Я шел по скверу как обычно, быстрой походкой. Он прикуривал сигарету, прячась за павильон, дешевой зажигалкой. Не получалось. Я подошел к нему. Его звали Простым русским именем. Дул пронизывающий ветер. Я дал ему свою зажигалку. И представился. Он закурил. Разговорились.
Я рассказал ему немного о себе. Не столько о себе, сколько о революции. Некоторые идеи – что покороче, но запоминающиеся. Он курил, кивал, вставлял слова, соглашался…
Так мы познакомились.
Обменялись номерами. Вскоре он стал звонить, с первого разговора мы говорили много об идеях и очень мало об остальном. Он был старшеклассником: жажда справедливости, формальная логика, девственность, бунт был у него в крови. Каждый разговор длился больше часа. Он старался всегда понимать меня, не боялся переспрашивать. Я охотно рассказывал.
Он был решителен. Он знал, что я готовлю его в авангард. Он охотно читал теорию и еще рьяней осваивал практические навыки – вплоть до жесточайшего террора.
Он осторожно начинал агитировать сам: среди знакомых, одноклассников, даже родственников. Он приводил их ко мне. Некоторые стали верны моей идее. И оставались до самого конца.
Однажды зимой я сообщил ему, что вскоре ему предстоит акция. На центральной площади. Я снабдил его всей необходимой информацией и материалами для орудия террора. Акция была назначена на утро в день выборов. Как сообщил ему я, на площади к нему должны были присоединиться наши сторонники. До акции ему не следовало быть с ними знакомым – эту идею он воспринял так же серьезно и деловито, как и те мегабайты революционной борьбы, которые я загружал в него всё это время.
Пришел день выборов. Человек с Простым русским именем стоял посреди центральной площади в полном одиночестве и ждал сторонников. Я наблюдал за ним из укрытия. Сжимая рукоятку ножа. Он тщательно подготовился к акции, даже побрил лицо и под мышками. Но волнение не могло оставить его. Как знать, сегодня его могла ждать смерть. Дул пронизывающий ветер. Он закурил. Сразу. С первого усилия. Теперь у него была моя зажигалка. Я как-то даже недооценил это. Низвергался снег. Было воскресенье, поэтому люди пили. И шли на выборы.
Но сторонники не появились. Когда время стало поджимать, он позвонил мне на мобильник. Я твердо сказал, чтобы он шел один.
Он колебался. Долго. Еще покурил. И все-таки пошел в Здание, где должен был взорвать бомбу. Через минуту его вышвырнула охрана Здания. Он не смог пройти внутрь. Нет, охрана не догадалась о бомбе. Его просто не пустили без пропуска.
Он явно очень нервничал. Снова закурил, потоптался и пошел в ближайший магазин. Там он оставил бомбу, схватил бутылку пива и выбежал, не заплатив. Раздался взрыв. Некоторые крики. Звон разбитого стекла… Тут к нему подошел я.
Это была недолгая, но немая сцена. Мой недовольный вопрос читался без слов. Он испытывал литость. Нельзя было выдумать сколько-нибудь приемлемого объяснения или оправдания. Вместо слов он откупорил бутылку и судорожно хлебнул пива. Я легко взмахнул рукой и ударил его ножом в грудь.
Он стал двенадцатой моей жертвой. Нет-нет, особенность в том, что он был единственным, кто выжил. Как говорится, каким-то чудом.
Его спасли хирурги. Слава российской медицине! Человек с Простым русским именем остался коптить дальше. Он даже остался революционером. Вот беда… Только я для него уже был не вождь, не духовный отец, а символ репрессии…
Как-то раз мы встретились. Сидели в новом летнем кафе на площади. Во всем кафе было два посетителя: он и я. Стояла осень. Дул пронизывающий ветер. Он бросил курить. Зажигалку мою, конечно, выкинул. Впрочем, как знать. Выборов больше не было: на смену демократии пришла законность. Он снова сильно волновался, а я сделал вид, что не замечаю. Разговор не клеился. Я больше не принадлежал себе, я умер…
Он отравил меня, вынес из мавзолея и закопал.