Сколько помню себя, всегда испытывала радость, счастье от красоты. В первую очередь от красоты человеческого лица, облагороженного чувством , мыслью, пониманием, мудростью, независимо от возраста. И красоты его изображения - рисованного, скульптурного.
И каким открытием после любимого домашнего альбома Ботичелли стал для меня импрессионизм!
Когда заиграл, засветился фон для прекрасного лица, когда этот фон сам по себе стал таким живым, теплым и восхитительным, что присутствие лица перестало быть необходимым, даже совсем наоборот. До этого никакой склонности к пейзажу у меня не наблюдалось, за исключением живой природы.
До сих пор у меня сохранились первые репродукции - открытки, продаваемые в киосках к концу 50-х, как я сторожила их поступление, покупала и складывала в конверты, подписывая каждый, в нем могла лежать всего одна, а в другом - целых три "картины" – это была коллекция! Много лет я думала, что она безнадежно потеряна, но моя девочка, не так давно перебирая мои бумаги в один из своих приездов, неожиданно их нашла! Вот было счастье! Теперь моя "коллекция" рядом, на книжной полке...
Потом вышла первая книга - «От Моне до Лотрека», зачитанная, засмотренная, почему-то потерявшая часть цветных иллюстраций с годами, так и осталось тайной, куда они подевались. Это уже было не так страшно, к тому времени, когда книга-альбом истрепалась окончательно, я уже так часто бывала в залах импрессионистов в Пушкинском музее, что знала каждую стену со своими любимцами( Ренуар, Писарро, Марке, Утрилло...) Потом был Эрмитаж, где тоже чудесный зал импрессионистов и еще - божественные скульптуры Родена - "Первый поцелуй", "Вечная весна"...
А еще помню невероятную по красоте и необычности выставку испанской художницы, имя которой было таким родовито-нескончаемым, что запомнить не удалось, но лицо на фотографии помню - лицо молодой красивой женщины, светловолосой и сероглазой, несмотря на испанскую кровь. Выставка была на Кузнецком в Малых залах. Картины были большими, в какой-то непривычной цветовой гамме - от серо-белого до розово-сиреневого и голубовато - зеленого, графика сочеталась с пастелью. Тонкие абрисы лиц и фигур, обращенные друг к другу, плечи, переплетенные кисти рук окутывались нежной дымкой пастели, сгущающейся внизу до насыщенного цвета, в котором растворялись намеченные очертания... Или одиночные фигуры, такие же романтические, завораживающе таинственные. Краски не смешивались. Каждая картина была написана в своих родственных цветовых оттенках. Это было незабываемо. С того времени прошло более 25 лет, а у меня перед глазами эти картины...
И намного позже - Музей частных коллекций, где кроме постоянных экспозиций, бывали замечательные выставки, в том числе - фотографий. Одна из них( американская) мне запомнилась не так первыми начала прошлого века фотографиями работы Родченко, сколько
портретом капитана Фентона времен корейской войны - прекрасное молодое лицо, худое, изможденное с такими пронзительными волчьими, когда-то добрыми глазами...
Но это все уже потом, потом.
И еще тогда меня заполняла музыка конца моего детства из старого трофейного «Филлипса» с короткими волнами, на которых можно было поймать самые лучшие, самые нежные и веселые песни на английском, еще добитловские песни 50-х годов, которые позже выходили крошечными тиражами на виниле-45-пятках…, и я то танцевала, то плакала под эту красивую, веселую, ритмичную музыку, такую безоблачно-счастливую, такую далекую, одновременно испытывая счастье и боль, предугадывая в свои 12-14 лет, что никогда не смогу так радостно и свободно жить в любви - там, где жила эта далекая музыка, эти песни, слов которых я не понимала и до сих пор не люблю понимать, заполняя их своими ассоциациями...
И тогда еще всегда было рядом Море...
И звездное крымское небо. Иногда мы с подругой летними вечерами брали одеяло и забирались по пожарной лестнице на плоскую крышу ее четырехэтажного дома, ложились навзничь и перебирали созвездия, как драгоценные камни. И никаких у нас не было сомнений, что они обитаемы, что где-то на них - прекрасные миры, возвышенные, не имеющие отношения к пошлости земной жизни…
То, что в Москве уже много лет почти не видно звезд, а дачи за городом, где их видно, никогда не было и нет – убивает меня, как и вид из окон – на такие же унылые серые восьмиэтажки, как и мой сейчас дом – без перспективы, без свободы, все, как в тюремном дворике, и этот депрессивный микроклимат не прибавляет любви к этому городу, который еще 10 лет назад не вызывал во мне такой отчаянной идиосинкразии.
Мне нравилась Москва еще недавно, особенно в утренние субботне-воскресно-дачно-выездные летние дни, когда нет машин, и почти - людей, мягко-солнечно или тихо-пасмурно, и можно бродить по старому центру, бульварному кольцу, любоваться еще сохранившимися старыми особнячками и переулками, случайно наткнуться на самодельный вернисаж и вдруг обнаружить там что-то потрясающее, уходить и возвращаться, беседовать с художником, и наконец решиться – купить картину без рамы по смешной цене, радостную, сказочную…
И теперь она(они) - ведь к чудесному хочется возвратиться!- на моей стене и на стене у дочери в Германии…
И это - счастье, когда на стенах не видно обоев из-за любимых картин и фотографий любимых.
И когда снова в одиночестве можешь танцевать и плакать под любимую музыку.