Крыса-романтик

Глава 1

Однажды ученые решили провести эксперимент. Они взяли партию крыс (100 шт.) и поместили в удобную клетку. В этой клетке было все, что необходимо для жизни – еда, питьё, чистые опилки, сучки для лазания. В партии было 50 самок и 50 самцов.
И был в этой клетке узкий, неудобный ход, который вел в странное помещение – там было неуютно, холодно, там резко и неприятно пахло, на полу были рассыпаны осколки битого стекла.
В партии крыс немедленно выделилась обособленная группа – состоящая из тех грызунов, которые постоянно посещали неуютное помещение. Остальные довольствовались клеткой. Ученые пометили этих «посетителей» белой краской и определили, что состав их группы не менялся и составлял от общего количества всего 8%.
Тех крыс, которые нуждались в приключениях, в ходе опыта было решено назвать «крысами-романтиками». Остальных окрестили «крысами-обывателями». Затем опыт продолжился. Отдельно взятых «крысу-романтика» и «крысу-обывателя» поместили в клетку, разделенную на две половины стеклянной перегородкой. В одной части клетки был железный пол, а в другой – кнопка, нажав которую, можно было пустить ток по этому полу.
Когда «крыса-романтик» случайно обнаружила, что прикосновением к кнопке она причиняет боль своему собрату, сидящему на металлическом полу в другой части клетки, она забилась в угол и боялась даже ходить рядом с кнопкой.
Крыс поменяли местами. И тогда «крыса-обыватель» стала намеренно нажимать кнопку до тех пор, пока не убила «крысу-романтика». Опыт в точности повторился во всех взятых парах…

**

Бармен Володя Типчиков устало протирал бокалы за стойкой. Дежурство у него было длинное – целые сутки нужно было простоять, обслуживая подпитых клиентов. Нужно было еще и общаться с ними, улыбаться, поддерживать разговор. А общаться с пьяными Володя ох как не любил! Это и трудно и страшновато. А контингент игрового клуба, расположенного в окраинном и криминальном районе города был очень уж нехороший – сплошь бандиты да опера на отдыхе. Да-да, они спокойненько пили друг с другом, сидя на соседних стульях. Причем, отличить, где, собственно, опера, а где бандиты было трудно.
Порой Володя ощущал себя потерянным ребенком, лишенным маминой поддержки и не знал, что делать дальше. Опыта работы у него не было, а зарабатывать денежки нужно было непременно. Клиенты всё норовили выпить на халяву, рассчитывались неохотно, частенько угрожали. Жизнь Володина была немного похожа на войну.
Он тосковал – жестоко и непримиримо. Тосковал от безделья, когда никого не было. Глядя на игровые автоматы и восковые неподвижные лица игроков в зале, он тосковал еще больше. Он не понимал, как можно разменивать свою жизнь, свои силы на эти скачущие картинки. Он не понимал азарта игроков, которые кричали от радости, когда на экране выпадало три одинаковых изображения.
Люди в баре встречались, но редко. Разговоры всё чаще были об игре – кто и сколько «снял», кто сколько проиграл. И от этого Володе становилось не по себе, в желудке словно что-то сжималось, там появлялось зыбкое чувство Вселенского Одиночества. Чувство, что ты один в мире такой, да еще вдобавок и ненормальный.
Плохо было, когда начиналась «волна» – наплыв посетителей. Приходилось бегать, наливать, готовить, делать приятное лицо. Плохо было, когда приходилось сидеть часами одному, уставясь либо в зал, либо осматривая бутылки, до блеска протертые и отполированные. Володя тайком от всех написал такое четверостишие про свою работу:
Серые тусклые стены
В мире пропавшего солнца.
Я среди этого плена
Света чужого оконце.

Освобождение пришло неожиданно. В бар зашли четверо – по виду авторитетные люди. Как оказалось позднее – один из них был директором соседнего казино, а остальные являлись его телохранителями. Директора казино тоже посещают игровые клубы во время отдыха.
Они заказали дорогой водки и стали играть. А когда пришло время рассчитаться, с Володей случилось что-то непонятное – его рука (или мозги) дрогнули, и он насчитал лишние сорок рублей за заказ. Чего греха таить, Володя и раньше обсчитывал клиентов, но делал он это аккуратно. А тут напортачил – то ли загнался в четыре часа ночи, то ли кто-то Другой его волей управлял.
Директор поманил его пальцем к себе:
- Ты мне какую водку наливал?
Володя понял, что попался, но не знал, что делать дальше.
- Эту, - робко показал он на бутылку «Русского стандарта».
- Ну-ка, дай её сюда, - ласково попросил дяденька.
Ничего не понимая, Володя поставил бутылку на стойку.
- Сколько она стоит? – еще более ласково спросил весьма коренастый и угрожающе выглядевший директор.
- Рубль за грамм! – попытался отшутиться Володя. – Итого пятьдесят рублей за порцию!
- Это классический «Стандарт»? – спросил дядя.
- Да, - кивнул Володя.
- А чего ж ты меня рассчитываешь, как за «Платиновый»? – на этой ноте он повысил свой голос.
Но Володя не успел оценить повышение гневности в голосе клиента. В его голове внезапно вспыхнуло пламя. Когда он открыл глаза, то увидел, что лежит на полу под стойкой. Что же произошло?
Увидев осколки на полу, бармен понял, что его оконтузили бутылкой по голове. Причем полной. Причем он сам дал эту бутылку в руки агрессору. Медленно поднялся, ожидая худшего. И оно не замедлило явиться.
- Ах ты пидор! – тяжелая пепельница со стойки врезалась в стену рядом с его головой.
- Я не пидор! – только и сумел вымолвить Володя.
- Нет, ты пидор! – продолжал настаивать дядя, кидая вторую пепельницу.
Они продолжили эту интереснейшую дискуссию, причем к ее окончанию половина бара была в руинах. Когда у директора кончились аргументы, он взялся за длинноногий барный стул.
«Веский аргумент, - подумал Володя, - но я не пидор!»
Стул полетел в него острыми ножками. Никогда еще Вова не раскрывал в себе способности жонглера. Но теперь раскрыл. Он как цирковой медведь поймал стул за ножки на лету и аккуратно опустил на пол. Его оппонент стал поднимать второй стул, но тут активизировалась охрана бара. Охранник решительно подошел к директору и сказал, придерживая его за локоток:
- Николай Степанович, я понимаю ваши чувства, но крушить бар не стоит. Сергей будет недоволен.
Николай Степанович немного поколебался, но стул опустил. Сергей, хозяин бара, был его приятелем.
- Хорошо, - сказал он, - бар крушить не буду. И вообще пойду я от вас. Но всё-таки хорошо я этого пидора проучил!
- Я не пидор! – автоматически ответил избитый Володя.
Директор казино снова дернулся было за стулом, но встретив укоряющий взгляд охранника, опустил руки. Напоследок он смачно харкнул на стойку и пошел к выходу. За ним потянулись его «телики».
А избитый Вова, покачиваясь, стал собирать осколки с пола, твердо решив уйти из бара…


**

Николаич шел к загончику для кур, внутренне содрогаясь, но стараясь не придавать этому значения. За годы своей жизни он много раз делал это кровавое дело. Но никогда хладнокровно. Нужно было отрешиться от образа ставшей уже привычной и родной очередной Пеструшки и просто рубануть наотмашь.
Куры – это вам не свиньи и не коровы. Они почти не чуют, когда к ним смерть приходит. Притворяясь, будто просто принёс им корм, Николаич зашел в самую гущу стаи и схватил Пеструшку за ноги. Произошло легкое волнение среди кур, но всё быстро затихло. Пеструшка висела в руке тихо и обреченно – у перевернутой курицы теряется ориентация, и она ничего не соображает.
До пенька-плахи было шагов десять. Их Николаич проделал быстро и по возможности бездумно, словно был в этот миг простым орудием убийства. Положил шею птицы на пенек и быстро, слегка зажмурившись, рубанул.
Вскоре курица почти перестала дергаться. Тогда Николаич положил её в таз и стал поливать кипятком из чайника – чтобы легче было ощипывать. В который раз поймал себя на мысли о том, а не больно ли курице от кипятка?
… Доедая куриный бульон, Николаич понял, что ему просто необходимо сегодня развеяться. А чтобы развеяться, нужно было что-нибудь изобрести.
Изобретал он часто. И тут же притворял свои изобретения в жизнь. Односельчане уже привыкли, что у него дом не как у всех, а в виде восьмигранного терема. Привыкли к его тропинкопротаптывателям, автоматическим свинокормилкам, печкоразжигателям и ко многим и многим изобретениям, которым дал жизнь Николаич.
Все считали «сельского Эйнштейна» слегка сумасшедшим – как и принято во всех приличных деревнях и городах. Но относились к нему довольно бережно – как к местной достопримечательности.
… Николаич быстро придумал, что он будет изобретать. Поскольку кур убивать ему не нравилось, он решил изобрести автокуроубивалку.
Так, сначала нужно придумать, как захватывать кур в загончике. Манипулятор? Нет, слишком сложно. Тут Николаичу вспомнились почему-то дворцы Древнего Востока. Где около трона устраивали яму с открывающейся крышкой, в которую по сигналу падишаха проваливались неугодные ему люди. Хорошо, пусть будет крышка, открывающаяся от нажатия кнопки, когда нужная курица подойдет к ней. А как быть дальше? Может быть, она попадет на движущийся конвейер, который довезет её до обычной гильотины? Но не факт, что живая курица будет сохранять неподвижное положение головой вперед. Тогда…, тогда нужно как-то зафиксировать курицу в неподвижном положении. Эврика! Широкий вертикальный канал, в который птица в любом случае падает вниз ногами, будет резко сужаться. А в самом низу сжатую стенками канала курицу будет ждать выезжающий из стенки нож. Причем нож надо будет регулировать по высоте, предварительно прикинув рост птицы. Чтобы не было сбоев.
И в этот самый момент Николаич устыдился своих мыслей. «Наверное, так чувствовал себя человек, когда изобрел водородную бомбу», - подумал он. А жена проходящая мимо, еще и добила:
- Что изобретаешь?
- Автокуроубивалку! – немного смущенно ответил Николаич.
- Ты бы еще г…овысасывалку автоматическую изобрел! – воскликнула жена. – Тогда б мы совсем не тужились бы!
Что и говорить, убила наповал! После её колкого замечания изобретать куроубивалку Николаичу совсем расхотелось. Он посидел немного, затем принялся дефилировать кругами по избе – его кипучая энергия требовала выхода. Так продолжалось примерно с полчаса. Потом он оживленно хлопнул в ладоши и выбежал из дома. Повозился во дворе, затем стал шарить по подсобным помещениям. Потом вышел, нашел на земле несколько небольших дощечек и скрылся в мастерской.
Через полчаса его было не узнать – его глаза блестели, а щеки покрывал задорный румянец. Посвистывая и держа в руках небольшой сверток, он снова двинулся к дому. В комнате он сразу же направился к тумбочке, открыл её и достал семейную аптечку. Порывшись в ней несколько минут, он нашел то, что ему было нужно и удовлетворенно хмыкнул.
Затем Николаич подогнал к сараю свой «Уазик» и открыл дверь со стороны пассажира. Некоторое время слышались какие-то писки-визги, звуки борьбы, завершившиеся звуком захлопнувшейся двери. Хорошо, что жена не видела этой сцены – ушла к соседке. А то бы недоброе заподозрила.
Не прошло и двух часов, как машина Николаича затормозила на соседней улице. Кликнув соседей, изобретатель попросил их позвать ещё мужиков, поскольку у него, мол, есть для них важное сообщение. Когда собралось человек восемь, Николаич важным голосом сказал:
- Ребята, хотите поохотиться?
- Да не мешало бы, да щас зверя нет, да и не сезон! – ответил Горючий, заядлый охотник.
- А я видел такого зверя, что и не в сезон можно убивать! – воскликнул Николаич. – Так что собирайтесь, пойдем волка травить!
- Волка? – ахнули все. – Да их уже пятьдесят лет в наших краях не водилось! Может, ты собаку с волком спутал?
- Вы мне не верите? – обиделся Николаич. – Тогда поехали со мной, поглядим следы!
Горючий, а с ним еще пару охотников поопытней, сели в кабину «Уазика».
- Чем это у тебя в салоне пахнет? – спросил один из мужиков.
- Навоз для огорода возил, вот и воняет!
- Ты б его еще на лимузине привез! – рассмеялись мужики. – Не мог на тележке перетаскать?
Вскоре охотники доехали до опушки леса. Следом за Николаичем они потянулись в чащу. Вскоре изобретатель ткнул в землю пальцем:
- Вот! Глядите!
Действительно, в том месте куда он показывал, виднелись четыре четких следа больших когтистых лап. Они особенно четко отпечатались на рыхлом, лишенном растительности холмике.
Горючий вместе с другими охотниками долго и внимательно разглядывал следы. Наконец он выпрямился.
- Это точно не собака. Но и на волка не очень похоже. Что за тварь – я не знаю, - дал он своё заключение.
- Лапы ставит не как волк – слишком узко, - подхватил Семен, молодой фермер, - зато вес у этого зверя – будь здоров. На все триста кило потянет.
- Ну триста – это ты махнул! Это тебе не медведь, у медведя след совсем другой! – возразил Горючий.
- А я и не говорил, что это медведь, - спокойно ответил Семен.
- А кто это? Динозавр?
После недолгих споров они решили ехать за остальными мужиками и готовиться к Большой охоте – так было надежнее. Вскоре все собрались, вооруженные разнокалиберными ружьями. Кое-как набились в «Уазик» и тронулись.
Добравшись до леса, стали решать, как будут охотиться. Одни кричали, что нужно прочесать лес и выгнать волка на стрелков. Особенно настаивал на этом Семен:
- Лес небольшой, - кричал он. Шестеро человек будут гнать, а трое лучших стрелков засядут у Крестового оврага!
- Оно и видно, что ты волка никогда не гонял! – возразил ему Горючий.
- А ты будто гонял?
- Я не гонял, а отец мой за свою жизнь их с полсотни положил, - спокойно возразил Бывалый Охотник, - загонять его надо не так. Это тебе не перепелка пугливая. Если его будете вшестером гнать, то пробелы между вами будут по километру что ли? Так он заляжет посередине, а вы и ввек не углядите! И начхать ему на все ваши крики!
- А что ты предлагаешь? – спросили мужики.
- Слава богу, дождь вчера прошёл, следы видны хорошо. Пойдем частой цепью. Двое след глядят, а остальные – ружья и глаза наготове.
- А может, - робко вставил Нетерпеливый Охотник Семен, - Рекса моего захватим? Он живо его след возьмет.
- Э-э, да разве видано, чтобы собака след волка держала? Она сразу хвост подожмет – и в кусты!
- Это ещё почему?
- Чует своего извечного врага! Кого хочешь возьмет – хоть медведя, но волка – ни-ни! Не простил ей волк предательства – перехода в ручное состояние. Вот и грызет, – слегка поэтично закончил Горючий.
На том и порешили. Горючий и Семен повели след, склоняясь в три погибели, а остальные шли по бокам, держа ружья наготове. Изредка они обменивались репликами, повергающими совсем неопытных охотников в шоковое состояние:
- Вот это кабанюга! Следы в грунт чуть не на вершок врезаются!
- А когти-то, когти! Случайно заденет – враз кишки выпустит!
- Это чё, представляю, какие у него клыки!
Время от времени кто-нибудь тревожно вскидывал ружьё на малейший шорох. Но каждый раз оказывалось, что это перелетала с дерево на дерево какая-нибудь симпатичная птичка. Нервы у всех были на взводе, когда Николаич воскликнул:
- Глядите, кажись, он лося погнал!
Все присмотрелись к показанным изобретателем следам. Четко отпечатавшиеся на земле следы явно принадлежали копытному животному. Они шли вначале перпендикулярно следам волка, а потом сливались с ними в одну строчку.
- Точно, лось, - подтвердил Горючий, - след характерный. Скорее всего молодой – сохатому волк-одиночка не противник. Обратите внимание – волк пошел наметом, следы стали шире.
- Если, конечно, это волк… - тихо сказал Семен, но все услышали.
- Ты мне тут народ-то не пугай! – пригрозил Бывалый Охотник. – Будьте настороже. Пойдем осторожней и тише. Вполне возможно, возьмем его прямо на добыче. Если успел поесть – отяжелеет, будет легче брать.
Все стали красться как мышки, ступая буквально на цыпочках и пригибаясь. Правда, если бы волк был неподалеку, то для него их маскировка показалась бы смешной – ветер дул в ту сторону, куда вел след.
Вскоре следы привели охотников к особенно густым зарослям, расположенным неподалеку от Крестового оврага. По знаку Горючего мужики разошлись полукругом и стали медленно входить в чащу. Они шли весьма осторожно, стараясь, чтоб ветки под ногами не хрустели. Сжимая полукольцо, они прижимали вероятного волка к обрыву. Горючий вёл след – когтистые лапы четко опечатались даже на присыпанном палой листвой грунте. Шаг, ещё один – впереди показался островок почти непролазного бурелома. И тут…
Спины неопытных охотников посетили стада мурашек, а сердца бывалых наполнились отвагой и радостью. Все услышали, как из чащи доносился хруст веток и урчание. Волк там! Причем явно на добыче! Теперь мужики в качестве трофея смогут не только волчью шкуру предъявить, но и килограммов по тридцать свежей лосятины на брата!
Из этого бурелома волк так легко не выберется. Поняв это, Горючий решительно раздвинул ветки и шагнул вперед. Знаком показал мужикам, чтобы сторожили волка на выходе. И скрылся в густой зелени.
Прошла минута, затем вторая. Тишина. И вот, наконец, когда мужики устали ждать, из чащи вместо выстрела донеслись отчаянные вопли:
- Чудище! Чудище! Спаси Христос!
Вопя как полоумный, с одного конца бурелома выскочил растрепанный Бывалый Охотник. Ружьё болталось на его плече как ненужная палка, а в глазах был недетский ужас. Не обращая внимания на мужиков и даже забыв о своем авторитете, Горючий промчался мимо них.
Мужики топтались на месте. Многих парализовал страх, всего нескольким из них удалось сохранить присутствие духа. Они направили ружья в бурелом и ждали.
Но присутствие духа стало исчезать, когда Это стало вылезать наружу… Ветки хрустели, словно ломилась, по крайней мере, дивизия чертей. А звуки были, будто кто-то циркулярную пилу включил.
- А-а-а-а! – раздался дружный вопль семи глоток.
Оно было размером с небольшого слона. Голова была мохнатой как у мамонта. А цвет… Цвет этой твари был и вовсе невообразимым – ярко-зеленый пятнами, вперемешку с темно-пурпурным. Переступая когтистыми лапами, Тварь побежала прямо на мужиков. Не разбирая дороги, они кинулись врассыпную.
Мчась по лесу, горе-охотники не смотрели под ноги, поэтому часто падали, летели кувырком. Некоторые из них потеряли ружья. Но все без исключения с редкой ловкостью снова вскакивали на ноги и опять бежали.
Никто из них не обращал внимания на крики Николаича, доносившиеся сзади:
- Стойте! Не бегите!
Посчитав, что у сумасшедшего изобретателя не сработал инстинкт самосохранения, мужики мчались дальше. И только на опушке леса они остановились, чтобы перевести дыхание. Стали перекликаться. Сошлись почти все – не хватало только Горючего. Но вскоре и его нашли – он сидел в кустах сирени и громко дрожал костями и зубами.
- Что это было? – спросил за всех Семен.
- Зеленое!
- Нет, красное!
- Большое!
- А визжит-то как!
- Это сам диавол в Шепелевку за грехи наши тяжкие пожаловал! – голосом проповедника сказал Горючий, причем даже его зубовная дрожь куда-то делась.
Вскоре все более-менее успокоились и тут-то и вспомнили про оставшегося возле бурелома Николаича. Мужикам стало стыдно, что они сбежали, оставив односельчанина на растерзание невероятному монстру. К тому же, многие потеряли ружья – так что, хочешь или нет, а нужно было возвращаться.
- А что, мужики, - подбодрил всех Семен, - не Терминатор же это, а животное простое.
- Ага, простое, где ж ты таких простых видел?
- Ну пусть непростое, пусть сложное, но все равно ж из мяса и костей сделано! Значит, пулей убить можно!
- Диавол это! – твердил еще не отошедший Горючий, - Пришел, супостат на Землю вместо Христа. Теперь всё – нет нам спасения!
- Ну это ты загнул, Михалыч, - вставил молчаливый, уравновешенный Петр, - это скорее, водяной, но никак не дьявол.
- Короче, бросайте все эти бредни, Николаича нужно выручать!
На сей раз мужики пошли еще более пугливо, чем в первый раз. Посмотрев на них, опытный врач-психиатр сразу бы поставил диагноз – запущенная неврастения. Они дергались, посекундно оборачивались и крутили головами, вздрагивали и подпрыгивали от каждого шума. Те, у кого ружья остались у бурелома, постоянно искали глазами удобное для вскарабкивания дерево. «Интересно, - думали они, - а умеет ли диавол лазить по деревьям?»
А зловещая чаща возле Крестового оврага всё приближалась. Шаги охотников, как бывалых, так и не очень невольно стали короче. Их руки нервно сжимали мокрые от холодного пота стволы ружей.
И на небольшой просеке возле того самого Бурелома они увидели…
На пеньке, спиной к ним, сидел Николаич, а возле него, в двух шагах стояла Тварь, отливая зеленью и багрянцем одновременно. Тварь что-то искала на земле, тыча в нее носом. Она, конечно, была размером поменьше слона, но всё же была внушительной.
- А-а! – заорал Горючий, - Это лукавый Николаича обездвижил! Ему уже не поможешь!
Тварь повернула голову в их сторону, глядя сквозь густые космы своими жуткими глазами.
И в этот момент раздалось несколько выстрелов – нервы у охотников не выдержали. Не разбирая, дьявол ли перед ними или водяной, не задумываясь над тем, что ружья не заряжены серебряными пулями, они дали настоящий залп по неведомому существу.
И оно упало. Завалилось на бок и отчаянно, с переходом в хрип, завизжало. Тут же вскочил и Николаич и побежал навстречу мужикам с воплем:
- Что вы наделали?
- Стреляй по нему! – истошно завопил Горючий, - Лукавый теперь в нём сидит!
Но мужики, к счастью, стрелять больше не стали, а лишь смотрели, как Тварь всё медленнее и медленнее дергается на земле и, наконец, затихает.
К ним подбежал Николаич и стал трясти за плечи:
- Что вы наделали? – повторял он как заведенный.
Оттолкнув изобретателя, Семен шагнул к поверженному врагу и толкнул его уже остывающее тело носком сапога:
- Что это такое?
- Это – мой самый лучший хряк, на триста кило вымахал, - чуть не плача сказал Николаич.
- Как так – хряк?
- А вот так!
- Да это ж тварь непонятная, чего ты заливаешь!
На губах «сельского Эйнштейна» появилась слабая улыбка.
- Я сам эту «тварь» сделал! – гордо сказал он, - покрасил своего хряка зеленкой и марганцовкой, привязал к голове гриву, а к копытам когти. Всё чин чином, даже охотники опытные след не отличили!
- А как же ворчание в кустах? – всё еще не верили мужики.
- А он там яблоки гнилые жрал – я ему там насыпал! – с этими словами Николаич шагнул к туше и рванул на себя его «гриву». Она с легкостью отделилась. И тут все увидели, что это всего-навсего большая крашеная свинья.
Первым опомнился Горючий. Его взгляд стал осмысленным и остановился на изобретателе.
- Ах ты, сука! – крикнул он и врезал Николаичу в челюсть.
Остальные с удовольствием подхватили инициативу и взялись бойко пинать лежащего на земле «Эйнштейна».
- Ребята! – кричал он жалобно, - Вы что, шуток не понимаете?
- Шутник, блин, нашелся! – и вновь разозленные мужики слали свои горячие тумаки на бока избиваемого.
- Ну всё, мужики, хорош! – остановил их Семен. – Попинали и хватит!
Один Горючий не хотел останавливаться – его оттащили.
- Будет тебе, он и так свою шутку надолго запомнит!
И они оставили изобретателя одного, довольно-таки побитого, просто развернулись и ушли. А Николаич остался один на один со своей пурпурно-зеленой свиньей.

**

А синяя-пресиняя электричка катила по зеленым-презеленым полям. Катила себе, да и горя не знала. И сидел в этой электричке один человек. Он хотел одного – отдохнуть. А как назло, возле него сели назойливые бабульки, разговаривавшие, в основном, на политические темы.
Костя терпеть не мог политики. Он любил движение адреналина и шевеление мозгами. А зацикливание на одной теме считал мозговой слабостью и адреналиновым затишьем. Поэтому он не поленился и встал со своего места, стараясь, чтобы это не выглядело картинно. Свободное сиденье нашел лишь в другом конце вагона, предварительно осмотрев соседей. Они показались ему тихими – спящий у окна мужичок, два женщины средних лет и дама с дочерью. У дочки – девочки-подростка, было бледно-желтое, какое-то нервное лицо. И тут интуиция Кости дала первый звоночек.
Костя работал в «Скорой помощи». И не где-то там, а на реанимобиле. Их экипаж выезжал на самые серьёзные выезды, когда жизнь людей была близка к завершению.
Молодой, всего 28-ми лет от роду, Костя уже был доктором медицинских наук, но вместо кабинетной работы предпочел кабину «Скорой». У него всегда было правильное чувство пути – назовем его еще одним проявлением интуиции. Именно с помощью этого чувства Костя выбрал для себя медицинский институт, хотя вся родня советовала стать бухгалтером. С помощью него же выбрал для себя тему дипломной работы, а позднее кандидатской и докторской диссертаций – болезни сердца и их лечение.
Ему пророчили большое будущее в хирургии, но он отказался – с помощью того же чувства интуиции. Он знал, что малейший застой, неподвижность повергнут его в цепь непрекращающихся депрессий.
Он любил свою работу, несмотря на то, что коллеги по кардиоцентру считали её неперспективной как для благосостояния, так и для саморазвития. Но для него это была чуть ли не единственная возможность для существования.
Он обожал боевые выезды, когда, взревев сиренами, их желтая машина неслась по улицам города, наплевав на правила уличного движения. Любил врываться в квартиры с чемоданчиком, расталкивая сгрудившихся родственников. Любил оставаться со смертью один на один. От этого вся кровь в его теле бросалась в лицо, а мозги начинали работать с бешеной скоростью.
А лечил он не только препаратами. Первые секунды – они самые важные. Он определял – опять-таки шестым чувством, вглядываясь в больного, вживляясь в него, сколько и какого препарата ему ввести, применять ли шоковую терапию и хочет ли больной жить дальше. А последний фактор был едва ли не самым важным. Но и в этом случае Константин Николаевич (так его почтительно называли на подстанции) не отчаивался. Он своей страстью к жизни, своей сильной волей заставлял и больного и его родственников поверить в необходимость жить дальше.
Вроде бы такая работа – повседневная, экстремальная, должна была бы огрубить любого, сделать его практически бесчувственным. Но Костя умудрялся сохранять человеческое лицо и тонкую душу. И обострял с каждым днем работы свою интуицию.
Сейчас он почувствовал, что лицо девочки, сидящей напротив него выражает не просто усталость или какую-нибудь банальную почечную болезнь (встречающуюся сегодня у каждого третьего человека). Нет, лицо девочки выражало более серьезное заболевание, но вот какое – он с лету сказать не мог. Не сердце – это точно. Почечная недостаточность скорее всего имелась, но не это было главным.
Мать нагнулась к девочке, что-то тихо спросила, а та ей ответила. И по мимике, по движению губ Костя наконец прочел её болезнь. Это была эпилепсия – странная, до сих пор практически не поддающаяся лечению напасть. Родители таких страдальцев оббивают пороги всех и всяческих специалистов, а потом идут к экстрасенсам. И зачастую попадают, потеряв надежду, в секты. Молодой врач знал много таких случаев.
Но всё-таки даже не болезнь девочки тревожила Костю в данный момент, а какое-то предчувствие. Поразмыслив немного, он сравнил возникшее чувство с тем, какое у него появилось как-то раз накануне крупной катастрофы, в устранении последствий которой его экипаж принимал самое активное участие.
… Тогда на одном из предприятий произошел взрыв газобаллонного оборудования. Несколько человек погибли сразу, более десятка пришлось откачивать в реанимации. Но перед катастрофой – Костя помнил точно, он сидел на станции, курил и словно вдруг почувствовал боль многих людей одновременно. И через несколько минут поступил звонок...
А почему же сейчас? Вроде всё спокойно, кругом природа, люди едут себе тихо-мирно на дачи. А тут какая-то дурацкая тревога гложет. Может, это нервы расшатались? Костя посмотрел на девочку и понял, что у неё сейчас начнется приступ. Это был так называемый период ауры, когда больной несколько секунд смотрит как бы внутрь себя. Действовать тут нужно было быстро.
- У вас есть какая-нибудь палка? – мать девочки посмотрела на него недоуменно.
- Вы что, не видите – у вашей дочери сейчас будет приступ!
Женщина еще раз удивленно глянула на молодого человека, но, ничего не сказав, тут же достала из сумочки небольшую пластиковую палочку, видимо, заранее заготовленную.
И тут – подтверждая Костино предсказание, девочка резко дернулась куда-то вбок, закатила глаза. Но молодой доктор тут же перехватил её, попросил всех соседей встать и аккуратно положил больную на сиденье. Разжав уже начинающие сжиматься от судороги зубы, вставил между ними палочку. Хорошо, что всё это было проделано до того, как приступ вошел в силу – вскоре челюсти девочки заскрежетали, а сама она начала дергаться и метаться, словно одержимая бесом.
Так продолжалось несколько минут, причем Костя с матерью еле удерживали девочку за руки и за ноги.
- Откуда вы узнали? – повернулась к нему женщина.
- Я врач. Давно это у неё?
- С садика – сама не знаю, откуда на неё эта напасть свалилась, - резкий рывок заставил её замолчать.
- В роду подобные заболевания были?
- Не было, она первая. Что только не делали – даже к священнику ходили, а всё без толку.
Прошло еще несколько минут отчаянных рывков, после чего приступ стал затихать. Но не затихала тревога Кости.
- А в каких условиях обычно начинаются приступы?
- В давке, при сильных волнениях, на дискотеке с ней бывало. А чтоб вот так – первый раз…
Не с чего было ей падать, не с чего. Почувствовала что-то? Такие люди обычно чувствительнее прочих. Только что? Если девочка почувствовала, то и он сможет… Костя невольно прикрыл глаза и приложил руку ко лбу.
- Что с вами? - спросила женщина, - Может, воды дать?
- Нет, спасибо, всё хорошо, - он выпрямился, придерживая всё еще мелко подрагивающие ноги девочки.
И тут… Словно шифром или кодом каким-то через это дрожание передалось, а может и ещё каким способом он увидел… Увидел впереди опасность. Какую – еще не понял. Опасность по ходу движения поезда. Опасность или препятствие.
Девочка опять бешено рванулась, выгнулась. Пришлось держать её изо всей силы. И Костя ясно – как наяву, увидел сошедший впереди с рельс товарняк.
Осознав, рванулся к кнопке вызова машиниста. Закричал в переговорник, осознавая весь идиотизм ситуации:
- Шеф, впереди товарняк с рельс соскочил! Тормози машину!
«Шеф» минутку помолчал, потом динамики выдали классическое:
- Закусывать надо!
Препираться по переговорнику дальше было бесполезно. Видимо, машинист еще не получил сообщение по радио о происшедшем. Времени было мало – это подсказывала и интуиция и разум. Поэтому глянув на номер вагона – третий, Костя рванул по проходу как на стометровку. Он забыл о том, что можно просто дернуть стоп-кран – так часто бывает, когда важная мысль вытесняет мелочи из головы.
Распахивая дверцы тамбуров, он их не запирал, они болтались и хлопали, а дачники с ведрами под сиденьями удивленно и даже возмущенно смотрели на бешено мчащегося молодого человека. Потенциальные трупы!
Вихрем подлетев к раздвижной двери машиниста, Костя подергал за ручку – заперто. Огляделся по сторонам, шагнул к мужику на ближайшем сидении, вытащил у него из-под ног лопату и с одного удара расколотил крашеную стеклянную филейку. Пошарил рукой изнутри, откинул крючок и рывком отодвинул дверь в сторону. За ней в маленьком предбанничке перед кабиной стоял ошалелый сержант транспортной милиции, судя по лычкам. И ошалело тянул к Косте грабельки.
«Нападение на сотрудника милиции», - мелькнуло в Костиной голове, но его кулак уже четко внедрился сержанту в пятак. Сержант упал как костяшка домино – по строгой траектории, а фуражка его еще висела в воздухе. Или слишком убыстренному Косте так казалось.
Из кабины машиниста было видно одноколейные пути, которые шли, круто поворачивая, через густые посадки. «Это будет за поворотом» – решив так, Костя ворвался в кабину, двинул локтем в шею вставшего было с кресла машиниста, оттеснил спиной помощника и рванул рычаг регулировки хода на себя.
Машинисты тормозят поезда медленно и аккуратно. Начинают за километр, постепенно притормаживая. И остановиться строго у станции – это вам не легче, чем совершить посадку на авианосец. А тут влез Костя и грубо заблокировал колеса.
Электричка шла порядочно – под семьдесят. Поэтому когда с жутким скрипом, похожим на вой тысячи мартовских котов, она начала экстренную остановку, в вагонах стало нехорошо. Повинуясь подлому закону инерции, все люди продолжили движение вперед со скоростью семьдесят километров в час.
А Костя даже разбил себе лоб об стекло. Но когда пространство за поворотом открылось, то он ни секунды не пожалел о своей голове. А машинист с помощником - об остановленном нагло поезде и о нанесенных им телесных повреждениях.
И даже сержант транспортной милиции ни секунды не скорбел о разбитом пятаке. Потому что впереди, буквально метрах в пятидесяти от остановившейся электрички, виднелась путаница разбросанных товарных вагонов. Они беспорядочно громоздились, кое-где даже стояли торчком. Страшно даже подумать, что было бы с электричкой…
- Прокипись оно всё в тазу! – выругался ошалелый машинист, - упасть не встать, согнуться не разогнуться!
Наверное, он бы еще долго издавал непереводимый набор слов, но тут его взгляд упал на Костю.
- Откуда ты про это узнал?
- Сорока на хвосте принесла, - Костя медленно сел на корточки и стал тереть своё лицо - даже для его напряженной жизни сегодняшнее происшествие было предельно экстремально.

**

Ольга Назарова была киборгом. Ну, конечно, киборгом она была не всегда, была одно время даже очень обычной молодой женщиной. Но с тех пор, как она устроилась работать в сотовую компанию «Фастлайн», её жизнь существенно изменилась. Если раньше она порой не знала, чем заняться, то теперь каждая минута её существования была четко и разумно расписана. Штатное расписание было очень жестким и требовало высокой самоотдачи. И она «высокосамоотдавалась».
Ольга пришла работать простым оператором. Но уже через несколько месяцев начальство отметило её старательность, тщательность и продуманность действий, её неуёмное желание развиваться. Начальство не знало (да ему и не к чему было это знать), что Ольга так рвёт жилы, потому что ей не хотелось приходить домой. Не к кому было.
Раньше она была советским учителем. Работала в школе, выработала командный тон и укоряющий взгляд – так уж наша школа построена. Вернее, так её строят все те лишенные малейшего таланта существа, которые её чаще всего населяют. Непреклонная, последовательная строгость Ольги, не имевшая ничего общего с живой гневливостью, выводила из себя учеников, да и самой учительнице не приносила удовлетворения.
А денег платили мало. И еще муж ушел скоренько, как только почувствовал на себе эту недоуменно-бычью, недовольную людскими слабостями строгость.
Но в Компании такие люди нужны были больше всего. Там их искали днём с огнем, как небывалую редкость. Там нужна была именно эта непреклонная строгость, последовательность, а их у Ольги было в избытке.
К сожалению, автоматизированная справочная система не могла выполнять все функции человека. Она не могла убедить, не могла помириться, не обладала обаянием. Поэтому руководству приходилось мириться с живыми людьми. Приходилось мириться и отсеивать как золотой песок тех, кто действительно мог выполнять норму робота.
Ольге здесь пришлось по вкусу. Здесь не было Непонятного, здесь не было неясностей. Здесь все было строго по инструкциям. И она обладала властью, которой у нее не было в школе. От её решения зависело, оставлять человека в штате или нет. И человеки, зависевшие от нее, боялись и уважали, а не смеялись, как неуправляемые школьники.
Она сидела сейчас на своем обычном месте, в самом углу, за перегородкой и прослушивала разговоры операторов с абонентами Компании. В зале, немного напоминавшем инопланетную базу, было шумно. Разделенный фанерными перегородками на двести маленьких ячеек, зал был полон людей. Уходившие в потолок серебристые трубы, наполненные проводами, передавали ежесекундно гигантские объемы информации.
Ежеминутно Центр атаковали сотни абонентов из разных городов России, желающие узнать тарификацию звонков, зону покрытия или просто подвыпившие и решившие подшутить. Поэтому операторам приходилось совмещать вежливость с лаконичностью.
Ольга включила прослушивание оператора №141:
- «Фастлайн», Ирина, добрый день, слушаю вас! – послышалась привычная скороговорка.
- Алё, здрасти, я это, ДЖПРС хочу подключить, как мне его настроить?
- Какая у вас модель аппарата?
- «Моторола-С350»!
- Оставайтесь, пожалуйста, на линии, вскоре вам поступят три смс-сообщения с настройками данной услуги, а сейчас я советую вам прослушать автоматизированную справочную систему, которая расскажет вам о тарификации ДЖПРС!
- Да я уж пять раз вашу говорилку слушал, ничего не понял! Девушка, объясните мне сами, пожалуйста!
- Но система построена таким образом, что вы можете прослушать определенный участок текста несколько раз по желанию!
- Не, когда этот мужик автоматический базарит, я не понимаю! Объясните вы!
- Ну хорошо! Что вам непонятно?..
Ольга пометила у себя в блокнотике под номером 141: недостаточно интенсивно предлагает пользоваться АСИС (автоматизированной справочной системой).
Справочная система была Дамокловым мечом для операторов. Никто не знал той границы, на которой уже нежелательно её применять. Те, кто прослушивал, неизменно относили проверяемых либо к «не желающим помочь клиентам», либо к «недостаточно активно пользующимся АСИС». Редко кому везло.
Оператор №651:
- «Фастлайн», Пётр, добрый день, слушаю вас!
- Оператор? У меня на телефон летят пчёлы!
Недолгое молчание. Абонент явно желал пошутить.
- Скажите пожалуйста, а какая у вас модель аппарата?
- «Сименс»! – клиент еще не подозревал о подвохе
- Скажите, если вы вынимаете сим-карту из телефона, пчёлы продолжают лететь?
- Нет…, - растерялся шутник.
- Тогда все вопросы к производителю телефонов. Мы отвечаем только за качество собственной связи.
- Хорошо! – клиент понял, что его переиграли.
- Спасибо за звонок, всего доброго!
Ловко! Но это «ведение лишних разговоров». По существу, Петр должен был спросить сразу, есть ли у абонента вопросы по сотовой связи и отключиться, если их нет. Маленький минус напротив 651-го номера.
Оператор №342:
- «Фастлайн», Евгений, добрый день, слушаю вас!
- Ах, Евгений! Ну хоть тебя, козла, поймал!
- Если вы будете употреблять нецензурные выражения, я буду вынужден закончить с вами разговор!
- Ах, он будет вынужден! А то, что ваша дерьмовая компания сняла с меня кучу денег, тебя не касается?
- Я второй раз предупреждаю вас о нецензурных выражениях!
- Да мне плевать на твои предупреждения! Я буду подавать на вас в суд!
- Послушайте, объясните толком, какие у вас претензии?
Триста сорок второй получает свой большущий, заслуженный минус. Ввязался в эмоциональную перепалку. А должен был либо урезонить клиента, либо отключиться. Авторитет компании не должен падать.
И, наконец, последний на сегодня, 149-й:
- «Фастлайн», Александр, добрый день, слушаю вас! – голос четкий, хорошо поставленный.
- Алё, Санёк, здорово! У меня тут такая фигня приключилась…
- Давайте попробуем поддерживать деловой разговор, тогда я смогу вам помочь.
- В смысле?
- Называем друг друга на вы, не употребляем лишних слов. Тогда моя помощь будет более качественной…
Первый разговор без запинки – отшил, поставил на место, объяснил. АСИС включил вовремя. Второй разговор:
- Александр, у меня тут беда приключилась! Не знаю, что и делать…
- Мы всегда рады вам помочь! – в голосе ровно столько сочувствия, сколько нужно.
- Я в лесу, у меня кончился бензин, а денег на телефоне нет. Вот, вам только и могу позвонить…
- У вас есть знакомые, которые могут к вам подъехать?
- Есть…
- Скажите номер сотового.
Еще лучше – быстрая, четкая помощь абоненту. Отослал смс его знакомым, чтобы они приехали и привезли бензин. Теперь клиент всем расскажет об отзывчивых операторах «Фастлайн». И рейтинг Компании повысится.
- «Фастлайн», Александр, добрый день, слушаю вас!
- Вы за это ответите!
- Изложите, пожалуйста, вашу проблему, и мы вместе попытаемся её решить!
- Я находился на границе области, а с меня вычли как за роуминг! И это уже не в первый раз!
- Когда это было?
- Вчера, с трех дня до семи! Я уже устал переплачивать!
- Действительно, в указанный вами промежуток времени действовала роуминговая тарификация для вашего номера. Я уже передал информацию нашим специалистам, в течение суток они обязательно с вами свяжутся.
- Но это уже не в первый раз!
- Назовите, пожалуйста, дату и время, когда вы замечали неправильную тарификацию звонков.
- Я уже и не помню…
- Тогда я прошу вас – если вы впредь будете замечать подобное, сразу же обращайтесь к нам. Поверьте, для нас очень важно, чтобы вам было удобно!
…Ольга сидела, задумавшись. Если Ирина заслуживала простого замечания за рассеянность и непоследовательность, то с Петром и Женей нужно было поговорить серьезно. Петр много балагурит, а следовательно, увеличивает количество обращений. А очередь на линии Компании не нужна.
Женя не подходит, это Ольга сегодня особенно ясно поняла. Он слишком много переживает, принимает на свой счёт. Нужно тактично поговорить с ним об увольнении.
Александр – просто образцовый работник! Таких бы побольше, и её отдел вышел бы на передовые позиции. Скорость высокая, обслуживание качественное. А пришел всего два месяца назад. Пусть еще поработает месяца три и нужно переводить его в Закрытый офис, там нужны такие. А держать хорошего работника без продвижения нельзя – потеряешь.
Тут Ольга увидела на мониторе, что Александр разлогинился (набрал код, отключающий его от Системы). Всё верно, его рабочая смена закончилась. Надо будет вызвать его и похвалить. И отметить на Доске – так лучше.
Но Александр уже сам шёл к ней, держа в руках листок формата А4. Шёл уверенно, как настоящий оператор, довольный своей работой.
- Ольга Владимировна, мне нужно с вами поговорить.
- Пожалуйста, Саша, я тебя слушаю, - Ольга благосклонно посмотрела на него своими прозрачно-голубыми глазами.
- Дело в том, - он положил перед ней листок, - что я написал заявление об уходе. К сожалению, я не могу больше у вас работать.
Несколько секунд Ольга ошарашено молчала.
- Но почему? Что тебя не устраивает?
- Я не хотел бы об этом говорить.
- Ты на хорошем счету, зарплата твоя с каждым месяцем будет повышаться, опять же – карьерный рост.
- Дело не в этом…
- А в чём? Объясни!
- Как бы вам объяснить… В общем, я взял отсюда всё, что хотел. А оставаться дальше – бессмысленно.
- Но ты еще многого не знаешь. Тут много путей для саморазвития!
- Хм, тогда скажу так – здесь нет жизни. Она убита здесь четкими инструкциями по исполнению.
- Но эти инструкции необходимы для работы, ты же знаешь!
- Знаю, поэтому и ухожу… Хочу жизни.
- Я тебя не понимаю, ведь ты на очень хорошем счету у руководства.
- А я и не требую понимания. Я просто ухожу.

**

Глава 2

Крыса родился в нормальной интеллигентной советской семье. Только сам он был немного ненормальным. Во-первых, у него с рождения не было гланд, а во-вторых, у него было три почки вместо двух. Эдакие милые метки – похожие были, например, у Сталина.
А семья была тихой и очень интеллигентной. Ну просто очень. Например, никто из этой семьи не представлял, как давать взятки. Или как делать то, что впоследствии назовут чудным словом «пробивать».
А время наступало – не бей лежачего. Все начали продавать, покупать, давать взятки и «пробивать». А Крысе исполнилось 11 лет.
В октябрята его еще приняли. А вот с пионерами загвоздка получилась – половину одноклассников Крысы приняли, а затем началась «революция». И остался Крыса без пионерского галстука.
Чем пахло то время для Крысы? Наверное, жвачками, вкладыши из-под которых собирали все его одноклассники. Походами на помойку за пивными банками – банки коллекционировались и очень ценились. Сигаретами поштучно и даже сигарами, которые вдруг стали продаваться в каждом ларьке.
А еще – нищетой и унижением. Ибо участь интеллигентская в эти годы была незавидна. А еще незавиднее была участь старых интеллигентов.
Родители Крысы были именно старыми интеллигентами. Или просто людьми, несовместимыми с торговлей. И поэтому в семье на протяжении десяти лет было два хронических состояния – денег нет и денег нет совсем.
Истории точно не известно, откуда у Крысы появились королевские амбиции. Точнее, они не появились, а были врожденными – так же, как и третья почка и отсутствующие гланды. Поэтому «принцу крови» особенно тяжело было переносить тяготы и унижения, связанные с отсутствием денег.
Крыса никогда не был зазнайкой. Но гордым и самолюбивым был до ужаса. До поры до времени эти качества были задавлены. И даже вывернуты наизнанку. Например, когда приходилось идти в школу в ободранной дермантиновой куртке, выцветших залатанных джинсах и в рваных кедах. И это в то время, когда одноклассники ходили в модных «Рибках», «Адиках» и «Пумах»!
По партам полз шепоток: «Бомж! Бомжара!». И зачастую, выходя из класса, Крыса обнаруживал на спине наклеенный листок бумаги с новомодным словом «Лох».
Воспитанный пожилыми родителями, Крыса никогда не умел сходиться с «нужными» группами людей. Поэтому он дружил только с теми людьми, которые принимали его и не пробовали унижать.
Школа, а особенно 7-8 классы жили точно так же, как и во времена славного «Чучела». Только названия школьных изгоев изменились. Вместо «чучела», «растяпы» и «оборванца» появились «лохи», «чмошники» и «обсосы». А группы людей, формирующих «понятия» школы, казнили и миловали, пируя на останках советского воспитания…
Невдомёк им было, что в скором времени многие из вчерашних «лохов» поменяются с ними местами…

**

В классе Крысы протекала веселая война. Началась она с малого. Четверо одноклассников Крысы, объединившись, начали преследовать отщепенца. Так, от скуки. А Крыса не сдавался и не просил помощи.
Вначале они украли портфель. Крыса нашёл его в мусорном ведре в кабинете труда. Изнутри он был набит опилками. Проглотив обиду, Крыса вычистил портфель.
Потом это были тихие и подлые обливания водой на уроках. Из ставших модными шприцев. Отвернешься, а в спину – холодная струя воды.
Потом война стала открытой. На переменах Крыса отчаянно сражался. Но его побеждали. Ибо врагов было четверо и в класс он заходил абсолютно мокрым.
Потом воровство вещей продолжилось. Пропала шапка. Три дня Крыса ходил в школу без шапки – другой не было и быть не могло. Наконец, отдали – мертвый враг им был не нужен, а на дворе стоял февраль.
Издевательство переросло все границы – на переменах раздавался громкий хор Четверки и их подпевал: «Бомж! Бомжара!». Крыса приходил домой и в его ушах звенели эти клеймящие звуки.
Если бы это было весной или летом, Крыса пошел бы смотреть на муравьев. На углу его старой пятиэтажки муравьи прогрызли себе ходы в асфальте. Они ползали туда-сюда, а Крыса смотрел или подкидывал им мух. Он любил насекомых. И вообще природу в целом.
Но была зима, поэтому ничего не оставалось, кроме как бродить по улицам в одиночестве. Друзья появлялись периодами. Сейчас был «бездрузейный» период.
Была в нем какая-то черта им самим еще до конца не осознаваемая, которая выводила многих его недругов из себя. Во-первых, Крыса никогда не просил пощады – ему даже в голову такая мысль не приходила. Во-вторых, он никогда и никого не просил о помощи. Эта мысль ему тоже не приходила в голову.
С отчаянностью, сравнимой с безнадежностью, он готовился к очередному своему школьному дню, зная, что ни родители, ни товарищи по двору никогда не услышат от него ни одной жалобы.
Но не это выводило из себя его мучителей. Была в нем какая-то особая самопогруженность. Он словно всегда смотрел внутрь себя и наблюдал там нечто прекрасное. Всеобщие увлечения, вроде собирания вкладышей и пивных банок проходили мимо него. Азартные игры, спорт – на всё это он смотрел на диковину, как негр на белого медведя. Нет, он играл и собирал коллекции, но как-то по-своему и редко. Обычные для детворы развлечения были для него лишь небольшим дополнением к внутреннему миру.
В свои невеликие годы Крыса познал многое, а в особенности – предательство. Уж очень хотелось окружающим вскрыть его кокон и посмотреть, что внутри. Но время еще не пришло – он созревал медленно и мучительно. Поэтому усилия товарищей лишь доставляли ему боль.
Много еще всякого плохого предстояло узнать и пережить Крысе. Но сейчас мы оставим его на время. Что толку так долго описывать, как одна крыса давила на кнопку, а другая корчилась от боли на металлическом полу?

Глава 2

Володя Типчиков довольно долго отлеживался после «водочного побоища». В тот вечер он почуял, как в глаза пахнула если не смерть, то уж, по крайней мере, смертельное унижение.
Долго он будет помнить, как стоял перед игровым залом, полным народа и качался. В голове была метель, тошнило со страшной силой. Но страшней всего были улыбки, которые он увидел на лицах некоторых игроков.
Надо было убираться и обслуживать клиентов. Потому что сменщик приедет только утром. До этого момента оставалось пять часов.
В эту трудную минуту Володю спасла простая русская девчонка – как в старинных фильмах про войну. Оказывается, она тихо и незаметно сидела у самого края стойки и лицезрела весь процесс. Сейчас она подманила Володю Типчикова пальцем и тихо, но отчетливо сказала:
- Он сам такой, как тебя называл. А ты молодец, не сдался.
И эта короткая фраза влила в несчастного бармена столько сил, что он продержался до самого утра.
Из бара всё же пришлось уйти – хорошо еще, что хозяин не стал требовать от Володи возмещения стоимости посуды и спиртных напитков. Слава Богу, что оголтелый директор не кокнул какой-нибудь элитный коньяк или вино – вовек бы не расплатился.
Две недели Володя сидел дома, потом кончились деньги. Конечно, можно было где-нибудь занять, но пришлось бы отдавать. И он стал думать, куда пойти работать. Процесс этот был мучителен. По профессии Володя был химик-технолог. Так как особых способностей в школе у него не выявили, а тяги к чему-либо не наблюдалось, родители пристроили его по блату в ближайший к дому вуз. Обыкновенная история, каких тысячи. Но в отличие от многих, Володю что-то жгло изнутри. Некоторые говорили, что это талант просится наружу. Володя писал стихи, но не так много и часто, как хотелось бы. Еще он писал рассказы, короткие, но интересные. Друзьям нравилось. Но ни сам Володя, ни его родители не воспринимали всерьез это увлечение – считали блажью.
Володя и сам свыкся с мыслью, что он никуда не годен. Искал работу долго и трудно, но ничего делать не хотелось. Ничего не увлекало. А друзья у него были все сплошь техники – увлеченные, копающиеся в своих машинах от зари до зари, любящие радиосхемы и компьютеры.
Работал сперва в государственной конторе – почти по профессии. Мало того, что работа не увлекала, так она еще и не приносила денег. А денег хотелось – давно пора было начать жить самостоятельной жизнью. Потом магазин, потом завод. Но везде всё кончалось одинаково.
И Типчиков пошел в бармены. И как ни странно, работа эта стала приносить доход. Но не радость. В ночном клубе еще был ритм жизни, всё мелькало и переливалось. Но сил надолго не хватило. Ушел в более тихое место. Стал зарабатывать. Снял квартиру. И вот всё закончилось.
Володя мучительно думал. Куда идти? Задницу протирать? Нет уж, благодарю покорно!
В магазине торчать? Еще лучше!
После просмотра объявлений о работе, у Володи забрезжила надежда. Ему захотелось пойти работать в экзотический ресторан. Там должно быть интересно.

**

Сквозь оконные стекла ресторан «Восточный стиль» смотрелся прекрасно. А внутри оказался еще прекрасней – бумажные красные фонарики, столики разделены перегородками из циновок. А сами столики – произведение искусства – сверху толстое стекло, а под ним имитация песчаного морского дна с камушками и затонувшими кораблями.
Между столами сновали азиатского вида официанты в шелковых кимоно. Встречать Володю вышел один из них. Полупоклонившись, он спросил, что будет угодно господину. А узнав, что господин вовсе не господин, а будущий бармен, официант стер с лица угодливое выражение и проводил к менеджеру.
И Типчиков стал работать в ресторане. Здесь действительно было интересно. Узкоглазых официантов звали Стас и Вася. Приехали они из Астаны. На кухне заведовала главный повар тётя Маша – из-под её могучих рук выходили замечательные суши и роллы, а также другие восточные блюда.
Традиции в ресторане блюли – за этим строго следила хозяйка. Все было на уровне. Список блюд был просто потрясающий, не то, что в появляющихся забегаловках, косящих под Восток. Видно было, что народ просто увлечен своим делом. Повара стряпали, официанты устраивали настоящий театр из подачи блюд – зажигали свечи, раскладывали столовые приборы. Швейцар сгребал денежки за раздевание клиентов. А хозяйка благодушно, но строго на всё это поглядывала.
. А пахло… пахло в ресторане чем-то непонятно-необычным – такой сладко-солёно-удущающе-свежий запах, смесь всех блюд и приправ с ароматом напитков и дымом кальяна.
Удивляло, как разнятся тыл и передовая. Стас, только что такой подтянутый, словно аристократ-самурай, заходя за занавеску в служебное помещение, превращался в уличного хулиганистого пацана, курил и незлобиво материл клиентов. Повар, если клиент заказывал готовку пищи при нём, снимал засаленный фартук и облачался в хирургически чистый.
Интересно было поглядеть на состоятельных клиентов и послушать рассказ Васи о том, как узнавать богатых людей. Оказывается, одежда не имела значения. Главными были ботинки. Богатый человек не может себе позволить ходить в плохих ботинках. Но, если честно, Володя так и не научился толком отличать дорогие ботинки от дешевых.
Также интересно было разглядывать напитки. Таких он не видел ни в одном ресторане. Сливовые вина, разные сорта сакэ, японское виски – вот лишь десятая часть тех новинок, которые пришлось увидеть Володе. Самым зрелищным экспонатом в барной линейке был так называемый «Эликсир жизни». Во внушительной десятилитровой банке с краном внизу плавали морской конек, увитый змеей, корень женьшеня и семена жасмина. Всё это было самолично привезено хозяйкой из Китая. Но гости не знали, что «эликсир», не уступающий по цене хорошему коньяку, заменяла простая водка «Гжелка». Ей уже пятый раз заливали одного и того же конька со змеей. Но хотя бы не паленым спиртом.
В баре так всегда – меняя третье заведение, Володя знал, что в любом ресторане есть хоть одно маленькое, но очень выгодное нарушение, приносящее выгоду либо хозяину, либо персоналу.
А какой шикарный здесь был кофе! Только в «Восточном стиле» Володя распробовал наконец вкус настоящего кофе. Раньше этот напиток был ему безразличен.
В общем, нового было много. И Володя вновь вспомнил, что его привлекло в барменской работе. Он хотел соприкоснуться с миром шикарного. Ему нравилось видеть красивые бутылки, бокалы, нравилось натирать стойку. Но – только поначалу.
Также поначалу были интересны и ставшие потом привычными обычаи. Вот она – та грань, когда то, что тебе просто нравится, привлекает внимание, становится твоей работой. Володя всегда считал, что работа – это то, без чего ты просто не можешь. А вот без чего он не может, Типчиков толком не знал. Казалось, что он может без всего.
В общем, официанты бегали, повара готовили, швейцар вытряхивал деньги – всем было интересно и весело. А Володя стоял за крошечной стойкой, зажатый между банками с редким чаем, кофемашиной и ящиком кубинских сигар. И томился. И сам не понимал от чего.
И работа, как назло, не ладилась. Вроде, опыт уже был, рука набита. А интереса нет. Интересней было наблюдать и Володя засматривался. Но как назло здесь за персоналом приглядывал менеджер. Злой как собака. Точнее злая. Девушка чуть старше Володи, придиралась по малейшему поводу. «Не так стоишь, не то выражение лица, не так наливаешь» – вот далеко не полный список её «добрых» придирок. Работать под таким прессингом было нелегко. А Володя не то чтобы был нетерпим к замечаниям - просто и так чувствовал себя неуверенно.
А тут еще и домой приходилось добираться за свои деньги на такси. А их еще не было. Если другим доставались хотя бы чаевые, то до новичка они пока не доходили. А до зарплаты было еще долго. А пешком в два часа ночи (работали до последнего клиента) добираться ох как несладко! Ноги и так от стояния гудят, а до дома десять километров!
Но дело было не в трудностях. Когда любишь работу, всё переживешь. А когда либо она не вписывается в тебя, либо ты в неё, все трудности кажутся не кочками, а горами.
Закончилось всё плачевно. Володя, поглощенный своими внутренними переживаниями, стал рассеян. А менеджерша (если возможен такой титул), наоборот стала проявлять к новичку повышенное внимание. И подметила-таки несколько серьезных упущений. Как-то раз, после окончания смены, она отозвала Володю и высказала ему всё накипевшее. «Фрукты для соков выжимаешь плохо, - сказала она, - путаешь напитки, кофе по восточному не довариваешь, а главное, стоишь с видом восточного мудреца, а не бармена!»
После чего Володе предложили завтра не приходить, а прийти через неделю за расчётом. Так Типчиков перевернул еще одну невеселую страницу своей жизни.
Снял галстук-бабочку с шеи, стал одеваться. Если честно, в душе было облегчение – наконец-то очередной геморрой закончился. Особо ни с кем подружиться он не успел, поэтому ушел домой, просто махнув всем рукой. Прощай, Восток!
Путь домой занял полтора часа пешком. Считайте – полтора часа чистого (без вредных примесей) самогрызения и самоистязания. Володя чувствовал себя полным ничтожеством, ненужным и одиноким. Хотелось броситься в воду, чтобы ни о чем не думать.
И так он в эту ночь душевно страдал, что организм его стал ослабленным. Его продуло холодным ветром и он простудился. Да не просто простудился, а серьезно. Лично мне история, которая с ним дальше произошла, видится так…

В одном весьма приличном на вид человеке поселились злобные микробики. И начал он покхекивать и побулькивать носом. А потом и вовсе стал горячим как чайник. Конечно, как горячий чайник. С кипятком.
Позвонил тогда этот приличный на вид человек в районную поликлинику и вызвал участкового врача. Врач конечно, не очень обрадовался эдакому пополнению стада больных, но все же обещал прийти. И пришел. Но, как водится, не в час дня, а вовсе в семь вечера.
Пришел он значит, к пациенту, и не глядя на него, сказал: «Типичнейшее ОРЗ!». После чего достал бланк и мелкими врачебнейшими иероглифами написал на нем направление на анализы. Даже горлышко не стал смотреть.
Человек слегка расстроился от такого невнимания. Но плакать не стал – подумал, что несолидно. И пришел с утра в поликлинику, всякую бяку с собой принес, чтобы тетеньке на полочку поставить. Тетенька, которая приняла до приличного на вид человека пятьдесят три довольно неприятных пожилых тетеньки с увесистыми упаковками всякой бяки, тоже не обрадовалась новому пациенту. Просто взяла баночки своими хмурыми руками и со звяканием унесла в маленькую темную комнату за поворотом.
А человек пошел свою кровинушку сдавать. Его слегка потряхивало от температурки, но всё же он смело вошел в кабинет и положил безымянный палец на стол. А за столом этим сидела другая тетенька, намного веселее первой. Она радостно железку остренькую схватила и ка-ак тяпнет приличного на вид человека в палец! Но больной человек стерпел. И стал терпеть дальше. А тетенька с неприятной улыбкой на лице стала давить из парнишки кровушку, каплю за каплей. И размазывать по разным стеклышкам. А парнишка сидел и думал: «Когда же у нее эти стеклышки кончатся!»
Когда его выпустили из кабинета, он пошел домой, думая, что все это пришлось вытерпеть ради больничного. Хотя и больничный ему теперь был не особенно нужен. Он лег в кровать своим болезненным тельцем и стал лежать. Но буквально через три часа телефон ка-ак бзыкнет! И пришлось приличному парнишке идти к нему. Поднял трубку, услышал, как его по имени-отчеству величают приятным женским голосом и похолодел. То есть, похолодел он, конечно, в душе. А на самом деле остался горячим как чайник (как горячий чайник!). А приятный, но немного напряженный женский голос сообщил, что беспокоят дяденьку из областной эпидстанции и просят до приезда специалистов из дома не выходить и никого к себе не впускать.
Услышав такую приятную новость (все-таки специалисты приедут, не хухры-мухры!), парнишка стал медленно сползать по косяку (ведь у всех приличных советских людей телефон стоит на стиральной машинке в проходе). И вот так, в сползшем состоянии, парнишка и дождался специалистов. Они вошли вчетвером, улыбаясь обаятельными резиновыми улыбками в респираторах, замотали человека в целлофан, положили на носилки и вынесли. Даже через целлофан парнишка увидел, что на машине, в которую его занесли, была надпись «Хлеб». Странно, но он не стал больше холодеть, а просто подумал: «Всё!» На этом мысль закончилась.
В том месте, куда его привезли, было интересно. Первый раз парнишка увидел такое количество людей в респираторах. Как будто на учения ГО и ЧС попал.
Один человек в желтом респираторе (по всей видимости, главный) усадил больного на стул, посмотрел умными глазами и сказал: «Вы не беспокойтесь, в вашей крови обнаружили неизвестный микроб, мы просто будем вас обследовать». Больной ничего не сказал, а лишь грустно подумал (почему-то стихами): "Кровь на анализ, поставлен диагноз. Будут обследовать, а после разделывать».
И парнишку стали обследовать. Первым делом из него вытянули все вероятные и невероятные анализы. Больненький парнишка и не знал, что из таких мест анализы берут. Но умные люди в респираторах знали. Поэтому, взяв опытными руками все эти анализы, они засели за большущие микроскопы и стали внимательно в них глядеть. Вначале среди молекул гемоглобина и красных кровяных телец (или тельцов?) они увидели прыгающие и прямо-таки неприлично дрыгающиеся черные точки. Тогда они увеличили увеличение (или приблизили приближение?) и увидели… «Нет, такого не может быть»,- подумали они. И позвали Главного. Главный авторитетно зашел в лабораторию, поправил желтый респиратор и заглянул в окуляр. После чего встал, несколько раз протер очки резиновыми перчатками, походил по комнате и снова подошел к микроскопу. Заглянул в него и с тоской подумал: «Всё-таки, зря мы вчера с тестем злоупотребляли. Несолидно это как-то. Да и недолго так самих Лао-Цзы с Конфуцием увидеть».
Помотав головой, он поманил к себе одного из своих сотрудников. Когда тот подошел, он спросил его: «Вы увидели что-то нетипичное в этих микроорганизмах?» Сотрудник подумал: «Подлавливает. А я вчера абсент с пивом пил. Если расскажу, что я видел, попаду в чудную комнату с мягкими стенами». И сотрудник сказал: «Просто мы хотели посоветоваться со старшим».
И так бы они и разошлись, в полной уверенности, что каждого из них таращит, сосисит и колбасит. Но один смелый и скептичный лаборант сказал: «Пал Семеныч, я конечно боюсь ошибиться, но мне кажется, что микроорганизмы в данной пробе корчат рожи и кривляются». Пал Семеныч подошел к смелому лаборанту, трясущимися руками снял очки и подслеповато поглядел ему прямо в лицо: «Как вы сказали?» «Корчат рожи и кривляются», - ответил смелый лаборант, слегка дрогнув голосом.
Аврал, который был после этого объявлен в лаборатории, трудно описать словами. Все бегали назад вперед, сталкивались, выкрикивая на ходу: «Не может быть! Вот это глюки!» и прочие забавные фразы. Хорошо, что больной (а его фамилия, между прочим, была Типчиков) этого не слышал, а лежал себе тихо в палате, скрестив руки на груди.
Наконец, кто-то догадался, что увиденное в микроскопе нужно сфотографировать, а затем сверить по каталогам микроорганизмов. Что и было сделано. После чего полученную фотографию стали сличать сначала по компьютерным базам данных, а затем и по старинным каталогам. Но даже бацилла Хомуса-Ревю из Латинской Америки, которая, как известно, похожа внешним видом на скрещенные кости вместе с черепом, разительно отличалась от кривляющихся микробиков, извлеченных из Типчикова.
И тогда ученые поняли, что открыли новый микроорганизм. И одновременно испугались и обрадовались. Испугались, потому что не знали как бороться с новой болезнью. А обрадовались, потому что почувствовали себя причастными к великому открытию. Был и еще один спорный вопрос – как назвать новый микроорганизм? Микробом Пал Семеныча (подхалимаж) или микробом Ежикова, смелого лаборанта (справедливость). Но с названием спешить не стали, а решили сперва исследовать новые микробы.
Во время исследований Пал Семеныч часто заходил к Типчикову и разговаривал с ним на отвлеченные темы – о литературе, о кинофильмах, о религии и философии. Вначале Главный делал это, чтобы отвлечь больного от тягостных мыслей, а потом и просто так – Типчиков оказался интересным собеседником. По каждому вопросу у пациента имелось свое, абсолютно оригинальное мнение.
А в лаборатории, между тем, кипела работа. Микробы, помещенные в питательную среду, подвергались различным воздействиям – повышенной температуре, ударам электротока, воздействию различных химических веществ. Причем Ежиков, наблюдавший за ними в микроскоп, мог бы поклясться, что когда в колбу вливали серную кислоту, один из микробов явственно прошептал: «Хитры вы собаки ученые со своими подходцами. Но знайте – микробов у нас на всех хватит! Досыта наглотаетесь, как давеча Типчиков на Цветном бульваре!» Ежиков оторвался от окуляров, протер глаза и подумал: «Чертовщина всякая мерещится!»
Сам Главный, наблюдая за лишенными питательной среды микробами, увидел, как один из них подошел к стеклу колбы, стал стучать в него, и будто бы говорить: «Гони еду, начальник! Не по понятиям это – голодом морить!»
Не обращая внимания на эти странные совпадения, ученые выяснили, что новый микроб обладает странными, доселе неизвестными науке свойствами. Во-первых, антропоморфные, то есть похожие на человека, очертания, во-вторых – не хаотичное, а логично обоснованное движение в растворе, а в-третьих – способность к коллективным действиям. Помимо этого было выяснено, что по реакции на химикаты, электрический ток и температуру, новые микробы мало чем отличаются от обычных, скажем, инфузорий-туфелек.
Но когда Типчикову стали давать обычные лекарства, это ни каким образом не подействовало на микробов. Ни аспирин, ни витамины не помогали. К счастью, симптомы были не так уж страшны – насморк, воспаленное горло и небольшая температура.
Тогда первой необходимостью в борьбе с новым заболеванием стало выявление способности к заражению других живых существ. И, как следствие, открывалась возможность прививки или получение лечебной сыворотки. Поскольку кроме Типчикова, больных той же болезнью, поблизости не наблюдалось, было решено попытаться заразить новыми микробами животных. Наиболее доступными животными, которые были у ученых под рукой, оказались кошки. Этих несчастных созданий в санэпидстанцию поставляли сердобольные бабушки, которые на рынках обещают за некоторую сумму пристроить котят в хорошие руки. Руки у сотрудников станции действительно были хорошие. Чистые как у чекиста (и даже еще чище).
Первым делом серой облезлой кошке по кличке Мадонна была введена чистая доза новых микроорганизмов. Это было сделано для того, чтобы определить, возможно ли вообще заражение кошек. Толстому рыжему коту Паваротти ввели порцию ослабленных микробов – для вероятной выработки сыворотки или выявления возможности прививки…
Через несколько дней у кошек были взяты анализы крови. Ученые очень удивились, когда поглядели на анализы в микроскопы – ни у Мадонны, ни у Паваротти в крови новых микробов обнаружено не было! Это был позитивный факт, как для кошек, так и для ученых. Для кошек – потому что они продолжили дальше жить, а не отправились на обеззараживание в Недобрую Печку, стоявшую в углу лаборатории. Для ученых – потому что появилась надежда выделить сыворотку для борьбы с заболеванием из крови обычных кошек.
Чем они и занялись. Вскоре, выделив искомую сыворотку и определив её чистоту от всяческих неприятных заболеваний, они ввели её Типчикову. И стали ждать. Но микробы продолжали кривляться и строить рожи и через 3 и через 12 и через 24 часа. Тогда ученые поняли, что тянут пустышку.
Нужен был человек для продолжения бесчеловечных экспериментиков. Но ни сам Главный, ни его подручные не согласились бы на введение себе культуры этих микроорганизмов. Обращаться к правительству для выделения санэпидстанции политзаключенных и приговоренных к смерти было долго и хлопотно. Поэтому решили пойти простым путем. Работала в эпидстанции уборщица тётя Катя. Утром и вечером она протирала полы под ногами сотрудников. Посчитав, что в случае неудачи человечество без труда переживет потерю тёти Кати, Главный вызвал её к себе для делового разговора.
- Тётя Катя, - сказал он без обиняков, - хотите заработать денег?
- Ясно дело, - ответила тётя Катя, - кто же не хочет?
- Тогда у меня к вам деловое предложение, - врубил с ходу Пал Семеныч, - вам можно несколько дней не мыть полы, а полежать в палате и не ходить домой!
- И это всё? – спросила с подозрением тётя Катя. – Да кто ж за этот курорт еще и деньги заплатит?
- Я! – сказал с гордостью Главный. – Но с одним условием: вам сделают укол, а потом будут несколько раз брать кровь на анализ!
- Я уколов не боюсь! – с не меньшей гордостью ответила тётя Катя. – Согласна!
И они ударили по рукам. Тёте Кате немедленно ввели ослабленную культуру Microbo sapiens. Через сутки анализ крови показал полное отсутствие искомых микробов. Тогда потенциальные нобелевские лауреаты решили ввести уборщице чистую культуру. Но еще через сутки анализ вновь показал чистоту крови.
Это было загадочно и непостижимо. Пал Семеныч задумался об избирательности новой болезни. «Возможно, - думал он, - поражаются люди одной группы крови или одного возраста, веса и т.п.» Да-да, он подумал именно «т.п.» Ибо ученые даже в мыслях делают сокращения. Так ничего и не придумав, он от нечего делать зашел к Типчикову.
- О чем думаете, любезный? – спросил Пал Семеныч приветливо. – Небось о том, что мы вас здесь долго держим?
- Да нет, - отмахнулся Типчиков, - всё это преходящее. Подержите и выпустите. Я думаю о создании и поддержании многополюсного мира. Где не было бы государства, диктующего свою волю другим. Где не было бы главенствующей доктрины.
- У-у, батенька, - удивился Главный, - куда вас занесло! О себе бы подумали!
- А что думать о себе? Я - вот он, а мир большой и таинственный! – парировал Типчиков.
Ничего не ответил Главный своему пациенту. Крепко задумавшись, он вышел из палаты. Постоял в коридоре, да и направился туда, где лежала тётя Катя.
- Как настроение? – спросил он преувеличенно бодро.
- А чего настроение? – удивилась тётя Катя. – Лежу, тепло, светло и мухи не кусают. Да ещё и денег за это платют. Чем не жизнь?
- А о чем думаете?
- Эва, куда махнул! Старая я уже, чтобы думать. Вы молодой, вы и думайте!
Ничего более не говоря, Главный направился к лаборанту Ежикову.
- Кто сегодня дежурит на вахте? – спросил он.
- Качков. А что? – удивился Ежиков.
- Готовь препарат, - бросил Главный, и пошел по коридору к вахте.
- Неужели… - крикнул ему вслед Ежиков, но Пал Семеныч отмахнулся рукой и пошел дальше.
Дойдя до вахты на входе, Главный увидел охранника, разгадывающего кроссворд за своим столом.
- О чем думаете, Игорь? – бросил он с порога.
- Тропическое растение, пять букв, на «а» начинается и на «а» заканчивается.
- Агава, - ответил Пал Семеныч без размышлений. – Нет, я имею в виду вообще, в свободное от работы время. Для души, так сказать…
- А, это! Думаю, надо куда-нибудь ещё устроиться, по совместительству. Москвич хочу купить – жену на дачу возить.
- Ясно, - отрезал Главный. – У вас есть шанс подзаработать. Нужно лишь полежать в палате одни сутки и вытерпеть один укол.
- А сколько платите? – живо заинтересовался Игорь.
- Тыщу.
- Идет!
…Через сутки кровь Игоря была так же чиста, как и у тёти Кати. Тогда Главный собрал всех сотрудников и начал длинную речь:
- Дело в том, друзья, что мы столкнулись с вами с очень необычной болезнью. Очень необычной. Она не передалась ни одному из инфицированных нами объектов. А дело всё в следующем: Типчиков очень умный тип (простите за тавтологию). Он постоянно думает, думает, думает. Заразился-то он совершенно обычными микробами, просто простудился. Но в результате необычайно интенсивного мыслительного процесса микробы в нем мутировали и приобрели интеллект. В чем мы с вами могли убедиться, наблюдая за ними в микроскоп.
Но микробы, - продолжил он, - не могут жить долго без интеллектуальной подпитки. Пример тому – не заболевшие тётя Клава и охранник Игорь. Поэтому мы с вами сейчас можем найти пути для лечения Типчикова. Естественно зафиксировав на фото и видео результаты наших изысканий. Какие будут предложения?
- Заставить Типчикова смотреть все сериалы вместе с рекламными перерывами! – выкрикнули из зала.
- Отнять у него все умные книги! – раздался другой голос.
- Заставить читать «Комсомолку», «Спид-Инфо» и «Космополитен» ежедневно! – это, кажется, сказал Ежиков.
- Хорошо, друзья! – Главный оглядел всех присутствующих и потер руки. – Сейчас же и приступим!
И Типчиков стал смотреть сериалы вместе с рекламными перерывами, читать «Комсомолку» с «Космополитеном» и рассматривать фотографии в «Спид-Инфо». Для усиления эффекта ему велели также смотреть все ток-шоу и читать Донцову.
Но ни через сутки, ни через неделю Типчиков не излечился. По-прежнему прыгали под микроскопами умные микробики, по-прежнему они корчили рожи и словно бы смеялись над учеными.
…Когда Главный зашел в палату, там гремело ток-шоу «Окна», а Типчиков держал на коленях глянцевый журнал.
- Ну-с, о чем сейчас думаете? – спросил он с надеждой.
- Знаете, я сейчас как никогда близок к раскрытию психологии человечества как вида, - начал было Типчиков, но не договорил – Главный выбежал из палаты, - куда же вы? Постойте! – крикнул он, но было поздно – дверь уже захлопнулась.
Главный в отчаянии собрал всех сотрудников и высказал упадническую идею об общей ошибке в методах лечения.
- Ничего, - сказал вдруг Ежиков, я его вылечу!
- Каким образом? – удивились все.
- Я, - он воздел палец к небу, - создам умный аспирин!
- Это как? – заинтересовались коллеги.
- Чем лечат обычную простуду? Аспирином и витамином С. А умную простуду лечат умным аспирином и умным витамином С. Вот! Дайте мне пачку какого-нибудь Эффералгана или просто советского аспирина с аскорбинкой.
Заполучив желаемое, Ежиков отправился домой. Первым делом, он распаковал таблетки. Затем стал читать вслух разные энциклопедии и учебники. На следующий день сводил таблетки на выставку в музей. Потом в театр. Потом на вечер авторской песни.
Когда эти таблетки дали Типчикову, он внезапно вспотел и залез под одеяло. Его пробил озноб. В эту ночь Типчиков спал крепко и безмятежно.
А наутро анализы показали, что он абсолютно здоров! И его вскоре отпустили домой. А все сотрудники получили премии и стали соавторами научного труда Пал Семеныча и Ежикова под названием «Microbo sapiens победим”.
Вот так умный аспирин победил умных микробиков!

**

…Николаич упорно собирал вещи, несмотря на увещевания жены.
- Куда ты поедешь! – причитала она, - Кому ты там нужен, деревенский, да без образования!
- Ничего, - возражал Николаич, - рукастые люди везде нужны!
- Тоже, рукастый нашёлся! Да ты ж больше трёх дней там не протянешь! Кому твои выкрутасы нужны! Там работать нужно, а не терема чудные строить!
Любимая женушка била по больному – знала, куда ударить. Николаич уже раз срывался в город. Поработав две недели в клепальном цеху, вернулся с опущенной головой.
- Не могу, - сказал он, - как робот работать. Что это за работа такая – стой как пень возле станка, да ручки крути!
Жена тогда не стала сильно его укорять – видела, что муж сильно расстроен. Приберегла козыри на более позднее время.
Покрутившись возле патентного бюро, он ничего не запатентовал – уж больно чудными и непрактичными были его изобретения. Тогда пошёл в клуб изобретателей. Но и там тоже собрались сплошь серьезные деятели – они изобретали, обложившись технической литературой, дорабатывали то, что уже было изобретено. Например, сцепку вагонов. Или дверной замок. Или форсунку дизельного двигателя. В общем, и туда Николаич не вписался. Немного помыкался и пристроился в цех – домой возвращаться было стыдно. Да и там не смог удержаться.
Достало его всё капитально. Хотелось признания, хотелось людского одобрения. Только смутно как-то хотелось. Всё же колхозное воспитание давало себя знать – какое такое признание, работать надо, жатва идёт! Вот и не выбрался он по молодости. Да и родину сильно любил.
Надоело быть чудиком, надоело, что на него смотрят как на слабоумного, а бабки качают головой. Надоело быть средним хозяином – ведь для того, чтобы быть зажиточным в деревне, надо быть очень последовательным и хозяйственным. А чего нет, того нет.
Колотушки от мужиков стали последней каплей. Нет, конечно, Николаич шутил с огнем – он сам это прекрасно осознавал. Но чтобы встретиться с такой откровенной ненавистью – этого он не ожидал. Он хотел просто позабавить мужиков, разыграть их, ведь в деревенской жизни и так немного веселого. И вот что получил взамен.
Он взял с собой кое-какие инструменты, вещи, еду и стал прощаться с женой.
- Ежели повезет, выпишу тебя в город, - буркнул он, обнимая её на прощание.
- Возвращайся поскорей! – искренне сказала жена. – Я буду ждать.
И он пошёл к автобусной остановке. Так началось его второе путешествие в город. Вот только, в отличие от первого он твердо решил не возвращаться – пусть даже для этого придется работать в клепальном цеху…

**

Слава Богу, Николаичу было где жить в городе. Его школьный товарищ, Петюня, рванул в город во времена перестройки и сумел выбить себе квартиру. Вначале он был преуспевающим кооператором – торговал качественной сельхозпродукцией. Попивать он начал уже тогда. А когда на простор вышли более сильные хищники, он не смог с ними конкурировать и начал потихоньку спиваться.
Сейчас Петюня вообще не ел. Он пил. И, самое странное, его организм функционировал таким образом вполне нормально вот уже десять лет.
 Жизнь его протекала таким образом – с утра он собирался с «друзьями» во дворе и «мутил» на пузырек. При этом лица у всех его товарищей были серьезные, как будто они решали глобальную проблему перенаселения мира.
Потом они практически неизменно напивались и разговаривали. Разговор был очень эмоциональным – сразу видно было, что собрались люди интеллектуальные и творческие. Обсуждались внешнеполитические вопросы, религия, проблема освоения космоса и многое, многое другое.
- А я тебе говорю, Петрович, я чуть в восьмидесятом космонавтом не стал…
- А вот был бы я президентом, я бы всех этих хачиков…
- А я вот, Петюня, не верррю в Бога, вррожденный атеист, понимаешь…
Изредка Петюня работал. Теперь у него была такая фактура лица, что он не мог работать в столь прозаичных местах как грузчик на оптовке или сторож. Работодатели видели его поэтичность насквозь и отказывали.
Но на счастье для таких поэтических личностей, как Петюня существовало такое замечательное место, как пятачок на привокзальной площади. Туда к восьми утра каждый день стекались все «творческие» люди города и ждали. Вскоре приходил распорядитель и как в фильме «Приключения Шурика» вызывал:
- Цементный завод, два наряда!
- Зуборезный – два наряда!
И так далее. Ведь всегда были такие рабочие операции, которые не согласится делать ни один нормальный человек. Промышленность и торговлю выручали «поэты»…
Между Петюней и Николаичем по приезду состоялся короткий разговор:
- Это ты, Николаич?
- Я, Петюня!
- Располагайся!
Нельзя сказать, что Петюня был не рад другу. Просто фаза, которая у него сейчас протекала, не располагала к душевным разговорам. Три дня назад он сорвал крупный заказ – копая траншеи под кабель, он заработал двести рублей. Поскольку бутылка самогона у соседки Лаптихи стоила двадцать рублей, он и оказался сейчас в таком плачевном положении.
- Пить, - простонал он, протягивая дрожащую длань к Николаичу. Два дня он лежал на тахте, не в силах дойти до крана и попить.
Николаич не оставил друга, и вскоре Петюня, выпив почти полведра сырой воды, повеселел.
- Какими судьбами, Николаич? – заботливо спросил он.
- Жить и работать, Петя! Ничего, если я тебя напрягу?
- Гавно вопрос, кореш! Живи, конечно!
И стал Николаич жить у Петюни. Школьный друг сильно не доставал – уходил рано, приходил поздно. Они почти не виделись. Как ни странно, но у Пети хватило ума не превращать свою квартиру в блатхату, как почти всегда бывает у алкашей с отдельной квартирой. К нему никто не приходил. Собутыльники не раз пытались к нему втереться в доверие, но Петя всегда жестко отказывал.
В результате этой неожиданной мудрости квартира несостоявшегося кооператора была относительно чистой и уютной – в ней была мебель, посуда была целой. Чистоты, конечно, особой не было, но и свинарник дом тоже не напоминал.
Всё это очень нравилось Николаичу. Ведь по своей натуре изобретатель был жутким чистюлей. Вряд ли бы он смог перенести пьяные рожи Петиных друзей и хавоз на полу. Он и в техникум-то не стал поступать именно из-за своей тяги к домашнему уюту. Приехал в общагу, посмотрел и уехал. Жутко не понравилось. Не понравились суета и грязь.
Честно говоря, Николаич сейчас порядком жалел об этом поступке. Ему не хватало образования. Сейчас бы, вернись к нему молодость, он вытерпел бы любой неуют ради образования. Но что ж – раз так сложилось…
Николаич слабо представлял себе, что ему делать дальше. Где-то, в глубине подсознания он чувствовал, что его предназначение – радовать людей. Радовать своими чудными выдумками и диковинными изобретениями. Но в сознание он эту мысль никогда не пускал, считая её ненужной и непрактичной.
Но, толкаемый подсознанием, он всё же стремился сделать свою работу публичной. Поэтому сперва он устроился смотрителем аттракциона в городской парк. Получилось это случайно. Просто у подъезда Петюни висело объявление о работе.
Голова у Николаича закружилась уже в первый день. А если быть честным, то на пятом запуске карусели «Орбита». Это только со стороны кажется, что работать на аттракционах так весело. На самом деле на них весело только кататься. Да и то раз в полгода. Николаич вскоре вспомнил свой любимый клепальный цех. Очень уж похоже всё это было на станки. Только вместо заготовок – люди. Сели, закрепились, нажал на пуск – поехали.
Коллеги по цеху попались замечательные – апатичная бабулька, весь день читающая любовные романы, деваха, крашеная перекисью водорода и жуликоватого вида чернявый паренек.
Говорить с ними было особо не о чем, а с посетителями некогда. Заботливые мамы сажали своих детей на карусель и тревожно-радостно за ними наблюдали. Функция Николаича была только в том, чтобы проверить, надежно ли все пристегнуты, и нажать на кнопку.
Это его не устраивало. И он принялся думать над улучшением своего положения. Вскоре он надумал.
Некоторое количество бэушных радиодеталей он купил на «Бомжарике» – так ласково называли место, где торговали старьем и рухлядью всякие подозрительно несвежего вида личности. И вскоре с помощью своих мозгов и паяльника он соорудил некую конструкцию, которую прикрепил к калитке, преграждающей вход к каруселям.
Конструкция состояла из динамометра (прибора для измерения силы – прим. авт.), соединенного с нехитрым электронным приспособлением. Функция приспособления состояла в следующем: в зависимости от силы, с которой открывали калитку, прибор через динамик оценивал приложенные усилия. Если ребенок открывал калитку вяло, электронный голосок говорил «Каши мало ел!». Если сильно – «Силен, бродяга!». А если слишком сильно – «Потише, Илья Муромец!».
Пружина была достаточно тугая, поэтому получить лестную оценку удавалось не всем. Но всё равно, приборчик, сооруженный Николаичем, приобрел в парке бешеную популярность. На аттракцион народ валил толпами. И начальство поначалу было вроде бы довольно…
Петюня, подогреваемый Николаичем, ушел в продолжительный гудеж. Изобретателю стало казаться, что даваемые Пете деньги превращаются в новые синие прожилки на носу школьного товарища.
- Петюня, - сказал он как-то однажды, - чего ж ты пьешь как демон изгнанья? Мужик же умный, а ведешь себя как черт знает кто!
- Понимаешь, Николаич, - неожиданно серьезно и трезво ответил Петюня, - я пью, потому что степень моей ранимости превышает ту же степень у среднего индивида.
Такой философский ответ Николаич не ждал, поэтому замолчал. Жалко было друга. И в то же время он был близок по духу. Иногда казалось – зацепи Николаича что-нибудь серьезное, и он тоже не выдержит и уйдет в запой. Но пока проносило.
…Калитка радовала два дня. А потом надоело. Народ валил толпами и электронный голосок уже порядком достал Николаича. Тогда он задумался над новым проектом. И вскоре придумал.
Его идея была не так уж нова – он взялся комментировать через сооруженный самостоятельно микрофон каждый новый прогон карусели. Уж больно хотелось самовыразиться.
- Внимание, мы стартуем к Марсу! Пристегните ремни! – вещал Николаич, нажимая на кнопку.
Когда карусель развивала скорость, он пугал детей атакой гуманоидов. А когда она начинала подниматься вверх, предупреждал о смертельно опасном маневре. И так далее. Сценарий постоянно менялся и изобретатель был доволен.
А уж как были довольны дети! Они просто на руках были готовы носить Николаича! И родители были благодарны новому работнику аттракциона.
…В тот вечер Николаич впервые заметил, что коллеги к нему неровно дышат. Увлеченный и довольный работой, он не видел бросаемых на него взглядов. А потом поймал. Взгляд даже у апатичной бабульки был не очень добрым. А уж у крашеной девицы с чернявым пареньком и вовсе выражал откровенную ненависть. Ясное дело – на их аттракционы теперь шло вдвое меньше народа, чем раньше. А зарплата была сдельной.
Но Николаич всегда был пофигистом. Живя в деревне, работая на своем участке, он давно привык к самовластию. Посему гнева коллег и начальства не боялся и попросту не принимал. А уж к легкому неодобрению своей деятельности он и подавно привык.
На следующий день, подустав немного, он комментировал полеты не так активно – копил силы на вечер. На этот вечер он запланировал новую хохму, к которой активно готовился.
Каждому ребенку он объявлял, что сегодня, на аллее парка будет организован слет инопланетян, на который приглашается всякий. Естественно, дети тут же начинали упрашивать родителей прийти в парк вечером.
Видя, что конкурент опять что-то замышляет работники «Веселых колес» метали громы и молнии. И не зря. Потому что к вечеру он собрал огромную толпу детей и устроил им шоу. Он подготовил маски и нехитрые прибамбасы к ним. И началось! Дети дымили густым дымом, светились зеленым светом, издавали зловещие звуки электронного происхождения. Николаич же, довольный до ужаса, вел встречу инопланетян под музыку, раздававшуюся из небольшого однокассетного магнитофона.
Родители, обалдевшие от этого представления, стояли рядом. В конце многие стали предлагать Николаичу деньги за такое удовольствие. Но он отказался.
- Что вы! Я и сам получил удовольствие! А за детей грех брать деньги.
Ему возражали, что и аттракционы тоже для детей, а деньги-то за них берут. Он не соглашался:
- Это другое. Там одна электроэнергия чего стоит. А здесь затрат почти никаких.
Врал Николаич. Причем врал безбожно. Потратился он весьма солидно. Всю свою зарплату трёхдневную ухнул. Но ни капельки не жалел об этом.
…Уходя с импровизированного праздника, изобретатель увидел в кустах, окаймлявших аллею, злое лицо своей белобрысой коллеги. «И чего она злобствует, несчастное создание?» - подумал добродушно Николаич, проходя мимо.
…На следующий день изобретателя первым делом вызвали на ковер. Начальник, крупный, озабоченного вида мужчина в очках с тонкой оправой, показал ему на кресло возле стола.
- Я вначале смотрел сквозь пальцы на вашу самодеятельность, - сказал он веско, - она мне даже нравилась, поскольку приносила дополнительные доходы. Хоть и создавала дисбаланс посещения аттракционов.
- Но постойте, - начал было изобретатель – начальник остановил его жестом руки.
- Это вы постойте, - сказал он сердито, - я уже сказал, что сперва смотрел сквозь пальцы на вашу самодеятельность. Но когда я узнал, что в нашем парке вы организовали для себя настоящую левую подработку, я был возмущен!
- Какую такую левую подработку! – оторопел Николаич, но тут вспомнил злое лицо водородной блондинки в кустах. – Постойте, это вам Лена про меня наплела? Да я ни копейки ни с кого не взял, просто радость детишкам устроил!
- Как вы разговариваете с начальством! – вскипел директор парка. – Никто мне и ничего не наплетал, потрудитесь выбирать выражения! И не надо, пожалуйста врать насчет вашего бескорыстия! Родители лично рассказывали мне о ваших явно завышенных тарифах!
- Что-о-о?! – Николаич в этот момент был страшен. – Да ты, боров очкастый, как ты смеешь напраслину на меня возводить! Да я тебе денег принес больше, чем все твои бабульки-билетерши вместе взятые! А себе ни копейки ни взял!
В этот момент изобретатель стоял на самом краю. Ему хотелось втереть изящные очки в холеное лицо начальника – настолько захлестнул его гнев.
- А раз так, - спокойно и даже как-то расслабленно произнес начальник, - то получите приказ об увольнении немедленно. Деньги вы свои получили еще вчера, поэтому уходите и радуйтесь тому, что я не позвал охранника.
И он припечатал своей пухлой ладонью видимо заранее заготовленный листок с приказом. Николаич на него даже не взглянул – круто повернувшись, он вышел вон.
…- Ты слишком умный для этого мира, - добил его Петюня, когда услышал о случившемся, - тебе слишком много надо.
- Ты мне тут свою алкогольную философию не разводи! – сердито отрезал Николаич. – Может, мне взять пример с тебя?
- И я тоже поначалу брыкался, - примирительно сказал как всегда полупьяный Петюня, - а потом видишь как случилось…
В общем, подкосило всё это Николаича наглухо. Он три дня сидел дома, с Петюней не разговаривал. Слава Богу, не докатился до выпивания с его друзьями-алкашами. Почувствовал, что если докатится – то всё…
…В холодильнике Петюни было пусто, как в африканской саванне. Казалось, еще немного – и там засвищет горячий ветер, перекатывая пучки трав… Вот только в отличие от саванны, в старинном, практически вечном холодильнике «ЗИЛ» не было даже самого завалящего тушканчика.
Петюня спокойно обходился без еды. Он уходил из дома, не завтракая. Николаич был не такой – через час после побудки ему начинало казаться, что он сдохнет, если не поест.
Поэтому новую работу он начал искать срочно. И вскоре нашел.
Жене по телефону он врал, что всё хорошо и что вот-вот он заработает большую кучу денег. Хорошо, что она не знала о его бедственном положении. Но наверняка догадывалась.
Вот беда – казалось, что в парке у него, наконец, начало получаться! И тут такой жестокий удар. После такого удара вообще ничего делать не хотелось. Но не таковский был Николаич человек, чтобы сдаться так быстро…
По газете он устроился в крупный магазин бытовой техники. Специалистом по установке оборудования. Нужно было устанавливать клиентам купленные ими стиральные машины и кондиционеры. И еще многое другое.
Начальству понравился бодрый, сметливый вид Николаича и он был без промедления взят в штат. Несмотря на отсутствие образования.
Честно говоря, Николаич не очень-то представлял, как ставить это самое оборудование. Живя в деревне, он ни разу не видел современной бытовой техники. Но придерживаясь убеждения, что не боги горшки обжигают, вышел на работу без колебания.
Разобрался на месте. Это оказалось не только просто, но даже слишком просто. Выставить стиральную машину по уровню и подсоединить её к водоснабжению смогла бы, по мнению Николаича, восьмилетняя девочка. Ежели ей всё объяснить. С кондиционерами было посложнее – он доверил бы эту работу лишь двенадцатилетней девочке. При условии, что ей будет помогать шестилетний мальчик – подавать инструменты.
Когда его вызвали в нормальную семью, где были мама, папа и дочка, изобретатель не выдержал. Оглядев папу с головы до ног, он высказался в таком духе:
- Ну и что сложного вы находите в установке стиральной машины?
Папа смутился и что-то пробурчал в ответ.
- Идемте, я покажу вам, как это делается и вы больше никогда не будете вызывать рабочих по таким пустяковым поводам.
Дальше больше – Николаич стал вносить свою изобретательскую жилку в простые операции. Например, в одной семье он соединил стиральную машинку с музыкальным центром. При окончании стирки начинала играть музыка. И клиент всегда знал, когда можно бежать вынимать бельё.
В другой семье он приладил «чихалку» – небольшой самодельный приборчик с маленьким динамиком, к кондиционеру. И тот негромко чихал, когда температура слишком понижалась.
Конечно, и эта лафа продлилась недолго. Вскоре изобретатель вновь стоял на ковре, а начальник высказывал ему за самодеятельность. Правда на этот раз акцент высказываний был другой:
- Вы что, хотите, чтобы у нас не стало клиентов? Вы учите их самостоятельности, а назавтра у нас все разбегутся! Люди будут делать всё сами, кому тогда нужен будет наш отдел?
Поспорить и на этот раз не получилось – начальник не внял доводам, что людей, не умеющих устанавливать технику, на наш век хватит. И Николаич снова получил расчет.
Изобретатель был в отчаянии. Он только вчера позвонил жене в деревню и обещал прислать первый денежный перевод. Он был в уверенности, что проработает в фирме еще долго.
Делать было нечего. Он встретился на вокзале с Кузьминичной, навещавшей внучку в городе и передал ей конверт. У самого оставалось только на сигареты.
…Живя у Петюни, изобретатель наблюдал несколько основных фаз алкоголизма третьей степени. Была даже фаза просветления, когда он порадовался за друга. После работы Петюня встретил Николаича гладко выбритый, умытый, в чистой и, кажется, даже отглаженной одежде. Говорил скромно, сдержанно, лаконично – без алкогольной многословности.
Друзья сидели до полуночи, вспоминая школьное детство. Тогда Николаич с надеждой подумал, что друг может вылечиться от зависимости.
Но то состояние быстро прошло. Видимо, «ранимость, превышающая среднюю» не давала Петюне возможности долго находиться в трезвом виде. После такого, почти волшебного просветления он ушел в жесточайший запой на много дней. Вообще потерял человеческий облик. Два раза его приносили незнакомые мужики бомжеватого вида. На третий день вообще не пришел. Оказалось – валялся на улице. Хорошо, что было лето.
После очередного увольнения с очередной многообещающей, денежной и ставшей интересной работы Николаич находился в отвратительном расположении духа. Видеть никого не хотелось, особенно деградированную рожу школьного друга.
Он зашел в квартиру, разделся. Поел, что бог послал. Потом пошёл в комнату. Петя лежал на полу, скрестив руки на груди. «Опять нажрался в дрова, - подумал с неприязнью Николаич, - лежит, как покойник». Перекладывать на кровать бесчувственного Петюню не хотелось. «Пущай лежит, - махнул рукой изобретатель, - на улице дрых и здесь, чай, не умрет».
И лег спать, стараясь обо всем забыть. Проспал долго, почти до полудня. Когда проснулся, Петюня лежал на полу в той же позе. Это встревожило Николаича. Он знал, что друг просыпается рано, несмотря на выпитое под вечер, ворочается во сне и храпит. А сейчас стояла тишина… Да и руки у него выглядели странно окоченевшими…
Потрогав Петюню за кисть, Николаич едва не закричал – тот был холодный, как лягушка. Получается, он всю ночь спокойно проспал рядом с мертвым другом… Мгновенно накатил стыд за то, что вчера он не отнесся серьезно к Петиному виду. Но стыдиться было поздно.
Вскоре по квартире ходили врачи и милиция. Врачи поставили предварительный диагноз – отравление денатуратом, а милиция опечатала квартиру, попросив незарегистрированного в ней Николаича покинуть помещение…
Замечательное у изобретателя в тот день сложилось положение! А уже настроение было – хоть куда! Хотя, кто скажет, что не он сам себе создал такое положение?
Жалко было Петюню, жалко было себя, а жить было негде. Да и не на что. Разве что у внучки Кузьминичны? Да он её не знал. И видел один раз в жизни. Припереться в чужую семью и сказать: «Здрасте, я пришел»?
…Первую ночь он проходил по улицам. И кто сказал, что июльские ночи теплые? К утру он настолько окоченел и обалдел от невысыпания, что ничего не соображал. Оставалось одно – идти к бывшим теперь уже Петюниным работодателям – на пятачок.
Невыспавшийся, обессиленный, он буквально валился с ног, таская кирпичи и замешивая раствор. Впрочем, другие бедолаги были не в лучшем положении, чем он. Он-то мыкался только первый день и имел еще запас домашнего жира, а они…
К вечеру он получил возможность поесть. Батон, ливерная колбаса и «Кола» вызвали зверскую изжогу, но подавили давно мучивший голод. В эту ночь Николаич заснул, несмотря на холод.
Наутро проснулся разбитый и простуженный. Хлюпая носом и кашляя, он доел остатки батона и вновь почапал на пятачок. Его уже откровенно шатало, однако он всё же смог получить выгодный подряд – очистка старого цеха от мусора.
Две ночи Николаич проспал в подъезде дореволюционного дома. Выше последних квартир лестница продолжалась на чердак. В этом закутке он и приютился.
На третий день его выгнал и чуть не побил сердитый жилец. И тогда Николаич задумался, над своими дальнейшими действиями. Так дальше жить было нельзя – еще несколько дней – и он окончательно потеряет товарный вид.
…Он устроился-таки на оптовку грузчиком. Вид у него был еще не такой поэтический как у покойного ныне Петюни, поэтому взяли Николаича охотно.
Работа была веселой и занятной. Подъезжала фура неимоверной длины – бортовой «КамАЗ». И её нужно было закидать доверху ящиками с пивом. Даже не верилось поначалу, что это возможно.
Звон стоял в ушах даже по ночам – Николаичу снились бесконечные ряды звенящих ящиков. У грузчиков была милая привычка – «взрывать», как они выражались, с каждой фуры по бутылочке пива на брата. Если фура с водкой – то по бутылке на бригаду. К вечеру все ходили порядком «взорванные». Домой отвозили поздно, на «УАЗике»-буханке. База располагалась далеко от города.
В обед всех кормили – хорошо и сытно. Давали щи, кашу с мясом, на столе были майонез, колбаса и приправы – с этой же базы. После обеда подниматься на работу было смерти подобно.
Николаича на один день перевели на сортировку стеклотары. Работа требовала высокой самоотдачи – нужно было мужественно и неутомимо отделять «зелёнку» от «черняги», то есть зелёные бутылки от темных. Работали на этом направлении одни малолетки школьного возраста и Николаич попросился обратно.
Он снял койкоместо в жуткой братско-интернациональной общаге. Хотя бы спал в тепле. Но нельзя было сказать, что в тишине.
Изобретатель ждал первого своего выходного, чтобы заняться, наконец, поисками нормальной работы. Раньше ему это не давали сделать голод и бездомность. Теперь же у него были деньги даже на столовку, и он мог прожить худо-бедно пару выходных дней, не голодая.
…В этот день ничего не предвещало беды. Он начал, как обычно, подхватывать ящики с подъезжавших электрокаров и перекидывать их по цепочке. Потом его внезапно опять кинули в тарный цех. Работать приходилось без навеса и начинающийся дождь бесконечно стегал по спецовке.
Промокшего насквозь, Николаича перекинули на вагон – это считалось даже среди матерых грузчиков сложным и неприятным делом.
Если фура казалась большой, то железнодорожный вагон был и вовсе бесконечен. Час, два, три – а ящиков всё не убавлялось. Хозяйка сказала, что отпустит рабочих только после полной разгрузки. Заплатить обещала вдвое.
…Николаич заболел и надорвался. Он лежал на койке и стонал – спину скрутило неимоверно. Вдобавок температура шпарила под сорок, сознание мутило. Соседи по комнате, молдаване-строители, вызвали «Скорую»…
Врач долго не хотел его брать – без прописки и регистрации. Но всё же взял. В коридоре больницы ему даже выделили койку без простыни и подушки – с одним пожелтевшим и пятнистым матрасом.
Пришли на осмотр только утром. Врач назначил ему уколы. Шприцы и лекарства нужно было покупать. Слава богу, у Николаича лежала в кармане заветная пятисотка – тот самый двойной тариф…
Через неделю он встал на ноги. Позвонил жене из регистратуры, сказал, что всё нормально. Хорошо, тётка нормальная попалась, разрешила позвонить. Ведь пятисотка разошлась на лекарства.
Ту ночь он пытался остаться на вокзале – бдительный сержант его выгнал. В переходе было холодно – дул сквозняк. Окоченевший Николаич забрался в люк, где проходила теплотрасса и среди теплой, но влажной стекловаты заснул.
На следующий день на пятачке бомжи приняли его за своего, называли братом и просили табачка. «Последняя стадия», - отметил для себя Николаич.
После работы бомжи спросили, где он обретает. Неожиданно для себя, он признался, что нигде. Тогда его пригласили в гости. «У нас тепло», - заманивали они. И Николаич согласился.
И стал он жить в подвале. И работать на пятачке. Сидя вечером на теплой трубе, он слушал рассказы бывалых бомжей и под них засыпал.
Сегодня он проснулся с критическим настроением. С критическим – в смысле, дальше некуда. «Хоть вешайся», - пришла в голову будто не своя мысль. С таким же настроением он и проработал весь день. Ребята после работы еще собирали бутылки по мусоркам – он до такого еще не опустился. «Опустишься, - говорили они, - и поймешь, что ничего унизительного в этом нет, а денежка очень неплохая капает». Николаич понимал, что пройдет еще немного времени, и он действительно перестанет этого стыдиться.
Он сидел один, закусывал всегдашней колбасой, запивал водой и ждал остальных. Хотелось на ком-нибудь сорваться, но Николаич останавливал себя. «Вот так и получаются пьяные драки с поножовщиной», - подумал он.
Вскоре бомжи пришли и стали располагаться. Они привели с собой странного старика величественного вида. У старика были горящие глаза, видно было, что его уважали больше остальных. Говорил старик веско, увесисто, его слушали внимательно.
- Кто это? – шепнул Николаич на ухо соседу.
- Это наш патриарх, - непонятно ответил бомж.
Старик заметил перешептывание и обратил внимание на новичка.
- А ты кто будешь мил человек? – обратился он к Николаичу, - Расскажи о себе, как у нас очутился?
Николаич ломаться не стал, рассказал свою историю. «Патриарху» она понравилась. И он сказал:
- Молодец! Правильным путем идешь. Этот путь ведет к свободе. Я тоже когда-то стремился добиться признания людей…
И он надолго замолчал. И тогда все стали упрашивать его, чтобы он рассказал свою историю, уж больно она всем нравилась. И Василий (так звали старика) рассказал…

…а я, в принципе, непростой бомж и даже исключительный. Можно даже сказать, бомж-патриарх. Нет-нет, не путайте с олигархом или олигофреном. Патриарх – это основатель рода, старейший его представитель.
Да и шутка ли – четырнадцать лет жить везде и нигде. Не всякий выдержит, доложу я вам. А я не только выдержал – я сохранил человечность. Пусть с виду я – вонючий грязный старик.
Как стать бомжом? Легко – путей множество. Одни из моих собратьев становились на этот тернистый путь после выхода из тюрьмы, других кидали на квартиры. И они, помыкавшись годок-другой по гостям, скатывались вниз. Третьих выгоняли из дома жены, дети или кто-то еще – за пьянство или за просто так.
Есть еще один довольно редкий вид – добровольцы, так сказать, любители вольной жизни. Ушли сами, без пинка, а потом привыкли. Но таких мало.
Все виды умирают достаточно быстро. Жизни бомжу отпущено лет пять, не больше. А то и меньше – болезни, плохая водка и любители покуражиться угробят кого угодно.
Кто больше всех куражится? Да подростки, когда толпой соберутся. Забавно им, что взрослый мужик их пугается. Бомжи – они робкие все, как ромашки. Видел сколько раз такую картину – пацаненок лет шестнадцати гонит нашего брата на выход из подвала и голосом «следователя из уголовки» спрашивает: «Кто такой? Как фамилия?» Эдакая игра во взрослого, допрос с пристрастием и благая цель – очистка подвала от опасного элемента.
Как я выжил? Это было непросто: много раз был на пороге гибели. Меня били, резали, жгли – и свои и чужие. Менты, жильцы дома, подросшие детишки – все, кому не лень. И что же я? А я всегда смотрел правде в глаза и не робел. А то бывало, что вытащат нашего собрата за ушко на солнышко и спрашивают так ласково: «Кто такой и откуда?» А он мычит: «Петр Васильевич я, из Таганрога, проездом я тут, на поезд не успел, пришлось в подвале заночевать». Все они тут проездом – один из Твери, другой из Мурманска, третий художник, талантливый и непризнанный, а четвертый с перепою и слова человеческие позабыл.
Люди глядят на такого и злятся – стоит грязный весь, обтрепанный и врет. Ну они ему тут же по пятое число.
Меня спрашивают: «Ты кто?» и я громко и четко отвечаю: «Бомж!». Делают большие удивленные глаза и переспрашивают: «Кто?». Как будто косматый старик из подвала сейчас ответит: «Я пятый из династии великих калифов, о чужеземец!»
Хотя бы после моего ответа не спрашивают, откуда я. Попадаются, правда, и такие, которые специально ищут бомжей, чтобы поиздеваться. Я таких сразу вычисляю – глаза у них пустые и стеклянные, а улыбки резиновые и жуткие.
Поймали меня недавно, когда я через окошечко в подвал залезал. «Стой, старик, - говорят, - с нами пойдешь». За шиворот вытащили меня и поволокли куда-то. Один – мужик взрослый, по виду псих, второй – парень лет двадцати, наглая и тупая физиономия. Спрашиваю: «А зачем я вам нужен?» Они переглянулись и захохотали: «Узнаешь, не торопи события». Вижу, ведут в посадки. А сам по земле глазами шныряю. Смотрю, дрына лежит железная невдалеке. Взмолился я – мол, мужики, сейчас обувка свалится, дайте шнурки завязать. Они отпустили. Я наклонился медленно-медленно, будто дряхлый совсем. Мужик стоит, зубы скалит и ножом-бабочкой вертит, а парень как воробей – по сторонам зыркает, не заметил ли кто нас. Я шнурки завязываю, а сам думаю – без наследства оставить или без мозгов. Рука на дрыну легла – вскочил резко и мужику в живот сунул. Обернулся, а парнишка уже ногой замахивается. Ну, я ему эту ногу и поломал. Вам, наверное, интересно, кто я по профессии? Я художник. Да-да, не смейтесь. Я художник-скульптор, почетный член и т. д. и т. п.
Как я дошел до такой жизни? Лепил, творил, статьи в газетах – ох, ах, как талантливо! Чую не по душе мне это. Начал для себя делать – не понравилось – «аморально», «порнография», «безвкусица». Жена запилила – зачем да почему. Дети уже взрослые, а супруге только бы по банкетам и фуршетам бегать.
Я ушел. Леплю теперь что-нибудь из грязи, из поленьев выстругиваю. Когда оставляю, когда выкидываю. Нельзя вещам дать поработить себя. Мне нравится такое творчество.
А вы меня знаете. Я – та грязь, что лежит на рынке под ногами с протянутой рукой. А чем вы лучше меня? Вы прогибаетесь перед начальством, боясь потерять благополучие – все эти «Сони» и «Шарпы», шмотки и колбасу. Вы живете в страхе потерять, живете так, как заведено, даже если не нравится. Дрожите от унижения и все равно унижаетесь, стыдитесь, пьете валидол или горькую. И только на закате лет говорите себе: «Боже, какая глупость, что я не пошел и не сделал то, что мне нравится».
А я счастлив. И свободен. Творю понемногу и для себя. Какая мне разница – увидят ли мои творения люди и что скажут про них. Мне нечего терять и нечего бояться – я все потерял и ниже скатиться уже невозможно. Я бомж…

Бомжи молчали, впечатленные рассказом своего Патриарха. Молчал и Николаич. Но его молчание было взрывоопасным – он тоже был впечатлен, шокирован, но его буквально разрывало от внутреннего противоречия. Причем противоречия давнишнего, никогда не вылезавшего наружу. И Николаича, наконец, прорвало…
- Ты сильная личность, - сказал он в благоговейной тишине, - в этом тебе не откажешь. Но знаешь, что я тебе скажу?
Этот вопрос остался без ответа, да и какой мог быть на него ответ?
- А пошёл бы ты со своей свободой куда подальше! – отчеканил Николаич. – Твоя свобода никому не нужна, слышишь, никому!
Остальные недовольно забурчали за такое откровенно грубое обращение с уважаемым человеком, но Патриарх заставил их замолчать жестом руки:
- Ты, наверное, плохо слушал, мил человек? А кому должна быть нужна твоя свобода кроме самого тебя?
- Свобода от чего? – почти заорал Николаич. – От жизни? Ну так иди, застрелись! Удивляюсь, что же ты раньше этого не сделал?
Замолчавшие было бомжи снова зароптали, некоторые стали подниматься на ноги.
- Сидеть, суки! – с бешеной энергией крикнул Николаич. – А то всех отшлифую! Сидеть, я сказал!
И, словно подтверждая слова Патриарха Василия о робости бомжей, его собратья послушно опустились на пол. Хотя их было шесть на одного…
- Ты говоришь, свобода, - продолжил Николаич более спокойно, - а в моем понимании, свобода - это счастье радовать людей, а не радоваться самому! Это счастье признанного творчества! Это счастье делать то, что тебе хочется и нравится с надеждой, что это понравится и другим людям!
Вот такой сегодня у Николаича открылся дар красноречия. Хотя раньше за ним такого никогда не наблюдалось – на деревенских собраниях он всё больше отмалчивался. Оказалось, он вовсе не молчун, просто не может тратить слова по незначительному поводу. Да и время пришло – ведь последнюю грань он уже перешел.
На всю пламенную речь изобретателя Патриарх не нашёлся, что ответить. Он лишь сжимал и разжимал свой корявый посох, но по побелевшим костяшкам пальцев было видно, что слова бьют по больному.
- А ты, - не успокаивался Николаич, - ты просто не выдержал испытание! А ты думал, что тебя сразу признают и в попу поцелуют? Небось, ты – сын художника или скульптора? Начал лепить и тебе сразу и заказы и всё подогнали? И в газетах про тебя написали? И папа подсобил, и учитель живописи с кем надо познакомил? – эти полувопросы-полуответы Николаич говорил наобум, но по реакции видел – попадает точно в цель. – А как сам решил вылепить что-нибудь кроме девушки с веслом, так и не взяли? Ишь ты, какой быстрый, да скорый! Тоже мне, гений-самородок!
Вот за последнюю-то фразу и получил Николаич посохом по голове. Тем самым, корявым. И, как по сигналу, все бомжи вскочили и кинулись на несчастного изобретателя. Он довольно скоро поднялся и, отбиваясь от своры противников из последних сил прокричал:
- Поначалу тебе подфартило чересчур, а твоя неудача расплатой стала! Ты думал, просто так тебе почет и уважение дадены? Их надо заслужить! – на этой фразе у Николаича сбило дыхание от удара в живот. На некоторое время его подмяли, но он смог выбраться.
- Бороться надо! – прокричал он из последних сил. – Бороться за то, чтобы приносить людям радость! А ты сдался! – его вторично подмяли, на этот раз удары посыпались нешуточные. Казалось, еще секунда и черная колышущаяся свора грязных тел растерзает и без того измученного изобретателя Николаича. И в этот момент вспыхнул яркий свет. Изобретатель так и не понял до конца - вспыхнул ли он на самом деле или лишь у него в голове…

**

Костя, сам того не желая, стал телезвездой. И просто городской знаменитостью.
…В тот день он вместе с другими обалделыми пассажирами просидел в электричке еще часа три. Вначале все высыпали из вагона, рассматривали покореженный товарняк впереди. Смотрели на Костю, как на Нострадамуса. Сержант, шмыгая разбитым носом, без устали рассказывал всем историю чудесного спасения поезда. Машинист ошарашено молчал.
Вскоре прилетели вертолеты со спасателями, потом с запасного пути подогнали технику. И работа по разбиранию завалов началась.
Конечно, машинист товарняка и его помощник погибли. Но эти две потерянные жизни выгодно отличались от восьмисот, которые могли потеряться, если б не усилия Кости.
Вскоре, электричка тронулась – машинист просто перешел в хвостовую кабину. Сержант, а затем и другие милицейские чины сняли с Кости показания, записали его данные и отпустили на все четыре стороны.
- Вот тебе и съездили на дачу… - прошептала сидящая рядом с Костей бабулька.
Костя опять ехал рядом с той самой девочкой, страдающей эпилептическими припадками. Теперь девочка выглядела спокойной – её лицо было даже немного сонным.
- А знаете что, - неожиданно для самого себя обратился Костя к матери девочки, - ваша дочка не вполне обычный эпилептик. Она скорее очень чуткий экстрасенс. Она улавливает незначительные для других людей сигналы.
- Но она же страдает от этого! – в сердцах воскликнула мать. – Я хотела бы, чтобы она была обычной девочкой, а не экстрасенсом!
- Есть один замечательный метод, как вылечить вашу дочку. Но не поручусь, что это будет просто. Это будет не полное излечение, а скорее уменьшение числа припадков, сведение его к минимуму.
- И что же это за метод?
- Девочка остро реагирует на большие скопления людей, на массовость, чувствует приближающиеся катастрофы. Её нужно вывезти в деревню или небольшой город. Или в пригород. Чтобы она ходила в небольшую школу, а впоследствии и работала в небольшом коллективе.
- Да но… - начала было мать.
- Иначе её психика не выдержит. Каждый приступ расшатывает и без того слабые нервы. Приложите все усилия. Лучше такая жизнь, какую я вам посоветовал, чем никакой.
Когда надо, Костя умел быть жестким с пациентами. К этому его приучила долгая работа, которая, в сущности, являлась игрой с жизнью и смертью. Сейчас по глазам женщины он видел, что в душе она уже согласилась с его доводами. Вот и ладненько – возможно, еще одной молодой жизни будет дан шанс на спасение.
…Неизвестно откуда, но на родной подстанции уже все знали о происшествии на железной дороге. И о Костиной роли в этом происшествии. Правда, Костя в рассказах всё больше превращался в какого-то мага и чародея. Будто бы он встал во весь свой исполинский рост, сверкнул магическим посохом, как Гэндальф и поезд встал как вкопанный.
Костю и без того в коллективе уважали – мало какая подстанция может похвастаться, что на ней работает настоящий доктор медицинских наук, да еще такой молодой. А теперь и вовсе смотрели как на живую легенду.
Потом к нему домой пришёл корреспондент. Потом еще один. Потом вызвали для дачи показаний. Потом устроили целую телепередачу с его участием. Потом пришёл человек из госбезопасности и долго склонял к сотрудничеству, нажимая на вероятную пользу отечеству. Из МЧС приходили примерно с таким же предложением. Еле удалось их всех спровадить, объяснив, что предсказание получилось случайно и раньше подобного не происходило. Девочку Костя решил выгородить. Ни к чему ей повышенное внимание кого-либо.
Но девочку всё же нашли. Каким образом, Костя так и не узнал. Хотя можно догадаться – скорей всего, кто-нибудь из пассажиров решил разделить звездность Кости и вспомнил о неожиданном припадке.
Мать не отдала девочку журналистам – сказала, что ей вредно общаться с людьми. И правильно сделала. Ни к чему вся эта кутерьма. Но всё же их семью еще некоторое время изрядно доставали особо ретивые акулы пера.
Звездность уже начала мешать работе. Вместо того, чтобы сразу вести врача к больному, семейство полчаса охало и ахало, расспрашивая о происшествии.
Да и ответственности прибавилось. Как же – такой известный человек – и не может кому-либо помочь! А на участке была довольно-таки высокая смертность. Как можно помочь человеку, который выпил пол-литра метилового спирта под видом водки сутки назад? Или упавшему с девятого этажа? Однако и в таких случаях на Костю смотрели так, словно он сейчас взмахнет волшебной палочкой и пострадавший встанет, живой и невредимый.
В общем, всё это настолько истрепало и без того истрепанные нервы молодого доктора, что он решил попросить у начальства отпуск. Пусть не в свою очередь, пусть в неурочный час, но нужно было срочно исчезнуть на месяц, бесследно испариться. А там, авось, поговорят, посудачат и забудут. Как забывают любые, даже самые удивительные новости.
Начальство пошло навстречу – Костю действительно ценили. К тому же он ни разу за всё время работы не брал отпуск. Самое удивительное, что даже с отпускными подфартило. А такого, как говорили самые матерые работники подстанции, не бывало с одна тыща девятьсот затертого года. Руководство совершенно искренне считало: врачу в отпуске деньги ни к чему! Съездить он на них всё равно никуда не сможет, а питаться летом можно и с приусадебного участка…
…Костя в силу своего непоседливого характера ни разу не прерывал своей кипучей деятельности. Институт, ординатура, потом аспирантура. Во время каникул практиковался. И везде талантливого молодого человека подхватывали и вели дальше заботливые наставники. Под чутким руководством своего дипломного руководителя, известного в городе кардиохирурга Павлова, Костя экстерном защитил кандидатскую, а затем и докторскую диссертацию. Потом немного вкусил кабинетной работы, затем ассистировал при операциях. Вскоре ему доверили проводить операции самостоятельно.
Совершенно неожиданным для всех стало его решение о переводе на станцию «Скорой помощи». Да он и сам толком не мог объяснить другим своё решение. Неужели в работе хирурга мало адреналина? Неужели спасение жизни людей в операционной - менее благая миссия, чем работа на выездах? На все эти вопросы Костя так и не смог ответить своему наставнику.
Вроде бы, работа хирурга была интересной – недаром врачи редко оставляют эту профессию. Если уж человек выбивался в хирурги, он работал в этом направлении и после выхода на пенсию. Те же, кто ошибался, бросали в самом начале.
Неужели Костя ошибся? Крови он не боялся, ему нравилось спасать людей. И делал он это хорошо. Однако, на третий месяц обитания в кардиоцентре он почувствовал, что больше не может. Что выбранная им ниша слишком узка для него, что он задыхается в ней, как кит в дачном пруду. Смешно сказать, но не хватало… какого-то размахивания руками, не хватало громких криков. Давило ощущение своей серьёзности – ведь не может же человек, которому вручены жизни сотен людей, ходить по коридору и орать. Да и не будешь же просто так орать?
В «Скорой» с этим было полегче – он врывался в квартиры как смерч (если позволяла ситуация), кричал, если видел глупость, внушал громовым голосом, что всё будет хорошо…
Но если честно, наедине с самим собой Костя чувствовал, что даже эта работа до конца не удовлетворяет его до конца. Она лишь была той зоной обитания, где он мог худо-бедно существовать, не сходя с ума. Бывало, бессонными ночами он искал выход из этой ситуации и не находил. Вернуться в кардиоцентр и постепенно становиться основным хирургом, заведующим отделением? Это было реально – Павлов уже старел, он и сам прочил Костю себе в преемники.
Костя смог бы сделать это. Но радости этот путь не приносил. А в «Скорой»? Честно говоря, на траванувшихся алкашей, драчунов с пробитыми головами и сердечников Костя уже насмотрелся. И накричался.
Конечно, случались крупные аварии, где было интересно работать. Там проявлялись порой неожиданные качества человеческой души. Но, во-первых, грешно желать, чтобы аварии случались почаще, а, во-вторых, и они не приносили полного удовлетворения.
О неудовлетворенности Кости говорил также тот факт, что он не был женат. Хотя два последних года жутко хотелось. Надоели эти дурацкие случайные связи. Они хороши были в студенческое время, но потом исчерпали себя. Ну не успеваешь хоть немного раскрыть человека, чтобы поговорить по душам во время разовой встречи. Вот Мариночка, врач третьего экипажа, благосклонно на него поглядывает. Но если подкатывать к этой прекрасной женщине, то только с серьезными намерениями.
…И вот Костя, впервые за много лет, месяцев и дней остался без дела. Заняться было решительно нечем. Если разве что ремонтом? Но на отпускные врача можно было наклеить обои только на одну стену Костиной квартиры. Заняться левой подработкой? А какая может быть левая подработка у кардиохирурга? Делать небольшие подпольные операции на сердце в домашних условиях?
Спору нет, Костя всегда консультировал соседей, советовал им, какие препараты принимать при тех или иных заболеваниях. Но назвать это делом, которое избавит от скуки нельзя. Да и доход это не принесет – разве будешь брать деньги с собственных соседей за добрые советы.
В общем, Костя находился в патовом положении. Делать было нечего, а тут еще и целые делегации стали подваливать. Сначала от общества уфологов. Потом из центра белых магов. Да и журналисты не успокаивались – запоздавшие репортеры ломились в двери вот уже вторую неделю.
Последней каплей стала настырная бабушка, фанатка поисков священного Грааля. Она так дотошно допытывалась у несчастного Кости, где его искать, будто врач собственноручно спрятал чашу две тысячи лет назад. На вежливые призывы уйти старушка не реагировала, а лишь наращивала тон. Пришлось, поступившись принципами, выставить её вон с помощью хитрости.
Костя решительно встал, мягко взял старушку за плечи и сказал:
- Пойдемте!
- Куда?
- Искать священный Грааль!
Бабушка поднялась, провожаемая Костей, дошла до двери. Поиски древней святыни продлились до лестничной площадки. Там он оставил незадачливую фанатку, развернулся и скользнул в полуоткрытую дверь. Которую тут же захлопнул.
Долго еще старушка с неженской силой колошматила в Костину дверь и изрекала жуткие проклятия. Но под конец и она устала.
…Естественно, что подобные визиты не приносили ничего, кроме головной боли. И Костя понял, что нужно скрываться. Иначе его доведут до плохого. В тот же вечер он позвонил своим институтским друзьям, семейной паре, живущей вместе еще со студенческих лет. Костя попросил у них убежища.
Как хорошо он подгадал! Они как раз собирались неделю пожить на даче, а квартиру не на кого было оставить. Они попросили Костю немедленно собираться. «Или, если хочешь, - сказала Лариса, жена Славика, - поехали с нами на дачу». Но прозвучало это настолько неискренне, что Костя отказался. Он прекрасно знал, что после рабочих будней врачам видеть кого бы то ни было не хочется.
Вещей было совсем немного – одна смена белья, носки, бритва с зубной щеткой и немного продуктов, что были в холодильнике. Все это свободно уместилось в одном пакете. Следя, чтобы за ним не увязался хвост, Костя вышел из квартиры ранним утром. Лучше помотаться немного по городу, избавляясь от слежки, чем приволочь какую-нибудь свидетельницу Иеговы за собой.
Как в лучших детективных фильмах Костя пересаживался с транспорта на транспорт, вскакивал на ходу в троллейбусы, проходил через проходные подъезды и арки. Слежки не заметил, поэтому вскоре он пожаловал к Зиминым. Поболтали о том, о сём, посмеялись над Костиными злоключениями и звездностью. Костя ощутил вдруг небольшой, но чувствительный укол зависти. Было так приятно и уютно сидеть и разговаривать в этой семье. Чувствовалось, что Лариса со Славиком – команда. «Когда же у меня так будет?» – подумал Костя расстроенно.
И они уехали, оставив Косте ключи и почти целую кастрюлю щей в холодильнике. Он посидел в квартире немного, привыкая к обстановке, потом поел по-домашнему, затем посмотрел телевизор. Потом решил выйти во двор, не зная, что это решение переменит всю его жизнь. Он оделся, вышел на улицу. И вот что там произошло…

Все готовились к предстоящей стычке, мужчины стаскивали со всего квартала скамейки, урны и прочий мусор и сваливали в кучу поперек широкой улицы. Все промежутки между домами и переулки уже были надежно закрыты бетонными плитами. Эти бетонные плиты достал по блату один из участников сопротивления, прораб одной строительной организации. Глаза у воинов блестели, то тут, то там произносились зажигательные речи, собиравшие группы мятежников.
- Они, - сказал Варяг, - не должны пройти. Ибо сердца наши пылают неистовой отвагой, а руки наши крепки!
- Да-а! – выдохнула толпа. Варяг был кумиром многих.
- Мы долго терпели, но их требования стали невыносимыми! Сегодня должна пролиться кровь, кровь врага, и пусть мы погибнем в неравной схватке, но они надолго запомнят этот бой!
- Запомнят! – завопил Аттила, худой и нервный молодчик, сжимавший автомат в руках. – Они узнают, что значит расколоть «Крепкий орешек»!
- Да-а! – выдохнула толпа. – Даешь «Крепкий орешек»!
- Никто орех не расколотит, - протяжно выкрикнул Варяг привычную речевку.
- Пока в квартале люди ходят! – закончила толпа.
После спонтанного митинга все опять кинулись возводить кучу посреди улицы. Видно было, что люди здесь сработавшиеся, надежные. Одни валили телеграфные столбы топорами, другие стаскивали их в штабель, а третьи обвязывали проволокой. Два парня притащили бочонок со смолой и вылили его на асфальт – чтобы поджечь перед наступающим врагом.
Из дома, соседствующего с оборонной линией, вышла пожилая женщина. Она направилась к воинам. Глаза ее затуманились, когда она оглядела молодежь на баррикадах.
- Глядите, сынки, не опозорьте честь ваших дедов и отцов! – в ее голосе явственно прозвучала слеза. – Никогда наш квартал не сдавался, не сдавайтесь и вы! Не отдайте нас, матерей и жен ваших, злому ворогу!
Варяг отделился от остальных мятежников и подошел к женщине. Он взял ее руку, прижал к груди и воскликнул:
- Мы детям клянемся, клянемся народам, что нас покориться никто не заставит! Ребята, - крикнул он в сторону, - готовьте святое алое знамя квартала!
Массивная дверь в торце пятиэтажки отворилась и оттуда, чеканя шаг, вышли трое мальчиков, растянув треугольное знамя. Заметив это, все бросили работу и встали по стойке смирно. Мальчики плавно подошли к флагштоку и привязали знамя к веревке. Варяг сделал знак и под заигравшую вовремя музыку флаг стал медленно вздыматься вверх. Отовсюду, из переулков и подъездов стали стекаться люди, образуя плотный круг около знамени. Вновь подходившие по-братски клали руки на плечи впереди стоящим, и вскоре спаянное кольцо из толщи обнявшихся воинов непробиваемой массой окружило знамя и Варяга.
- Всё за свободу! – торжественно объявил Варяг, и к нему со всех сторон потянулись руки. Те, кто был ближе, положили руки ему на плечи, отчего воин слегка прогнулся, остальные просто продолжали тянуться вперед.
- Плачь земля, идут на бой сыновья!
После этих слов все крепко стиснули друг друга, слегка качнули руками вниз и разъяли объятия. Тетушка Родина, наблюдавшая эту картину, уже не скрывая, плакала.
Возведение укреплений уже почти закончилось, когда в толпе появился востроносый молодой мужчина и стал растерянно озираться по сторонам. Потом он подошел к одному из мятежников, что-то спросил. Воин что-то буркнул в ответ, кивнув головой на Варяга. Востроносый двинулся в сторону главаря, намереваясь удовлетворить свое любопытство. Варяг стоял, широко расставив ноги, уперев руки в бока и слегка откинув буйную голову назад. Заметив двинувшегося к нему незнакомца, нахмурился.
- Что здесь происходит? – удивленно спросил чужак.
- А вы, собственно, кто будете? – сурово сжал губы Варяг. – Что-то я вас раньше не видел.
- Я только сегодня въехал в тот дом, - незнакомец кивнул на белую панельную пятиэтажку, - меня зовут Константин Николаевич. Объясните, наконец, что за цирк вы здесь устроили?
- Вас зовут слишком длинно, - нагло игнорируя вопрос, усмехнулся Варяг, - вы будете отныне Топор.
- Что за глупость! – возмутился Константин Николаевич. – Кто дал вам право давать мне глупые клички?
- Я наделен властью самой общиной и Родиной! – веско произнес главарь мятежников. – Как вы смеете противиться клану «Крепкий орешек» и задавать глупые вопросы, когда мы готовимся к бою с войсками Республики?
- К какому бою? Вы о чем? Наломали скамеек, так шумите, что голова болит. Я могу и милицию вызвать! Если, конечно, ее до сих пор не вызвал кто-нибудь из соседей!
- Тетушка Родина! – Варяг повернулся к пожилой женщине, которая все еще стояла возле подъезда. – Не могли бы вы поговорить с этим? – он указал на востроносого, как показывают на жуков и таракашек. Женщина кивнула. – Иди-иди, Топор, сейчас тебя научат Родину любить!
- Что вы себе позволяете? – воскликнул новокрещенный Топор, когда Варяг подтолкнул его в спину. Варяг ничего не ответил, равнодушно отвернувшись. Родина поманила новичка к себе пальчиком.
Они стали разговаривать, причем Родина, как было видно по выражению ее лица, мягко увещевала строптивого Топора. Тот слушал, слушал и, наконец, взорвался.
- Да вы, похоже, все из одного дурдома! Войска Республики, защитим родину, отстоим свободу! Вы что, галлюцинации ловите? Вы в каком веке живете? А это что? – он отошел от Родины и приблизился к баррикадам. Да если вы бунтуете против правительства, то современное оружие это быстро уничтожит! – он презрительно пнул поваленную скамейку.
Он развернулся на каблуках и пошел к своему дому. Его тут же догнали, схватили под руки и буквально поднесли к Варягу.
- Как вы смеете? – пытаясь вырваться, закричал Топор. – Что за глупости, против чего вы бунтуете? Только вчера я смотрел телевизор, слушал программу правительства на следующий год. Ничего радикального! А тут какие-то баррикады, война! Сумасшедший дом!
- Ты говоришь, ничего радикального? – Варяг приблизил свое лицо вплотную к лицу Топора. – В то время когда Республика жестоко растоптала нас, клан «Крепкий орешек», унизила нас перед другими кварталами? В то время когда нам ничего не остается кроме как откопать топор войны и сражаться, сражаться до последней капли крови! - его голос повысился. - Да, мы терпели, но если мы вытерпим и на этот раз, то наши сыновья и внуки будут поносить нас, стеная от оков рабства! – Варяг сделал знак своим людям, и они заткнули рот собравшегося было заговорить Топора куском грязного меха.
Руки чужака тотчас были заломлены назад и связаны. Его оттащили в кабину разбитого грузовика и стали приматывать к сиденью.
- Сиди здесь и смотри на торжество смерти, - буркнул атаман, - ведь ты не хочешь честно сражаться.
В это время к Варягу подбежал изрядно запыхавшийся молодой человек и стал что-то шептать на ухо главарю восстания. Варяг слушал, кивал головой.
- Граждане! – раздался вдруг его громовой голос. – Только что наши разведчики доложили, что враг рядом. Его полки замечены возле Засеки. Всем закончить строительство и занять боевые позиции!
Команда была исполнена без лишней суеты, по-военному четко и быстро. Баррикада уже возвышалась на три метра над тротуаром, её внешняя стена была почти отвесной, кроме того, защитники квартала пустили по верху спираль из колючей проволоки. Смола была разлита и готова была загореться каждую минуту. Воины заняли боевые позиции. Одни разбежались по подъездам, готовясь встретить врага с верхних этажей, другие остались на баррикаде, а третьи готовили к залпу самодельные катапульты, заряженные баками с мусором.
- Объявляю полную боевую готовность! – скомандовал Варяг, заметив знак одного из наблюдателей. Наступила полнейшая тишина, напряженная и сжатая как воздух в шине грузовика.
Издалека стало видно, что по улице к укреплениям едут два автомобиля, похожих на трофейные «Виллисы» с открытым верхом. По баррикадам пронесся шепот, когда машины подъехали ближе:
- Это же сам командир штаба Республики!
Действительно, в одном из автомобилей сидел, по-видимому, крупный военный чин, в мундире и погонах. В другой «технике 40-х» – его телохранители, грозного вида накаченные парни в банданах, явно косившие под «чеченцев-96».
«Виллисы» остановились, начштаба привстал в машине, сжимая в руках мегафон. На баррикадах было абсолютно тихо и бездвижно, как на городской свалке в летнюю жару. Только, в отличие от свалки, в атмосфере витала явная угроза. Качки напряглись, вглядываясь за колючую проволоку.
- Господа повстанцы! – рявкнул Главный. – Бороться против нас бессмысленно! Вы знаете это так же, как и мы. На нашей стороне всё – оружие, техника, люди! Даю вам последний шанс – если вы сейчас добровольно сдадитесь и уберете собственными руками квартал от этого мусора, то я обещаю вам забыть этот бунт!
Ответом на эту гневную речь было молчание. Ничто не шевельнулось на стене. Главный и его подручные напрасно вглядывались в темную массу баррикад. Внезапно, как по волшебству, наверху воздвиглась в полный рост внушительная фигура атамана. Он стоял, вдыхая воздух расширенными ноздрями, прямо и неотступно глядя на начштаба Республики снизу вверх.
- А может тебе еще и задницу подлизать? – начал он свою дерзкую речь. – Может, мы все здесь спустимся с цветами в руках и как школьницы вручим их твоему величеству?
- Зачем же хамить? – поморщился Главный. – Это тебе не идет.
- А тебе не идет твоя форма!
- Я вижу, что ты не склонен к конструктивному диалогу? – резко оборвал Главный. – Я последний раз тебя спрашиваю – готов сотрудничать?
- Ребята! – атаман насмешливо обернулся назад. – Покажем генералу, как мы готовы сотрудничать?
В мгновение ока стена ощетинилась вставшими в ряд повстанцами. Отовсюду, из окон домов, с крыш показались скрывавшиеся ранее люди.
- А-а-а-а! – хрипло кричали они, оглушительно стреляя в воздух из чего попало и подбрасывая вверх увесистые булыжники. Что-то оглушительно бумкнуло прямо над генеральскими «Виллисами», отчего и он сам и его свита инстинктивно съежились в машине.
- Ну хорошо же! – завопил Главный в мегафон, оправившись от испуга. – Не будет пощады ни вам, ни вашим детям и женам! Попомните еще свою дерзость!
Машины, взревев двигателями, стали разворачиваться. Неудавшееся посольство провожалось дикими криками, свистами и улюлюканьем. Вслед даже полетели огрызки, но Варяг остановил кидавших, сказав, что даже к врагу нужно относиться с уважением.
После отъезда генерала потекли тягостные минуты ожидания. Вскоре до слуха защитников квартала стали доноситься звуки лязгающей военной амуниции и куплеты гимна Республики.
Республику нашу взовьем в небеса
А ворогам злобным побьем телеса!
Это горланили нестройным хором солдаты Республики. Вскоре стало видно, что они приближаются тесным строем, под прикрытием щитов и касок. Когда они подошли поближе, из раструбов, которые они сжимали в руках, за линию баррикады полетели маленькие ракеты. Упав на территорию квартала, ракеты стали крутиться и неимоверно дымить. Но у Варяга все было предусмотрено – специальные мальчики в респираторах кинулись к шашкам и стали кидать их обратно. Никто даже не успел толком закашляться. Зато солдат Республики покрыло дымом с ног до головы, как в театральном шоу. Сквозь пелену доносился их надсадный кашель.
Защитники довольно захохотали. Но вот ветер разнес дым в разные стороны и «universal solders» снова стали приближаться. На этот раз они одели противогазы. Снова залп шашек и уже мальчики не успевают раскидать их. Нападавшие ускорили шаг, сомкнув щиты. В этот момент из-за преграды донеслась отрывистая команда, и из дыма вылетели увесистые бачки с мусором, накрыв вражескую армию с головой. Видно, отбросы достаточно долго мариновались перед использованием, потому что воняли они нестерпимо. Весь взвод нападавших валялся, усыпанный гнильем, солдаты копошились как навозные жуки. Мятежники надсадно, вперемежку с кашлем, хохотали.
Багровый от стыда капрал вновь взмахнул рукой, и вновь грязные штурмовики поднялись на приступ. На этот раз преградой стала смола – в нее упал горящий факел, и она смрадно вспыхнула. Приступ захлебнулся, враги топтались у черной пылающей лужи, не зная, что им делать дальше. На них посыпались камни, звонко ударяясь о щиты и каски. Многие падали, серьезно зашибленные булыжниками.
Под гнетом обстоятельств республиканцы были вынуждены отступить. Вместо грозного ряда щитов они показали мятежникам грязные спины. Капрал, убегая, погрозил баррикадам кулаком.
На этот раз тишина длилась недолго. Вскоре к стене подъехали две черные грузовые машины с бронированными стеклами. Наверху у них были установлены брандспойты для разгона демонстраций. Следом подъехали три бронетранспортера с пехотой. Из черных труб хлынули неимоверно упругие струи воды, смывая защитников и размывая баррикады. Под прикрытием воды из БТРов выскочила пехота и стала карабкаться наверх. Внезапно с крыши одного из домов грянул гром, и одна из машин прекратила полив. Теперь хлыстало из ее развороченного бока, смывая бегущих пехотинцев. Временное затишье на одной из половин стены позволило защитникам скинуть республиканцев камнями с баррикад, и те отступили. Снова грохот и вторая машина тоже вышла из игры. В ответ один из БТРов поднял свой пулемет вверх и дал громовую очередь по окнам дома. Со звоном посыпались осколки стекла, послышались испуганные крики.
Ответом на эту атаку были воздвигнутые над колючей проволокой руки с зажатыми в них пенными огнетушителями. Желтая пена стала заливать все вокруг, вскоре боевые машины, солдаты и земля стали напоминать однородную пенную массу со слегка выступающими буграми. И тогда защитники решились на контратаку – соскочив вниз, они принялись лупить по буграм ногами. Другие тем временем подбежали к облитым бронетранспортерам и проникли в открытые люки. Один из «броников» пытался стартануть, но это мгновенно пресеклось, как только один из бунтарей добрался до шофера.
Итог новой атаки республиканцев был плачевен – они потеряли две брандспойт-машины, три БТРа, а также куча солдат была взята в плен. Другие бежали, спотыкаясь и поскальзываясь на пене.
Бронемашины были мгновенно развернуты в сторону врага, хищно нацелив свои жала-пулеметы вперед.
Долго никаких действий республиканцами не предпринималось. И это ужасно нервировало. Все знали, что следующая атака будет воистину страшной. Минута, потом другая, десять минут – ничего.
«Фью-уу! Шлеп!» - неизвестно откуда донесся странный звук. Вначале никто ничего не понял, но вскоре бронетранспортеры и баррикады буквально обнял столб пламени. Из машин стали выскакивать мятежники, катаясь от жара по земле. Пулемет одной из машин стал лупить в белый свет как в копеечку, его громовые очереди вносили еще большую сумятицу в ряды воинов. В этот миг с боковых бетонных стен, которые толком не охранялись, стали прыгать вражеские солдаты. Они сразу, без лишних слов принялись бить мятежников дубинками по головам. Растерявшиеся защитники даже не могли им достойно ответить. Казалось, сражение проиграно. У главных укреплений почти не осталось защитников, почти все они катались по земле, пытаясь сбить пламя, а остальные разбегались от дубинок солдат кто куда.
- Ко мне, воины! – раздался вдруг громовой голос Варяга. – Сыны квартала, ко мне!
Его могучая фигура нарисовалась в дыму и пламени, словно изваяние Зевса. В одной руке он сжимал полуобгоревшее знамя, в другой увесистую палку. Вокруг него быстро собралась толпа, почти такая же плотная, как на торжественном построении у флагштока. Он внушал доверие. Вооруженные кто чем, защитники единым фронтом кинулись на солдат. Завязалась тяжелая битва, свистели камни, дубинки гуляли по головам. Некоторые тузили друг друга на земле, дерущиеся кусались, не в силах достать горло врага руками. Варяг сражался, держа в одной руке знамя, в другой молотящую палку.
Вновь сплотившие мятежники быстро выбили врага на исходную позицию. В это время с баррикад раздался тревожный крик. Взбежав наверх, все увидели ужасающее зрелище – на улицу, грузно переваливаясь, вползли танки.
Тяжелые боевые машины с огромными пушками, урча могучими моторами и лязгая безжалостными гусеницами, двинулись к баррикадам без колебаний и промедлений. Видно было, что даже Варяг испугался, видно и он не предполагал, что враг задействует такую мощную технику.
Однако колебание было недолгим, у таких сильных лидеров всегда рождаются быстрые и неожиданные идеи. Пусть не всегда разумные.
- В БТРы, быстро! – скомандовал он двум повстанцам. – Заведете, положите камни на педаль и смоетесь!
Задание было достойным японских камикадзе, однако оно было выполнено без промедлений. Танки были уже в сотне метров, когда в их сторону ринулись два бронетранспортера. Один проскочил мимо и врезался в стену, продолжая скрестись колесами об асфальт. Но второй нашел себе цель, сойдясь в лобовую с танком. Раздался оглушительный скрежет и танк остановился со свернутой башней.
Вторая махина неуклонно продолжала двигаться в сторону баррикад, метрах в двадцати гигантская пушка нестерпимо громко выплюнула кучу огня из своих недр, так что защитники, оглушенные и ослепленные, повалились на землю. Въехав в баррикаду, танк стал буксовать, вертеться на месте, бревна и скамейки так и посыпались вниз. Не прошло и пяти минут, как от завала ничего не осталось. Тогда танк двинулся на территорию квартала, танкисты явно забавлялись, глядя, как защитники разбегаются в разные стороны. Один лишь Варяг стоял без единой кровинки на лице и неуклонно смотрел на танк. Да еще в кабине старого грузовика дрожал от ужаса связанный Топор. Когда танк уже был готов раздавить их обоих, сверху прилетела огненная стрела и впилась в бронированную крышу. Боевая машина задымила черным вонючим дымом и через минуту люк распахнулся, выпуская черных, как шахтеры, танкистов. Они кинулись без оглядки бежать, Варяг и еще некоторые защитники кинулись за ними. Догнали, сшибли с ног и немного попинали до полного оглушения. Внезапно кто-то сказал «О-оу!» Все подняли головы и увидели как молча, без единого звука в проем баррикады бежит целая орда республиканцев, вооруженных до зубов. Ситуация была аховая – защитники рассеяны, заслон за пять секунд не восстановишь. Оглядев поле боя критическим взглядом, Варяг отдал последнее приказание:
- Драться до последней капли крови и всем умереть в бою!
И умереть мы обещали и клятву верности сдержали… Знатная получилась свалка – на одного мятежника по три-четыре солдата Республики. Но мятежники бились как львы, как коровы за телят, как взбешенные бородавочники в брачный сезон. Особенно неистовствовал Варяг, в этот день немало врагов полегло от его могучих рук.
Но все кончилось плачевно: избитых и израненных мятежников скрутили, сковали наручниками и погнали к домам. Затолкав их в один из сырых подвалов, солдаты, довольно потягиваясь, пошли встречать генерала. Вскоре «Виллис» прикатил, и довольный начштаба приказал в честь победы поставить своим подчиненным бочку шнапса. Тем временем его люди прочесали квартал, вытащив из квартир и стянув с крыш еще несколько повстанцев. Они отправились в подвал, а все женское население квартала собрали в одну кучу и предложили принять участие в празднике победы. Практически все отказались, тогда республиканцы пообещали расстрелять их мужей и детей…
Прошло несколько часов. Повстанцы, запертые в подвале, томились от бессилия, слушая пьяные крики республиканцев, женские крики и заунывные звуки губной гармошки. Топор, он же Константин Николаевич, по непонятной причине запертый в отдельную комнату, тоже томился от безызвестности, от неопределенности своего положения. Что будет с ним завтра? Скорей всего, никто не захочет разбираться, был ли он с мятежниками или нет. Все одинаково получат по заслугам и отправятся вспахивать необъятные просторы Сибири. Только одно вызывало сомнение – почему военных, участвовавших в сражении, называли республиканцами? Что это, новое название регулярных войск? А может, это особое подразделение ОМОНа?
Его размышления были прерваны внезапно. Через маленькое, едва пропускавшее воздух окошечко он увидел тетушку Родину. Она шла через двор и громко хлопала в ладоши.
- Все, вояки! – ласково сказала она. – Повоевали и будет! А то ужин остынет!
- Ну, тетушка Родина! – заныли голосами третьеклассников республиканцы. – Можно мы еще поиграем?
- Хватит! – строго сказала Родина. – И так уже наигрались – ночь на дворе. И ребята там, в подвале, поди, заскучали.
Нехотя солдаты стали подниматься, отперли подвал и выпустили всех мятежников. Слившись в одну большую толпу, мужчины пошли к длинному столу, который был накрыт прямо на улице, за домом. Ничего не понимающий Топор автоматически передвигал ногами, пока его не усадили за стол вместе со всеми. И солдаты Республики и мятежники сидели вместе, беззаботно болтая и поедая с аппетитом кашу. То и дело слышалось: «А как ты меня догонял, помнишь? А какое у тебя лицо испуганное было?» Так продолжалось довольно долго, Константин Николаевич уже несколько раз щипал себя за руки, но убеждался, что это не сон. Наконец, про него вспомнили. Во главе стола поднялся Варяг, и обратился к нему:
- Константин Николаевич, скорей всего, вы сейчас ничего не понимаете. Но сейчас я вам все объясню, и вы поймете. Хочу попросить у вас прощения за мои грубые слова и поведение, но по-другому в тот момент было нельзя. Дело в том, что все это, - он обвел руками всех присутствующих, - все это игра. Но не игра для маленьких детей. На то мы и взрослели и умнели, чтобы наши игры становились интересней, острее, неожиданней. На то мы и получали образование и жизненный опыт, чтобы воплотить его в игре, захватывающей и беспощадной.
Большинство людей просто не знают, куда себя деть. Мы постоянно едим, курим, болтаем, чтобы убить время. А сегодня никто даже не вспомнил о еде. Правду я говорю?
- Правду! – гаркнул хор голосов.
- И поэтому игра стоит свеч! – воскликнул Варяг. – Кстати, меня зовут Стасом, а Атиллу Володей. А тетушка Родина на самом деле Анна Сергеевна.
- Да, но эти танки, пулеметы, выстрелы, взрывы… - растерянно сказал Константин Николаевич.
- Все настоящее, вы не подумайте, - заверил его Стас.
- А как же раненые, убитые, ведь вы стреляли, взрывали, подбили две машины? Какая же это игра?
- Самая настоящая. Убитых нет, только побитые. Пули в пулеметах резиновые, максимум могут синяк поставить. А гранатометчик стрелял точечно и только на поражение машины.
- Но это же опасно, притом, сколько повреждений – подбитые машины, танки, развороченные скамейки, телеграфные столбы. Как вообще можно в такое играть?
- Можно. Что касается подбитой техники, то серьезных повреждений нет. Баки брандспойтам залатаем, у нас есть замечательные специалисты, а танки подбиты понарошку, это специальные дымовые шашки дымили. Что касается квартала – это будет убрано в ближайшее время. Что может быть приятнее, чем созидательный труд во имя благополучия?
…Уже после ужина Стас подошел к Константину Николаевичу и взял его под локоток.
- Надеюсь, вы на меня не в обиде? Тогда слушайте: только представьте, сколько пришлось предусмотреть в этой игре, чтобы никто не получил сильных увечий. Но все равно игра неожиданна, и никто не знает очередного шага противника. Конечно, травмы не исключены, но даже дети могут потравмироваться, играя на стройке.
- Но вы же не дети! – воскликнул Константин Николаевич.
- Вот именно! – обрадовался Стас. – Мы не дети, и поэтому мы были освобождены от нелепых споров типа «я в тебя попал, нет, я в тебя». Мы часто играем в игры, причем в самые разные. Мы то рыцари-крестоносцы, то ковбои и индейцы, то просто инопланетяне и уфологи. Но самое главное в нашей игре – это поверить. Поверить как в бога, как в самое святое и непререкаемое в жизни. Поверить и не на секунду не сомневаться. И каждый играет свою роль, уже настроенный на нее реально и бескомпромиссно. Для этого у нас есть специальная методика. Поверьте, это лучше, чем ходить стенка на стенку, как ранее в деревнях. Мы обладаем гораздо более богатой фантазией и это - самое лучшее применение воображения.
Так закончился этот спор. И думаю, что Стас убедил Константина Николаевича.

**

Эх, Саша, Саша! Какой же ты всё-таки «саморазвивающийся» чудак! Бог словно в насмешку подарил тебе высокую самоорганизованность и прекрасную память.
Но Бог ничего не даёт напрасно. В противовес к этим качествам ты получил свою нетерпеливость, способность к быстрым и, порой, роковым решениям…
Со стороны окружающим казалось, что это очередное Сашино самодурство – устроился на неплохую работу, начал зарабатывать деньги, а потом вдруг уволился. Хотя был на хорошем счету у начальства. Ну разве не чудак?
Саша не вполне понимал, чего он ищет – таким образом он уже сменил не одну контору. По счастью, его метания не отражались в трудовой книжке, иначе его давно считали бы «прыгуном». В свои двадцать пять он был: прекрасным менеджером, выдающимся промоутером, подающим надежды коммерческим директором, организатором массовых праздников и еще много кем. И вот перевернута еще одна страница жизни – он побыл несколько месяцев оператором абонентского отдела. И очень неплохим оператором.
И опять он пытался подвести итог своей сумбурной жизни. Он опять не мог понять, чего же ему не хватает, почему он меняет одно место за другим. Хотя все его одноклассники и одногруппники вот уже несколько лет как прочно осели на рабочих местах.
Одно он знал точно: он должен работать с людьми, общаться с ними, куда-то их направлять, организовывать и развлекать. Почему он не остался организатором массовых мероприятий? Слишком тупо. А оператором? Слишком мертво.
Вот уже три года Саня отчаянно искал золотую середину своей жизни, вкладывая уйму сил мозговых и сердечных в этот бесплодный штурм.
Но у всякого времени свой черед, а у всякой птички свой шесток – Саня проходил какие-то неведомые ему самому этапы развития. Его, как говорят сторонники теории Просветления, еще «не торкнуло». Поэтому и тратил он, одержимый в своем усилии столько энергии на свои одинаково кончающиеся проекты...


Глава 3


«Крик души?» - спросите вы. «Не угадали», - отвечу я. «Тогда стон?» - предположите вы. «Опять неверно», - засмеюсь я. «Вой или жалоба?» - полувопросительно-полуутвердительно скажет собеседник. «Нет, нет и еще раз нет!» - отвергну я последнюю попытку понять.
Это не крик, не вой, не стон и не жалоба, это – рвущаяся, словно младенец к свету из материнской утробы, боящаяся и страстно жаждущая пьянящего, захлебывающегося простора сущность. Это желание нового, доброго, сыто уверенного либо голодного задиристого и неугомонного. Я устал от этого города. Он тесен мне как рубашка. Я хожу по этим улицам и натыкаюсь на тоску. Здесь я страдал и болел и душа моя, разломленная, словно яблоко рукой силача, вытекала. Это было неимоверно больно и страшно, едко, жгучая соляная кислота неверия и безнадежности разъедала, сжирала и растворяла нежное лиловое пульсирующее облако моей души. Я сжился с этой тоской тогда, как сживаются с увечьем. Я привык к ней. Я заставил себя поверить, что так надо и лучшего не дано. Это было страшно. Я много читал, искал ответы. Я познал многое. Да, наверное, я понял такое, что не каждый понимает. Я рад, что через это прошел. Да, я рад! Какой же мир вкусный! Какой же он добрый! Надо жить. Раны мешают. Раны в сердце. Хорошо, что я оптимист. Такой оптимист, что если однажды гитлеровцы поймают меня и начнут безжалостно и неутомимо вырывать мне глаза, я лишь вздохну: «Что ж, проживу и без глаз! Видно так будет лучше». И весело, задиристо засмеюсь им в лицо своим самым сумасшедшим смехом. И устыдятся они. И опустят заскорузлые свои ручищи. И упадут мои окровавленные глаза на пол. Испытывая к ним невероятную нежность, я возьму их как сувенир домой. Положу на полочку, буду ходить и ощупывать: «Когда-то они были моими». А потом, растолстев и обленившись, словно старый слепец, я в отчаянии схвачу засохший, звенящий пустотой экспонат и прислоню к ранам. К старым ранам. И вдруг нальются они вновь живым теплом и страстью! И нарастет плоть изрезанная! И почувствую я бешеное течение соков в организме! И вновь я стану жилистым и энергичным!
Мне тесен мой город, моя улица, мой дом.… Здесь много боли, моей боли. Раньше я стеснялся ее. Друзья, знакомые говорили мне, что я страдаю из-за чепухи. А я не такой как они. Я обнаженный нерв! Но я не нервный, просто чувствую мир тонко! Нет, я не говорю, что вы сволочи, просто, вы толстокожие бегемоты. Но вы хорошие бегемоты, я вас люблю и понимаю.
У меня свой путь. Нового! Принципиально нового! Перемещаться, уехать, делать по сердцу, забыться, любить, колошматиться, драться и восхищаться! Нюхать! Вдыхать воздух дремучих лесов, болот, ветер моря и шум тайги! Идти ночью среди тысяч незнакомых огней города и плакать. Не стесняясь! Чтобы слезы текли по лицу – сладко-сладко! Смотреть на чужие окна и знать, что никто тебя не знает! А потом уйти из города и ломиться через поля и леса, прорываться сквозь чащи и буреломы, перепрыгивать через ручейки и переходить через холодные речушки! Смотреть на звезды, слышать шорох листьев под ногами, пугаться сверкающих глаз за кустами и бежать. Бежать пока хватит сил! Пока усталость, усталость измученного, приятно изломанного тела не победит. Пока не свалюсь на берегу тихого озера, обсаженного елями, и не просплю там трое суток, не вставая. После я встану, выпью половину озера, съем всю прибрежную морошку и, тихо матерясь на свой неразумный идиотизм, поползу обратно. Четырнадцать дней я, как Мересьев, буду плутать по лесам, четырнадцать дней я буду питаться муравьями, слизняками и еще всякой дрянью, что подвернется под руку. Потом лягу тихо под сень деревьев и стану тихо умирать, воздав дань богам, что произвели меня на свет.
Но я не умру! Меня спасут веселые бандерлоги, разудалой стаей скачущие по ветвям. Они подхватят меня, накормят бананами и затеют веселую игру. Захлебываясь от веселого азарта, охватившего меня искрящейся волной кока-колы от головы до пяток, я буду гоняться за ними в зарослях, рассматривая, не мелькнет ли где озорная, светло-коричневая спинка. Я буду жить с ними долго, обрасту шерстью и изорву одежду в клочья. Потом я захочу стать рыбой. Большой, холодной, мрачной рыбой.
Под склонившимися над водой ивами, под капающими влагой черными корнями, торчащими из обрыва, я пойду к реке. Взмахнув неизвестно откуда взявшимися плавниками, я плюхнусь в первозданную стихию. О боже, как здесь тихо! Как мне надоел весь этот гомон! Среди покоя, уюта и невероятного чувства невесомости я поплыву к океану, уворачиваясь от щучьих зубов и хитрых сетей. Что это? Это шумит океан. Он вспенивает свои могучие седые валы. Я захлебываюсь от простора. Я кит. Ударив огромным хвостом по терпко соленой воде, я оттолкнусь и уйду в неведомое. Я буду плыть в этом мире, где некого оценивать и не из-за чего страдать. Где никто не знает постоянства. Где все плывут туда, где лучше, где новое. То спускаясь в темные глубины, то поднимаясь наверх, к солнцу, я буду скользить вдаль, беззвучно и без устали. Мир безмолвия…. Как я ждал тебя! Все мысли отступают перед круговертью жизни! Кувырок через себя, прыжок, восхищение своей ловкостью и силой! Восхищение материнской нежной средой, окружающей меня! Вглубь и наверх, влево и вправо! Свобода без ограничений!
Уткнувшись носом в берег, я вновь захочу стать человеком. Нью-Йорк! Каменная громада на берегу океана! Я хочу в тебя! Хочу слов и людей. Я не знаю тебя, не знаю, кто ты. Меня ловит полиция. У меня нет паспорта. Откуда у обезьяны-кита паспорт? Сижу в кутузке. Учусь спикать по инглишу. My name is Sasha! How do you do? Все, разговорный английский освоен, долой парашу, даешь вольную жизнь! Я – актер в захудалом бродвейском театре. I’m Russian! Толстой, Достоевский и всё такое. Эмигранты в восторге. Наконец кто-то поднял их рыла над гамбургерами и попкорном и уткнул в человеческие эмоции.
Надоело! Завтра улетаю. Утро. Непривычно серое и хмурое для Нью-Йорка. Разбегаюсь по 37-й авеню. Прохожие смотрят как на идиота. Восторг наполняет душу. Лечу! Крылья, большие и черные, говорят мне, что я – орел. Взмах, еще взмах! Высоко, блин! Сейчас обделаюсь от страха! Не боись, Шурка, не упадешь! Ты орел! Клево! Башка пьяная от адреналина. Осваиваюсь и начинаю прикалываться. Пикирую вниз, взмываю вверх! Это покруче американских горок! Дух захватывает, только держись! Кричу, а точнее клекочу, услышать некому, ну и начхать! Гуд бай, Америка. Горы, реки, холмы! Зеленые луга, желтые пустыни! Вперед, вперед! Что это? Кажется, мои перья выпадают! Падаю вниз! Мама! Бултых! К счастью, упал в какую-то речушку. Господи Боже, да ведь это Медведица! Это же Аткарск! Как я соскучился по нему, маленькому и убогому! Жду на вокзале. Приползает голубое чудовище – электричка. Сажусь. Станция за станцией. Татищево – одна слезинка. Жасминка – две слезинки. Площадь Ленина – плачу! Студгородок! Я вернулся. Родина. Падаю на землю и целую! Я вернулся и вылечился! Мне уже не больно, не тоскливо и не страшно! Я здоров! В моём родном городе весна! Каштаны цветут, медовый аромат щекочет ноздри. Бегу, запыхавшись, спотыкаясь. Прохожие оглядываются. Готов целовать каждый дом, каждое дерево! Моя улица! Мой дом №8. Моя квартира №23! Родные мои! Я вас всех люблю! Вот отдохну, и мы полетим! Я возьму вас с собой, родненькие…

**