Толстик А.О.
Как я не стал спелеологом.
Туристы, проходившие мимо меня, шумно обсуждали какие-то впечатления, привезенные с собой неизвестно откуда, и едва не сбили меня рюкзаком. Они пробыли в поле зрения всего минуту и растворились в многолюдной толпе минского вокзала. Доносившийся от них запах костра и какая-то особая романтическая энергетика, выбили меня из колеи.
Нынешним летом я провел неделю на берегу Черного моря, живя в палатке, и этот запах костра и дальней дороги моментально перенесли меня туда– к беззаботным солнечным дням и вкусу жареных на углях мидий. Там, на побережье, я всегда с завистью смотрел вслед уходящим в горы ребятам, и думал, что, вернувшись в Минск, обязательно примкну к рядам какого-нибудь туристического клуба и наверняка схожу куда-нибудь в «межсезонье».
Остатки лета и осень незаметно промелькнули за будничными проблемами, и мечты так и оставались мечтами, до этого дня. Разозлившись на собственную лень и вечную борьбу с ложными, надуманными проблемами-отговорками, мешающими начать что-то стоящее, я в этот же вечер решил действовать. Сидя за компьютером, и читая ничего не говорящие мне названия тур-клубов, думал о мерзкой погоде, вымокших и замерзших ногах, и о том, куда же все-таки в такую погоду могут ходить здравомыслящие туристы.
На страничке, указывающей названия и адреса тур-клубов, ни слова не говорилось о направлениях их походов, и я чувствовал себя игроком в рулетку, не знающим, куда зашвырнет его судьба. В равной мере я был готов и к пешей прогулке и к экспедиции на Северный полюс.
Неожиданно среди тур-клубов встретилось необычное словосочетание – «спелео-клуб».
Ага! Это же пещеры! Но что я знаю о пещерах? - там камни, темно, тесно и живут летучие мыши. Ну, что ж, по крайней мере, сугробов там быть не должно. Мысль о ночевке в сугробе меня пугала особенно сильно.
Так, нужно будет обязательно прикупить второй «спальник» и горные ботинки на меху. Что ещё? Стоп, а где же у нас пещеры? Впрочем, у нас и Северного полюса нет. И тут вспомнилось, что я когда-то посещал Киево-Пещерские лавры и наблюдал у себя явные признаки клаустрофобии. Но об этом думать не хотелось. Перспективы казались такими далёкими, туманными и романтичными.
По телефону, размещенному на сайте, меня радушно пригласили, прийти на лекцию по спелеологии в ближайшую среду. Указанный адрес – Твердый переулок, оказался крепким орешком, и я битых полчаса бродил по улицам, расспрашивая, как туда пройти.
Опаздывать на полчаса на первую лекцию не в моих правилах, и я уже решил было плюнуть на все и на этом бесславно завершить свое знакомство со спелеологией, но тут показалось такси, и я поднял руку. По сходной цене таксист завез меня в абсолютно новый для меня мир.
Ребята там оказались что надо, а присутствие на лекции большого количества очаровательных «спелеологш» вселяло надежду, что я не замерзну во время ночевок в суровых зимних походах.
После первой же лекции стало понятно, что я попал не в школьный кружок «Юный натуралист» и готовиться придется всерьез. До поездки на далекий, туманный и романтичный Кавказ оставалось четыре месяца.
Всё это время я стойко познавал азы знаний каждого уважающего себя спелеолога. А именно: три месяца ушло на изучение специфического спелео-сленга путем общения с более опытными товарищами, две недели ушло на изучение техники СРТ (на сленге спелеологов – техника подъема и спуска по одной веревке) путем зависания на двух березах, растущих во дворе клуба. А ещё две недели я провел, в основном, под кроватью, приучая себя к замкнутому пространству и осваивая по самоучителю дыхательные упражнения, помогающие в стрессовых ситуациях.
Ну вот, рюкзак упакован, два спальника аккуратно пристёгнуты к рюкзаку, и новые горные ботинки на меху топают морозной февральской ночью к «тому самому» ж/д. вокзалу. Там меня ждут восемь таких же ненормальных парней и одна (понимаете, всего одна!) девушка. Надежда не замерзнуть превратилась в шанс - один к десяти…
За двое суток мы проехали полторы тысячи километров заснеженной России, съели шестьдесят пачек «Ролтона» и вынудили весь вагон выучить наш обширный репертуар походных песен под гитару. И вот, в четыре часа ночи, проводница облегченно вздохнула, выдворив нашу шумную компанию на темную платформу Хосты. (Хоста – остановка, следующая за городом Сочи).
Первый же глоток воздуха «кричал» о субтропиках. У нас в Беларуси - мороз и снега, а тут запах моря, которое плескалось рядом с платформой, и над головой шуршали подсохнувшими листьями самые настоящие пальмы! Стоило проехать весь этот путь только для того, чтобы вдохнуть этот воздух и увидеть, вместо заснеженных тротуаров, зеленую лужайку.
Вяло приближающийся рассвет мы встречали на местном вокзале, с двумя бомжами и большой коричневой собакой. Бомжи с завистью смотрели, как сморенные «разорванной» ночью туристы расстилают на бетонном полу пенки (вкусным словом «пенка» спелеологи называют малосъедобный туристический коврик) и забираются в спальные мешки. Бомжам же приходилось корячиться на малопригодных даже для сидения, не то, чтобы на них спать, железных стульях. Часам к девяти утра под пристальными и подозрительными взглядами посетителей билетных касс, мы стали вытряхиваться из спальников и осматривать окружающий мир в дневном свете. Оказалось, что Кавказ, скрытый ночью темнотой и туманом, нависает прямо над нами.
Грузовик, который должен был отвезти нас в горы, задерживался, и начальник нашего продуктового БЭКа (БЭК – скромный с виду прорезиненный рюкзак, способный уместить половину Комаровского рынка), она же— единственная девушка – Светка, устроила нам импровизированный завтрак прямо посреди живописной кучи нашего походного имущества. Большая коричневая собака была безмерно рада такому соседству и осталась ждать обеда, а мы разбрелись по побережью в поисках новых впечатлений. Я нашел два вида цветущих (в феврале!) растений, а ребята ларек с отличным пивом.
Когда я перенюхал все растения в округе, а пиво в ребят уже не лезло, появился, наконец, военный грузовик ГАЗ 66, за рулем которого был общительный и веселый абхазец Альберт. С присущим всем кавказцам акцентом, Альберт сообщил нам, что снега на днях в горах выпало под два метра и на запланированный хребет Алек мы не проедем. Пришлось на ходу менять планы и ехать на более доступную гору Ефрем, где расположены Воронцовские пещеры.
Уже через пять километров от теплого и зеленого побережья вглубь материка мелкий дождь становится мокрым снегом, а пальмы сменяются голыми ветками. Грузовик натружено завывает мотором, взбираясь по мокрой каше из снега на очередной пригорок, и мы прощаемся с теряющейся за пеленой цивилизацией и морем.
По пути попадаются деревушки, совсем не похожие на наши белорусские ни по архитектуре, ни по сорнякам, торчащим на огороде. Но больше всего меня впечатлила местная «фауна», спокойно разгуливающая по улице. Коровы на редкость лохматой породы умудрялись пастись, несмотря на толстый слой снега, срывая вечно зеленые лианы и прутики, торчащие то тут, то там. Свиньи, тоже чрезмерно волосатые и непривычно черные, выстраивались друг за другом по росту и бегали прямо по дорогам, нехотя уступая место нашему непрерывно сигналившему грузовику. Что свиньи находят на дорогах, мне рассмотреть не удалось, но очевидную пользу свиней (не только гастрономическую) я оценил буквально за околицей.
Как только окончились деревни и соответственно свиные тропы, заботливо натоптанных множеством черных лохматых ножек, наш грузовик, несмотря на полный привод, начал то и дело останавливаться, застревая в снегу.
Отъезжая назад перед очередными снежными препятствиями, которые нельзя преодолеть сходу, грузовик как следует разгонялся и врезался в нетоптаные снежные просторы с разгона. При этом маневре все пассажиры сидящие вдоль бортов дружненько улетали к кабине и застывали там, в замысловатой куче тел и рюкзаков.
Пробившись несколькими ударами сквозь толщу снега, машина мужественно ползла дальше, тревожно похрустывая на поворотах какими-то потаенными под полом деталями.
В «конце пути» стоял двухэтажный туристический приют, с частично обвалившейся под снегом крышей. На первом этаже жили лошади и сторож, которые возят летом туристов в расположенные пятью километрами выше по склону пещеры, а на втором этаже жили коллеги-спелеологи из Тулы.
У подножья горы стояла большая вывеска с надписью «Воронцовские пещеры», из которой какие-то вандалы выломали буквы НЦО, от чего она приобрела криминальный оттенок. За вывеской начиналась тропа, уходившая вверх по склону на пять километров, которые нам и предстояло преодолеть, навьючившись рюкзаками и бэками.
Приятная прогулка по «заснеженному зимнему лесу», затянулась на несколько часов и все, что я запомнил из горных пейзажей - это грязные «норки» в снегу, вытоптанные теми, кто идет впереди. Ступать в это «норки» стоило большого труда, и рюкзак так и норовил стянуть меня в сторону, где ноги тут же вязли в глубоком снегу.
Преодолеть остаток дня за эти пять километров нам так и не удалось, и мои минские страхи по поводу ночевки в сугробе нагрянули зловещей реальностью. Уже в сумерках мы расставили палатки и, поужинав сваренным на горелках супчиком, принялись укладываться спать. Я забрался в два своих довольно отсыревших за время пути спальника и тут же почувствовал как тело, разогретое изнурительной ходьбой, остывает катастрофически быстро. Закутавшись в спальники с головой, я пытался дыханием отогреть озябшие конечности. Вспомнилось, что в Минске представлял себе ночевку в Кавказских горах такой таинственной и романтичной: я буду слушать шум деревьев и ощущать себя единым целым с девственной природой, пытаясь глубже проникнуть в тайны бытия. В результате, я слушаю храп соседей по палатке и думаю о том, высохнут ли за ночь носки на моих ногах или покроются корочкой льда?
С этими постыдными мыслями я и уснул на какое-то время. А потом очнулся в своем коконе из спальников со страшной головной болью. Поворочав распухшим языком в пересохшем рту, я понял, что что-то в этом «мире» не так. Воздуха не хватает. Высунул голову из спальников, но облегчения не почувствовал. Пытаюсь дышать полной грудью, но все равно задыхаюсь. Где же он холодный чистый горный воздух? Может, я перетрудился на подъёме с рюкзаком и это странная реакция организма на нагрузки? Или Светка «чего» в супчик подмешала?
Прислушавшись к дыханию своих соседей по палатке, я понимаю, что не одинок в своих мучениях – все трое дышат как загнанные лошади. Кроме хриплого дыхания никто не подавал никаких признаков жизни, и мне самому пришлось вылазить на мороз из согретого спальника и расстегивать палатку. Как только ребята услышали возню с замком, все трое тут же начали поднимать головы и жаловаться на жуткое недомогание. Оказывается, каждый лежал без сна и мучительно соображал, что же с ним случилось, при чём у каждого была своя версия. Кто-то сетовал на разболевшееся перед этим горло, которое, видимо, совсем перехватила хворь, перекрыв кислород, кто-то прикидывал, как высоко мы поднялись над уровнем моря, и на сколько разряжается воздух с каждым километром. Были даже псевдонаучные рассуждения по поводу поглощения кислорода буками, плотно окружившими палатку. Ведь всем известно, что фотосинтез происходит на свету, а ночью растения поглощают кислород!
На самом же деле наша двойная палатка на плотных замках, призванная не пропустить ни капли влаги в дождь, воздух пропускала тоже весьма скудно. Были в ней, правда предусмотрены два воздушных клапана, которые никто не зафиксировал и к тому же их плотно прижал, идущий мокрыми хлопьями, снег.
Ну, вот наша походная кунц-камера распечатана, вентиляция восстановлена, и остаток ночи я продрожал в своих спальниках, просыпаясь, каждый час.
Проснулся я в хорошем настроении и выглянул из палатки, готовый к новым подвигам. Первое, на что упал мой взгляд - это два сугробчика снега, подозрительно напоминавшие по форме мои ботинки. После непродолжительных раскопок ужасная догадка подтвердилась, да - это они. Я забыл вчера забрать в палатку ботинки! И, судя по всему, не я один. Но моя «радость» по этому поводу была недолгой, мокрый снег в два счета выскользнул из соседских резиновых сапог, а я еще долго отчищал и выжимал снег из меховых внутренностей своей обуви. К слову сказать, за все десять дней ботинки так и не высохли, каждый день им доставалась купель из грязи в пещерах и горных ручьях.
После завтрака мои мокрые ботинки опять «похлюпали» вверх по склону и за пару часов мы добрались, наконец, до заветной цели. Большой провал в склоне горы шумел водопадом и был увит яркой зеленью лиан, сильно контрастирующих с белыми склонами. У входа стоял вырубленный из камня Дух пещер, украшенный многочисленными стологнитами, и он придавал этому и без того привлекательному месту какую-то особую атмосферу таинственности, которая ждет нас за сводом.
О том, чтобы ставить палатки в лесу, как это планировалось в Минске, не было и речи, так как непрекращающийся мокрый снег нависал на ветках огромными шапками и то и дело срывался вниз вместе с веткой, а порой и с деревом. Было решено устроить стоянку прямо в пещере, как это бывает в более серьёзных экспедициях и до значительных глубин бывает две, а то и три стоянки.
Стоянка в пещере на сленге спелеологов называется ПБЛ [подземный базовый лагерь] и делается на относительно сухой и ровной (по возможности) площадке, а главное, чтобы на своде над головой не было «живых» камней, которые могут отвалиться в любую минуту. Такое место под названием «теплый ход» нашим старожителям было известно, и мы, включив «налобное» освещение, без труда добрались туда минут за пять. Кухню же устроили снаружи, под большим навесом скалы, где, по слухам, археологи обнаружили стоянку первобытных людей, живших тут тысячи лет назад.
В этот день мне с Ильёй (один из страдальцев кунсткамеры) выпала почетная миссия, дежурить по кухне, и на наши хрупкие плечи легла ответственность за разведение костра и приготовление пайки (это слово у спелеологов заменяет все проявления кулинарных изысков). Как уже говорилось выше, вокруг росли исключительно толстые и на редкость мокрые буки, а других дров под метровым слоем снега видно не было. Отыскав мертвый с виду бук средних размеров, мы спилили его и с трудом принесли в лагерь приличный чурбан, где пошинковали на части и пытались поджечь.
Собираясь в экспедицию, я немало времени провел в книжных магазинах и приобрел изрядное количество различных пособий по выживанию в экстремальных условиях и поэтому мнил себя экспертом. Одна из книг с названием «100 способов развести костер» была не напрасно прихвачена с собой. Битый час мы перекладывали мокрые палки «колодцем», «шалашиком», «ладьёй» и ещё Бог знает, чем и, кажется, перепробовали все сто способов, пока не придумали сто первый – сжечь злосчастное пособие. Можно сказать, оно достойно выполнило свою миссию – помогло в разведении костра.
Несмотря на моё трепетное отношение к книгам, ещё одну ждал не менее печальный удел, «справочником определения гнезд и яиц» мы накрывали котелок в виду забытой крышки и отсутствия этих самых гнезд и яиц. Но о пользе справочников можно ещё и поспорить, так как наша пайка, надежно укрытая под объёмистым томом, пригорела.
Отчистив после ужина пригоревший котелок, мы с Ильёй спустились в ПБЛ, уже пестревший разноцветными палатками.
В дрожащем свете свечей и на фоне пещерных сводов палатки выглядели как-то не очень дружелюбно, как будто улыбаясь разинутой пастью и приглашая нас к очередному ночному испытанию. Нет, палаткам мы доверять перестали и решили спать прямо под «открытым небом», нависавшим где-то метрах в двух от пола. Разостлав спальники поверх ковриков, и по настоятельному совету опытных спелеологов, состегнули их в «систему», то есть увеличили жилплощадь вдвое, а КПД (свойство согревать) увеличили втрое!
Прочитав на ночь молитву с просьбой о нерушимости сводов над головой, я попытался уснуть. Сон не «шёл», а Илья, забившийся в противоположный угол системы, совсем не грел… Полчаса я «черной» завистью завидовал руководителю экспедиции (опытнейшему и предусмотрительному спелеологу) и обдумывал, как бы это на следующую ночь переманить «нашу» Светку в свой спальник. Да, но это завтра, а сегодня только две альтернативы - замерзнуть или … прижаться к парню! Я решил замерзнуть. Но с утра, к своему ужасу, обнаружил, что не замерз и, что мы с Ильёй «склеились» как две мокрые газеты! Расклеиваться, тем не менее, не очень то хотелось, потому что впервые за все время ночевок в лесу мне было тепло! И, похоже, что это тепло растопило лед предрассудков. Когда Илья проснулся, вместо того, чтобы сказать: «доброе утро», я спросил у него, знает ли он, что такое симбиоз. Илья ответил, что он то знает, но нашим лучше такого слова не говорить, а то всякое люди подумать могут.
Подготовка к первому спуску в «настоящие» пещеры проходила в приподнятом настроении и предвкушении долгожданного праздника, о котором столько говорили. Выслушав «вполуха» напутственную лекцию по технике безопасности и взяв «самоспасатели»: свечу, шоколадку (чтобы было чем подсластить горесть кончины, если заблудишься) и огромный полиэтиленовый пакет (чтобы было, во что завернуться?) я, Светка и Илья ушли в пещеры с романтическим названием «Египетское кольцо». Наша хрупкая Светка была руководителем группы, так как имела за плечами богатый опыт подземных выходов и уже ходила этим маршрутом.
Вначале никакого страха не было. В ПБЛ я чувствовал себя, довольно комфортно зная, что совсем недалеко есть как минимум три выхода из пещеры, да и объёмы пещер никак не ассоциировались с замкнутым пространством. Но после первых сотен метров в сторону от основного маршрута, по которому водят туристов, начались довольно узкие ходы и по мере их сужения, сжималось мое сердце, и расширялись зрачки. Вот она, проклятая клаустрофобия, положила свою липкую лапу мне на спину и тихо так, вкрадчиво сказала: «Постой, дружище, у меня к тебе дело».
Сразу же после этого красоту пещер, как и вообще чего-либо вокруг, я перестал адекватно воспринимать и, вместо того, чтобы впитывать атмосферу подземного мира, мне очень захотелось домой. Ребята продолжали с энтузиазмом рваться вперед, изредка заглядывая в карту, а я с понуро опущенной головой брел сзади, пытаясь разобраться в своих чувствах.
Окончательно разобраться в чувствах мне помог первый же «шкурник», так на ёмком языке спелеологов называется узкий извилистый лаз, в который с трудом проходит спелеолог средних габаритов. За ним Светка обещала огромный и прекрасный «Зал Тишины», но, видя шкурник, я отчетливо осознавал, что «Зал Тишины» меня совсем не интересует.
Сначала уползла Светка, а затем Илья и когда его ноги, подрыгавшись в дыре, исчезли, и я остался один, мне было уже совсем, совсем нехорошо.
Убежать назад? Но я совсем не запоминал наш путь. Ждать здесь? Стыдно… и страшно! Конечно, не так страшно как лезть в шкурник, но что если ребята не вернуться? (Здравый смысл на этом этапе уже выключился). Нет, надо лезть вперед, это ведь, в конце концов, не только мой маршрут, там на той стороне меня ждут ребята, не нужно ломать им этот выход.
Ход, в лучших традициях шкурников, был длинный, узкий и извилистый, а в одном месте поворачивал вертикально вверх под углом в девяносто градусов. Там надо было развернуться с живота на спину, чтобы позвоночник мог изогнуться под таким углом. Я эту фишку не знал и в этом месте клаустрофобия в полной мере постебалась над моим бренным телом, судорожно бьющимся в этой щели.
Такой страх очень трудно описать, он одновременно взрывает тело изнутри, порывая все твое естество разрушить стесняющее тебя пространство, и в тоже время парализует волю и отбирает силы к действию. В голове же творится что-то невообразимое. Мир перестает быть реальным, замыкается только на этом ограниченном пространстве и пытается одновременно отключиться, чтобы не находиться в этом неестественном для него состоянии ужаса. И в то же время с бешеной скоростью прокручивает все возможные варианты гибели здесь под землей. Как от банального обвала камней, так до начавшейся войны с инопланетянами, вследствие которой выход из пещеры завален остатками летающей тарелки.
Наверное, подобные чувства испытывают люди, оказавшиеся под завалами разрушенных зданий, оставаясь в неведении и гадая, что же случилось: землетрясение, теракт, апокалипсис, остались ли вообще живые люди, способные их найти и помочь. Но я-то не заперт стенами, я заперт собственным страхом, и помочь себе должен сам.
Выбравшись, наконец, в «Зал Тишины» я попросил у Светки тайм-аут и начал судорожно вспоминать все тренинги по самоконтролю, которые опробовал дома под кроватью. Так, сложить раскрытые ладони над головой в форме крыши, представить, что это мое убежище, мне в нем ничто не страшно. Закрываю глаза: «Я в домике, я в домике, мне ничто не страшно». Открываю глаза: «Я в пещере, мне страшно!» Закрываю: «Я в домике, я в домике!» Открываю: «Я в пещере!..» Светка с Ильёй смотрят на меня с вопросом в глазах: «В твоем домике не поехала крыша?»… Так, что там ещё я изучал дома под кроватью? Нет. Похоже под кроватью другая атмосфера…
С мученическим лицом я отправляюсь дальше, представляя себе, как же я полезу в этот шкурник на обратном пути. Вообще весь путь дальше был обременен тяжелым грузом на душе, как будто, пройдя шкурник, я попал за границу без документов и у меня постоянный страх увидеть полицейского. Вдобавок в голове стала звенеть навязчивая мысль о том, как часто бывают землетрясения в этой части Кавказа и что если?.. Да ну… Но все же ..?
Двигаться неизвестно куда по узкой щели я вообще не мог себя заставить, мне обязательно нужно было знать, что она выходит в зал, а не сужается до неприступных для человека размеров. Если бы я полз в такой ситуации первым и впереди был тупик, а сзади ход закрыт человеком, я бы там на этом месте и умер.
Когда на нашем пути попадалась какая-нибудь развилка, с неизвестно куда идущими ходами и карта не помогала, Илья со Светкой уходили на разведку, а я как последний трус оставался на месте ждать их появления. Как только исчезал свет их фонарей и переставали доноситься звуки, мне начинало казаться, что они за мной никогда не вернуться, заблудятся или ещё что-нибудь, а я останусь тут один и окончательно «тронусь головой». Отсутствовали они обычно не более пяти минут и, вернувшись, сообщали, что ход «затыкается» или что мы идём в нужном направлении.
Из всего времени, что я провел в пещерах, мне больше всего запомнились такие минуты одиночества. Я ложился на спину, выключал оба своих фонаря и становился кроликом, а пещера удавом. Она гипнотизировала меня, я поддавался этому чувству – смотришь удаву в глаза, но не убегаешь. Ты в его власти, но тебе не так страшно как когда ты его не видишь, но знаешь, что он рядом. Не хочется суетиться, можно просто слушать, уходя в мир звуков без остатка. Вода, создавшая весь этот подземный мир, превращается в вездесущий музыкальный инструмент, завораживающий своими неожиданными проявлениями. Где-то за стеной гудит басом полноводная река, мощно бьющая по камню, чуть ниже журчит ручей, переливаясь через камни, срывающиеся с потолка. Звуки идут со всех сторон и ни на минуту не оставляют тебя одного.
Во время очередного изучения карты, которая давала слабые представления о том, где мы находимся в этом трехмерном пространстве, было решено, что пора перекусить и отправляться обратно. До контрольного времени, отмеченного в журнале выходов, времени оставалось в обрез, а египетского кольца все нет и нет. Я радостно улыбался, наслаждаясь горячей чашкой чая, и думал о заветной полоске дневного света, ждавшей меня где-то там за несколькими километрами заглиненных узких ходов и больших залов.
Радость моя была недолгой, уже через десять минут обратного пути нам попалась развилка, мы свернули наугад и, пройдя немного, поняли, что по этой части пещеры мы не шли. Но, вернувшись назад, «ту» развилку найти уже почему-то не могли. Вообще, у пещер есть интересное свойство, освещая ее по ходу движения, видим и запоминаем её одной, а стоит тут же развернуться назад и осветить её с другой стороны, кажется, что мы тут и не были вовсе. Так, помыкавшись во все стороны ещё с десяток минут, стало ясно, что мы окончательно заблудились. Тот ход, по которому мы пришли, мог быть в полуметре за стеной и с таким же успехом в десяти метрах под нами.
Страх потеряться в четырнадцати километрах пещер Воронцовской системы в сочетании с клаустрофобией принимал самые разные проявления. Моя вера в карту и Светкины познания этой части пещеры тут же упала ниже плинтуса, и паника захлестнула все моё естество. С трудом сдерживаясь от того, чтобы бегом не бросится проверять все ходы подряд, я думал о том, что, наверное, вот он тот момент внештатной ситуации, когда нужно собраться и принять единственно правильный выбор. Начать бегать, тратить силы и паниковать— первое, чего ждет от нас «удав». Мы обязательно потеряемся, друг от друга или, поскользнувшись в спешке и по неосторожности, травмируемся. Я сразу стал видеть столько вокруг опасных мест: щели, высокие уступы, скользкая глина. Первый приступ паники прошел, надо идти дальше. Коктейль из клаустрофобии со страхом заблудиться был полон адреналина и злости на себя, но он помогал вести себя собранно и логично. Так, идти вперед, смотреть под ноги, поворачивать только налево, помогать Светке и вспоминать, что мы уже видели. Вот ручей, уходящий под навес, похоже, мы шли по нему, спускаюсь по заглиненному откосу к воде, делаю шаг и проваливаюсь почти по пояс в мутный и холодный поток воды, сбивающий с ног. Выбираюсь назад. Если это тот ручей, то похоже дело дрянь, возможно на верху пошел дождь и, резко поднявшийся уровень воды, перекрыл нам путь.
Сидеть на месте и ждать пока спадет вода? Глупо, мы просто замерзнем, да и уверенности в том, что это именно тот ручей, никакой. С каждым шагом от ручья сердце щемит все сильней. «Идем назад от выхода», - кричит внутренний голос. Но лучше идти хоть куда-то. Идем молча, каждый думает о чем-то своем. Смотрю на Светку, она спокойна. «Нас найдут, конечно, найдут», - подсказывает здравый смысл. «Нас найдут, конечно, найдут, завернутых в пленку и со свечей на груди», - кричит клаустрофобия. И, вдруг, о Боги! Светкин Тур! По пути в стратегически важных местах Светка складывала друг на друга камни, образуя приметную пирамиду. Нашлись! Отсюда налево, еще налево, вот он - зал Тишины и шкурник. Я первым лезу в него, раздирая одежду, ударяясь каской о стенки. Дальше - просторные коридоры и свобода! Вот она, долгожданная полоска света и мне хочется, прижаться к ней всем телом и расцеловать. Как мало порой нужно для счастья. Но, глядя на Светку и Илью, мне становится ясно, что они не в состоянии меня понять. Без клаустрофобии нельзя получить от пещер столько острых ощущений. Каждую минуту из этих семи часов, проведенный под землей, я стоял на краю высокого здания и только сейчас сделал шаг назад.
Несмотря на все свои клятвы там, под землей, больше никогда не соваться в пещеры, если выживу, назавтра я в составе той же команды иду по горной тропе к месту под названием «Кабаний провал».
Мне было торжественно обещано, что шкурников там мне будет, как и вездесущей глины, от которой я отмывался весь вечер.
Пещера находилась гораздо выше по склону и начиналась не горизонтальным входом, в который можно заехать на автобусе, а узким, метра полтора в диаметре отверстием, уходившим на сорок два метра! вертикально вниз. Книзу «входняк» расширялся метров до пяти, и мне лично, этот колодец напоминал огромную бутылку с вымытыми до блеска стенками.
Тут-то и пригодилась техника спуска по одной верёвке, выученная на березах во дворе клуба. Правда, здесь я меньше глазел по сторонам, так как вниз смотреть было страшновато, высота была с гостиницу «Беларусь», а вверх смотреть не давала обильно капающая вода. Приходилось пристально рассматривать каждую подозрительную мохринку на веревке, уж очень она казалась тонкой и ненадежной для подвешивания моей драгоценной персоны.
Сама пещера, хоть и была связана со вчерашней где-то глубоко и далеко, действительно разительно отличалась от первой. От «дна» бутылки в две стороны уходили узкие, высокие трещины, и сквозь одну из них мы «пощемились» к новым впечатлениям. Впечатления были такими: какой-то великан расставил кругом множество раскрытых книг, и мы ходим между раскрытыми страницами, которые смыкаются где-то высоко-высоко над головой. Из этого «высоко-высоко» постоянно течет вода, отчего все стены и камни под ногами вымыты до стерильного блеска и блестят в свете фонарей не в пример вчерашней глине.
Пока объёмы были впечатляющими, и потолок не давил на голову, все шло отлично. Я уже посмеивался над своими вчерашними страхами, как впереди появилась «опрокинутая» книжка. Для того чтобы заглянуть в конец страниц, нужно было лечь на живот и повернуть каску-голову на бок. Мой фонарь так и не высветил, где же кончается эта нависшая проблема. Сердечко снова неровно затрепыхалось, но все же я с вымученной улыбкой полез в эту щель. Я же - экстримал, любитель игры со страхом, сильнейшим из человеческих чувств. Хватило моей смелости только до первого поворота, пока я не увидел, что щель уходит куда-то там, в сторонку и расширяться не собирается. Все понты сразу куда-то пропали, включились животные инстинкты и «задняя передача». Отдышавшись на просторе, я понял, что спелеологом мне не стать. Вот эта узкая, черная щель и есть моя «аххилесова пята». И если вчера я не знал, куда лезу, то сегодня уже наверняка представлял, что со мной будет за ней. Можно, конечно, себя «изнасиловать», стать спелеологом-мазахистом и пройти дальше, но где гарантия, что после этого приступы клаустрофобии не будут преследовать меня в лифте?
Я честно пытался бороться со своей клаустрофобией и, как сказано в одной хорошей книге, хотя бы попробовал, на это по крайне мере меня хватило, это тоже чего-то стоит…
Я знал, что так и будет, ведь это я выбежал из подземелий Киево-Печерских Лавр, где спокойно бродят набожные старушки – божьи одуванчики и маленькие девочки. Ну, таким я родился, и что ж теперь?..
Вон и кабан, увековечивший своим именем пещеру, тоже не был рожден для полета, но, видимо, пытался с этим бороться, а потом я нашел его зубы на дне сорока двухметрового колодца.
Позже, пытаясь разобраться в причинах своих страхов, я по совету психологов стал копаться в своих детских воспоминаниях, где, по их утверждению, и зарыта каждая «собака».
Я нашел в своих детских страхах даже две. С одной я встретился в возрасте шести лет, в школу я тогда еще не ходил и только начинал исследовать окружающий мир. Очень не хочется думать о том, что мы с двоюродным братом собирались исследовать, закрывшись в будке нашего деревянного туалета (тогда мы еще жили в частном секторе и были обделены благами цивилизации), но суть и не в этом. Мы, закрывшись на большой, покрытый ржавчиной железный крючок, чтобы младшая сестра не вторглась в наши исследования, и в следующую же минуту с ужасом обнаружили, что открыть его уже не можем. Как не старались, наших детских силенок не хватало, чтобы вытянуть крючок перекошенного гнезда. От страха, что мы закрыты, и сами выбраться не можем, мы начали плакать и бить ногами в дверь. Каждая новая попытка справиться с крючком оканчивалась неудачей, и страх давил еще сильнее. Его границы можно представить на основе отчаянного поступка, на который я решился, чтобы вырваться из плена туалетных стен. Высоко над дверью было небольшое застекленное окошечко, в свои шесть лет я сумел до него добраться по брускам, на которые прибиты доски двери, и разбить стекло ударом маленького кулачка. Выбравшись в окошко, я залез на крышу туалета и бросил заходившегося в истерическом плаче младшего брата одного с обещаниями вернуться с помощью.
В тот день у нас были гости, и, пока я спускался с крыши, они всем застольем уже выбежали на улицу, поднятые по тревоге, рассказавшей обо всем сестрой.
Дверь была сломана, брата освободили, меня сняли с крыши с порезанной ручкой и первой «зарытой собакой».
К тому же меня до сих пор мучает совесть за то, что я бросил двоюродного брата одного, и, пользуясь случаем, хочу попросить у него прощения.
Второй случай, ставший возможной причиной моих страхов, произошел у бабушки в деревне года через два. Мы с родителями и сестрой собирали грибы в лесу, и, возвращаясь домой, подошли к старому заброшенному колодцу, который когда-то сделали, чтобы поить на лугу лошадей. Лошадей в деревне давно нет, и колодец пришел в запустение. «Соха» упала и гнила рядом, вода ушла, дно колодца было завалено разным мусором. Наверху этой кучи лежал большой череп коровы с длинными рогами. Помню, он нам так понравился, что мы решили его достать и забрать домой. Дотянуться до него отец не мог, даже сильно перегнувшись за край. Идея о том, что меня можно взять за ноги и опустить вниз головой за черепом, не вызывала во мне никаких страхов. Не знаю, что случилось со мной следующую минуту, но, оказавшись в колодце вниз головой, я начал кричать и «дрыгать» ногами, едва не вырвавшись из отцовских рук. О том, чтобы повторить попытку не было и речи, меня успокоили, как могли, и, забрав грибы, мы пошли к бабушке. Возможно, были и другие случаи, но все они уже следствие - клаустрофобия, а не причина – «зарытая собака».
Экспедиция продолжалась, но больше на плановые выходы я не ходил. Занятий хватало: исследовал скальные склоны в поисках необычных растений, тренировался в разведении костров, и значительную часть времени провел, ползая в одиночестве по небольшой пещерке недалеко от входа. Это было удивительное место, которое я окрестил «казявочником». Такого количества разных насекомых, уживающихся в одном месте, я не видел нигде. Это был своего рода изолированный самодостаточный микрокосмос. Основную часть популяции составляли пещерные сверчки, здорово напоминающие персонажей звездных войн, а также огромные пауки.
Меня здорово удивляло, что же давало основу этой жизни? Растений в абсолютной тьме не было никаких, летучих мышей тоже (хотя они не редко встречались в других пещерах).
Большие насекомые поедали маленьких, маленькие – друг друга, но где начало пищевой пирамиды? Чем больше я над этим думал, тем страшнее было заглядывать за очередной камень, как бы не увидеть там останки нашего брата спелеолога, заблудившегося, как мы.
В последний день перед выездом я завалил вход в казявочник камнями, оставив мир насекомых насекомым, и решил, что через год со следующей февральской экспедицией спелео-клуба обязательно вернусь, уберу камни и продолжу эксперимент над жуками и собой. Только потренироваться надо, как следует - купить новый самоучитель по борьбе со стрессом и уменьшить ножки кровати!