ЛЮДИ И БОГИ
Рассказ
I. МАРСИЙ
Фригиец Марсий славился игрой на флейте.
Зимней ночью пастухи собрались в шалаше, ветер задувал порывами, дым выдавливал слезы из глаз. Около входа, свернувшись в клубок, лежали огромные псы, помогавшие охранять стада, и глухо ворчали, когда вновь входящие, расталкивая их, пробирались к огню. В котле варились куски мяса. Грязные, оборванные, усталые люди сидели у огня. Грубые, заскорузлые, потерявшие чувствительность пальцы выхватывали из котла еду, жир с подбородка стекал на одежду. В углу рано постаревшая женщина кормила грудью ребенка.
Тяжелые были времена. Вставал царь на царя, вспоминая прошлые обиды. И тогда хватали пастухов и охотников, ремесленников и землепашцев и, отрывая от семьи, приказывали умирать по воле и во имя богов. И люди умирали. В голодных лагерях вокруг осажденных городов, в осажденных городах от болезней. Умирали, когда лезвие копья разрывало внутренности, когда рушились стены храмов, когда счастливые победители приносили в жертву богам пленных. Умирали и, мечтая о жизни, создавали прекрасные легенды,
Не верьте им.
Нет богов, возжелавших смертных и породивших героев. Нет десяти подвигов Геракла, удачника, счастливца, избранного.
А есть, что есть. Ночь, холодное дыхание ветра, люди жмущиеся к огню, частое дыхание сторожевых псов, стада, заполнившие долину с чахлой растительностью.
Еще стоит прекрасный Илион, еще Парис пасет в горах, еще яблоко раздора не найдено богинями.
Еще в вихре ядерного распада не уничтожена жизнь.
О боги, боги вмешайтесь! — остановите безумцев! Что? Не можете? Значит, смертные сильнее?
Тяжел труд пастуха. От ветра и невзгод грубеет кожа. Победоносные армии прокатываются по долинам, оставляя за собой бесплодные пустыни. Умирают зачатые и рожденные в трудах и боли дети. По ночам ноют сведенные усталостью члены.
Когда ночью пастухи собирались на ужин, Марсий доставал флейту.
Когда-то Афина заметила, что игра на флейте искажает ее прелестное юное божественное лицо. Она выбросила презренный инструмент.
Что нам до богов.
Грубые, рано постаревшие люди у наспех сложенного очага, порывы ветра, прижимающие едкий дым к земле, слезящиеся глаза, отрывистые фразы.
Флейту Марсий держал в мешочке, сшитом из козлиной шкуры мехом внутрь, мешочек ремнями привязывал к груди и никогда с ним не расставался. От пота ремни потемнели и потеряли эластич¬ность.
Когда-то царь осчастливил Марсия ударом плети, заросший шрам от виска к уголку глаз наискосок рассекал лицо. Один глаз вытек и ветреными ночами рана гноилась.
Насытившись, уголком грязного халата Марсий промокнул рану, Тяжело поднявшись, подошел к собаке, о ее шерсть тщательно вытер руки. Рядом ссорились два молодых пастуха. Ногой Марсий расшвырял спорщиков, прикрикнул. Шрам побагровел и налился кровью.
Марсия уважали и боялись. Его изуродованное лицо не знало улыбки.
Один из спорщиков приглушенно выругался.
В шалаш робко вошла закутанная в покрывало женщина. Она осторожно приблизилась к рассерженному мужчине. Тот ударом локтя грубо оттолкнул ее. Женщина согнулась. Схватив за руку, мужчина бросил ее на землю, сорвал покрывало. Никто не обращал на них внимания.
Марсий отвернулся. Он овдовел два года назад и теперь, прислушиваясь к тоскливым стонам ветра, подвывал ему, монотонно выводя одну ноту. Зимой тучи часто ложились на землю холодными белыми хлопьями, и тогда болели старые раны.
Громко выругался пастух, Марсий очнулся и распустил шнурок, завязывающий мешочек. На двух пальцах правой руки ногти у старика были сорваны, и было непонятно, как эти грубые расплющенные пальцы владеют инструментом.
Когда пастухи проходили через города, Марсий играл на пустырях и пепелищах, и люди забы¬вали о бедах и утратах. Светлели лица, разглаживались морщинки. Фригия гордилась Марсием.
Тоскливой ночью старик осторожно достал инструмент. Дерево почернело от времени и прикосновений.
Пастухи притихли. Слышался шум ветра, треск дров в очаге, дыхание собак да слабый писк ребенка.
Еще боясь повернуться лицом к товарищам, Марсий поднес инструмент к губам. Флейта отозвалась светлым звуком. Пальцы пробежали по дырочкам. И уже не было ветра, усталости, смерти, искусство волшебным дыханием коснулось людей.
И дрогнула тряпка, занавешивающая вход. Великолепный юноша вошел в шалаш. На его плаще переливались драгоценные камни, голову украшал лавровый венок — знак победителя, в руках была золотая кифара.
Услышали боги о великом мастерстве смертного, и сам покровитель музыки Аполлон явился сразиться. Уголки губ бога кривились в снисходительной ухмылке.
Помните: родился Аполлон, и мир залило ярким светом. Ликовали боги, славили младенца. Все удавалось Аполлону. Играл он на кифаре, и дикие звери, мурлыкая, терлись о его ноги. Славные цари отдавали ему своих дочерей. Девять муз восхищались вечно юным красавцем. И на Олимпе все были очарованы игрой Аполлона. Убаюканный чудесной музыкой, засыпал уставший от трудов Зевс, бог войны Арес забывал о кровавых делах и сильной рукой бойца ласкал жену, богиню любви Афродиту, рожденную из пены морской. Ибо сентиментальны великие воины. И золотой свет струился с неба.
Аполлон и Марсий. Руки бога нежные, девичьи, кожа белая, не обезображенная узловатыми венами. Талия бога тонкая, грудь мягкая, тело стройное, изящное, черты лица благородные, открытые, глаза огромные, голубые.
А Марсий продолжал играть. Мир многообразен и яростен. Вот застонала флейта. Все тише и тише звук. Человек умирает. А каждая смерть — это гибель мира. Заплакал дряхлый старик, сидящий у огня.
Бессмертный бог пожал плечами, он не понял. Поделкой ремесленника показались ему грубые звуки.
А голос флейты затихал, погибал. Вот уже упали руки художника, слабо шевельнулись искалеченные пальцы. Но нет, нет, голос не умер, звук окреп, забился в детском плаче. Стонала женщина, родившая ребенка. Человек родился — мир существует. И боль не страшна.
Но боги — боги легко входят в мир. Мяуканье флейты раздражало, Аполлон заткнул уши.
Улыбались пастухи, на миг превратившись в детей. Ярче вырисовывались предметы, острее пахли цветы.
Но что это? Земля содрогнулась под ногами пехотинцев. Промчались колесницы командиров. Рухнули стены городов. Языки огня туго ударили в небо. Кто угадает в пустыне цветущие сады, где поля с тучными колосьями? Женщины, где ваши мужья; мужчины, где ваши любимые? Ветер лениво переносит жирные хлопья сажи.
Аполлону надоело стоять. Поддернув плащ, он уселся на камень, равнодушно оглядывая убогое жилище пастухов.
Музыка уже была другой. Застучали топоры, камни и бревна ложились на место будущих стен. Каждый раз вырубленная под корень жизнь не умирала, но поднималась упругой порослью. Вокруг ночных костров в танцах кружились люди. В чашах весело бурлило молодое вино. И все девушки были прекрасны, а мужчины сильны и бесстрашны.
Две обнявшиеся фигуры шагнули от костра в ночь, и темнота скрыла их от глаз посторонних. Жизнь — любовь, то страстная, необузданная, то тихая и ровная, то сжигаемая пламенем ревности. Двое ушли в ночь. И там, где трава сохранила отпечатки их тел, распустились яркие цветы.
Флейта радовалась и грустила. И крик боли — порождение первой близости, что об этом знают небожители?
Истинное величие — человеческое величие, рожденное в сомнении и страдании. Мертвые свой прах дарят земле, и она отвечает плодами и родниковыми водами. Живые свой труд дарят земле и она отвечает богатым урожаем и теплом. Что об этом знают боги?
Флейта кричала: человек бессмертен — остаются его дела, великие и малые, остаются дети. Флейта плакала, страдала, звуки были то нежны, как ночной шепот любимой, то хриплы и страшны, как стон умирающего.
В любви один всегда уходит первым. И, вспыхнув во взрыве страсти, звук постепенно угас. Бессильно упали изуродованные руки мастера. Правая судорожно сжимала старенький инструмент. Вздувшиеся мускулы медленно опадали. Только грудь продолжала бурно вздыматься. Капли пота покрывали лицо, из единственного помутневшего глаза сбежала слеза. И грубое, обезображенное шрамом лицо было прекрасно. Губы дергались, словно продолжая сжимать черенок инструмента. Кровь, во время игры отхлынувшая от щек, вернулась к ним яркими пятнами. Растрепанные волосы прилипли ко лбу.
Пастухи молчали, бог недоуменно разглядывал сосредоточенные их лица.
Закусив губу, Марсий осторожно спрятал инструмент в мешочек, затянул тесемку. Пастух, когда-то грубо оттолкнувший женщину, бережно гладил ее щеки. Ребятишки жались к родителям.
Бог резко вскочил с камня. Сверкнула в руках золотая кифара. Тряхнув головой, пришелец поспешил очиститься от звуков какофонии. И заиграл, женскими изнеженными пальцами перебирая золотые струны, они отзывались дивными звуками. Как могла сравниться с кифарой жалкая деревянная дудочка? Как мог равняться с бессмертным низкий человек?
Увлеченный игрой бог не видел людей. Они не могли усвоить непосильный урок. Звуки в полной тишине звучащие на Олимпе недоступны смертным. Им не представить обычную божественную трапезу, намного превосходящую богатейшие земные пиры. Откуда знать им вкус амврозии и нектара? Разве им доступна ослепительная красота богов?
Грубые усталые пастухи занялись повседневными делами: укладывались спать, чинили одежду, отправились осматривать стада. Заворчали псы, деля брошенные кости, заплакали дети. Тоскливо выл ветер, врываясь в щели. Похолодало. Люди кутались в изношенные плащи.
Марсий сидел слгнувшись, время от времени поглаживая мешочек, подвязанный к груди. Когда пальцы отрывались от мешочка, то словно наигрывали одному ему слышимую мелодию.
Кто-то ссорился и бранился.
Взбешенный бог опустил кифару. Не так представлял он свой триумф. Что ж, люди не доросли до понятия гармонии, довольствовались простыми звуками дудочки. И они смели бросить вызов бессмертным! Самонадеянность не остается безнаказанной.
В гордом молчании бог удалился.
Так кончилось состязание Марсия с Аполлоном. Гордец, бросивший вызов богу, поплатился за дерзость. По приказанию покровителя искусств он был подвешен за руки к дереву, и с него заживо медленно содрали кожу.
Говорят, Марсий громко кричал.
Кожу повесили в священном гроте, и она трепещет, когда слышны звуки флейты.
Я не верю этому.
И все же, когда потрясенный подвигом человеческого гения, не сплю долгими ночами, то напряженно вглядываюсь во мрак ком¬наты — что там белеет на стене?