.
После этих слов в 12-ом ряду раздалось негромкое покашливание. Это Аля непонимающе пыталась не дать вырваться из себя возмущению. Таня схватила её за руку и крепко сжала.
- Молчи, Аля, молчи ради всего святого, - проговорила она одними губами.
- Таня, но Буратино же не готов! Его ведь вообще ещё не тестировали полностью! Они же ему соврали!
- Знаю, Аля, знаю. Не глухая. Не нам с тобой за это отвечать. Все равно его в действии пока что не покажут. Так что несколько недель у нас для доработки будет.
Верховцев тем временем продолжал:
- Помимо очевидных технических выгод и поднятия престижа российской науки искусственный интеллект нужен ещё для одного очень важного дела. Вот послушайте, что интересного твориться в мире. Наши заокеанские партнеры тоже не спали на лаврах и подготовили нам пренеприятнейший сюрприз. Не так давно в Японии был разработан, в ЮАР впервые применен, а в США принят на вооружение один прибор. Его суть такова, что встроенный под черепную коробку, он считывает моторные импульсы и передает их по радиоканалам на принимающее устройство. Сами понимаете, насколько такое устройство ускоряет работу с электроникой. Вместо того, чтоб елозить мышкой по столу или нажимать клавиши достаточно просто захотеть это сделать. Кроме того я не исключаю, что при дальнейшем развитии с помощью прибора можно будет общаться силой мысли. Так что и время реагирования оборонных систем снижается, погрешность в работе тоже.
В зале поднялся негромкий ропот. Удивленные ученые не смогли сдержать своих эмоций. Подождав, пока голоса утихнут, Верховцев продолжил.
- Тем не менее и в нашем с вами отечестве произошло два знаковых события. Их последствия ещё предстоит просчитать аналитикам, но уже сейчас понятно, что это революция. Во первых это, пусть ещё не до конца испытанное, но все же реально существующее, творение ваших рук – искусственный интеллект. А во вторых в стенах Военно-медицинской академии коллективом кафедры биофизики во главе с начальником кафедры изобретен и сейчас проходит клинические испытания универсальный радиопротектор. Поставив себе на службу два этих момента мы надежно перекрываем эффект от применения нашими заклятыми друзьями своих мозговых приборов.
Дальше Верховцев перешел к анализу проверки, раздаче премий и наказаниям. А позже улетел так же внезапно, как появился. Словно ветер в пустыне. Вслед за ним в Обнинск ехал служебный автобус. Аля сидела у правого окна, закусив губу и о чем – то напряженно думая.
В её кармане лежала маленькая флешка и мигала зеленым огоньком.