Наверное, вы хотите узнать, как люди попадаются на крючок. Да нет ничего проще, по правде сказать.
Самый опасный период человеческой жизни – от первой прочитанной буквы до последней мысли не по делу.
Его время пришло, когда на часах было пять утра.
Четвёртая ночь почти без сна, четвёртая тетрадь из пяти конспектов, необходимых для пересдачи. Несчастный, он выключил лампу – хотел, чтобы глаза отдохнули.
Пока лампа горит, всё, что по ту сторону запылённых витрин, кажется плоским, незначительным. Но только щёлкнешь выключателем - и пространство с беззвучным уханьем расстелится до самого горизонта.
Небо над городом тёмное, слоистое. Тонкие угрюмые облака медленно текут, перекатываются, распадаются клочьями. На самом деле там, наверху, страшный ветер. Здесь, внизу, деревья волнуются. Ветер гладит парк против шерсти.
Он улёгся щекой на исписанный лист. Он видел, как тополя растут, пронзают небо тёмными языками. Они снились ему, они снились. Снились угрюмые тонкие облака, снились тополя, высокие, выше гор, они прокалывали небо, они росли внутри его черепа и пронзали насквозь, выходили из макушки.
Во сне, глядя на вершины тополей, мятущиеся под ветром, он понимал, что болен.
Болезнь его звалась - осень.
Сон шёл пунктиром: то ему казалось, что он всё ещё смотрит на тополь, то наступало прояснение и он чувствовал под ухом режущий край тетради. Несколько раз рука тянулась включить лампу, но свет почему-то не включался, нить накаливания вспыхивала и сразу тускнела, как сигарета на ветру.
Когда загудел мобильник, показалось спросонья, будто это голубиная свадьба на чердаке. Но голуби не умеют так громко, даже если их усиливает эхо в вентиляции.
Он положил телефон на ухо. Хрипло сказал «алё». Из трубки доносилось невразумительное хныканье, поэтому пришлось перебить:
- Ма, ты опять, что ли? Хватит проверять, не съели ли меня алкаши, которые ломятся в аптеку с утречка… Да готовлюсь я, одна тетрадь ещё…
- Илья, ты слушаешь вообще? Он пропал! – закричали в трубке.
Ого, подумал он. Это никакая не «ма». Это Раиса, больше некому. Только две женщины могут разбудить его истерикой в пять утра. Может, и к лучшему, что всем остальным женщинам на свете нет дела до нерадивого студента Ламантинова. Иначе бы никогда не удавалось выспаться.
- Кто у тебя пропал? Носок? Конспект? Самый критический из критических дней?
- Илья, ты идиот! Его не было вчера в универе, домой тоже не пришёл, дозвониться не могу…
- Ах, вон что, - сон как рукой сняло.
- Поищи, ты же бывал в его любимых местах!
- Да у него этих любимых мест по всему городу знаешь сколько? – говорится нарочито-лениво, а руки тем временем без разбору хватают и мнут тетради, грубо пихают в сумку, молнию заело, ах, зараза…
- Я вчера весь день бегала, искала, ночью скорую чуть не вызвали! Не жалко тебе меня совсем! ни меня! ни его!
- Ужасно жалко, прямо до слёз. - Телефон прижат к уху плечом, а в руках – ключи, дверь запирается со второй попытки, стайка серых личностей у крыльца с удивлением наблюдает. – Знаешь, позвони мне часа через два, я попробую решить проблему. Надо посоветоваться кое с кем.
- С кем?!
- С подушкой! – он нажал на кнопку сброса и, не убирая пальца, выключил мобильник совсем. Воспитательный манёвр. Раису надо держать в строгости, а то и на шею сядет, ножки свесит. Но пропавшего необходимо отыскать.
Он знал: такие странности у Стефана ещё со времён старшей школы. Пропадёт на два, на три дня, а потом находят его, например, возле речного порта. Спрячется в одной из тех ржавых барж, что лежат на берегу, как дохлые киты, и сидит там. Выпускные экзамены на носу, а он в прятки играет, вместо того, чтобы готовиться. С другой стороны, никто из парней не готовился особо. Но Стефан-то отличник!
Или вот на первом курсе, сразу как поступили. Была лестница в правом крыле опечатана, до сих пор никто не в курсе, почему. Поговаривали, что там какая-то девушка убила себя. Так он и туда пробрался! Наверное, через подвальное окошко. Все с ног сбились, неизвестно, сколько бы его искали, но случайно позвонили, когда были рядом с опечатанной дверью, и услышали пиликанье мобильника за перегородкой.
Вскрыли эту дверь, что делать? Вот он, пропащий. Сидит на ступеньках, как ни в чём ни бывало. Будто так и надо.
Наученный прошлым опытом, он почти сразу взял правильное направление. Набирая скорость, промчался по проходу меж пыльных гаражей, нырнул под изогнутый ствол клёна, сбежал вниз по пригорку. Свернул в переулок и через какое-то время остановился как вкопанный, глотая воздух ртом.
Впереди лежал огромный пустырь. Поле, окаймлённое серебром - по краям росли пирамидальные тополя. Ветер трепал их, обнажая светлую изнанку листьев.
Не обмануло чутьё. Вон, тёмная фигура вдали. Не на пустыре - на заасфальтированном участке по соседству, рядом со школой гимнастики.
Человек был в серой кофте-«кенгуру» с капюшоном, но, даже не видя приметной светлой шевелюры, Илья всё равно узнал Стефана. Стефан стоял, высокий, странно неподвижный среди кипящей листвы.
Илья позвал, подбегая, но пропащий смотрел вполоборота, словно не решил ещё – поприветствовать или сбежать. Всё ближе, ближе – видно: что-то странное прячется в глубине глаз, прозрачных и беспокойных, как осеннее море.
- Привет! Меня Раиса подняла, - торопливо стал объяснять Илья. – Она ищет тебя второй день, а ты болтаешься на пустыре. Недалеко, между прочим, от моей работы… Мог бы зайти, я бы тебя не выдал ей… им… - он запнулся, со страхом угадывая в Стефане давно назревший перелом, ту самую тоску, которая подстерегает лучшие умы.
Смуглое лицо Стефана было спокойно; он выслушал захлебнувшуюся речь, взялся за капюшон и тихо сказал:
- Как думаешь – зачем мы живём?
Прочь скользнула серая ткань, вырвались на свободу светлые вихры. Тёмные пятна внутри капюшона… кровь?
- Что это? Что ты с собой сделал?! – Стефан не успел отстраниться, и пальцы дотронулись до шеи, стирая кровь с краёв раны – или нет, всё же не раны, а глубокой царапины, нескольких царапин, образующих странный рисунок.
- А на что похоже? – Стефан поморщился и отступил.
- На то, что ты конченый придурок и пытался добраться до сонной артерии.
- Нет. Это знак. Как перевёрнутый пацифик, видишь? Знак Врача. Я встретил его вчера утром, на остановке.
- Какой, к чёрту, Врач? Тебе один только нужен врач! - с отчаянием отмахнулся Илья. В кармане нашёлся платок - выудил, протянул Стефану. Тот взял и прижал к ране, бормоча:
- У него действительно нет левого глаза. Там только металл и кресты проводов, вросших в кожу лица. Он сказал, что я болен, что пометит меня, чтобы я ждал...
- Хорошо, а почему ты не убежал? (Подыграть сумасшествию – тоже ход – вдруг из бреда вынесет на чистую воду.)
- Я убежал, - Стефан опустил взгляд. - Я бежал от него, но вскоре почувствовал боль - это на шее проступала метка. Теперь его слуга легко найдёт меня... по запаху крови.
- Ты болен, - Илья не выдержал, схватил его, стиснул в объятиях так крепко, будто хотел собрать воедино, склеить одним усилием рассыпающуюся личность. Стефан замер. Сказал над ухом:
- Он хочет излечить меня от осени.
Илья вздрогнул, как от удара. Сон! Сон, навеянный деревом или посланный кем-то. Осень-болезнь…
- Что это значит?
Стефан отстранился, сощурился, глядя ему в глаза:
- Ты забрасываешь вопросами, а сам всё ещё не ответил на мой вопрос...
- Стефан! – раздался крик; они обернулись. Рыжая, тёплая, подбегала к ним девушка, рот кривился, слёзы дрожали на щеках.
- Я нашла тебя! – выдохнула она, вцепляясь в Стефана.
- Вообще-то – это я его нашёл, - поставил на вид Илья.
- А ты! – гневно обернулась Раиса. – Телефон выключил, тварь! Я вообще в аптеку бежала…
- Меня будить? Или за корвалольчиком?
- О боже, кровь! – заохала она, мгновенно переключившись. – Господи, Стефан, зачем ты себя порезал?
- Это знак, - упрямо сказал Стефан. Раиса вгляделась в его глаза, начала что-то понимать:
- Я так и думала, что это рано или поздно случится! – Впрочем, её догадки пошли в неверном направлении. – Я так и знала! Ты давно себя вёл странно! Ты связался с какой-то сектой! – в исступлении крикнула она, тряся его за плечи; Стефан фыркнул.
- Ещё и хихикает! - гневу Раисы не было предела. - Что смешного я сказала? Кому, как не сектантам, придёт в голову вырезать на теле знаки! Что за тряпка тут у тебя, платок? Ужасно! - Она стала рыться в карманах и сумочке, пытаясь отыскать что-то стерильное, может, бумажные платочки. Нашла. - Вот, держи, держи! Господи, да что же это за ужас! Что за секта? Они пытали тебя? Или у них такой мерзкий обряд посвящения?
- Пойдём же, промыть надо, - поторопил Илья.
- Нет уж! - она вскинула голову. - В больницу, немедленно! Я боюсь за него!... Мало ли, что там с ним сделали? Как он тут оказался - раненый - почему не вернулся домой? - Глянь, а ну глянь на меня! - Стефану. - Какие пустые глаза... как будто под гипнозом держали... О ужас! Гуси полетели, да? Гуси полетели! Я знала, что рано или поздно полетят! Крыша в пути, до свидания, крыша...
- Послушай...
- Прощай! Нам нужно спешить! - Раиса суетливо зашагала прочь, таща Стефана как на буксире. Тот прижимал к шее платочки и оглядывался.
- Дура, - сказал Илья, глядя, как подпрыгивает Раисина сумка, переброшенная через плечо.
Стефан, пройдя метров пять, крикнул:
- Илья, но ты всё-таки подумай... Подумай над тем, что я спросил...
В этот момент солнце показалось над крышами домов, резануло холодным золотом, и пустырь с тополями словно воспарил, залитый светом. Двое уходили, а третий был болен, как и его друг, но не рассчитывал на спасение -
не верил.
***
Отчего появляются легенды? От долгих вечеров и ярких молний, от крови на камнях и от костей, вымытых из обрыва.
Отчего появляются городские легенды? От страха и дождей, от скуки и от тоски по смыслу.
Я был городской легендой. Породил меня сплин...
Долгие осенние дожди навевают скорбь и тьму; тогда и приходит время, чтобы мне появиться городе.
Дорога извивается угрём. По тёмной скользкой спине угря движется белый фургон, или я сам иду в буднично спешащей толпе.
Столкнёшься ли - взметнётся пыльный плащ. Навстречу - взгляд, припорошенный светом. Глаз правый - серый, сияющий. Глаз левый - прячется под завесой волос.
Не таись - беги, если увидишь, и я отступлю, когда ты испуган, когда ты здоров, когда цветёт в тебе жадная жизнь.
Но если ты уже познал печаль - настанет момент, когда я настигну тебя; всколыхнутся тёмные пряди, в которых видна и седина, и болотная прозелень, и ты встретишь мёртвый, железный взгляд моего левого глаза. Вспышка - и ты помечен.
Берегись теперь, хотя вряд ли избегнешь своей судьбы. Бойся лунных ночей, чердаков, верхних этажей, чёрных деревьев. Болтают, что у меня есть слуга - животное, похожее на кота, клякса тёмного света. Этот зверь идёт по твоему следу, кровавому следу; он слышит запах твоей крови, запах заразы, что в ней.
***
Нужно ли говорить, что Стефана нашли мёртвым через полтора месяца. Он вышел на крыльцо психиатрической клиники - подышать свежим воздухом - и не вернулся. Просто исчез: не пересекал территорию, не выходил за ворота. Пропал. Тело обнаружили в подворотне, очень далеко от больничного городка - где-то в районе вокзала, у трамвайного кольца. Возможно, Стефан и приехал туда на трамвае. Что его туда притянуло - загадка: никто из друзей или родственников не жил там. Глухой район.
Причина смерти - разрыв сердца. Это, без сомнения, был Стефан, только вот шрам на шее в форме перевёрнутого пацифика почему-то отсутствовал.
Илья бросил свою горькую горсть земли, но на девять дней прийти к его родителям и Раисе не смог. Да и не хотел смотреть, как опять будут пить и плакать, старательно увлажняя себя изнутри и снаружи. Он сам ощущал себя высохшим руслом реки: creek - очень правильное слово, похожее на "крик". Один крик, проглоченный и задавленный, стоял колом в горле, пронзал его насквозь. Ему было трудно согнуться, ссутулиться в эти дни: крик выпрямлял его, заставлял смотреть поверх голов и крыш в осеннее небо, ясное, яркое, слепящее.
...Решил прийти на могилу вместо поминок. Бедное, старое было это кладбище: некрашеные оградки - кроватки, право, похоже на кроватки с железными прутьями, тюрьмы для младенцев; памятники - как печки-буржуйки, очень редко камни, мрамора почти нет.
Ограда Стефановой могилы оказалась широкой: раньше здесь успели похоронить отца и бабушку.
Свежий холмик был окружён яркими венками, напомнившими почему-то пасхальные куличи.
Подходя, Илья увидел, что один из венков отброшен в сторону, и прямо на земле - прямо на могиле! - сидит рыжий человек, спиной ко нему, лицом к памятнику.
Сидит. Как на диване.
Илья не успел даже ничего подумать – всколыхнулась ненависть. Перемахнул через ограду и схватил незваного гостя за плечо, скрежеща зубами, встряхнул так, что разлетелись длинные рыжие лохмы:
- Ты кто такой?
Незнакомец удивлённо уставился на него; Илья, взъерошенный, с отросшей клочковатой шевелюрой, в чёрном плаще напоминал, наверное, ведьму или растрёпанную ворону. Взбешённое лицо отразилось в тёмных зрачках. Смигнул. Спросил:
- Так ты... видишь меня?
Илья осёкся, поскольку в следующий же миг его пальцы, сжимавшие плечо, скогтили пустоту.
Ошеломлённый, он обернулся, даже повернулся вокруг своей оси. Никого не было рядом; тщетно взгляд скользил по бледному пейзажу, и вдруг - рыжий возник снова, он был где-то на границе обозреваемого пространства - справа в углу, сидел на оградке, болтал ногами; Илья замер, боясь, что, если повернётся к нему, он вновь исчезнет, - скосил глаза, как только мог.
- Эта могила пуста, - сказал рыжий, засовывая руки в рукава фланелевой рубашки голубого цвета. - Да, так же, как и моя. Поэтому не вижу причины, почему бы мне не сидеть на этой, прости, грядке.
Ноги вдруг ослабли и подломились, Илья рухнул на эту самую "грядку", с которой минуту назад согнал непрошеного гостя.
- Я болен... болен...
Подняв голову, взглядом упёрся прямо в привидение. Рыжий юноша не исчезал; более того, он начинал казаться знакомым...
- Я знаю тебя, - медленно, с усилием выдавил Илья. - Тебя звали... Афанасий Рен... И тебя убили два года назад.
- После выхода нового альбома, - кивнул Рен. - Выстрелом в шею. - Он оттянул воротник и показал заросший рубец - но нет, не от выстрела, а метку Врача.
Илья хорошо помнил, какой переполох тогда поднялся. Скандальная хроника, опубликованные фотографии места преступления... Ещё бы - убили восходящую звезду, известного барда, одного из немногих людей, которыми мог бы гордиться этот захудаленький городок...
Афанасий Владимирович Рен - или Афанасий Wren, таким был его сценический псевдоним. А wren - это крапивник, маленькая птичка с красным пятном на груди.
Раиса всё время крутила последний альбом после его гибели и даже плакала. Голос Wren'а рождал странные мысли, он пел о море и ветре, о солнце и тьме; на самом деле это были песни о болезни, уже овладевавшей душами...
Так странно было встретить живого Рена в то время, как ему было положено лежать в земле, в то время как уже каждый успел снисходительно пожалеть о потере музыканта, чуждого попсовому вкусу, но немаловажного для городского престижа... Наверное, потому сразу и не признал его.
- Врач вылечил тебя?
- Он только указывает путь к исцелению, - сказал Рен. - Исцелиться должен ты сам.
- Каков же путь?
Рен улыбнулся. Легко снялся с оградки, подошёл - Илья поднялся навстречу - и, коснувшись пульса на его шее, промолвил:
- Подумай над тем вопросом, что задал тебе твой друг... Найдёшь ответ - найдёшь и путь.
- Но этот вопрос не могут решить мудрецы от начала времён! – Илья вдруг почувствовал боль, смахнул чужую руку. Алые капли, цветы крови раскрывались на ладони Рена.
- Когда будешь готов - за тобой придут.
Метка жгла шею, воротник становился набухшим, грязно-заскорузлым от крови. Илья остался один. Илья скорчился в оградке-кроватке, широко открытыми глазами глядя на медальон памятника. Фигура Стефана изменила положение, он лукаво, не по-загробному, прижимал палец к губам. Илья ненавидел его сейчас за то, что приходится давать самый бессмысленный и очевидный ответ:
- Стефан... я понял, какова разгадка.
Листья понеслись через кладбище, словно сны.
- Мы живём, чтобы умереть.
Нельзя было угадать, и поэтому он угадал: всё исчезло, тьма поглотила всё. И хоть он ничего уже не видел, но чувствовал: не было конца, нет и не будет конца этой осени, отнимающей свободу.